Текст книги "Михалыч и черт"
Автор книги: Александр Уваров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
И Дмитрий уже не грозно, а лукаво глянул на троицу.
– А Игнатий где, отцы святые и матушка? – с издёвкой спросил он карликов. – Куда Игнатия подевали, повелители мои ебанутые?
Иеремий пожал плечами.
– Он нам не докладывается. Мы ему не ровня. Рылом не вышли.
– Это потому что вы козлы, – злорадно заявил Дмитрий. – Козлы вы, владыки небесные!
– Может, и так, – согласился Мефодий. – А тебе то что?
Дмитрий вздохнул, потёр лоб и, словно решив что-то окончательно и бесповоротно, махнул рукой.
«Их не прошибёшь. Эти любого психа переплюнут. Ну их, нечего с ними говорить».
Есть не хотелось. Так странно начавшийся, совершенно беспутный и бестолковый этот разговор совершенно отбил аппетит.
И было очень, очень обидно слышать такие наглые (или даже высокомерные) слова от этих уродцев.
«Да что они возомнили?!»
Обида переросла в раздражение.
«Да что, я с гадами этими церемониться буду? Если я и впрямь выйти захочу – неужто они меня удержат? Ни за что! Одной левой их!..»
На миг представилась ему сцена невероятная, но вместе с тем уморительная: он, рыча и размахивая кулаками, прокладывает себе путь к входной двери, а карлики (растрёпанные, непременно растрёпанные и потерявшие в пылу борьбы свои вязаные шапочки – именно так ему это представлялось) с писком, хрипом и проклятия пытаются преградить ему путь, кусаются, бьют его в живот туго сжатыми кулачками, пытаются, подпрыгнув, повиснуть у него на руках.
А он идёт, медленно, но неуклонно продвигаясь…
Дмитрий не выдержал и фыркнул, едва успев прикрыть рот ладонью (так развеселила его дурацкая это сценка, мелькнувшая на минуту в его сознании).
«Э, нет» прервал он свои фантазии и снова было расходящийся смех. «Я то знаю, отчего смешки эти появляются и почему глупость такая мне в голову лезет. Это только кажется, будто я смеюсь. А на самом то деле, если хорошенько разобраться, это вы, друзья ситные, мне чушь всякую в голову запихиваете, да сами и смеётесь. А получается, будто я смеюсь. А вы тут только чай, вроде как, пьёте. Нет, ребята, нет! Вчера мне Игнатий ваш мозги вконец запластилинил, а теперь вы вот взялись? Не выйдет. Есть не хочу – и не буду. Может, вы в чай чего мешаете? Наркоту, например. Или таблетки. И ведь есть вашим фокусам объяснение, есть! Не просто так ведь вы меня тут держите».
Дмитрий, нарочито грозно сдвинув брови, посмотрел на Иеремия и спросил его:
– Ты тут старший?
– Нет, – коротко ответил Иеремий и, зажав зубами ржаной сухарик, с хрустом перекусил его.
Дмитрий подождал немного, но, как видно, в отличие от Игнатия этот карлик особой разговорчивостью не отличался и развёрнутых ответов явно избегал.
– Ты не увиливай! – прикрикнул на него Дмитрий и стукнул пальцем по краю стола. – Кто тут начальник у вас? Отвечай!
– Господин Клоциус, – так же коротко и просто ответил Иеремий и уголком скатерти вытер бороду от осыпавшихся крошек.
«Вот как» удивился Дмитрий. «Второй раз это имя слышу. Игнатий вчера тоже что-то про этого господина говорил. Дескать, как захочу, так встречусь… Интересно, а что надо, чтобы захотеть? Это как-то показать надо или объяснить? Ведь если встретиться с этим Кло… как там его? Клопиусом? Клоц… В общем, если с ним встретиться, то, пожалуй, хоть что-то разъясниться. Надо думать, без его ведома меня бы тут не держали. Значит, и на воля только он меня отпустит. Точно, Игнатий на это намекал! Дескать, я сам себя держу… Точно, сам себя! Надо о встрече просить. Чего ж я раньше не попросил? Вчера ж ещё мог, балда! Игнатий по положению тут явно выше этих стручков наглых, он бы быстро всё организовал».
Дмитрий и сам не мог толком объяснить себе, отчего он решил, будто Игнатий и в самом деле по положению своему выше этих карликов (по виду то он ничем от них не отличался, а слова Иеремии ничего не доказывали… да и что он сказал? «не ровня»… ерунда это всё, если разобраться, но хоть Игнатия они знают, стало быть, одна это компания, одна… хоть в этом есть определённость!).
– Так, – словно подводя итог разговору, решительно сказал Дмитрий и встал из-за стола. – Понятно. Всё с вами понятно.
– Это хорошо, – заметил Мефодий.
– Молчать! – крикнул Дмитрий. – Не перебивать меня! С вами я вообще разговаривать не буду! Уяснили?
Карлики мужеского пола на крик его не обратили ни малейшего внимания, но Феклиста (Дмитрий с тайной радостью отметил это обстоятельство) ужасно испугалась, ойкнула и, скатившись со стула, залезла под стол, потянув вниз скатерть и едва не сбросив свою чашку на пол (её, уже на самом краю, успел перехватить Иеремий и, укоризненно покачав головой, передвинул на середину стола).
– Требую встречи с господином Клоциусом! – торжественным тоном провозгласил Дмитрий.
В глубине души он надеялся, что после этих слов карликпобегут куда-то, размахивая руками и причитая, засуетятся, занервничают. А там и откроется в какой-нибудь трёхсотой или четырёхсотой комнате дверь и появится…
Ничего подобного!
Карлики преспокойно продолжали сидеть и даже взглянули на Дмитрия.
– Вот вы как страшим то подчиняетесь, – язвительно прошипел Дмитрий. – Их просят встречу устроить, по важному делу, между прочим, а они…
Еле слышно скрипнула дверь у него за спиной. Дмитрий обернулся и увидел Игнатия.
Игнатий обошёл стол, остановился и, подняв голову, с доброй и сострадательной улыбкой посмотрел на Дмитрия.
Потом так же молча повернулся, вздохнул и, шаркая по полу расписными бархатными туфлями, вышел из комнаты.
– Пока не получится, – подал голос Иеремий.
– Не получится, – согласился Мефодий.
– Как это? – удивился Дмитрий. – Как не получится?! Занят он, что ли?
– Нет, отчего же, – возразил Иеремий. – Свободен. И готов принять. Ждёт, можно сказать, с нетерпением.
– Так какого хре!.. – начал было Дмитрий.
– Да вы вот не хотите, – пресёк его возмущённый возглас Иеремий.
– Ни малейшего желания, – согласился Мефодий.
– Чушь! – заявил Дмитрий. – Чепуха! Я же сам о встрече просил. Только что просил! Забыли? Память отшибло?!
– Это только кажется, – сказал Иеремий. – Так бывает. Кажется, что хочешь с кем-то встретиться, а на самом деле и не хочешь. Как то внушил самому себе, что есть желание, а на самом то деле этого желания нет. Есть только желание, чтобы это желание появилось. Но этого мало.
– Совершенно недостаточно, – подтвердил Мефодий и развёл руками (дескать, извини, но этого совсем, совсем недостаточно… мало этого, в общем).
«Нет, определённо им по морде пора дать!» всё с тем же прежним раздражением, но уже как-то устало подумал Дмитрий. «Иначе ничего не выйдет. Иак и будут вечно чушь всякую нести…»
Он заметил, что от слова «вечно» стало не по себе и холодная игла коротко кольнула сердце.
«Уроды…»
– Вот к примеру, вы… – начал было Иеремий.
– Ты это, – прервал его Дмитрий, – ту уж определись. А то сначала на «ты» и хамишь ещё, теперь вот на «вы» перешёл… Ты мне господин или кто?
Дмитрий немного успокоился и голос его зазвучал саркастически, с прежними нотками лёгкого издевательства.
– А если господин, чего выкаешь? Ты уж тыкай, повелитель.
– Это мне решать, – торжественно заявил Иеремий.
«Всё, тебе первому пиздюлей навешаю!» решил Дмитрий.
– Вот вы, поди, господина Клоциуса и не знаете?
И Иеремий посмотрел на Дмитрия лукаво и насмешливо.
Дмитрий промолчал.
«Нечего с ними откровенничать».
– Не знаете, – ответил за него Иеремий. – Не знаете, кто он такой. Не знаете, что ему нужно. Даже не знаете, что вам нужно от него и для чего вам с ним встречаться. А встретиться, прошу заметить, хотите. То есть, вроде как хотите. Потому что вам так кажется. А на самом деле, полагаю, вовсе и не хотите. Скорее всего, вы боитесь этой встречи. Избегаете её. А нас пытаетесь убедить, будто стремитесь к ней. Нехорошо, Дмитрий Петрович, стариков обманывать. Нехорошо! И господин Клоциус может обидеться. Он не любит неискренних лю-дей.
«Да срать на него!» решил Дмитрий, но от следующей мысли минутное это беспечное спокойствие вмиг улетучилось.
«Блин, они же знают, как меня зовут! Я то точно им не представлялся. И отче-ство знают… А, ну да, его же Игнатий знает. Он им, наверное, и сказал. Стоп, нет! Они же говорят, что его не видели. Хотя, может только сегодня не видели, а вчера видели? Или просто врут? А если…»
Дмитрий отступил к стене, словно старался быть теперь подальше от карликов.
«…Если и они мысли читают? В голове копаются? Во ведь навязались, сволочи!»
– Клоциус… А мне Игнатий говорил… – пробормотал Дмитрий. – Может, вы не знаете? Мне Игнатий точно говорил, что, дескать, стоит попросить только… Где он?!
И Дмитрий, метнувшись, выскочил в коридор. Потом на кухню. Осмотрел комнаты (оставшиеся две, других он так и не заметил). Заглянул в ванную и туалет.
Везде было пусто. Игнатий снова исчез, исчез бес следа.
«Вот они как мгновенно то пропадают» растерянно подумал Дмитрий.
Кровь прилила к вискам, в голове зашумело. Мысли стали похожи на маленькие цветные шарики, прыгающие беспокойно и лопающиеся во взбаламученном бульоне.
Внезапно возникшее пёстрое мельтешение их совершенно сбивало с толку, так что и взгляд у Дмитрия стал вдруг бессмысленным, прыгающим и мутным.
«Нет… нет его… а был… только что… они и там… он…»
– Где?! – закричал Дмитрий и ударил кулаком в стену.
Слышно было, как Феклиста, так и не покинувшая своё убежище под столом, взвизгнула и заскребла ногтями по полу.
– Потеряли кого? – сочувственно осведомился Иеремий.
– Потерял, – подтвердил Мефодий. – Как пить дать, потерял.
Дмитрий вернулся в комнату и, тяжело дыша, опустился на пол, прислонившись спиной к шкафу.
– Не пойму, – прошептал он. – Как вы это делаете? Где эти комнаты ваши, в которых вы прячетесь?
– Кто прячется? – удивлённо спросил Иеремий.
– Мы, – объяснил ему Мефодий.
– А мы прячемся? – Иеремий пожал плечами. – Совсем плохо, бедняге…
– Уж вы так судьбой моей распоряжаетесь! – зло бросил ему Дмитрий.
И снова ударил кулаком по стене.
– Где Игнатий ваш? Куда подевался?
– С утра же не было, – спокойно заметил Иеремий. – Мы же говорили – он нам…
– Не врать! – закричал Дмитрий. – С ума меня свести хотите? Я давно заметил, вчера ещё…
– Вчера – не давно, – осторожно заметил Мефодий, косясь испуганно в сторону Дмитрия.
– …Вы меня специально путаете!
Дмитрий вскочил и быстро, широкими шагами, подошёл к столу.
Рот его был растянут и перекошен, губы блестели от брызнувшей на выкрике слюну. Глаза побелели и стали неживыми, словно готовые треснуть и разлететься колкими обломками шарики белёсого гипса.
– Сука!
Дмитрий схватил Иеремия («болтаешь всё время?! доболтался, гад!») за плечи и резко встряхнул его, словно собираясь рывком подбросить вверх, под самый потолок.
– Где?!
– Кто? – всё тем же спокойным голосом осведомился Иеремий.
– Игнатий! Он только что здесь был. На меня смотрел! Смотрел! А потом ушёл… Почему ушёл?!
– Так ведь не было его здесь, – ответил Иеремий.
– Ой, да поналетели тута злые разбойники! – затянула из-под стола Феклиста.
– Молчать!
«Что же это со мной?» подумал Дмитрий. «Что? Точно, безумный стал… То сижу спокойно, то бегать начинаю… Смеюсь, кричу. Скоро плакать начну…»
– А ты поплачь, – медленно, с какой-то непонятной, но явной угрозой сказал Иеремий.
И глаза его, до того бесцветные, безжизненные, словно вырезанные из мутной, песком потёртой слюды, вспыхнули багровыми, с кровавым отсветом, огоньками.
– Поплачь…
В голосе его не было ни прежнего невозмутимого спокойствия, ни скрытой иронии, ни выводящей из себя назидательности.
Было… Торжество! Восторг от быстрой, легко одержанной победы. Тщательно скрываемая, но всё-таки прорвавшаяся, выдавшая себя радость.
Он смотрел на Дмитрия с дерзким веселием охотника, загнавшего добычу в ловушку. И губы карлика, подрагивая, тянулись в ядовитой, ехидной усмешке.
– Что? – испуганно переспросил Дмитрий и одёрнул руки (на миг ему показалось, что Иеремий, по крысиному ощерив рот, вцепится ему в палец и сдавит его, перекусывая, острыми своими зубами… нет, зубов он видел, но был почему-то был уверен, что они острые, непременно острые и прочные, словно сталь…).
– Что такое?! Чего… чего лыбишься то?
– Поплачь, – повторил Иеремий и показал Дмитрию язык (тонкий и чёрный, словно у гадюки, разве что не раздвоенный на конце… да мог бы быть и раздвоенным, едва ли бы Дмитрий тому удивился, разве что испугался бы ещё сильнее).
– Поплачь.
– Что ты заладил? Что?!
Дмитрий уже не с раздражением, а с испугом смотрел на карликов.
– Жизнь, она ведь… – Мефодий вздохнул и, взяв нож, начал медленно, размеренными движениями, намазывать масло на хлеб. – Она ведь штука такая. То смеёшься, то плачешь. А жизнь то – она проходит. Так вот, за смехом да плачами. Вот, вроде и вещи какие-то удивительные происходят. Интересные даже. Мир странным становится. Меняется вроде… Или не меняется вовсе? Может, и не меняется. Вроде замечаешь того, чего раньше не замечал. Скажем, приходит кто-то, а потом выясняется, что никто и не приходил. Ищешь, а искать и нечего. А ты это заметил. А что заметил? Ничего. Потому что ничего и не было. И всё плачешь. Или злишься. Всё вокруг тебя новое, странное такое… А смысл в том какой? Может, и никакого? Так, посмеяться немного. Да поплакать. А то ведь как без этого? Никак.
Он протянул бутерброд Дмитрию.
– Скушай, раб несчастный.
А потом голосом заботливым итихим спросил:
– Тебя за что из института выгнали?
– Чего? Я то… Меня…
– За воровство! – донёсся из-под стола радостный возглас Феклисты. – Беспутный сынок то у меня!
Разоблачение это совершенно добило Дмитрия. Он не знал, что ответить (да и что мог сказать он неожиданно усыновившей его и явно безумной старухе, которая, тем не менее, была так хорошо осведомлена о его путаной и нечистой жизни) и только смотрел растеряно на глумящихся над ним карликов.
– Вещи у сокурсников воровал, – продолжала разоблачать его Феклиста. – К декану в сейф залез… Сор вот не хотели из избы выносить… Отчислили потихоньку. Повезло сыночку моему! Повезло! А то сидеть бы, сидеть бы в узили-ще. Уж как я рада за него, как рада! Ведь выпутался, кормилец, выпутался. Да к мамке то и пришёл. Проведать, стало быть. Вот ведь у меня сыночек какой!
«Мою маму…»
Губы у Дмитрия побелели от страха и волнения.
– Мою маму, – тихо сказал он, – зовут Антонина Петровна. Она под Москвой… недалеко от Москвы… в Подольске. Она живёт там. Я на прошлой неделе у неё был. И не смей…
– Не скушал бутерброд то, – заметил Мефодий и, вздохнув, положил хлеб на стол. – Всё тебе чудится что-то. Всё кажется.
– Мама – не кажется, – тихо, но твёрдо сказал Дмитрий. – Не кажется… Не та, что под столом сидит. Не эта…
– А ещё врал всё время, – добавила Феклиста.
– Сука! – крикнул Дмитрий, сдёргивая рывком скатерть.
Тарелки, чашки, ваза с конфетами, серебристый поднос – всё, смешавшись звоном и дребезгом, полетело вниз, усыпая пол осколками и пёстрой мешаниной так неожиданного прерванного чаепития.
– Я знаю…
Феклиста, всхлипнув, выбралась из-под стола и на четвереньках поползла к шкафу. Схватившись за приоткрывшуюся дверцу, попыталась встать.
Да не смогла, и так замерла, полусогнутой, жалкой, всхлипывающей.
– Ирод, – прошипела она. – Мамку тоже обманывал. Говорил, что стипендию получает, а сам не получал. Кофту вот купил… Дескать, теперь у него повышенная стипендия. Как у отличника. Батя то спился, денег домой, почитай, года три не носит. На, дескать, мама, тебе кофту… Давно ли было? А? Почитай, месяца два прошло. А вроде как вчера…
– Я знаю точно, – сказал Дмитрий, – ты – не мама. Вы – не люди. Мрази вы!
– Это вот… – хотел было возразить Иеремий.
– Мрази! Вы чего тут сидите? Я знаю, что вы тут делаете! Знаю! Раскусил я вас, уродцы недоделанные. Я сразу заподозрил, да только сам догадке этой верить не хотел. Больно страшно было… Страшно было признать. Всё смешками отделываетесь. Насмехаетесь. А я понял! Всё понял!
– Что понял? – настороженно спросил Мефодий.
– Пауки вы! – заявил Дмитрий. – И не квартира это – паутина. Вы – пауки, которые людьми прикинулись. Заманили, затянули… Я вот бьюсь теперь в паутине вашей. Слабею. А вырваться не могу. А вы сидите тут, чаёк пьёте. Ждёте, пока я совсем ослабею. А потом? Потом что?
– Кто тебя сюда заманивал? – голос у Иеремия стал вдруг наглым и появился в нём тон высокомерно-повелительный, словно и впрямь вспомнил Иеремий о том, что он – повелитель судьбы и владыка жизни беспомощного своего гостя, а не согбенный, немощный карлик в шутовском наряде. – Кто затягивал? Очнись, тупица!
– Что?! – отбросив в сторону скатерть, Дмитрий сжал кулаки и подошёл к Иеремию.
– Изжарю, – прошипел Иеремий, в ярости брызнув слюной себе на бороду. – Заживо! На медленном огне! Назад, тварь!
– Его потушить лучше, – зажмурившись в гастрономическом блаженстве, протянул Мефодий.
И, оценивающе оглядев Дмитрия, повторил:
– Потушить! На всё том же медленном огне. И немножко соуса. И воды чуть-чуть. Так, чтобы только покрыть слегка. А господин Клоциус…
Иеремий, развернувшись, влепил Мефодию пощёчину.
– Заткнись!
От хлёсткого звука Дмитрий замер. Остановился, словно наткнувшись на неожиданно появившуюся перед ним невидимую, но непреодолимую преграду.
– Может, сразу разденешься да на поднос залезешь? – издевательски спросил его Иеремий. – Ты форточку вчера на кухне открывал?
Дмитрий молчал.
– Открывал, – ответил за него Иеремий. – Голоса, крики – слышал?
Дмитрий молчал.
– Слышал.
– Мармедоны! – торжественно провозгласил Мефодий, подняв вверх руку и указав пальцем на потолок. – Голодные!
– Голодные, – согласился Иеремий. – А почему?
Дмитрий молчал.
– Потому, – продолжил Иеремий, – что они там. Снаружи. А мы здесь. Внутри. Потому им ничего не достаётся. Ни кусочка! Вот они и воют от голода. Годами, веками. Тысячелетиями! Идти хочешь, раб неразумный? Уйти? Вырваться? А куда? Идти-то тебе некуда. Думаешь, там, вне квартиры – у тебя кто-нибудь есть? Хоть один родственник, хоть один друг, хоть кто-то, помнящий о тебе? Нет! Нет никого! Только голодные и безжалостные твари. Они равнодушны к твоей душе, к твоим чувствам, всему тому, что наполняет тебя изнутри. Им нужна только твоя оболочка. Они сожрут её! Сожрут – и следа не останется. Даже следы твои изгрызут. Даже тень твою обглодают. Здесь твоё спасение! Здесь твой дом!
– И люди тут хорошие, – добавил Мефодий. – Добрые…
– Мы – твоя семья! – торжественно закончил Иеремий. – Это твой дом!
«Охренел» подумал Дмитрий. «Бред, бред и… снова бред. С ними бесполезно…»
– Да что же вы хотите от меня? – едва не застонав от накатившего отчаяния, спросил он. – Освободиться я от вас и так не могу. Сбежать не могу. Сопротивляться устал. Чушь вашу слушать – сил нет. Кто вы?
Карлики не ответили ему. Лица их оставались недвижными, застывшими, словно маски серого, в глубоких бороздках гипса.
Даже Феклиста затихла, перестала всхлипывать и причитать.
Они ждали чего-то. Ждали.
«Они хотят услышать мой ответ» догадался Дмитрий. «Я должен понять… Или не должен?»
Он почувствовал, что устал. Устал смертельно, до полного, абсолютного безразличия к собственной участи. До нежелания думать. Ощущать что-либо. Ходить. Разговаривать. Пытаться хоть что-то понять. Дышать…
«Дышать? Не слишком ли?»
И махнул рукой. Нет, увидел внутренним, мысленным взором – безнадёжный взмах ослабевшей, вялой, безжизненной руки.
Сломленной веткой ветер взмахнул.
Безнадёжно.
«Да ну их…»
– Всё, пойду от вас подале…
– Куда? – осведомился Иеремий.
– Да так, – неопределённо ответил Дмитрий. – Так… А хоть бы опять в спальню… Там тоже вот, гномы какие-то… Летали надо мной, всю ночь летали… Сон какой-то или, может, и наяву это было… Не могу я с вами больше. Делайте что хотите… Не могу.
Он не закрывал дверь в спальню.
Она сама с лёгким скрипом закрылась у него за спиной. То ли от сквозняка, то ли слегка подтолкнул её кто-то из незримых обитателей бесконечной этой квартиры.
Дмитрий успел услышать обрывок фразы, долетевший из комнаты:
«Гномы, говорит… Ишь, прознали уже… Налетели, стервятники, на свеженькое… Обжоры… Красный куб… и в наше пространство лезут, дармоеды…»
«Надо же» подумал Дмитрий. «Они не только при мне чушь какую-то несут. Они и друг другу сказки рассказывают… Только зачем? Или всё-таки… На са-мом деле здесь бывают гости? Гости…»
Он не лёг. Упал на кровать.
И понял, что встать теперь сможет разве что один или два раза. Не больше.
На большее просто не хватит сил.
И ещё, всё с тем же непреходящим, не отпускающим душу безразличием понял, что не сможет, ни при каких обстоятельствах не сможет съесть ни кусочка (даже самого малого) из той пищи, что предлагают ему уже второй день подряд карлики.
Он ведь и сейчас, и за ужином так ничего и не съел.
«А они понимают, знают, что мне их пища не подходит. Но предлагают почему-то… Издеваются, гады».
И повторил, засыпая:
«Гады!»
Заснул.
Во сне он был маленьким и робким.
Прятал руки за спину. Слюною пускал пузыри. Они лопались и брызги летели на подбородок.
В темноте его сна кто-то прятался и дразнил его, больно дёргая за уши.
Кто-то из жителей здешних мест.
Холодными, влажными, цепкими пальцами.
Отбегал, приближался. Будто прицелившись, выбрав момент – вцеплялся в мочку уха, резко тянул на себя. И тут же отпускал.
И бежал прочь. И снова подходил, подбирался ближе, ближе…
А потом затих, затаился.
Как будто испугался, что поймают, схватят его за руку и тогда…
«Вот бы света немного» подумал Дмитрий. «Мне бы увидеть тебя. Хоть на миг. Тебя или тень твою».
Шаги дробным стуком, частым. Прочь.
Он сбежал. Испугался.
«И ты мысли читать умеешь?»
Дмитрий улыбнулся. И показал язык.
«Боишься?»
Где-то далеко, в самом дальнем уголке его сна кто-то (быть может, всё тот же незримый, тайком пробравшийся в его сон обитатель квартиры) вздохнул тяжело (или, быть может, застонал?), заворочался, по-хозяйски устраиваясь в его сне, и забормотал что-то невнятное, так что и разобрать ничего было нельзя.
«Вот ведь наглость!» с досадой подумал Дмитрий. «Ко мне в сон залез, меня же за уши оттаскал, а теперь где-то здесь и спать устроился! Зараза! Ничего, я вот проснусь – тебя найду. Найду…»
И наугад погрозил в темноту пальцем.
– Вставай!
Ночь ещё не успела пройти; затянулась, задержалась, зацепилась сумеречно-серым краем за крыши домов; длинными пальцами тяжёлых предрассветных туч заскользила, срываясь, по изморозно-влажным их изломам.
Катилась, скатывалась, падала в белую пропасть подступавшего дня.
Прилипнув к окнам, каплями чертила узоры, словно силилась напоследок если не сказать, не крикнуть – так хотя бы написать что-то очень, очень важное, что так и не успела сказать в отведённую ей для жизни пору.
И видно, и ей не хватило времени, чтобы…
– Вставай же ты!
Кто-то тряс Дмитрия за плечо, грубо и настойчиво.
Существо, прикорнувшее было в его сне, вскинулось испуганно, заверещало истошно спросонья – и убежало прочь, от греха подальше.
– Да что там? – замычал Дмитрий, отмахиваясь от этого назойливого кошмара.
Кошмар отступил и, вздохнув, представился:
– Дима, я это. Иеремий.
– Господи, – вздохнул Дмитрий, приподнимая голову.
Он протёр глаза и в сумраке комнаты и впрямь разглядел неясную, словно туманом подёрнутую фигуру.
И впрямь это был Иеремий.
– Что ж ты навязался то на мою голову, – проворчал Дмитрий.
Что-то странное было в облике карлика.
Шапочка куда-то исчезла и густые седые волосы были всклокочены так, что стояли едва ли не дыбом.
Одет Иеремий был в чёрный шёлковый халат. Длинный, совсем не по низкому его росту. Распахнутые полы халаты тёмными крыльями разлетались в стороны и потому временами похож был Иеремий на встревоженную, суматошно прыгающую птицу с широко разбросанными, вороньим блеском отсверкивающими крыльями.
– Вставай, – задыхаясь, словно от волнения или быстрого бега, сказал Иеремий. – Хватит спать-то. Горе у нас!
– Чего? – Дмитрий вскочил и, прыгая по холодному полу, кинулся к двери. – Что там? В квартире что-то?
– Э! – и Иеремий махнул рукой. – Осиротел ты, Дима.
Дмитрий замер, пытаясь осознать услышанное.
– Как это? – спросил, наконец, он. – От мамы новости? Или… отец?
– Да с отцом-то в порядке всё…
Иеремий вытер скатившуюся по щеке слезу.
– Мамка твоя померла.
– Как?!
Дмитрий, поражённый этой страшной вестью, качнулся и схватился за дверной косяк.
– Как?! Как узнали? Откуда? Да что ты несёшь, гад! Откуда тебе про маму мою знать?!
– А чего не знать? – искренне удивился Иеремий. – Я её давно знаю. Почитай, лет двести…
«Что несёт?» лихорадочно думал Дмитрий. «Что он опять несёт?! Зачем он пришёл? Чёрт, он же опять врёт! Врёт! Они, видно, с другого краю заходят…»
– Говори же! – прикрикнул он на затихшего было Иеремия.
– Феклиста… – Иеремий махнул рукой в сторону гостиной. – Матушка твоя горемычная… Померла!
И карлик горько заплакал.
– Слава тебе господи! – и Дмитрий облегчённо перекрестился. – Я то и впрямь спросонья дурость твою за чистую монету принял. Думал, и взаправду мамка моя померла. А ты вон с чем пришёл… Да что ревёшь-то, убогий? Не мамка она мне! Понял? Сколько раз тебе говорить, что я её только сегодня увидел. В первый раз в жизни. И хорошо, что в последний.
– Ой, не надо! – заголосил карлик. – Не надо так! Она же мамка тебе, родная кровинушка! Родила тебя, купала, пеленала…
– Идиот, – прошипел Дмитрий и обессилено опустился на кровать. – Я и так еле хожу, так ты мне и выспаться не даёшь с глупостями своими. Поднял чуть свет…
Утирая потоком льющиеся слёзы, карлик подошёл ближе и, всхлипнув, присел рядом с Дмитрием.
Минуты две они сидели молча.
Потом карлик осторожно тронул Дмитрия за плечо и тихо спросил:
– На похороны-то пойдёшь?
– Это как это? – удивился Дмитрий. – Я бы с радостью… То есть, конечно, с самыми что ни на есть соболезнованиями… И там, со слезами даже… Но меня из квартиры не выпускают. Вы же, небось, и не выпускаете. А за окном голодные… марме… В общем, твари какие-то. И мне, вроде, с господином Кло…
– А никуда ходить и не надо, – прервал его Иеремий. – Всё здесь.
– Чего здесь? – не понял Дмитрий.
– Похороны, – ответил Иеремий.
«Ни хрена ж себе!» и Дмитрий едва не присвистнул от крайнего изумления, чуть было не нарушив трагическую торжественность момента.
– Не может быть!
– Может, – спокойно и твёрдо сказал Иеремий. – Прямо здесь. В квартире.
– Прощание? – попытался вывести разговор в более разумное русло Дмитрий (хоть и знал уже по опыту, что при общении с карликами такие попытки ни к чему хорошему не приводят).
– И прощание, – согласно кивнул Иеремий, – и похороны…
– Где?
– Сказал же, здесь. Прямо здесь. В квартире.
«Нет, что-то совсем херовое они задумали!»
– Невозможно! – решительно заявил Дмитрий. – Вы там хоть пятьсот, хоть тысячу комнат напридумывайте, хоть какие пространства насотворите и хоть какую чушь мне тут рассказывайте, но прямо в доме, в квартире человека похоронить нельзя! Невозможно!
«Да это и не человек вовсе!» одёрнул Дмитрий сам себя.
И засомневался.
А вдруг и впрямь возможно?
Ведь эти твари на многое способны. На многое.
– Это почему это? – Иеремий как будто был даже обижен неверием Дмитрия. – Испокон веков именно так и хороним. И ничего, получается. Очень торжественно, красиво. Трогательно даже. Родственники завсегда довольны остаются.
– Где ж вы могилу копаете? – с иронией спросил Дмитрий. – Прямо в полу?
– А вот пойдём, – Иеремий встал и поманил за собой Дмитрия. – Посмотришь. Заодно и с мамкой попрощаешься…
«Любопытно» подумал Дмитрий. «Очень любопытно. Прямо не знаешь, что от них ожидать. И в самом деле… Пойти, что ли?»
– Хорошо, – сказал он. – Пойдём. Пойдём с мамкой этой… прощаться…
В комнате горели свечи.
Они расставлены были повсюду: на столе, на шкафу, на полках серванта, на стульях и даже на полу.
От сквозняка свет их был неровен. Язычки их пламени подрагивали. Потрескивал воск.
Тени прыгали по стенам в такт движениям пламени.
Тяжёлый запах воска плыл по комнате.
К удивлению Дмитрия, похороны были для столь ограниченного в пространстве места весьма многолюдны (конечно, едва ли те существа были люди, но собралось их немало… с десяток вроде, не меньше).
Карлики (с седыми бородами до пояса и ниже) и карлицы (с узкими, далеко выступающими, трясущимися от еле сдерживаемого плача подбородками), в длинных и широких шёлковых халатах (таких же, как и у Иеремия) ровной шеренгой выстроились у выдвинутого на самый центр комнаты стола.
На столе стояло огромное серебряное блюдо с наваленным на него высокой и бесформенной горой винегретом.
Рядом с блюдом сидела большая, мохнатая крыса и, грозно посвёркивая глазами, тщательно, с причмокиванием, вылизывала себе хвост.
– Ты с ней осторожней, – шепнул Иеремий, показывая пальцем на крысу. – Это Эуфимия, любимица господина Клоциуса. Она такая знатная, такая важная… Ни с кем знаться не хочет, даже сама с собой не разговаривает. Вот такая важная!
«А крысы разве разговаривают?» удивился Дмитрий.
И тут же решил ничему больше не удивляться.
Здесь все явно не в себе. И он теперь с ними заодно – тоже не в себе. И крыса не в себе. Так что, может она и впрямь умеет разговаривать.
Но ни с кем не разговаривает. Потому что презирает.
Завидев Дмитрия, Эуфимия пискнула и, спрыгнув со стола, забилась в угол.
– Уважает, – почтительно прошептал Иеремий.
«Вона, смотри… пришёл…» зашушукались карлики и карлицы, многозначи-тельно переглядываясь и украдкой кивая на Дмитрия. «Сынок её… Проститься… Почтение, стало быть, оказывает…»
– И впрямь, – сказал Иеремий и легонько подтолкнул Дмитрия, – пойди, простись с мамкой.
– Да я, конечно, завсегда… – забормотал Дмитрий, удивлённо оглядываясь, – да только где?..
– Что? – уточнил Иеремий.
– Тело где?
– А, это вот…
Иеремий подошёл к столу и поманил Дмитрия.
– Подойди, не бойся.
«А чего бояться?» подумал Дмитрий и смело шагнул к столу.
– Ладони сложи, – скомандовал Иеремий.
– Как это?
– Вот так.
Иеремий показал.
– Корабликом. Или лодочкой. Одну к другой, только плотно.
Дмитрий послушно сложил.
– Теперь протяни ладони вперёд. Так, хорошо… Ещё ближе. Да, правильно.
Иеремий запустил руку в винегрет и, зачерпнув горсть, высыпал её Дмитрию в сложенные ладони.
– И чего теперь? – Дмитрий усмехнулся («во даёт! хоть бы ложку дал…»). – Есть это, что ли?
– Погоди, погоди… – озабоченно бормотал Иеремий, копаясь в винегретной горке, словно выискивая там что-то. – Погоди пока… Успеешь. Без тебя не начнём… А, вот!
Он докинул Дмитрию небольшую добавку…
«Тьфу! Ну и запах у этой стряпни!» с отвращением подумал Дмитрий.
…И тут тошнота тугим комком подкатила к горлу.
В неверном, плывущем свете свечей ясно, отчётливо увидел он скрюченную в предсмертной судороге кисть руки, торчащей прямо из разворошенного, раскиданного Иеремием винегрета.
