Текст книги "Михалыч и черт"
Автор книги: Александр Уваров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Показалось на миг Семёну Петровичу, будто нет уже у Катьки бледности её вампирской. Вроде даже раскраснелась она от танца.
Глупость это, конечно. Иллюзия. С чего краснеть то ей? В ней и кровь то уже давно не течёт. Чужая разве только, по пищеводу, да и то – редко.
А вот клыки у танцоров в свете костра поблёскивают. Это уже не иллюзия. Это уже взаправду.
И грозно, вроде, поблёскивают уже.
И как будто доля вампирская – не проклятье уже, не самое низкое да подлое место дано им во Вселенной.
Доля та, как будто, почётная, и клыки их – не позорное клеймо гнусной нежити, а оружие. Опасное. Всесокрушающее. Всераздирающее.
И баянист как будто настроение такое уловил.
Сменился темп у музыки. По другому он заиграл. Медленно, торжественно даже.
Катька с мужиком тем остановились, танцевать перестали.
Нет у вампиров одышки, но кажется, будто дышат они оба глубоко и тяжело.
Или взволнованно?
И голоса, тихие поначалу, а потом всё более и более слышные песню запели.
Торжественную. Вампирский марш.
Всё громче, громче, громче.
И вот уже по всему оврагу, у всех костров подхватили – единым хором.
Прощай, родной погост,
Иду я в крематорий.
И больно мне до слёз,
И горло давит горе.
Прощай, родимый крест.
Прощай… Не будем плакать!
Вампиром я воскрес,
Умру я вурдалаком!
И словно эхом, от одного склона оврага до другого, ещё раз прокатилось, сурово и мужественно:
Вампиром я воскрес,
Умру я вурдалаком!
– Эх, не твари мы всё ж дрожащие, – услышал Семён Петрович голос Кошелева. – Не твари, особенно когда вместе соберёмся.
– Да уж, – ответил Санеев, скептически. – Попоём вот так, раза три в году. Пар выпустим да разойдёмся. Не так ли, Дмитрий Иванович?
Не ответил Кошелев. Промолчал.
А с другой стороны – разве тут чего возразишь?
И в прошлом году так же пели. И в позапрошлом.
Один раз вроде даже морды сторожам бить порывались.
Это года три назад было.
До рукопашной, понятно, дело не дошло. Народ то пуганый и битый неоднократно.
А если б дошло? Сколько б от колов потом спаслось? Немногие.
– Не наш это мир, не наш, – сказал Санеев. – И кто нас тут держит только? И какого хрена так долго?
– Чего бурчишь то? – спросила его Катька, к костру подсаживаясь. – Всё не весёлый, Санеев?
– Не люблю, Катя, ложного веселья, – ответил Санеев. – Чего мы тут распелись? То гимны, то частушки… Нас ведь тут за дурачков держат. Специально ведь погулять дают, а потом опять пригнуть. К самой земле. Так ведь?
– Может и так, – ответила Катька. – Ты знаешь, так думать… Ведь и помереть захочется, а потом…
– Ангелом воскреснешь, – досказал за неё Санеев. – С крыльями белыми. Тебя то, Катя, за что Христос мучает? Мало у тебя распятий было, в прежней жизни?
– Всё смысл ищете? – и Дмитрий Иванович голос подал. – Что ты, что Безруков. Да нет тут никакого смысла. Я сколько раз вам говорил – нет никакого бога. Нет твоего Христа!
– Подожди, Иваныч, – возразил Санеев. – Вот ты говоришь всем подряд, что срок надо отбыть. Или выслужить, я уж точно не помню. А кто этот срок даёт? Кто выслугу учитывает?
– Он мне уж объяснил, – подал голос Семён Петрович. – Закономерность есть какая то. Так он мне и сказал.
– Ну тогда, Дмитрий Иванович, у тебя нестыковка выходит, – сказал Санеев. – Смысла нет, а закономерность есть.
– Философы вы хреновы, – завёлся Дмитрий Иванович. – Я вам совсем просто скажу: закономерность в том, что я сам для себя определяю, справедливо ко мне судьба или нет. Должен я такую судьбу принимать или нет. Принял – живу. Не принял…
– Ох, скучно ж с вами, – Катька рукой махнула. – Опять шарманку завели. Бог да судьба, принял – не принял… Водочки б лучше приняли да меня угостили. Вот сорвусь я от вас да к детям поеду, в деревню. В лесу, может, поживу… Хоть издали на них посмотрю… Чем с вами тут…
– Многие так, Катя, говорят, – грустно Санеев ей ответил. – Да не уходит что-то никто. Мы с тобой – вроде сказочных персонажей. Гномов или троллей. Да что-то чудес сказочных в нашей жизни не происходит. Ну что, и впрямь выпьем?
– Наливай, – решительно рукой рубанул Кошелев.
А потом добавил, неожиданно:
– Мы вот, когда живые были, всё в книжках читали: вампиры – это нечистая сила. Вроде чертей. А где она, эта нечистая сила? Кто тут её видел? Ну ведь несправедливо это, мужики! Ладно, ангелов мы тут не наблюдаем, но чертей то..
– И ещё раз типун тебе на язык! – заявил Семён Петрович. – Ты, иваныч, кликал, кликал – и докликался. Поллитру уже потеряли. Чего ты по чертям соскучился?
– Договор, небось, подписать решил, – усмехнувшись, сказал Санеев, разливая водку по пластиковым и бумажным стаканчикам.
– Какой ещё договор? – спросила Катька, с явным интересом.
– Известно, какой, – ответил Санеев. – С дьяволом договор. Послужить, что ли захотел, Иваныч? Да на хер мы кому нужны! Отработанный материал… Ну, дамы и мужики, вздрогнули!
Подняли все стаканчики свои. Выпили, не чокаясь.
Не принято на кладбище чокаться.
– Ну договор то – хрен с ним, – сказал Дмитрий Иванович после минутной паузы. – А в глазёнки то я заглянул бы. Всё равно кому – богу или чёрту.
– Зачем? – спросил Семён Петрович.
– Просто заглянул бы, – ответил Кошелев. – Мне интересно – мой взгляд эти суки выдержат?
– Твой взгляд, Иваныч, ни одна сука не выдержит, – с уверенностью сказал Санеев, разливая по новой.
– И чего вы к богу то привязались? – с недовольством и даже обидой в голосе сказала Катька. – Может, он вам жизнь по новой дал. Этого мало разве? Живите да радуйтесь. Всё вы недовольны… Может, нам всем другая жизнь и не нужна…
– Не созрели, что ли? – Санеев улыбнулся. – Нет, Катя, созрели и перезрели. Возможно, прав Кошелев. Нет бога, нет чертей, нет никаких сложных вопросов. А мы все – просто сложный и наукой не изученный природный феномен.
– Паноптикум, что ли? – спросил Семён Петрович, и от слова этого стало ему противно и тошно.
Тошноту эту водкой запил.
– Может, и так, – выпив так же, согласился Санеев. – Со стороны посмотреть – паноптикум. Кунсткамера. Или цирк. А в овраге если сидишь – всё это видится обычной пьянкой. Ну что, хищники ощипанные, а споём ка мы…
– Милиция!! – крик вдруг донёсся со стороны кладбища.
Вроде кто-то прямо возле забора стоял и кричал.
– Менты сюда идут! Человек десять!
Всполошились все. С мест повскакивали.
Некоторые (и Кошелев в их числе) по склонам наверх полезли.
А до верха добравшись, увидели – по тропинке, в цепочку вытянувшись, люди идут. Фонариками светят.
Голос. Низкий, с хрипами. Да это ж рация! Переговоры ведут? Зачем?
Серьёзные ребята пожаловали.
Ближе подходят. В свете фонариков бронежилеты замелькали. Стволы автоматные.
Спустился вниз Кошелев.
– Интересные дела, мужики, – сказал он. – Похоже, и впрямь человек десять. Вооружены, в бронежилетах.
– Не из-за бомжа ли, Иваныч? – с опаской спросил Семён Петрович.
– Да на хер он кому нужен! – отмахнулся Кошелев и даже на землю сплюнул.
– Так, спокойно только, – раздался голос Лебедева Ивана Сергеевича. – Разговаривать я буду. Вы все тихо сидите. По кострам разойдитесь и сидите тихо! И вы там, наверху, спускайтесь быстро! Быстро вниз все и по кострам расселись!
Те, кто наверх поднялся – сразу вниз понеслись. Да так, что и земля мёрзлая у них из под ног комками полетела.
И вовремя.
По краю оврага фонарики замелькали.
Со всех сторон замелькали.
Понятно стало – окружили их. Сразу в кольцо взяли.
Вот это уж точно – необычное дело. Никогда ещё менты их не обкладывали. Ни к чему вроде было, и так обо всём спокойно договаривались.
Шаги послышались. Топот.
Со стороны тропинки лучи замелькали.
И точно. Трое в о враг спустились по тропинке.
Двое – милиционеры. И впрямь – в бронежилетах и с автоматами. А третий…
Третий – Колька! Сторож.
Он то чего припёрся, жук навозный? Нахватал мало, что ли?
– Здесь они, здесь! – радостно закричал Колька и пальцем стал на всех показывать.
Как будто в первый раз в жизни увидел. Чудак прямо, ей-богу!
Милиционеры поближе подошли. Фонарик выключили.
И действительно – и так костры хорошо всё освещали.
Милиционеров Семён Петрович сразу узнал. Да и другие вампиры сразу узнали. Местные милиционеры, всем хорошо известные.
Главный из них – лейтенант Бубенцов, с ним – старший сержант Прохоров.
Местные – с одной стороны хорошо. Лучше, чем совсем чужие. С другой стороны – какого чёрта их принесло? Сроду ведь в овраг этот не ходили.
– Ну здорово, кровососы, – сказал Бубенцов.
Негромко сказал. Без крика. Но голос его прозвучал недобро, угрожающе.
Семён Петрович поёжился даже.
– Здравия желаем, лейтенант, – ответил Лебедев. – Рады, что к огоньку пожаловали… Не случилось ли чего? Может, помочь надо?
– Может, и надо, – тем же тоном Бубенцов ответил. – А чего случилось – тебе лучше знать. Шалить суки твои кровососные начали. Вести себя стали не по правилам. А ты чего, не знаешь, что под носом у тебя творится?
– Не в курсе, – сказал Лебедев. – Объясни, будь добр.
– Сейчас объясню, – и Бубенцов осматривать стал тех вампиров, что к нему ближе сидели, в лица их вглядываться. – Егорыча завалили говнюки твои… Вот, свидетеля привели… Опознание сейчас проводить будем..
– Мои? Егорыча?! – искренне удивился и возмутился даже Лебедев. – да что ты, лейтенант. Кровососы тут, но не психи же собрались! Не самоубийцы! Да когда мы кого тут трогали?! Бомжей разве только, да и то редко. Ты же сам всё не хуже нас знаешь!
«Егорыча! Егорыча завалили!» шёпот тревожный по кострам понёсся.
Климёнок, Пётр Егорович.
Директор кладбища. Царь местный. Бог.
Бог мира их малого, заоградного, зазаборного.
Как богу и положено, редко когда в мире своём появлялся он.
Снисходил, так сказать. Из вампиров – по пальцам одной руки пересчитать, кто его больше трёх раз видел. Хоть многие из кровососов годами по аллеям да участкам мыкаются.
Семён Петрович бога этого только один раз видел. Прошлой осенью.
Со свитой тот по к сорок второму участку шёл.
Знал Семён Петрович, что с сорокового по пятьдесят пятый участок – места блатные. Большие участки, зеленью аккуратно обсажены. Вход – с центральной аллеи, но не сразу, а ещё мимо живой ограды пройти надо. Из кустов, кубом стриженных.
Семён Петрович близко подойти, конечно, не решился.
Наоборот, глянул только мельком (высокий мужик, дородный, усы, волосы тёмные с единой, пальто дорогое, длинное, чёрное такое, полы развеваются… подходящий бог, солидный) – и ушёл Семён Петрович от греха подальше.
А вот теперь… Покусился кто-то на бога то этого. «Завалили…»
Да кто б из вампиров решился на такое?
Это живому есть где отсидеться. А вампиру где?
Это же самоубийство для вампира. Ему же не сбежать, не скрыться.
Да и мысль одна, что бог этот… в пальто своём… где-то на кладбище…на земле прямо… под дождём вперемешку со снегом…в крови, может даже…в луже крови.
От одной только мысли, что убили Егорыча и подозрение пало… Да что там подозрение, уверенность у ментов, что вампиры это сделали… И трясти их будут сейчас по крупному…
От мыслей таких Семёну Петровичу стало плохо. Показалось ему на мгновение, будто и не апрель сейчас холодный и не ночь тёмная. Показалось ему, что лето сейчас, июль, полдень с солнцем палящим. И стоит он, Безруков Семён Петрович прямо посреди широкой поляны, на самом солнцепёке. А солнце, не жёлтое уже, белое. Над головой у него. Белая смерть вампирская. И далеко до края поляны… Влево далеко. И вправо далеко. И прямо. И назад. Не добежать. Даже если быстро. Не добраться. И грудь что-то давит. Острое. Тяжелое. Кол обточенный?
Белое… Смерть белая…
Да нет, не смерть пока.
Менты опять фонарики свои включили.
«Встать! Быстрее! Рожу не опускай! Колян, смотри давай. Этот? Сесть! теперь ты давай!..»
Идут менты, фонариками светят. И сверху, с краёв оврага, тоже лучи вниз бьют. Лица вампирские высвечивают.
Встают вампиры. От света жмурятся. Опять садятся.
Кого прошли – те не радуются. Знают – если не найдут менты виновных… или тех, кто виновным покажется, то по новой пойдут.
Пока пару-тройку кровососов подходящих не выберут.
Колька-сторож рядом крутится… Стой-ка!
Не крутится, не крутится он. Колька то и опознаёт.
Свидетель он, что ли? Что за ерунда?
– Да чего там, командир, – это Лебедева голос. – Сами вопрос бы решили… Разобрались бы. Если наш – к утру найдём, не позже. Точно говорю.
Лебедев сзади идёт. Говорит непрерывно.
Отговорить пытается.
Да не та сейчас ситуация. Не та. С ментов самих за Егорыча шкуру снимут. Так что просто так они не уйдут. Может, другая группа бомжей так же шерстит? Тоже по своему задницу прикрывает. Так что прихватят кого-то, обязательно прихватят.
«Колька… Свидетеля выискали… На ногах еле стоит. Этот козёл и на маму родную сейчас покажет» шепчет кто-то.
Санеев, что ли? Он, вроде.
– Чей голос там? – Бубенцов прикрикнул. – Доп. здитесь у меня! Следующий! Встать!
– Баб тоже досматриваешь, начальник? – спросила Катька. – А, может, некрофила какого поищешь? Меня вон щупал один, на прошлой неделе… Мало извращенцев тут гуляет? Чего на нас то сразу думать?
– Катька, я же просил молчать всех! – Лебедев крикнул. – Чего разболталась? Чего умничаешь? Работают люди, не отвлекай.
Луч фонарика к костру прыгнул. Осветил их всех. Всех, кто возле костра сидит.
Лица в луче замелькали. Тени, контуры…
– Катька, говоришь? – спросил Бубенцов. – Надо будет, и Катек ваших досмотрим… и Манек с Таньками…
И к их костру пошёл.
– Колян, сюда давай. И там, сверху! Сюда подсвети! Здесь сейчас посмотрим!
На таком расстоянии Бубенцова хорошо видно.
Рассмотреть можно даже.
Да только у Семёна Петровича взгляд рассеянный какой-то стал. Расплылось всё вокруг. Пятна пошли, туман какой-то.
Лицо у Бубенцова… Гримаса только какая-то. Бесится что ли? Рот дёргается?
Отсвет в бубенцовских глазах. Фонарик отсвечивает. Белый, ледяной отсвет.
От костра то другой был бы. Весёлый. Оранжевый.
А это – белый.
Плохо Семёну Петровичу от такого белого света. Страшно.
Капли… Слюной, что ли, брызгает?
Или дождь пошёл?
Дождь, дождь. Капли часто пошли. Потеплело, похоже. Скоро и снег окончательно стает. Трава расти начнёт. Зарастёт всё травой. Молодой, мягкой.
– Да тут осмотрел вроде всех…
– Молчи, бля! Ты, козёл, своих не выгораживай. Если я сюда пришёл – значит, знал. Знал, куда идти. Встать! Быстро!
Луч теперь уже медленно ползёт. На каждом лице подолгу задерживается.
Знает Бубенцов, что не приятно вампирам обхождение такое. И без фонаря, в принципе, обойтись мог бы. А вот светит. Власть показывает. Силу.
А чего показывает? И так все всё понимают.
Власть… Над нежитью? Над мертвецами ходячими? Неужели и такая власть сладка бывает?
– Встать!
Это уже до Семёна Петровича лучик добрался.
Встал он. Улыбнуться попытался. Да вспомнил вовремя, что не просто зубы – клыки у него во рту, и улыбку вампирскую в иное время и за оскал угрожающий принять можно. Не стал улыбаться. Стоял. Глядел прямо, но без вызова. Как и положено на таком вот опознании.
– Он! – Колька заорал торжествующе. – Точно он! Узнал! На рубаху смотри! Лейтенант, на рубаху смотри!
Чего орёт? Спятил? Или перепил, у вороту своих в кустах сидючи?
– Сюда свети! Серёга, подсвети сверху! Кровь тут! Свежая! Вот бл. ди то, а!
Какая кровь? Ах ты, чёрт! Бомж!
Ствол автоматный Семёну Петровичу прямо в лицо упёрся. Понял Семён Петрович – первый он, кто влип сейчас по крупному. Оправдываться надо. И поскорее.
– Лейтенант, я же объяснил Кольке. У ворот ещё объяснил… Бомжа завалили… Труп могу пока..
– Ни х. я, лейтенант, – Колька радостный, старается. – Он, бля, мне сказал, что с Егорычем встречался. Я сразу вспомнил.
– Чего ты, мудак, вспомнил? – Бубенцов морду колькину ладонью сгрёб и мотать начал из стороны в сторону. – Х. ле ты у ворот дежуришь? Х. ле ты на своём месте не стоишь? У вас, мудаков, директоров режут, а мы тут п. здюли огребать должны? По помойкам ползать?
Отпихнул Кольку. И вновь – к Семёну Петровичу.
– На землю! Мордой на землю! Руки за спину! Быстро, пидор кровосоный!
– Да я..
– Быстро!
Удар. Ещё один. В пах, по коленям, снова в пах.
Потом стволом по зубам. Клык сбили…
Упал Семён Петрович, к земле прижался (пусть хоть по бокам бьют, не по животу хоть, не по паху). Болевая чувствительность у вампиров не такая, как у живых. Пониже будет. Но боль, к несчастью, и они чувствуют.
Наручники щёлкнули. Сталь вокруг кистей сжалась.
Круг… Поляна… Не добежать…
– Командир, да бомжа они… На свежатину…
– Катька, сука, молчи! Молчи! – мечется Лебедев, дёргается. – Разберёмся… Разберёмся…
А чего разбираться? Кто его теперь вообще слушать станет?
– Слышь, Бубенцов! Чего разошлись то? Точно, бомжа мы завалили. Я завалил. Петрович позже подошёл. Правду он говорит. Мы Егорыча и в глаза не видели.
Это… Точно, Иваныч, как обычно, на рожон полез. Голос подал. Не стал отсиживаться, не стал.
– Второй! – Колька пуще прежнего обрадовался. – И этот в крови. Свети сюда! Это тоже в крови!
– Ты не командуй тут, мудила! – Бубенцов его осёк. – Серёга, вправо посвети… Не сюда! На третьего с краю свети! Да, на этого!
И к Кошелеву кинулся.
– Точно, и этот в крови! Прохоров, наручники сюда! Быстро кидай!
Удар! Чего это? Фуражка слетела? Кто кого ударил то? Неужто Иваныч…
– Трое вниз! Лейтенанта бьют! – заорал Прохоров.
Щёлкнуло что-то. Выстрелы!
Очередь землю прошила, комки земляные подлетели и Семёну Петровичу на волосы посыпались.
Шум. Топот сапог. Потасовка.
Вновь удар. Ещё один. А потом – градом удары посыпались.
– Бл. ди мусорные! Берёте кого попало! Суки, у вас полгорода так перережут!
– Мужики, в сторону, в сторону отойдите! – Лебедев братию кровососную отводит, от греха подальше.
– Наручники! Вали!.. Не добивай пока! Потом разберёмся! Покажем…
– Чего?
– Глебу кровь покажем! К машине их обоих тащи!
Подняли Семёна Петровича. За руки подхватили. Потащили.
Мельком увидел он: Кошелев волокут так же, руки заломаны, голова на грудь упала, болтается.
– Не укусил он кого? – Бубенцов спрашивает.
– А чё, лейтенант, заразные говорят, кровососы то? Так сам начнёшь по ночам ходить…
– На бомжей охотится!
– Не, Катек местных трахать!
Смеются.
И волокут. Наверх. Из оврага.
– Ладно, п. здоболы. осмотритесь потом. Если рана какая – сразу к врачу. Эти мудаки падаль всякую жрут, столбняк ещё схватите. Слышь ты, кровосос главный! Своих до утра в овраге держи, никого не выпускай! Утром придём, разговор продолжим. Уйдёт кто – всем врежу по полной программе! Всем подарки будут, от меня лично!
Тропинка. Вьётся всё так же.
Повернул Семён Петрович голову, назад посмотрел.
Овраг за спиной остался. Отблески костров.
А там, дальше, на самой границе Вселенной – мачты ЛЭП. Чуть видны в пелене дождя и темноте ночной. И ещё дальше – огни бегут. Один за другим.
Жаль, не дошёл туда ни разу. Не посмотрел.
Там, за трассой… Что там? Дома сразу начинаются? А, может, ещё одно поле. А если сразу дома – вдруг в окна можно заглянуть? Хоть издали…
Рывками тащат, неровно. По ногам бьют. Эх, дураки! Отпустить могли бы. Семён Петрович и сам бы пошёл. Куда ему бежать то? Да ещё и в наручниках.
Вот и калитка.
Сколько раз так проходил. Туда и сюда.
А сейчас что? Похоже, только сюда.
Не будут больше с ними разговаривать. Не будут слушать. Не будут.
Решили уже всё – и что делать с ними, и как оформить их.
Поворот. Ещё один.
По рации что-то говорят… Машины надо подогнать… Мешки… Какие ещё мешки?
Впереди – опять свет. Поярче, чем от фонарей.
Фонари. Ветки мелькают. По лицу бьют.
По аллее уже идут. Центральной? Точно.
Быстро вышли.
Понял Семён Петрович – прямо к главному входу их волокут. Да, вот уже и площадка близко.
Днём цветами на ней торгуют и венки продают. Старушки стоят. И молодые женщины стоят.
Люди ходят, приценяются.
Говор стоит, а иногда – и гомон даже. Самое шумное место на кладбище, площадка то эта.
Семён Петрович любил где-нибудь рядом с этим местом посидеть. Подобраться как можно ближе. Посмотреть, разговоры чужие послушать. Бывало, и новости какие таким вот образом узнавал. Да и вообще, интересно тут было.
Но это ведь днём. А сейчас, посреди ночи, пустынно тут было.
Только милиционеры у входа.
И отсветы мелькают… Сигнализация, вроде? Ах да, маячки проблесковые, милицейские. Машины вплотную, видно, к входу подогнали.
– Здорово, мужики. Улов тащите?
– Старшой заловил… В овраге там…
– Кровососы, что ли? Ну, бляха-муха!
– Стой здесь, – Бубенцов скомандовал.
И, по рации:
– Мешки сюда! И Глеба там позовите. Пусть сюда подойдёт.
Глеб… Что за Глеб такой?
Вспомнить попытался Семён Петрович. А ведь знакомое имя то. Ведь слышал раньше. Точно слышал! Но где?
– Суки мусор… – Кошелев промычал.
– Может, на кол их, командир?
– Тихо всем! Глеба ждём!
Безрукова и Кошелева на асфальт кинули. Прямо посреди площадки.
Менты в сторону отошли. Закурили вроде. Глеба своего ждут.
Не услышал Семён Петрович, да и Кошелев не услышал, как лейтенант Бубенцов, отойдя подальше, Прохорова к себе поманил.
– Значит так… Сейчас Глебу покажем. Потом Колька расскажет, как всё было. Пока шли, я ему коротко всё объяснил. Решим с Глебом, как дело закрывать. Колька протокол подпишет… За этих – бомжара какой-нибудь нарисует… Потом – кровососов в мешки, и в крематорий быстро. Спалим их – и считай, что решили вопрос.
– А преступник где тогда? – спросил Прохоров. – Как тогда объяснять то будем, куда преступник делся? И стрельбу могли слышать.
– Овраг – место глухое.
– Так и стреляли очередью.
– Ладно, хер с ним, – сказал Бубенцов. – Кровососов по любому показывать никому нельзя. Глебу только. По кладбищу пошуруйте. Замочите там бомжа какого-нибудь. Скажем – сопротивление при аресте. Кольке объясним, как показания подправить… Этих – по любому в печку. И тех мудаков, в овраге, тоже поучить надо… Чтобы молчали и тихо себя вели… Погонять их, вломить… Может, на кол парочку… Таньки, Маньки…
Не слышал всего этого Семён Петрович.
Лежал он на асфальте. Мок себе тихо под мелким дождём. Смотрел в небо.
Всё думал: тучи сейчас высоко ли? Долго ли каплям вниз лететь?
А за этими тучами… Ещё выше…
Вот чёрт, опять фонари свои включили!
Менты склонились над вампирами. Снова в лица фонариками своими светят.
– Глеб! Вот красавцы то эти!
Ещё один над ними склонился. В лица вглядывается.
Кто этот Глеб то? Чего его ждали?
– В овраге их взяли. Со шпаной своей отсиживались. Думали, не доберёмся до них.
Луч слепит. Трудно разглядеть Глеба этого.
Но на пару секунд буквально фонарик отвернули…
Глеб! Вспомнил Семён Петрович.
Осень. Ветер. Мужик дородный, представительный, в длинном чёрном пальто (дорогое оно, наверное) по дорожке идёт. Свита за ним поспешает.
Мужик то на один участок покажет. То на другой. Говорит что-то. Медленно, внушительно говорит. Слушают его внимательно. Кивают.
Вот поближе подошли. Отдельные фразы долетать стали до Семёна Петровича.
– И здесь вот… Фундамент под надгробие… Там полтонны будет, как минимум… Бетон не пойдёт, там гранит нужен… Здесь траву убрать… Выровнять… Глеб, тебе под личный контроль!
Глеб! Егорыч именно этого мужика Глебом называл. Тот прямо за его спиной шёл. Тоже головой кивал.
Заместитель, что ли? А теперь кто? Уж не директор ли новый, без двух минут? Смотрит на них. Разглядывает.
– Одного узнаю, – Глеб сказал. – Точно, из вампиров он. Выёб. вался много, мне на него постоянно жаловались. Довыб. вался, видно… Они, значит?
– Точно, они, – Бубенцов кивнул. – Их Колька опознал. И кровь на них свежая. И ещё пара человек их опознали… из местных…
– Из местных… – Глеб лишь рукой махнул. – а то я местных не знаю. Ладно, чего с ними делать будете? Не в КПЗ же держать?
– С этими решим. До утра решим, точно тебе говорю. А дело… Найдём, как закрыть.
– Ну ладно, мужики, – сказал Глеб. – Кровь, допустим, я видел. Свидетели у вас тоже, я думаю, найдутся. Но закрывать всё аккуратно. Без хвостов.
– О чём речь! – Бубенцов даже слегка обиделся.
Глеб отошёл. Мобильный достал. Звонить куда собрался, что ли?
Дальнейшего не увидел уже Семён Петрович.
Развернули мешки чёрные, полиэтиленовые. Зажужжала застёжка-«молния».
Подхватили вампиров менты.
Кинули в мешки.
Сомкнулись края мешков, застёжкой схваченные.
Мир исчез.
И раньше он маленьким был. А теперь и вовсе крошечным стал. И очень, очень тёмным.
Похоже, в машину их бросили. Пол ровный. Ментовская машина? Или автобус-труповоз? А что, могли ментам с кладбища выделить.
Тронулись с места. Поехали. Повезли их куда-то.
Голоса долетают. И в мешке их слышно.
– Далеко тут?
– Да не… Объехать только… Здесь налево… В объезд… Тут прямо… Ещё налево – и к воротам сразу…
Трясёт. Пол прыгает.
Недалеко ехать, стало быть. В объезд.
А что тут недалеко то? Морг, например. А ещё? От морга недалеко…
Дёрнулся в мешке Семён Петрович, от догадки своей. Господи, неужели туда их везут?
Остановились. Водитель разговаривает с кем-то. Вроде, объясняет что-то.
Звонить должны были… Срочно… Сейчас вызовут… Готово всё… Что у них там готово?
Опять поехали. Пол снова качнулся. Ворота, кажется, проехали.
Опять встали. Водитель двигатель заглушил.
Дверь хлопнула. Вышел, что ли?
Сзади шум. Ещё одна машина подъехала. Менты, что ли, за ними вслед ехали?
Трудно понять, догадаться если только. По звукам.
– Петрович… А Петрович… Здесь ты? – это Кошелева голос.
– Помолчал бы, Дмитрий Иванович, – Безруков сказал укоризненно. – И тут тебе всё неймётся… Ты уже и так накликал себе.
– Да вышли вроде все, Петрович… Слышь, я дорогу то узнаю. В морг нас, что ли, привезли Петрович?
– Морг у другого поворота. В крематорий нас, похоже, доставили, Дмитрий Иваныч. Не иначе.
– Жечь будут? Или как?
– Да уж не знаю. Мне не докладывали…
Полежали они в молчании ещё минуты две.
– Петрович, – Кошелев опять голос подал, – а мне эти суки клыки выбили. Напрочь. Стволом в рот врезали… и сапогами ещё потом добавили. Хреново мне как-то, Петрович.
– А мне что, хорошо разве? – Семён Петрович ответил сердито. – Помолчи уж. Неугомонный ты какой-то прям, ей-богу!
– Петрович!..
– Да чего тебе?
– А о чём ты сейчас думаешь то, в мешке своём?
Помедлил с ответом Семён Петрович. Думал он… И вправду, подумалось ему…
– О жизни будущей думаю.
– А что, Петрович, эта, полагаешь, кончается уже? А, может, наручники снять попробуем? И врезать им напоследок, гадам этим. А?
– Не получится, Дмитрий Иванович. Это только в сказках кровососы сильные такие. Не пули их не берут, ни оковы не останавливают. А в жизни…
– А чего ты о жизни то новой думаешь? Где мы опять воскреснем? Может, получше какое кладбище найдётся… А, может, я командиром полка воскресну… Как полагаешь, Петрович, могу я командиром полка воскреснуть?
– Пиратом тебе надо воскреснуть, Иваныч… Или гангстером каким… А в новой жизни… Я ведь думаю, если сожгут нас – так уж точно по прежнему не будет. Не получится просто по прежнему.
Опять шум. Прислушался Семён Петрович.
Подходит кто-то. Двери открывают. Схватили их, тащат.
На землю бросили.
За «молнию» тянут. Мешок приоткрыли.
Лишь на мгновение свет мутный увидел Семён Петрович, с непривычки зажмурившись, и – зубы ломая и выворачивая, лом ему в рот вошёл, до горла почти.
И тут же – по голове удар. Ещё один.
Поплыло всё вокруг… Тьма опять… Мешок опять застёгивают… Сознание теряя, услышал Семён Петрович вскрик рядом чей-то. Кошелева?
Снова подхватили их, тащат.
– Слышь, мешки не открывать!
– Чего там, начальнички?! Чего спешка такая?
– Не болтай, мужик. Спецоперация. Понял? Меньше вопросов – спокойней спишь.
– Понял… Как не понять… Сорганизуем всё, как договаривались…
Тащат.
Маленький мир, тёмный. Качается. Боль.
Кончится… Скоро и это кончится.
А там? Рай.
Ведь наверняка же рай.
Вампирский рай.
И, то ли в озарении каком-то, то ли в бреду и тумане от боли страшной, увидел вдруг Семён Петрович рай… сад неувядающий… Эдем вампирский.
Будто идёт он по саду этому. А вокруг – реки текут кровавые, фонтаны крови струи свои вверх взметнули. Бьют фонтаны, словно кровь из аорты разорванной хлещет, пульсируя.
Красный свет вокруг… мягкий… тёплый. Не жжёт совсем, не больно. Красное солнце в дымке. Тихое, вампирской.
Деревья растут вокруг. Нет, не деревья – шеи то вытянулись. Огромные. Длинные. Плоть напрягшаяся, вены вздутые.
Ах, охотник, нежить несчастная! Приложись, приголубь… Отдохни… Испей…
– Наручники надо снять! Тормози, бля!
– А раньше о чём думал?! Газ уже пошёл, поздно уже… Слышь, заслонку там…
Ах, тихо как! Озёра волною красной плещут.
Ангелы кровь из чаш льют, песни поют, гимны торжественные.
Осанна! Благ ты и справедлив, бог крови и отдыха!
Бог, рай сотворивший!
Рай любви. Нежности. И тепла.
А ведь и правда.
Тепло в раю то как! Жарко даже!
Горячо то как, Господи!..
