Текст книги "Доктор Черный"

Автор книги: Александр Барченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

V

Нельзя было сразу определить, служила ли эта комната столовой или гостиной. Мягкие низенькие пуфы, обтянутые нежным, серовато-зелёного цвета сукном без всякой отделки, были разбросаны вперемежку с невысокими бамбуковыми креслами с плетёным сиденьем и спинками, косо срезанными, странно уютными, манившими развалиться и отдохнуть: чувствовалось, что кресло само, без всяких усилий со стороны человека, обнимет и поддержит тело. У стены помещалось нечто вроде буфета или бюро с плотно пригнанными дверцами, по-видимому, без замков. Возле небольшого стола, на котором остались забытыми тарелочка с очищенным наполовину мандарином и только что разрезанная книга, придвинут был большой изящный шезлонг, который Беляеву до сих пор приходилось видеть лишь на картинках заграничных журналов.

Проходя мимо стола, он машинально взглянул на заглавие книги. То было французское издание новой работы Ле-Бона о лучистой энергии, Беляев тщетно искал эту книгу в петербургских магазинах и в иностранном отделе Публичной библиотеки.

«Обязательно попрошу её у доктора с собой, – подумал он, и тотчас у него мелькнула тревожная мысль: – Куда с собой? Кто знает, где мне придётся теперь очутиться!»

– Доктор был здесь недавно? – обратился он к тёмнокожему слуге.

– Нет, мсье! Около месяца тому назад!

– Я думал… – кивнул Беляев на книгу.

Тёмнокожий красавец улыбнулся, обнажив дивные зубы; затем не говоря ни слова, убрал со стола книгу и начатый мандарин.

«Недостаёт только, чтобы этот черномазый лакей сам увлекался Ле-Боном», – подумал Беляев и улыбнулся.

Странная обстановка дачи начинала его забавлять.

– Быть может, мсье что-нибудь закусит? – обратился к нему слуга с лёгким поклоном.

– Пожалуй, – согласился Беляев. Торопясь выбраться из Петербурга, он забыл пообедать, и теперь голод давал себя знать.

Бесшумно ступая мягкими туфлями, тёмнокожий лакей исчез в дверях и через минуту вернулся с подносом, на котором среди тарелок с сыром, варёной цветной капустой и спаржей красовалась вазочка со взбитыми сливками, смешанными с бледно-розовыми ломтиками каких-то фруктов. В изящной, матового металла, сухарнице лежало печенье, напоминавшее английский кекс, а из-под локтя лакея выглядывало горлышко бутылки с механической пробкой, как у бутылок со стерилизованным молоком.

– К сожалению, я не могу предложить мсье мясного! – сказал слуга, с чисто женской грацией склоняя свою гибкую фигуру, чтобы поставить поднос на стол. – Доктор не ест мяса. Я тоже к нему не привык.

Беляев растерянно поглядел на диковинный обед и, не зная, с какого блюда его начинать, потянулся сначала к сыру.

– Если мсье ничего не имеет, я буду хозяйничать, – сказал странный слуга, заметив его затруднение. – Кстати, закушу сам. Я только что собирался обедать…

Придвинув к столу одно из плетёных кресел, тёмнокожий опустился в него с самым непринуждённым видом и проворно наложил на тарелку сбитых сливок с фруктами.

– Попробуйте этого сначала! – сказал он, придвигая гостю печенье. – Оно заменяет суп. Сливки холодные, бананы и абрикосы нарезаны тонкими ломтиками. Это очень освежает… Вы можете сливки немножко посолить, если хотите… Теперь кушайте спаржу или капусту. Вот вам сухари… Я люблю больше спаржу, капуста у вас в России жёстковата, – говорил тёмнокожий гурман, умело обсасывая нежные зеленоватые головки спаржи. – Теперь, если хотите, кушайте сыр. Это рокфор. Я его терпеть не могу, но доктор любит…

Он наклонился и, откупорив небольшую бутылку с герметической пробкой, наполнил стакан Беляева золотистой душистой жидкостью.

– Виноградный сок, – пояснил он. – Вам, наверное, приходилось пить? Он лишён спирта, но очень вкусен…

– Вы тоже вегетарианец? – спросил Беляев.

– Не знаю, как вам сказать. Я просто не привык к мясу с детства. Попробуйте питаться так несколько месяцев, и вам самим противно будет вспомнить о мясе.

– Гм! Не думаю. Да мне оно, как бы это выразиться, – подбирал Беляев выражения на непривычном языке, – слишком дорого… эта пища…

– Не думаю! – возразил тёмнокожий, помочив в золотистой жидкости свои яркие губы, оттененные сверху лёгким пушком. – В Париже я приценялся. За франк вы имеете связку бананов в полтора десятка. Пара абрикосов или персиков – несколько су. А за кило плохого мяса нужно отдать, по крайней мере, четыре франка, если не больше…

– Ну, у нас цены другие.

– Не знаю. Доктор говорит, что и здесь почти то же.

– Вы давно служите у доктора?

– Девять лет.

– И ездите за ним повсюду?

– Да. Доктор много путешествует.

– Послушайте! – сказал Беляев, сильно заинтересованный. – Почему вы встречаете гостей с такими предосторожностями? Я видел у вас даже револьвер.

– Я живу совершенно один.

– Но разве здесь опасно жить? В Финляндии так тихо, ни грабежей, ни краж.

– Здесь очень близко граница, – возразил тёмнокожий. – Иногда сюда попадают… апаши из Се-стро-рец-ки, – с трудом выговорил он непривычное слово. – Осенью сюда забрались трое, оборванные, страшные… Я подал им в окошечко через дверь хлеба и денег, серебряную монету, как пять франков, такую… я забыл, как она по-русски. Да, один рубль… Ну а им показалось, должно быть, мало, стали стучать, хотели сломать дверь…

– Что же вы сделали?

– Ну а я выпустил на них Нанни. Они испугались и убежали…

– А кто это – Нанни?

– Это… да вот подождите немного, вы, вероятно, сами увидите…

– Зачем же вам в таком случае револьвер?

– Как зачем? Мало ли, что может случиться, когда живёшь совершенно один… – уклончиво ответил тёмнокожий, и по лицу его пробежало тёмное облако.

– Вы магометанин?

– Нет.

– Буддист?

Тёмнокожий отрицательно покачал головой.

– В таком случае христианин?

– Не могу вам этого объяснить, – ответил собеседник. – Я думаю… христианин. Только не так, как у вас… Я сейчас не могу объяснить.

– Вы, вероятно, из Африки?

– Нет.

– Откуда же?

– Ост-Индия, – ответил тёмнокожий.

– Ах! Вы индус?!

Беляеву сделалось даже как будто совестно, что тонкие одухотворённые черты бронзового лица своего собеседника он мог смешать с приплюснутыми физиономиями обитателей Чёрного материка.

– Да. Индус… Соли-гуру, – задумчиво произнёс молодой человек.

– Соли-гуру? Это что же?.. Каста?

– Нет, не каста. Племя… У соли-гуру нет касты. Соли-гуру – чандала! – с горечью возразил тёмнокожий, и Беляев с удивлением заметил, как сразу изменилось его лицо. Выражение глубокой тоски засветилось в его огромных глазах, и, бессильно дрожа, опустились углы губ, словно у плачущей женщины.

– Чандала? – машинально переспросил Беляев.

– Да! Чандала… Знаете, что такое чандала? – Тёмнокожий закрыл глаза и дрожащим голосом, словно декламируя, произнёс: – Рождение чандала – преступление. Чандала не могут иметь одежды, кроме одеяния мёртвых; их украшения могут быть только из железа. Чандала не может поклоняться никому, кроме злых духов. Чандала не могут соединяться в селения, жить осёдло, он должен кочевать постоянно с места на место… Чандала… – голос тёмнокожего зазвенел настоящим рыданием. – Чандала не имеет права писать правой рукой и должен буквы ставить справа налево. Тот, кто убьёт чандала, не подлежит суду…

– Что вы говорите! – возмутился Беляев, не на шутку потрясённый страшной цитатой. – Откуда эта гнусность?

– Это не гнусность. Это один из величайших законов, которому повинуется беспрекословно каждый индус. Закон Ману. Теперь вы знаете, что такое чандала? – закончил тёмнокожий, стараясь вызвать на лице прежнюю улыбку.

– Слышу, но… не верю. Никогда не поверю, чтобы теперь…

– He будем больше говорить об этом, – мягко перебил молодой человек. – Большего я вам объяснить сейчас не умею. Да вам это и не особенно интересно. Если хотите, спросите у доктора, он хорошо знает наше племя. А вам лучше всего час отдохнуть: у вас утомлённый вид.

– Нет, мне не хочется спать! – возразил Беляев. – Я лучше почитаю. Нельзя ли мне ту книжку, что лежала здесь, на столе, когда я приехал?

– Пожалуйста! Я сейчас принесу. Пройдите сюда. Здесь кабинет доктора…

Беляев встал из-за стола и, удивляясь в душе, что, несмотря на лёгкий обед, совсем не чувствует голода, направился в другую комнату.

VI

Здесь не было ничего, кроме огромного письменного стола, заваленного бумагами и брошюрами, кожаного кресла и такого же турецкого дивана. Вдоль стен тянулись открытые полки, уставленные книгами в самых разнообразных переплётах. Тут были блестящие новые сафьяновые корешки с тиснёнными золотом заглавиями, тяжёлые пожелтевшие фолианты, грубо переплетённые в бычачьи пузыри и плохо выделанную кожу. Было несколько деревянных дощечек с зажатыми между ними при помощи особых деревянных же винтов полуистлевшими листками не бумаги, а чего-то похожего на тонкую шёлковую материю.

Рядом с письменным столом в стене была дверь, так же, как и все другие в этом доме, плотно и точно пригнанная к косякам и обращавшая на себя внимание отсутствием не только замка и ручки, но вообще каких-либо выпуклостей. Открыть её отсюда казалось невозможным.

Беляев подошёл к письменному столу и, чуть не наступив на стоявшее зачем-то на полу пустое чайное блюдечко, отодвинул занавеску и выглянул в окно.

Ему сразу бросилось в глаза, что стена, в которой из кабинета была прорублена дверь, лишь небольшим горбом выступала прямо наружу. Очевидно, дверь или открывалась прямо на улицу, или… Он взглянул на вереницу отдушин, сбегавших по откосу к опушке, и сразу сообразил: дверь ведёт, очевидно, в подвал.

Он опустил занавеску и направился было к дивану, как вдруг странный шорох заставил его обернуться. Из-под колонки письменного стола наружу вытягивалось по полу что-то длинное, грязно-серое, живое… Словно переливая себя, тащилось по полу, и когда вытянулся из-под стола острый, веретенообразный конец, другой передний конец приподнялся вверх и неторопливо заворочался из стороны в сторону.

Со слабым криком – страх сдавил ему горло – Беляев, толкнув снова подвернувшееся под ноги блюдце, одним отчаянным прыжком вскочил на диван.

Обеспокоенное толчком и шумом, пресмыкающееся подняло шею выше и, странным, словно обиженным, движением отбросив её назад и утвердив туловище на кольце хвоста, принялось медленно покачиваться из стороны в сторону.

Словно прикованный к месту острым колющим взглядом маленьких, как бисеринки, глаз змеи, Беляев увидел, как шея её, позади головы, начинает раздуваться пирамидальным морщинистым капюшоном…

– Помогите! – отчаянно крикнул он с дивана, забыв, что тёмнокожий слуга не понимает по-русски. – Помогите! Змея!..

В ту же минуту на пороге появилась стройная фигура в светлом костюме.

– Что с вами, мсье? Ах! Я и забыл вас предупредить… – Он спокойно наклонился и голой рукой схватил пресмыкающееся за спину, позади капюшона. Кобра тотчас, словно пружина, обвилась вокруг его руки и, разинув пасть, беспокойно завертела головой, стараясь вцепиться в ладонь.

– Нанни у нас постоянно пугает людей, – сказал тёмнокожий лакей, поглаживая спину пресмыкающегося. – Вы, должно быть, загремели его блюдцем, он и подумал, что я принёс ему молока. Он совершенно безвреден. Доктор давно уже вырезал ему ядовитые зубы и железы. Вот смотрите! – Он сунул палец к носу змеи, и та со злобным шипом тотчас же в него вцепилась. – Он только притворяется. Он вовсе не злой.

Действительно, отцепившись от пальца, пресмыкающееся перестало шипеть и с самым миролюбивым видом принялось шарить носом по ладони, словно обнюхивая её.

– Видите. Хотите поближе посмотреть?

– Нет, нет!.. Ради Бога, не надо! – закричал Беляев, не двигаясь с дивана и вздрогнув при одной мысли дотронуться до пресмыкающегося. – Уберите куда-нибудь эту мерзость!..

– Это вы с непривычки! – возразил лакей. – Я сначала тоже боялся его. У нас, в Индии, много их водится. Те ядовиты, и всё-таки наши чандала их в руки берут, не боятся. А этот добрый. Ну, ступай домой, Нанни!

Тёмнокожий надавил кнопку в стене рядом с дверью в подвал и опустил руку к полу.

Беляев видел, как змея быстро сползла с руки и исчезла за дверью, которую индус тотчас же плотно захлопнул.

– Ну, теперь можете сойти с дивана! – сказал он Беляеву. – Нанни у нас один. Больше вас никто не испугает. Вот вам книга. Ложитесь на диван и читайте, а я пойду готовить доктору ужин.

Он передал Беляеву Ле-Бона, принёс подушку и, повернув выключатель, осветил комнату мягким голубоватым светом, источника которого не было видно.

– Если понадоблюсь, надавите вот эту кнопку. Я буду на кухне. Если соскучитесь лежать, выходите на веранду. Вот здесь уборная; может быть, на ночь захотите умыться. В лабораторию дверь открывать не советую, – кивнул он на подвал. – Доктор не любит, когда входят туда без него… Впрочем, там теперь Нанни, – закончил он на пороге, лукаво улыбнувшись и блеснув своими ослепительными зубами.

Беляев с наслаждением протянулся на мягком диване. Масса сменявшихся, точно в калейдоскопе, в течение сегодняшнего дня новых и ярких впечатлений совсем ошеломила его, и он с трудом собирал разрозненные мысли.

Заснуть он не мог. Но глаза совершенно машинально бегали по строкам и таблицам книги. Он дочитал главу до конца и убедился, что не отдаёт себе отчёта в прочитанном.

В голове беспорядочной толпой теснились воспоминания и образы. Выплыло перед глазами рябое лицо с тараканьими усами в нахлобученной на нос шляпе. Потом, ему на смену, появилось бледное лицо доктора с его лучистыми глазами, потом пёстрое пальто Серебрякова… Беляев закрыл глаза, и тотчас же у него слегка закружилась голова; тело в сладкой истоме словно полетело, качаясь, куда-то вниз… Он раскрыл глаза и, лёжа навзничь, старался отыскать на потолке источник мягкого голубоватого света, наполнявшего кабинет.

За окном сумерки сгустились уже в настоящую ночь. Поднимался, должно быть, ветер, и в стёкла изредка, словно бросал кто-то песком, постукивали сосны мягкими лапами. Кухня, должно быть, была далеко, не было слышно ни шороха, ни стука посуды. Веки Беляева тяжелели. Усталость брала своё…

Он снова закрыл глаза и в полузабытьи уже слышал, как где-то, должно быть в передней, протрещал звонок.

«Доктор приехал», – проползло у него в голове.

Но открывать глаза Беляеву было лень, а о том, чтобы поднять усталое тело, покинуть этот уютный, мягко позванивающий пружинами диван, он побоялся и думать. Так же, в полузабытьи, слышал он, как рядом в столовой звенели посудой и сдержанно говорили мужские голоса. Кроме знакомого голоса доктора и низкого, странно мягкого голоса его слуги, Беляеву почудился чей-то резкий скрипучий голос, тоже как будто знакомый… Чей – сонному мозгу лень было припомнить…

Беляев забылся глубоким сном усталого человека. Кажется, он ещё раз проснулся, разбуженный стуком двери, потом снова заснул. Сквозь сонную дымку ему почудился где-то недалеко чей-то стон, жалобный крик. Потом чудилось, будто из открытой двери подвала в столовую, через комнату, быстрыми шагами прошёл доктор в забрызганном тёмными пятнами фартуке, за ним тёмнокожий слуга в белом халате, удивительно похожий в этом костюме на красивую женщину. Потом ни с того ни с сего перед глазами промелькнула сутулая, стариковски сгорбленная фигура знакомого студента-естественника Дорна, с которым ему приходилось встречаться иногда у знакомых на вечеринках…

– Что за чушь! – выговорил Беляев во сне, и снова сознание задёрнулось чёрной пеленой.

VII

Когда он очнулся, занавески широкого итальянского окна были уже подняты и в комнату, лились целые потоки яркого солнечного света.

Возле него на диване сидел в своём старом, переделанном из студенческого, пальто Коротнев и дёргал его за рукав.

– Ну и здоров же ты спать! – укоризненно покачал головой инженер. – Этак ты и на работе спать будешь!

– Устал я вчера! – сонно ответил Беляев, протирая глаза и сладко потягиваясь.

Он снова было зажмурился – вставать не хотелось, – потом, сразу припомнив вчерашние приключения и положение благодаря им создавшееся, одним прыжком уселся на диван и, обхватив руками колени, уставился на товарища.

– Ну? – произнёс он.

– Что «ну»?

– Дела как?

Коротнев покрутил носом.

– Дела, брат, швах. Ниже среднего…

– Была?

– И даже очень. Я сам чуть не влопался. Являюсь честь честью, звоню. На хозяйке лица нет. «Дома, – говорю, – Беляев?» – «Взяли!» – отвечает. «Кого взяли? Беляева?» – «Нет, – говорит, – вещи ихние. Полиция, – говорит, – была, обыск. В четыре часа». Я назад. Только что вышел, а из ворот какой-то франт шмыг. Заглянул мне очень любопытно в лицо, махнул тросточкой и шагах так в двадцати замаршировал впереди… А тут, к счастью, трамвай. Господи благослови, я на всём ходу – чуть очки не посеял… Франт только рот разинул. Ну, я ничего, вежливо раскланялся ему с площадки – и сюда.

– Однако, Андрюша, это меня мало утешает.

– Какое уж тут утешение! Корявая история.

Беляев поморщился.

– Что же мне теперь предпринять?

Коротнев помолчал, потом поглядел на товарища и сказал:

– Знаешь, Вася! По-моему, самое лучшее вернуться тебе сейчас в Питер. Ну, заберут – эка важность! Посидишь – и отпустят; ведь за тобой никаких грехов не имеется! Право, послушай совета – валяй домой, а то потом хуже влетит. Заберут на том основании, что скрываешься.

– Слуга покорный! Протаскают по судам, по допросам, наверное, несколько месяцев – и экзамены пропущу, и за границу не попаду. Да к тому же ты знаешь моего старика – пальцем не пошевельнёт, чтобы взять на поруки.

– Как же ты теперь вывернешься?

Беляев задумался.

– Видишь ли, – начал он. – Хорошо было бы, если бы мне сейчас удалось каким-нибудь родом выбраться за границу. Оттуда я мог бы свободно написать отцу, чтобы он выслал денег. Всё это под тем предлогом, что представился, мол, удобный случай съездить до экзаменов. Вернусь, дескать, через месяц. Ну а там что Бог даст… Шнейдер дал уж мне письма к своему приятелю в Берлин. Может быть, удастся у него окончательно там устроиться. Заводы колоссальные…

– А экзамены?

– Что ж экзамены? В конце концов, можно вытребовать из института выпускное свидетельство и сдать экзамены там. Инженер, брат, не земский врач, его всюду возьмут с иностранным-то дипломом…

– Так-то оно так, а как выехать? Тут деньги нужны.

Беляев сокрушённо вздохнул.

– Да, брат, деньги необходимы.

– То-то и есть! У меня, знаешь сам, пока с дипломной работой вожусь, еле на семью хватает.

– Я тебя и не имел в виду.

– Знаешь, что мне пришло сейчас в голову? Не попросить ли доктора устроить мне небольшой заём, целковых сто?.. Для себя мне было бы неловко, а для товарища, да ещё в таком положении… Я думаю, он устроит. Кстати, посоветует, как удобнее выбраться отсюда. Он ведь, брат, за везде вёрст на десять на своём веку бывал. Была не была! Он приехал вчера?

– Кажется, приехал. Я спал.

– Вот мы сейчас чёрномазого попытаем, который меня впустил сюда.

Коротнев повернулся к двери и со своим неуклюжим семинарским акцентом крикнул:

– Экуте! Гарсон!.. Бой!.. Как вас там?..

На пороге появилась знакомая Беляеву стройная фигура в белом костюме.

– Доброго утра, мсье! Вас не беспокоили ночью? – с приветливой улыбкой обратился тёмнокожий к Беляеву и повернулся затем к Коротневу с вежливым вопросительным видом: – Мсье звал меня?

– Вуй, вуй! Экуте! Э-э… Что вотр мэтр… Гм? Спроси-ка ты, брат, его сам.

– Доктор ещё спит? – спросил Беляев лакея.

– Доктор уехал в Петербург, – ответил тот.

Приятели разочарованно переглянулись.

– Давно?

– С первым поездом, около семи часов. Он просил извиниться перед вами, его требует неотложное дело. Доктор очень просит вас не стесняться. Я отопру веранду. Вы с вашим camarade, наверное, захотите прогуляться к морю… Прикажете подавать кофе или будете пить в постели?

– Этого ещё недоставало! – расхохотался Коротнев. – Впрочем, ты со вчерашнего вечера плантатором, может, уж сделаться успел, Васька?

– Ну, вот ещё!

– То-то! Так одевайся проворней! – Коротнев обернулся к лакею и, дополняя слова выразительным жестом в сторону двери, сказал: – Мы… ту-де-сюить, ту-де-сюить!..

– Не унывай, Вася! – ободрил он товарища, когда вместе с Беляевым, освежившимся в уборной ледяною водой, они уселись в плетёные кресла в столовой. – Авось Бог не выдаст. Ты просиди здесь ещё денёк в обществе этого арапа, а я живым манером слетаю в Питер. Если не разыщу нашего любезного хозяина, попробую призанять у тётушки. А знаешь, удивительная физиономия у этого арапа. Совсем голенище, а недурён, очень недурён!

Тёмнокожий слуга в эту минуту с обычной своей свободной и вместе грациозной манерой, слегка наклонившись, предлагал Беляеву кофе. Когда студент взял свою чашку, тёмнокожий слуга подал ему маленькую тарелочку оксидированного металла с объёмистым запечатанным пакетом.

– Это… от кого? – изумился Беляев.

– Доктор перед отъездом поручил передать это вам, когда вы встанете, – ответил слуга и тотчас же скромно удалился, тщательно притворив за собой дверь.

– Посмотрим, что нам пишут из провинции? – юмористически выпустил Коротнев, пока Беляев вскрывал плотный конверт из бумаги, похожей на грубую парусину.

– Вот тебе на!

На стол вывалилось из конверта несколько довольно крупных кредитных бумажек. Беляев вынул листок почтовой бумаги с зажатым в нём, также запечатанным конвертом меньшего формата.

«Добрейший товарищ! – с удивлением начал читать Беляев. – Прошу извинить за несоблюдение законов гостеприимства. Экстренное дело вызывает меня в город. Насколько я мог понять, вы хотите во что бы то ни стало избежать последствий вашего вчерашнего приключения. Если намерения ваши за ночь не изменились, вы очень обяжете меня, воспользовавшись маленьким подспорьем, приложенным к этому письму. Запечатанный конверт вам рекомендуется вручить шкиперу трёхмачтового парусного барка „Лавенсари“, грузящегося в данную минуту в Ханге, Юхо Маттисону. Он поможет вам обойтись без излишних формальностей при отъезде за границу. Прилагаемой суммы, я думаю, хватит вам на то, чтобы добраться до пункта, который вы изберёте, и прожить до тех пор, пока вы снесётесь с родными. Ещё раз предупреждаю, что отказом от этого маленького кредита, который вы погасите, когда вам будет удобно, вы обидите искренно вам симпатизирующего человека и старого студента. Если раздумаете покидать родину, „Марьяла“ к вашим услугам, насколько вам заблагорассудится. Если же нет, то вы должны немедленно выехать в Ханге, чтобы застать „Лавенсари“, который, вероятно, завтра выходит. Желаю успеха. А. Чёрный».

– Что же это такое? – вне себя от изумления выговорил Беляев.

– Что? – переспросил Коротнев, собравший со стола выпавшие из конверта кредитки и тщательно их пересчитывавший. – А вот что… Двести сорок, двести пятьдесят… семьдесят пять… Триста! Триста целковых!

– Но… позволь… откуда же он мог узнать мои намерения? Это колдовство какое-то!

– Ну уж и колдовство! Просто душа человек. Хочет помочь. Я об нём много слышал от студентов…

– Нет, знаешь, всё-таки странно. Как это так? Первый раз в жизни увидал человека – и, извольте радоваться, триста рублей…

– Василий, ты, брат, дурака валяешь. Что же тут странного? Человек состоятельный, не нуждается… Ишь дача-то какая?! Да, может, ему эти триста целковых всё равно, что нам три рубля. И всякий интеллигентный человек так бы поступил. Ничего удивительного.

Беляев задумался.

– Странно как-то всё это, – сказал он. – Кроме того, сегодня у меня и сон глупый какой-то…

– Какой ещё сон?

– Стоны какие-то. Крик… Доктор твой будто бы в переднике, кровью забрызганный…

– Да ведь во сне?

– Да. Во сне… А… вдруг всё это на самом деле было и мне только спросонья казалось, что во сне?

– Фу, чёрт, какая чушь! Словно старая баба над снами охает. Это учёный-то электротехник, через каких-нибудь два-три месяца инженер?

Беляев снова задумался.

– Будь что будет, – решил он наконец. – В самом деле, всё это меня не касается… Решено. Еду!

– Ну, значит, и откладывать нечего. Мой чухонец меня дожидается. Кричи арапа и собирайся!

– Мсье уезжает? – спросил без всякого удивления тёмнокожий слуга, вызванный звонком Беляева. – Быть может, мсье прикажет подать саквояж? Доктор приказал приготовить…

– Нет, спасибо! У меня с собой плед.

– Как угодно, мсье.

– До свиданья! – Беляев протянул тёмнокожему руку с зажатой десятирублёвкой так, как платят за визит докторам.

– О нет, мсье, этого не надо! – мягко отстранил его руку лакей, весело улыбнувшись. – Я не нуждаюсь в деньгах. Да мне их и некуда тратить. Уберите, уберите!

Быстрым и странно кокетливым, настоящим женским движением тёмнокожий красавец схватил руку Беляева и заставил его спрятать деньги в карман.

– Вот теперь я с удовольствием пожму вашу руку! – сказал он, и Беляев ощутил мягкое, но энергичное пожатие тонких горячих нежных пальцев индуса.

– Желаю вам счастья, мсье! Успеха и счастья!

– Хювэ пзйве! – встретил Беляева белокурый Микку, возившийся около своей жёлтой таратайки.

Приятели вскарабкались на неё, и лохматая лошадёнка опять с места подхватила полной рысью.

– Тише! Ты, чёрт! – заорал Коротнев, чуть не вылетевший от неожиданности.

Микку обернулся. Потом ткнул по направлению к даче кнутовищем и сказал, осклабившись:

– Шорного боится!

Приятели обернулись.

На пороге дачи ещё белела стройная фигура с бронзовой кудрявой головой. Индус улыбнулся и грациозно помахал отъезжающим рукой.