Текст книги "Доктор Черный"
Автор книги: Александр Барченко
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
III
Безошибочно можно сказать, что ни один из городов Индии не оставлял такого сильного впечатления, как Кази – блестящий тысячеголовый красавец Varanasi-Бенарес, эта Москва Индии.
Раскинутый живописным амфитеатром на левом берегу священной реки, там, где Ганг отвоевал у суши просторную бухту, он окунается прямо в воду, сбегая к ней ступенчатыми террасами, увенчанными наверху стройными колоннадами Гат.
Не выезжая из Бенареса, можно увидеть всю Индию.
Здесь встретишь раджпута с унизанными кольцами, выхоленными по-женски руками, с ожерельем, один камень которого может служить сюжетом романа Конан Дойля или Киплинга.
Сюда съезжаются помещики-аристократы – талукдиры, со своими сказочно убранными слонами.
Зелёная чалма правоверного хаджи, побывавшего в Мекке, мелькает рядом с белоснежным шлемом туриста или воинственным форменным убором сикха, гурка или музбийского пионера, воспользовавшегося отпуском, чтобы поклониться местным святыням – а их здесь много больше «сорока сороков», которыми хвастается наша православная столица.
Живописные колоннады и портики храмов, посвящённых грозному Шиве с безобразными столбами каменных лингамов, храмы «Дурга», где по карнизам и ступеням карабкаются целые стаи крикливых, строящих самые неподобающие священному месту рожи гануманов, таинственные недра храма «Господа мира» – «Wishrayesa» и, над всем, три купола и два минарета выстроенной на развалинах индусского древнего храма магометанской твердыни «Ауренг-Зеба».
Десятки тысяч паломников спускаются по истёртым ступеням Гат к водам священной реки для омовения её достаточно грязной и илистой водой. И тут же на ступенчатых террасах иногда можно видеть, как сжигают труп богатого богомольца, привезённого «без рук, без ног» откуда-нибудь с низовьев Годевери или склонов Виндии только для того, чтобы умереть в Бенаресе.
Тут же необходимая принадлежность каждого индусского сборища – губастый седобородый заклинатель змей со своими плетёными корзинами на бамбуковом коромысле.
Целая куча словно только что отчищенных гуталином полуголых ребятишек окружает его и, оттопырив толстые губы, распустив слюни от интереса и затаённого ужаса, следит, как время от времени приподнимается плетёная крышка и высовывается грязно-серая, словно мокротой покрытая, плоская голова с жёсткими, холодными глазками.
– Я, должно быть, никогда не привыкну к Индии! – задумчиво выронил Дорн, всю дорогу молча следивший, как лавировал шофёр в сети кривых перепутанных переулков, кое-где буквально протискиваясь с автомобилем между домами.
– Это вам кажется сначала! – ответил доктор Чёрный. – Когда я приехал сюда впервые, мне, как и вам, казалось всё здесь экзотическим, привычным. В каждом «бохи» – носильщике я подозревал чародея-факира, сад моего бунгало кишел в моём воображении кобрами, а эти бесчисленные заурядные «приходские» храмы с их браминами, отрыгивающими после вчерашнего кутежа в тёплой компании, были для меня средоточием таинственных глубин сокровенного знания.
– Разве теперь вы разочаровались в Индии?
– В Индии – нет. Вернее, впрочем, да! В Индии я разочаровался, но не разочаровался в том, что можно найти в её дебрях. Не здесь, разумеется.
– Однако, Бенарес – индийская Мекка.
– Вот именно. В том-то и дело. Где Мекка, там религиозный фанатизм, там и узость. В храмах, где брамин за несколько тысяч рупий отпустит какие угодно грехи, а за лак превратит шудру в кшатрия, – там вы напрасно станете искать ключ к мировым загадкам, которым будто бы располагают индийские йоги высших посвящений.
– Где же искать в таком случае?
Доктор усмехнулся.
– Не слишком ли скоро хотите вы получить этот ключ? Сумеете ли вы повернуть его? Вам никогда не приходило в голову последнее?
– То есть что именно?
– А вот что… Вы, как и все, имеете самое смутное и ложное представление о том, что такое сокровенное знание, которое наше поколение окрестило оккультизмом. Вам, как и всем, кажется, что существует какой-то краткий самоучитель, по которому можно в год-два, а то и в несколько месяцев получить полнейшую власть над людьми и природой, стоит-де для этого лишь попасть в тайное общество, пройдя предварительно через серию страшных испытаний, которые описывает любой макулатурный роман… Дорн, голубчик!.. Я привязан к вам искренно. Мало того, я искренно уважаю вас, считаю недюжинной натурой… И потому я говорю с вами серьёзно и… взвешивая свои слова. Дорн! Знайте и верьте мне… Никакого оккультизма, никакой магии не существует.
– Позвольте, я не понимаю… Вы же сами недавно говорили мне, что существуют братства, располагающие такими знаниями?
– Так что же из этого? А разве в Европе не существует учёных организаций, профессорских, докторских и так далее.
– Но, позвольте… Доступ туда не закрыт!
– А кто вам сказал, что закрыт доступ в ряды сокровенного знания, буду по-прежнему называть его так? Кто вам сказал, что доступ к этому знанию обставлен иначе, чем у нас, в Европе?
– Но как же? Ведь это же явный абсурд! У нас профессором может быть всякий.
– Всякий, кто кончит сначала гимназию, потом университет, потом защитит диссертацию, проработает несколько лет в лаборатории, зарекомендует себя учёными работами? Не так ли?
– Положим…
– Почему же вы не считаете обязательным всего этого для получения степени оккультиста? Почему вы и вам подобные считают возможным подходить к оккультным знаниям без надлежащей подготовки? Разве химик, работающий с цианистыми препаратами, или физик – с токами чудовищного напряжения – пустят в свою лабораторию кого-нибудь, кроме ближайших помощников, посвящённых в их тайны?.. Разве лаборатория, разводящая и исследующая чумные и холерные бациллы, не заперта у нас в Петербурге за стенами неприступного, уединённого на море форта? Почему же вам не кажется, что для исследования оккультных тайн не обязательна подготовка, по крайней мере в программе вашего факультета? Поверьте, что, не пройдя современной научной школы, европеец будет бродить в дебрях оккультизма как слепой. Если же он захочет получить подготовку в центре сокровенного знания, то потеряет время и труд. Подготовка по программе и результатам будет та же, но сколько уйдёт на усвоение незнакомого языка и непривычного метода!
Доктор умолк.
Автомобиль выехал уже за стены города и мягко катился теперь параллельно берегу, освещая прожектором убитую ногами слонов дорогу и волосатые стволы пальм, тесно обступивших её по сторонам.
Огромная луна, цвета зеленоватого золота, путалась в листьях бананов и одевала позади быстро убегавшие кусты и камни призрачной дымкой.
Изредка в глубине подходящего вплотную к дороге сада вспыхивали десятками огней загородные дворцы резиденции богатых земиндаров и радж, проедавших на покое свои состояния, уцелевшие от конфискаций, таксации и других благородных видов грабежа культурных покровителей Индии.
Шофёр, низенький, раскосый, с пергаментной кожей скуластого лица и жёсткими чёрными волосами, смахивавший на японца, но говоривший на странном языке, в котором Дорн не различал ни одного знакомого звука, несмотря на то что в Петербурге пытался заниматься языками китайским и японским, повернул вопросительно к доктору круглую голову и взял вправо, в неожиданно вынырнувшую из темноты аллею.
– Стало быть, доктор… – начал медленно Дорн, – вы утверждаете, что знание ваше доступно всякому и никакими испытаниями доступ к нему не обставлен?..
– Нет! Последнего я не утверждаю… Я только говорю, что испытания эти не имеют ничего общего с теми, которые описывают в романах и разных оккультных руководствах.
– Эти испытания… они очень трудны?
– Как вам сказать! Вы знаете, что в романах посвящающийся проходит обыкновенно сквозь огонь, над бездной, переплывает бурное море, встречается с роскошной красавицей и тому подобное. Так вот, в сравнении с этим настоящее испытание значительно тусклее и проще. Что же касается трудности…
– Вы… испытали его? – перебил его Дорн.
– Испытал, – просто ответил доктор.
– Страшно?
Лицо доктора приняло сосредоточенное, почти угрюмое выражение. Он будто припоминал что-то.
– Дорн! – тихо выронил он странно дрогнувшим голосом. – Знайте, что нет ничего на свете страшнее, ужаснее, как человеку остаться наедине… с самим собой!
Дорн долго молчал, глядя в спину шофёра, потом повернулся к доктору и спросил полушутливо, полуконфузливо:
– Александр Николаевич!.. Я это так, в принципе, спрашиваю… Как вы думаете… я… мог бы выдержать это испытание?
Доктор с ласковой, мягкой улыбкой посмотрел сбоку на своего спутника.
– Вы?.. Пожалуй… даже, наверное, вы бы выдержали. Годом раньше я бы ответил определённее, а сейчас… Вы должны сами догадаться, что, или, вернее, кого я имею при этом в виду.
В темноте не было видно, изменилось ли лицо Дорна, но голос его, полный глубокой горечи, внезапно зазвучал глухо:
– Это? Нет, доктор, вы ошибаетесь. Если бы я и хотел, то она не даст мне повода заблуждаться в настоящем характере её чувства ко мне.
– А мне кажется, что вы… заблуждаетесь.
– Александр Николаевич! – сказал Дорн низким, придушенным голосом, в котором тоска и недоверие боролись с вспугнутыми искорками надежды. – Александр Николаевич! Вы знаете, я серьёзно, быть может, слишком серьёзно отношусь ко всему, что касается…
– Знаю, знаю, голубчик! – мягко перебил его доктор, трепля по колену. – Знаю… Да такие натуры, как Джемма, и не допустят иного отношения. И всё-таки мне кажется, что вы заблуждаетесь в дурную сторону. Впрочем, время само покажет. Не буду напрасно волновать вас… Вы знаете, я не охотник вторгаться в чужую жизнь… Да, кстати, мы уж и дома.
Шофёр круто свернул вдоль изгороди, и, жалобно свистя сиреной, автомобиль остановился у небольшой низенькой калитки.
Доктор толкнул её и вместе с Дорном прошёл в сад, крикнув шофёру несколько слов на незнакомом студенту языке.
IV
В глубине сада, там, где чернели огромные купы тамариндов и листья пальм остроконечными поднятыми мечами рисовались на золотистом диске луны, посыпанная песком дорожка упиралась в ступеньки веранды небольшого приземистого бунгало; оно странно походило, в особенности теперь, когда темнота сглаживала контуры, на дачу «Марьяла», с веранды которой Дорн вместе с доктором несколько месяцев назад любовался видом северного моря. Такие же широкие «итальянские» окна были плотно занавешены изнутри драпировками, и в такую же странную, плотно врезанную, без пазов, ручек и замочной скважины, дверь пришлось стучаться.
– Qui vive? [9]9
Кто там? (франц.)
[Закрыть]– раздалось за дверью знакомое контральто, и доктор с Дорном уловили в нём, к своему удивлению, тревожные даже больше – испуганные ноты.
– Это мы, мышка, мы… Что у тебя случилось? Открой скорее!..
Дверь бесшумно распахнулась, и в глубине передней, освещённой мягким голубоватым светом, лившимся с потолка, Дорн увидал стройную фигурку Джеммы в тёмном, европейского покроя, гладком платье с небольшим вырезом на груди.
Было ли то от контраста с тёмной материей, или голубоватый свет придавал всему особый колорит, но Дорну показалось, что лицо Джеммы, обычно золотисто-бронзового оттенка, носит теперь странную тускло-серую окраску, которой у тёмнокожих обыкновенно выражается бледность.
Джемма отступила с порога комнаты, и Дорн увидал у неё на левой руке грязную живую ленту Нанни, спрятавшую голову к девушке под мышку.
– Джемма!.. Что с вами? Вы испугались чего-то? – взволнованно двинулся к ней Дорн.
Нанни, услыхав посторонний голос, высунула голову из своего убежища, обиженно откинула шею и, раздув капюшон, приготовилась вцепиться в руку чужого.
– Господи, когда вам надоест возиться с этой гадостью!
Дорн, с трудом, по-видимому, преодолев инстинктивное отвращение, дал пресмыкающемуся понюхать свою ладонь, что сразу его успокоило, и поздоровался с Джеммой.
– Джемма! Ради Бога… что с вами? – спросил он, заметив, что рука девушки холодна и нервно дрожит.
– В самом деле, Джи… что случилось? Ты нас пугаешь! – обернулся доктор, вешавший у дверей свою запылённую автомобильную накидку.
– Я сама не знаю… – смущённо отозвалась девушка. – Я последнее время страшно изнервничалась… не знаю отчего… А сегодня… да нет, мне и признаться стыдно.
– Да в чём дело?
– Ну… я вышла на веранду проведать свои лотосы. А мимо ограды в это время шёл какой-то старый индус с мальчиком. Они остановились возле нашей калитки, долго стояли, смотрели на дорогу… Они собирались уже уходить… В это время мальчишка заметил меня и показал старику. А тот… – девушка внезапно вздрогнула плечами, будто её охватил резкий холод. – Тот… поглядел на меня.
– Только-то и всего?
– Да… больше ничего. Но… если бы вы видели его взгляд?.. Dieu! Это такой ужас. У Нанни не бывает таких глаз, когда она сердитая. Я не знаю, какого они у него цвета, но я их словно сейчас вижу перед собой… Тяжёлые, холодные… словно мертвец с открытыми глазами… Ужаснее всего то, что я этот взгляд уже видела где-то… Да! Видела… я убеждена. Не знаю где, но видела… Знаете, как сон иногда вспоминается на минуту, на миг… Блеснёт, и забудешь.
– Быть может, это был слепой с поводырём? – сказал Дорн.
– О, нет, нет! – горячо возразила Джемма. – Если бы вы видели, как он смотрел! И чего я не могу понять… ведь он был за оградой, возле калитки, на таком расстоянии даже лицо плохо различишь. А я видела его глаза словно перед собой.
– Он сказал тебе что-нибудь? Подошёл? – задумчиво и серьёзно спросил доктор.
– Нет, он не подходил… А сказал ли – не знаю. Я стояла всё время как очарованная, пока он смотрел… И долго ли он смотрел, тоже не знаю. Должно быть, долго… Я опустила руку машинально, и у меня вся вода из лейки на пол успела уйти.
– Странно… Ты не заметила, куда он ушёл?
– Нет… Лишь только он отвернулся, я бросилась сломя голову в комнаты и заперлась… Я вся дрожала, вся с головы до ног, и по спине мурашки бегали. Я позвала Нанни, заперлась в библиотеке… Свой «Веблей» я забыла в столовой, на столе, но долго не решалась выйти туда… Когда вы звонили, я уже почти успокоилась. Кроме того, я слышала автомобиль.
– Н-да! – задумчиво повторил доктор. – Странно… Хотя, я думаю, ты просто нервничаешь в обстановке, от которой отвыкла за десять лет и с которой у тебя связаны тяжёлые воспоминания… Вероятно, это был просто бродячий факир, быть может хатха-йоги или просто фокусник-гипнотизёр… Тебе необходимо познакомиться здесь с молодёжью, детка… Со мной да с этим древним аскетом, – доктор шутливо кивнул на Дорна, – ты положительно рискуешь сделаться старухой и искалечить окончательно нервы. Подожди до завтра. Мы с Дорном встретили нынче вечером здесь совершенно неожиданно петербургскую знакомую, очень милую девушку. До некоторой степени твоя коллега… Она студентка. Завтра повезу тебя знакомиться. Мы с Дорном, кстати, должны ехать с визитом… А теперь, Джи, давай нам бананов и сливок. Мы умираем с голоду… Да не бойся, Джи! Ведь ты знаешь, что при мне тебе ничего не грозит!
– При вас я ничего не боюсь, папа! – разом повеселевшим голосом ответила Джемма и, нагнувшись, спустила к полу руку со своим живым браслетом.
– Ну, Нанни… марш! Ты больше не нужна… Сейчас получишь сливок за службу.
– Едва ли она в состоянии служить здесь защитой, – заметил Дорн, глядя на пресмыкающееся. – Здесь на каждом шагу их в корзинах десятками таскают… Здесь не чухонцы, на «Марьяла».
– Пугайте меня, пугайте!.. – обернулась на ходу Джемма. – Слава Богу, мне без вас это в голову не пришло… Я бы ещё больше намучилась… Будете пугать, оставлю без ужина!
V
– Да, эти бананы не похожи на те, которыми потчевали нас европейские лавочники, – заметил доктор, сдирая легко отстёгивающуюся суховатую кожицу плода и обнажая золотисто-розовую душистую мякоть.
– Это лесные плоды? – спросил Дорн.
– Ну нет, голубчик! Дикие бананы – порядочная дрянь, как и все дикие фрукты и здесь, и у нас на севере. Чтобы вывести хорошую породу, вроде вот этих, приходится немало повозиться. Прививки привозят нередко за тысячи вёрст. Например, с Зондского архипелага… Это, наверное, Желюг Ши… – перебил сам себя доктор: в передней со стороны веранды задребезжал звонок.
Дорн вышел из столовой и через минуту вернулся в сопровождении маленького скуластого шофёра, сменившего свою форму на мягкий просторный костюм из китайской материи.
Головастый механик, прежде чем занять своё место за столом, подошёл к хозяину и сказал вполголоса несколько фраз на незнакомом Дорну языке.
Доктор встрепенулся и удивлённо поглядел на окно.
– Вот, Джи, сейчас выяснится, кто твой таинственный посетитель. Судя по описанию Желюг Ши, именно он хочет меня сейчас видеть.
Джемма испуганно вздрогнула.
– Ради Бога, отец, принимай его, где хочешь, только не здесь, не при мне. Я с ума сойду от страха, если ещё раз увижу его глаза.
– Ну, перестань нервничать, мышка! – ласково перебил доктор. – Если человек сам приходит ко мне на дом, притом совершенно открыто, чего нам бояться?.. Наконец, ты можешь пройти в лабораторию… Возьми с собой нашего шофёра или Дорна. Или, быть может, вы хотите остаться со мной, Дорн?
Дорн ответил не сразу. Видно было, как на его высоком выпуклом лбу бегали морщины и на лице желание остаться с Джеммой вдвоём боролось с любопытством исследователя.
– Я… предпочитаю остаться с вами… если вы ничего не имеете! – выговорил он наконец, обращаясь к доктору.
– Как хотите! – ответил тот и кинул несколько непонятных слов шофёру.
Тот молча поднялся со стула, взял свою тарелку с пушистым комком взбитых сливок с бананами и не торопясь последовал за Джеммой в другую комнату.
– Папа! – умоляюще обернулась Джемма к доктору на пороге. – Вы обещаете мне быть осторожным?
Доктор весело рассмеялся и кивнул Дорну.
– Не угодно ли… Эта убелённая сединами женщина учит меня осторожности! Ступай, ступай! Ну-с, а теперь взглянем на нашего таинственного гостя.
Доктор легонько нажал кнопочку, скрытую в толще обеденного стола, и, повернувшись вместе со своим плетёным креслом к дверям на веранду, крикнул несколько слов по-индусски.
Слышно было, как на веранде хлопнула дверь, прошелестели по плетёным циновкам-половикам неторопливые шаги, и в освещённом пространстве появились две тощие смуглые фигуры, в первую минуту произведшие впечатление совершенно голых. Потом уж стало видно, что бёдра их были прикрыты куском тёмной, почти под цвет кожи, материи.
Одна из этих фигур оказалась мальчиком лет одиннадцати – двенадцати, изнурённым и исхудавшим до последней степени, с каким-то странным, неприятным выражением осунувшегося лица, не то сонным, не то придурковатым; с последним, впрочем, плохо вязались огромные глубокие глаза, словно задёрнутые изнутри чёрной бархатной занавеской.
Мальчик, лишь только вошёл в комнату, не поклонившись хозяевам, не вымолвив ни слова, направился в левый угол и спокойно уселся прямо на пол, странно вывернув ноги (так, что пятка одной из них прижалась к самому низу живота) и поставив перед собой небольшую круглую плетёную корзину, которую он снял с головы.
Словно закоченев в этой позе, мальчик уронил на колени тонкие высохшие руки и вперил странный, будто невидящий взгляд куда-то поверх головы Дорна.
Его спутник, также донельзя иссохший индус, с совершенно голым черепом, с которого свисал длинный и жидкий чуб, имел на бёдрах такую же узкую повязку, а в руках небольшую тонкую палочку, довольно грубо, как показалось Дорну, гравированную разными значками.
Сколько лет могло быть этому человеку?
Когда он слегка, с невыразимым достоинством кивнул европейцам головой и открыл рот для приветствия, обнажились его ослепительно белые, ровные, крепкие молодые зубы. Но когда Дорн, машинально блуждая взглядом по его лицу, словно прямо по кости обтянутому смуглою кожей, встретился с его глазами, он невольно вздрогнул и привстал в своём кресле.
Из тусклых, холодных, мертвенно спокойных глаз гостя глядела если не сама смерть, то, по крайней мере, древность такая, для измерения которой на язык, вопреки рассудку и логике, настойчиво просились не десятки, а сотни лет.
Странный гость остановился невдалеке от стола и, выговорив своё приветствие, со спокойным ожиданием уставился на хозяина своими чудовищными глазами. И Дорн с тревожным изумлением заметил, как лицо доктора, на котором он за всё время своего с ним знакомства не видал ни разу даже тени волнения, выразило теперь почти растерянность, смешанную с чувством самого глубокого почтения.
Доктор Чёрный встал со своего места и, кланяясь бродячему нищему так, как будто тот был особа царствующего дома, ответил на звучном и плавном ведийском санскрите, так мало похожем на санскрит классический:
– Да будет благословен час, когда великому брату пришла мысль посетить моё жилище!
Он подвинул гостю шезлонг, с которого только что встала Джемма, и снова опустился в свою плетёнку, видимо стараясь взять в руки свои чем-то взбудораженные нервы.
– Брат-европеец узнал меня? – медленно произнёс гость, садясь на предложенное место и по-прежнему не отрывая своих странных глаз от лица доктора.
И с удивлением, граничащим с ужасом, Дорн увидел, как последний смертельно побледнел на минуту… Только на минуту. Тотчас же лицо приняло спокойное, бесстрастное выражение, словно окаменело. Лишь в глазах зажглась особая жизнь. Дорну казалось со стороны, будто мягкие в обыкновенное время глаза доктора бросают теперь целые снопы фосфорических лучей.
– Да. Я узнал тебя… теперь, – ответил он раздельно спокойным тоном. – Узнал. Но… скажи мне, приходишь ты сам от себя, или тебя направили ко мне с поручением братья, жилище которых охраняют «Желюг-Па»? [10]10
«Жёлтые колпаки» – тибетская религиозно-мистическая секта. (Прим. автора)
[Закрыть]
Гость ответил уклончиво:
– Разве брату не безразлично, говорит ли с ним брат или брат, посланный братьями?
– Очевидно, ты допускаешь, что мой мозг уже одряхлел или не вынес тяжести открытых мне братьями знаний, если считаешь возможным предлагать мне такие вопросы, – холодно ответил доктор.
Дорн снова не удержался от нервной дрожи. Настоящее пламя вспыхнуло на мгновение в мёртвых глазах индуса… Вспыхнуло и погасло.
– Если я являюсь от себя, откажет ли брат в беседе со мной? – медленно, взвешивая каждое слово, обратился он опять к доктору.
– Почему же? – возразил тот спокойно. – Брат, не сделавший и не помысливший зла против братьев и брата, не может сомневаться в искренности и расположении себе подобного.
– Пусть младший брат оставит нас одних в таком случае.
– Зачем же? – твёрдо возразил доктор. – Мой молодой товарищ не понимает нашего языка… Да если бы и понимал, брат, если говорит не от имени братьев, не может сообщить ничего, что требовало бы особой тайны от моих близких.
Скелетообразный гость долго молчал, спрятав под тяжёлыми веками свои мёртвые глаза. Потом снова уставился доктору в лицо и начал:
– Час тому назад я видел здесь девушку.
– Она не имеет причин скрываться! – перебил доктор холодно.
– Мудрец отличается от обыкновенного человека тем, что умеет не только говорить, но и… слушать, – колко заметил гость. – Но… буду продолжать. Брат знает не хуже меня, что девушка эта живёт не так, как она обязана жить… если только она имеет вообще право жить, – тихо добавил гость, и его глаза сверкнули жёстким металлическим блеском.
– Кто может лишить её этого права?
– Ману… – набожно начал гость.
– То есть комментарии и прибавления к нему браминов, – горячо перебил доктор.
– Признанные, принятые и утверждённые Советом Великих Братьев, – жёстко отрезал индус. – Как бы то ни было, чандала живёт в условиях, доступных не всякому брамину.
– Дальше? – выронил доктор.
– С этим можно было бы мириться, если бы чандала была развлечением, игрушкой брата, перед заслугами и знаниями которого бледнела бы эта маленькая слабость… Но это не так…
– Да, слава Богу, это не так, – вставил доктор, с презрением слушавший последние слова гостя.
– Возгласить Господу славу никогда не лишне, а для мудреца никогда не поздно! – возразил гость. – Но… быть может, брат позволит мне высказаться и не будет перебивать, как ученик, выскочивший на свет после шести недель низшего посвящения?
– Позволю… в том случае, если ты без обиняков скажешь, что тебе нужно? – сухо ответил доктор.
– Стхула-шарира [11]11
Тело физическое. (Прим. автора)
[Закрыть]чандала! – медленно отчеканивая слова, сказал индус.
– Для какой цели? – спросил доктор, видимо стараясь сдержать невольно волнение.
– Для того, чтобы освободить скованную им и линга-шарира [12]12
Тело астральное – сосредоточие чувственности. (Прим. автора)
[Закрыть]божественную сущность и приобщить её к нирване. [13]13
Мир причин – потеря индивидуальности. (Прим. автора)
[Закрыть]
– Повторяю, зачем?
– Затем, чтобы обречённая на смерть, на вырождение, кровь уцелевшего отпрыска отжившей расы не тормозила здесь, на земле, развитие и путь нашей расы.
– Но ты же знаешь, что наша раса не закончит развития человечества? Ты знаешь, что мы, сыны пятой расы, должны будем также уступить расе шестой, а ей на смену придёт седьмая, которой суждено завершить род человека.
– Что ж из этого?.. Когда я увижу первого представителя шестой расы, я так же буду заботиться о расчистке ему пути от остатков нашей расы.
– Но себя ты оставишь в покое? – с горечью перебил доктор.
– Двиджас [14]14
Живущий одновременно на земле и в загробном мире – дважды рождённый. (Прим. автора)
[Закрыть]не боится времени и смерти. Ты знаешь не хуже меня, хотя и потерял сам этот дар.
– Ну, это покажет время! – возразил доктор. – Брат, – голос его зазвучал звуками неподдельного чувства. – Брат, не руководит ли тобой величайший враг человека – гордость?.. Не говорит ли в тебе инстинктивная вражда арийца к парии? Брат, девушка, про которую ты говоришь, чандала телом, но духом она не уступит сакки-нанака… [15]15
Ученикам, изучающим «Гупта-Виддья» – тайную науку. (Прим. автора)
[Закрыть]Я, понимаешь, я должен думать прежде, чем ответить на вопросы, которые она иногда задаёт.
– Духовное совершенство останется при ней и за гробом, а ум её… Тем хуже для неё. Сакки-нанака стремится стать гуру-нанаки. [16]16
Их наставниками. (Прим. автора)
[Закрыть]А гуру-чандала лишний тормоз в борьбе с отжившей расой и её отбросами. Кто может поручиться, что гуру-чандала, вооружённый знанием, не соберёт вокруг себя развеянных по всему миру чандала всех племён, чтобы поднять знамя борьбы с господствующей расой, обратив против неё не только «Гупта-Виддья», но и собственное её оружие – цивилизацию? Подумал ли брат-европеец о последствиях своего поступка, когда десять лет тому назад отказался подчиниться распоряжению старшего брата, которому стоило лишь захотеть, и… Ты сам знаешь, что могло бы произойти.
Доктор взволнованно поднялся со своего места и, скрестив руки, впился взглядом в лицо собеседника.
– Представляешь ли ты себе, к чему привёл твой безрассудный поступок? – продолжал тот спокойно. – Знаешь ли ты, что от Сиккима до мыса Коморина, в самой глубине джунглей и на склонах гор, узнали о твоём поступке и за десять лет сложилась и крепнет среди чандала легенда, что за вершинами «Небесных гор» растёт под руководством великого Риши царица париев, которая разрушит-де законы Ману и, – голос индуса задрожал глубоким негодованием, – и уничтожит касты!.. И кто же руководитель этой стаи грязных, выродившихся животных? Наш брат, брат величайшего на земле посвящения!.. Махатма [17]17
Одна из высших степеней юго-восточного мистического посвящения «Великая душа». (Прим. автора)
[Закрыть]в роли предводителя париев! – с невыразимым презрением закончил гуру.
– Брат! – возразил доктор взволнованно. – Десять лет назад, когда перед тобой, которому достаточно поднять веки, чтобы толпа потеряла рассудок, перед тобой в пыли, покрытое синяками, закрывая избитую голову слабыми детскими руками, корчилось беззащитное, крошечное существо… Что было в сердце твоём, когда язык твой повернулся, чтобы отдать её тупой, бессердечной, безжалостной стае людей?
– Не в сердце, а в разуме, да, в разуме, да, в разуме, – сурово перебил доктора индус. – В разуме у меня, были, есть и будут слова, которые говорил избранным Багават [18]18
Владыка. (Прим. автора)
[Закрыть]во все времена, начиная с медно-красных сыновей третьей расы и кончая великим иудеем, взятым в убежище великих посвящённых во время вавилонского плена: «Пусть гибнут многие, лишь бы немногие избранные закончили развитие, достигли совершенства».
– Брат!.. Так ли говорит религия?
– Satyat nasti paro dharma! [19]19
Нет религии выше истины! (Прим. автора)
[Закрыть]– ещё суровее, с глубоким непоколебимым убеждением возразил посвящённый.
– Неправда! – горячо воскликнул доктор. – Неправда! Нет религии выше любви!.. И ты знаешь, не будь последней, не было бы ни жизни, ни света, ни движения… Не было бы земли и солнца. Ибо истина не исключает покоя, безразличия, и не ей было вывести вселенную из мёртвого небытия!
– Быть может, это было бы и лучше! – угрюмо проворчал посвящённый.
– Брат?! – с ужасом крикнул доктор.
– Брат? – так же вопросом ответил пандит.
Дорн, не пытаясь уже справиться с дрожью, в страхе глядел, как эти два человека обдавали друг друга лучами своих страшных, фосфоресцирующих глаз.
Старый индус первый опустил веки.
– Я пришёл сюда не для религиозных диспутов, – сказал он, понизив тон. – Я пришёл узнать, подчинится ли брат решению?
– Какому? – упавшим, усталым голосом перебил доктор.
– Тому, которое было отдано мною… десять лет назад.
– Никогда! – с негодованием перебил доктор.
– Мы… облегчим её переход в другой мир… Сделаем этот переход для неё незаметным и сладким.
– Никогда! – повторил доктор ещё твёрже, и в голосе его прозвучала железная угроза. – Никогда… По крайней мере, до тех пор, пока это зависит от меня.
– Значит, ты становишься в открытую вражду к братьям? – угрожающе спросил индус.
– К братьям – нет!.. Даже к тебе – нет… Разве мы оба с тобой не перешагнули давно это? Разве мы оба не стоим уже на ступени, к которой неприменимы понятия: «вражда», «соревнование», «зависть»? Но, поскольку это зависит от меня, я все силы, данные мне знанием старшим и младшим, посвящу на то, чтобы не допустить этого дикого, бесчеловечного дела во славу национальной вражды, во славу фанатизма, во славу… браминов!
– Ты хулишь браманизм! – со злорадной поспешностью перебил посвящённый.
– Не браманизм, а браминов! – отпарировал доктор. – К тому же степень моего посвящения даёт мне право не «хулить», а порицать и негодовать!
– Верховный совет признал то место Ману, где… – настойчиво начал снова индус.
– Признал что? – перебил доктор. – Признал вырождение париев фактом и не нашёл средства бороться с естественным ходом вещей, созданным ошибками миллионов поколений, а брамины вывели отсюда необходимость поставить ненавистные им племена вне закона, низвести людей с заложенными в теле искрами божественного духа на положение самых низших животных? Никогда! Я преклоняюсь перед божественной Кармой. С тоскою и ужасом, но… преклоняюсь! Ибо перед ней наши орудия и знания бессильны. Но играть, под видом этого преклонения, в руку браминам, тупо затвердившим слова закона, которых они не могут даже понять? Ни-ко-гда!
– Даже если получишь… высшее, – индус набожно повернулся к северу, – приказание?
– Те, которых даже мы с тобой не видели и не слыхали, а лишь знаем, что они на земле существуют, те, убежище которых нам показано издали, те никогда и никому не приказывали убить не только парию, а даже убийцу.