Текст книги "Ужин в раю"

Автор книги: Александр Уваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Проволока. Разрежь её! Или меня!

Выпусти кровь. Её слишком много. Меня слишком много. Я уже не могу дышать.

Мне трудно поднять голову. Но я пытаюсь. Когда получается – стучу затылком об стол. Кожа на затылке вздулась. Кровоизлияния. Затылок распух. Но мне так легче.

– Успокойся…

Это его голос? Или мой? Не понимаю…

Он поворачивается.

Уходит? Но почему?! Сколько ещё?..

– Я вернулся!

Я открыл глаза. Сонные, липкие глаза.

Нет, не больно. Свет мягкий. Сумерки.

– Я тут полдня уже по городу бегаю. Работаю, можно сказать, в поте лица. А ты всё дрыхнешь и дрыхнешь. Воистину, безмерна лень человеческая!

Рубашка на мне пропиталась потом. Так сильно, что могло бы показаться, будто я намочил её под краном и, не высушивая, надел. Но запах – резкий, кисловатый, тошнотворный. Вода так не пахнет. Даже в таком убогом месте, как провинциальная эта гостиница.

– Я безумен. Мертвец. Глупо упрекать мертвеца в лени.

Пересохшие губы одеревенели. Голос мой спросонья был глухим и невнятным. Но Ангел всё понял. Впрочем, не удивительно…

– Мертвец? Ах, бедный, несчастный! По моему, именно твой разум делал тебя мертвецом. Рефлексирующим покойником. Убогое зрелище, надо сказать! Вспомни как ты радовался, увидев его труп. А сейчас? Скучно без него стало?

– Обычно он меня будил, – ответил я. – Мне трудно без него просыпаться. Не привык ещё…

– Ну, будить тебя и я смогу. Уж с этим как-нибудь справлюсь. Вставай, умывайся…

– А потом?

– Обед. Точнее, ранний ужин. Там я тебе и расскажу о результатах дневных своих трудов.

– Обед?

Дневной сон всегда вызывал у меня головную боль. И лёгкую, но со временем выматывающую тошноту.

И теперь пустота внутри меня, словно не в силах избавиться от застарелой привычки, продолжала болеть. И всё так же подташнивало.

Не изменилось ничего.

– А ты думал, новая жизнь будет лёгкой и беззаботной?

– В те времена, когда я мог ещё думать…

И попытался встать с кровати. Стены поплыли, клонясь из стороны в сторону, словно покрытые пятнами паруса рыбацких шхун, неведомо каким образом забравшихся в сухопутное это захолустье, заилившийся, ленивой ряской заросший затон. На мгновение мне и впрямь показалось, будто воздух в комнате стал густым и тёмно-жёлтым, словно застоявшаяся вода.

– … Я думал…

Присел на уголок кровати. Потёр виски. Паруса плыли и плыли вокруг меня. Из Рязани в Тверь. Из Твери в Псков. Из Пскова в Вологду. По грязи Руси Великой. Великой грязи. Вечные русские паруса. Навозные фрегаты.

– … Я думал, что когда-нибудь будет по другому. Совсем по другому. Когда-нибудь всё измениться. Или хотя бы вернётся…

– Что? – от удивления Ангел даже замер на месте (до того момента он непрерывно ходил по комнате, словно скорее убежать на этот свой дурацкий обед… или ранний ужин). – Вернётся? Что вернётся? Что ты хотел вернуть? Чего тебе вообще возвращать?!

Вот оно!

Не смотря на дурное своё самочувствие и полную разбитость, я почувствовал радость. Торжество. Даже превосходство! Над ним, над этим высшим существом, сыном небес, избранником Господа, крутившим мною как тряпичной куклой, набитой песком и опилками.

Он мог забраться в меня в любое время, когда ему заблагорассудится. Залезть меня, словно в пустой, выгоревший дом, где сорвана дверь, не осталось ни одного целого стекла, обгорела и обвалилась крыша и нет ни одного, ни одного уголка, который не был бы открыт любопытному или жадному взору любого прохожего. Не вором даже, а просто мародёром, объявившим, что бесприютное это жилище принадлежит теперь ему и никому более, забирался… нет, не забирался – просто заходил он в дом этот, когда ему того захочется. И хрустели у него под каблуком угля, битое стекло, шуршали обгорелые клочки бумаги. Он ходил, он осматривал руины. Он жил в них и безгранично властвовал над разрушенным этим пространством.

И вот теперь он ошибся! Промахнулся! Не влез! Не попал!

Не увидел!

Значит, есть внутри меня уголки, не доступные и его взгляду?

– Думал, вернётся когда-нибудь большое жёлтое солнце. Клейкий лист липы. Забавная гусеница-парашютист на тонкой серебристой паутинке. Подтаявшее эскимо. Море размером с ванну. Пустыня размеров с песочницу. Нет, наоборот! Песочница большая-большая… И ванна… Сундук с сокровищами, набитый фантиками… Надеялся вот…

– Детство? – он улыбнулся, довольный, что смог наконец понять о чём идёт речь.

Он успокоился и снова заходил по комнате.

– Это тоже самообман. Иллюзия освобождения. Это очередная пустышка, которую заботливо подбросил тебе твой разум. А он, и ты это знаешь не хуже меня, горазд был на выдумки. Любая надежда обращённая в прошлое, деморализует человека, расслабляет его. В конечном счёте ведёт к зацикливанию и бесполезной трате энергии. В наихудшем варианте идёт циклическое переживание одних и тех же событий. А отсюда и до паранойи уже недалеко. Может, твой разум именно к этому и стремился? Тебе – психушка, ему – отдых. А?

– Мне и с тобой психушки не миновать…

– Ты до неё не доживёшь, – любезно пообещал мне Ангел. – Не волнуйся… Ну как, пришёл в себя? Чем дольше будешь сидеть, тем хуже будешь себя чувствовать. Так что лучше вставай. Восстань, так сказать, из праха и иди умывайся.

– Слушай, – сказал я, вставая, – а разве ангелы срут? И жрут?

– Я же сказал – розовые какашки, – ответил Ангел.

– Твои не розовые, – возразил я.

– Ты в темноте не рассмотрел, – парировал Ангел. – Ничего, ещё рассмотришь…

В кафе у местного автовокзала – столы на металлических ножках, покрытые по верху светлым ламинатом, грохот подносов, кислый пивной дух.

Мы сидим в самом углу.

У нас компания. Пёстрая компания.

Ангел, сын небес. Я, помощник Ангела. Местный алкаш, отколовшийся по причине затяжного безденежья от всех остальных собутыльников (или изгнанный ими же по той же причине). Уборщица, бросившая ради нашего приглашения нудную свою работу и с радостью присевшая к нам за стол. Непонятно как оказавшийся рядом с нами мужик в тёмно-синих наколках и расстёгнутой до пупа, покрытой солёными пятнами военной рубахе. Мужик этот представился Петром и где-то минуте на третьей сидения за столом заявил, что мы мужики что надо, не козлы какие-нибудь. Поскольку с нашей стороны на то возражений никаких не последовало, он разделил и нашу компанию, и заказанное нами пиво, хотя в застольные разговоры не вступал, а только лишь одобрительно кивал, иногда так резко, что голова его падала на волосатую грудь, где и покоилась минуты две, издавая лёгкое посапывание. Затем резко подлетала вверх – и мужик снова начинал внимательно слушать наши речи, тараща не то изумлённые, не то туманные со сна глаза.

Итого – пятеро.

Наверное, подтянулся бы и ещё кто-то, но свободного места за столом уже не было.

Ангел был щедр, как и подобает посланнику Господа. Он заказывал пиво и водку, легко кидая на стол разноцветные бумажки (многие из которых несчастные наши собутыльники в жизни никогда не видали столь близко и уж тем более никогда не держали в руках).

Завидев это, официантка, ранее то бесцельно крутившаяся по залу, то сидевшая рядом с кассиршей, стала, словно акула, описывать вокруг нас круги, которые мгновенно сужались, едва в воздухе мелькала новая хрустящая бумажка.

При всём при том надо заметить, что сам Ангел практически не пил (лишь тянул неторопливо пиво прямо из бутылки), но непрестанно потчевал своих собеседников, благодарность и открытость которых возрастала с каждой новой принятой порцией алкоголя.

– Вот видно – человек приличный, – повторяла уборщица. – Мой то, как был жив, всё ругался: «Сходи за поллитрой! Сходи, сука, за поллитрой!» Принесу – а он сам всё и выжрет. В углу то ляжет – и храпит всё, храпит… А раздевать стану – въебёт, да и всё. Так и брошу… А то блевать…

– Бабе въебать – святое дело, – наставительно заметил алкаш.

– Блевать станет… Чего?! – вскинулась уборщица. – Молчи уж, пиздун хренов! Въебать ему! В чём душа держится – а туда же!

Алкаш тут же замолк, решив, что от лишнего шума алкогольная его синекура быстро накроется. И трубы запылают вновь.

– Нет, не козлы… – промычал мужик в военной рубахе и чуть слышно всхрапнул.

– И не здешние видно, – добавила уборщица. – У нас то – да разве дождёшься? Я вот тут горблюсь на триста рэ в месяц, да ещё триста в подработку. Да ещё с ЖЭКом договоришься, помоешь где… А скажет кто: «На тебе, Люд, выпей с нами…»? Да ты чо! Да удавятся, бля!

– Что, бедно тут народ живёт? – спросил Ангел, подливая Люде водки в стакан с остатками пива.

– А с хуя ли тут богато жить?! – с пафосом воскликнула Люда. – Один завод, казеин гнал. И ещё химию какую… Добавки, что ли?.. Всё до прошлого года делили. Поделили вроде, а всё толку пока нет…

– А работать, блядь, не хотят, – веско заметил проснувшийся мужик.

И почесал грудь, захрустев жёсткими, спутанными волосами.

– Не хотят… Как, мудаки, воровать привыкли – так теперь и не отучишь. Им плати – не плати, один хрен всё попиздят. И пропьют. Бить надо, пока не поумнеют.

– Чего умнеть то?! – снова вскинулась неугомонная Люда. – Мой то вон – в деревню к своим поехал, да комбикорм и стянул. Много, что ли? Три мешка… Два года условно дали. Так через месяц спьяну в соседнем доме через окно за телевизором полез… Опять его, козла, поймали. Четыре года выписали – да на зону послали. Он там от туберкулёза и загнулся. Или, может, подрезал его кто, а на болезнь свалили, чтоб шума не было. Поди докажи! Сына вон в деревню на лето отправляю, смотреть за ним некому… Да мой то тоже не смотрел, но хоть деньги иногда приносил. А сейчас – самой крутись. А деревне кто за ним смотрит? Да он там быстрее, чем здесь сопьётся. А делать то что? А мой то… Олигарх, что ли какой, чтобы ему четыре года давать?

– Не телевизор надо было воровать, а завод наш, – ехидно заметил алкаш. – Или вон – цех колбасный. Тогда бы не посадили. На таких вот дураках прокуратура план то и делает!

– Тяжёлая, стало быть, жизнь тут? – спросил Ангел.

– Жизнь? – переспросил алкаш. – Да жизнь то лёгкая. Народ только не живёт, помирает больше. А так то жизнь хорошая.

– А правда Брежнев помер? – спросил снова проснувшийся мужик.

– Правда, – ответил Ангел.

– Жалко, хороший был мужик…

– Да ладно тебе, – махнул рукой алкаш. – При Путине всё как при Брежневе будет. Ты чего при Брежневе делал?

Мужик в ответ захрапел, чуть слышно причмокивая и посвистывая.

– Ну вот… Тебе кто при Путине пить мешает? Водка, считай, в ту же цену… Если, конечно, правильно пересчитать…

– При Брежневе то порядка больше было, – заметила уборщица. – Страх был над начальством то… А теперь?

– А тебе не по хую начальство то это? – ответил алкаш, проигнорировав при этом особенности женской физиологии.

Решив, что по хую, все дружно выпили (я – глоток пива, Ангел – маленький глоток пива, остальные налегли на водку).

– А теперь, стало быть, страха нет? – спросил Ангел, продолжая (неведомо почему) влезать всё глубже и глубже в дебри народной психологии.

– Страх – он всегда есть, – заявил алкаш. – Страх – дело святое…

– Богоугодное? – с некоторым даже удивлением переспросил Ангел, который, при всей своей проницательности, такого ответа, пожалуй, и не ожидал. – Что же в нём святого? Он что, очищает? К раю приближает?

– Не-е! – алкаш махнул рукой. – Святость… она…

– Добровольной не бывает? – переспросил собеседника Ангел, словно договорив за него незаконченную им мысль.

Алкаш, поражённый таким глубокомысленным заключением, в восхищении затряс головой и замахал руками.

– Вот! Вот оно самое! Не бывает! Вот если человеку сказать, к примеру, чтоб не пил. Вот так взять и сказать: «Не пей, дескать… Ну не пей – и всё тут». Вот чего он в ответ спросит?

– Я думаю, он спросит: «А что мне будет, если выпью?», – ответил Ангел.

– А!! – заорал алкаш таким резким и пронзительным голосом, что задремавшая было в ходе философской дискуссии уборщица вздрогнула и качнулась на стуле, прошептав: «Е… твою… хер…»

– Вот я говорю! – и алкаш поднял кривой и грязный палец, указав им куда-то в сторону потолка. – Никто! Слышь? Никогда! А если скажешь: «А ни хера тебе за это не будет! Ни хорошего не будет, ни плохого…» Вот любой же скажет… Ну там, не скажет, так подумает: «И зачем это мне? Чтоб вот просто так?» Нет, ну вот просто так…

– Значит, нравственности без воздаяния не бывает… – чуть слышно произнёс Ангел, с некоторой даже грустью в голосе. – Так ведь?

– Ну это для кого как, – сказал я, против воли своей вступая в странный этот диалог, неведомо для чего (вернее, тогда я не знал ещё – для чего) затеянный Ангелом.

– А что, может, и Ельцин помер? – спросил в очередной раз проснувшийся мужик.

– Не, жив… Чего ему сделается… – ответил алкаш.

Успокоенный мужик снова забылся неглубоким своим, беспокойным сном.

– Да, да, – Ангел отодвинул стул дальше от стола, словно для того, чтобы всех своих собеседников держать одновременно в поле зрения.

– Я это уже где-то слышал, – ответил он мне. – Существо духовное. Пневматик, так сказать. И нравственность высокая присуща этим существам с рождения. И витает эта нравственность как облачко у них над головами…

– К чему такой цинизм? – спросил я Ангела.

И добавил, уже шёпотом:

– Ты и сам вроде как существо духовное. Безгрешное. Не так ли? Или и у тебя… где-то там, внутри… страх? И лучше ли ты меня тогда? Со своим страхом?

Я услышал, явственно услышал.

Так громко и отчётливо.

У него скрипнули зубы. Ангельские зубы.

– Грешны, грешны… – пробормотала уборщица, которая, как видно, сквозь сон слышала всё-таки наш разговор (вернее, обрывки его). – Все грешны… Без того, чтобы припугнуть… Тянет ко греху-то…

Ангел кинул на изрядно залитый пивом стол новенькую (даже не перегнутую ещё) сотенную бумажку и пальцем поманил официантку (что с услужливой поспешностью отозвалась на его жест и кинулась к нашему столику).

– Страх? – ответил мне Ангел (тоже шёпотом, но шёпотом звенящим и резким, похожим скорее на сдавленный крик). – Здесь? В этом мире?! В этом?! Который я сам и создал? Может и неудачно создал, но не настолько неудачно, чтобы бояться собственного творения. Я ежесекундно зачёркиваю его. Отменяю. Уничтожаю. И создаю вновь! Раз за разом. Я властвую над ним. Полностью. Безраздельно.

– Чего? – спросила официантка, которой явно не терпелось поскорей ухватить разлёгшуюся в пивной луже сотенную бумажку.

– Три пива, три водки, салаты те же, – сказал Ангел.

Бумажка взлетела вверх, мелкие капли упали на лоб уборщице (которую от выпитого и съеденного сморило уже окончательно и она, так же как и мужик с татуировками, постоянно впадала в мутное, пьяное забытьё). Капли медленно стекли по коже. Так медленно, словно они цеплялись за каждую морщинку. Мелкие тёмные бороздки. По расходящейся – вниз от глаз.

– Вылитая Богоматерь, что плачет о грехах человеческих, – сказал мне Ангел, снова перейдя на шёпот. – Ты только посмотри на неё. Какая глубокая скорбь! Какая неподдельная, искренняя печаль! Какая безысходность! А? Красиво. А у меня… Нет, не страх. Голод!

– Не понимаю… – сказал я.

Я действительно не понимал! Тогда ещё не понимал.

– Потом, – прошептал Ангел. – Ритуал! Я приглашу тебя к другой трапезе. Будет темно. Стемнеет. Даже не вечер уже – ночь. Время ужина. Вот только не знаю, буду ли я за столом…

– Как ты можешь властвовать над этим миром? – спросил Ангела. – Не Сатана ли князь мира сего? И Бог… Неужели Ему и впрямь на нас наплевать?

– Точно! – воскликнул Ангел. – Абсолютно! Решительно наплевать! Я вас люблю! Я! А про князя… Я тебе потом расскажу…

– Во… Князь…

В очередной раз проснувшийся мужик сжал вдруг кулаки и резко ударил ими по столу, отчего опустевшие бутылки разом подскочили вверх и, коротко звякнув, попадали на стол, раскатившись в разные стороны.

– Князьёв этих теперь расплодилось… В кого ни плюнь…А раньше то где они все были? В райкомах секретарям жопы лизали!

– Ну, я бы так не обобщал, – примирительным тоном сказал Ангел. – Не все. Некоторые просто… в скорлупках своих отсиживались. Как и все прочие… И сейчас сидят.

И, обратившись к алкашу, спросил:

– Так что ты там про грех говорил? Без страха, стало быть, никак нельзя? И без воздаяния?

– Во! Именно! – радостно закивал алкаш.

– А вот грех можно творить и без всякого воздаяния, – сказал Ангел. – Свободно. Без наград и наказаний. Свобода воли греховна. Грех подобен гравитации. Земному тяготению. Держит вас всех на земле. А почему?

– Почему? – спросил я Ангела.

Алкаш заинтересованно хлопал глазами. Уборщица вновь задремала. Мужик же больше не засыпал, но и до конца проснуться также не смог, оттого просто раскачивался из стороны в сторону и еле слышно бормотал что-то невнятное.

Подошла официантка с подносом, плотно уставленным бутылками и широкими тарелками с салатом.

– Потому что рай…

Грохот заглушил его слова. Официантка рывком сдвинула опорожнённую посуду на край стола (при этом ловко удерживая поднос одной рукой) и стала выставлять на стол новые бутылки.

Освободив поднос, официантка выждала для приличия секунд пять и, убедившись, что о сдаче Ангел не вспомнил, гордо подняв голову, ушла.

– … Для вас не предназначен, – закончил фразу Ангел.

– Это как это? – спросил я. – А эти… как их… праведники?

– Вы там задохнётесь! – заявил Ангел.

– Где?! – испуганно подскочила уборщица, расслышав сквозь сон последние слова. – Чего это?

– В раю задохнётесь, – пояснил Ангел. – Воздух там для вас… неподходящий. Как на высокогорье.

– А чё, может, и Путин помер? – внятно вдруг произнёс мужик в наколках.

– А я ведь крещёная, – заявила уборщица. – Родители то мои меня как положено окрестили. В церкву то отнесли…

– Князьёв расплодилось… – пробормотал мужик и, не поднимая головы, потянул руку к стакану.

Алкаш схватил открывалку и быстрым движением начал срывать пробки. Шипучая пивная струя полилась в стакан и от звуков этих вся наша компания заметно оживилась.

– Я и сейчас в церкву хожу, – продолжала уборщица, не сводя глаз с бутылок. – На Пасху… куличи вот тоже ношу.

– Задохнёшься, – уверенно сказал Ангел. – Не больше трёх вдохов. В крайнем случае – пяти.

– А куда же мне? – удивлённо спросила уборщица. – Куда же мне податься то? Здесь никому не нужна и там, стало быть, тоже?

– Я вам правду открою, – сказал Ангел. – Вам одним. Только вы никому не говорите.

– Ну чё, поехали, что ли? – спросил алкаш.

И, не дожидаясь ответа, схватил стакан.

– Сволочь вот ты! – укоризненно сказала ему уборщица. – Человек вон какие слова интересные говорит. Где ещё такое послушаешь. А тебе нажраться лишь бы!

– Да ладно тебе, – ответил алкаш. – Я ж ему не мешаю.

– Некуда вам податься, – ответил Ангел. – Жалко вас, засранцев. Так жалко, просто спасу нет. Это тайна великая, запомните хорошенько. Счастлив тот, кто в раю не был. Счастлив тот, кто живым в руки Господа не попал. А кто попал – тому пиздец. Медленный и мучительный.

– Это как это? – удивлённо спросила уборщица.

– А вот так… Господь – он кто? – спросил Ангел.

И ответил:

– Творец! А Творец не может не творить. А творчество – это такая страшная вещь… Руки и ноги отрезают. В кипятке варят. Смолой обливают. Кожу сдирают.

– Страсти какие! – испуганно воскликнула уборщица. – Да зачем это всё?!

– Я же говорю – творчество, – пояснил Ангел. – Инженерные разработки, эксперименты. Подключат, бывало, кого-нибудь к кислородному аппарату, чтобы не задохнулся в райской атмосфере и не скопытился прежде времени – и давай экспериментировать. У одного праведника… или святого почти всю кожу со спины сняли. Постепенно. Кусочек за кусочком. Долго снимали. Почти два столетия. Как он кричал, бедный! Как молился! Всё Господа звал… Но Господь в экспериментах редко когда участвует. Он предпочитает отчёты изучать, доклады. Так что святой этот так Его и не дождался.

– Помер? – спросил я.

– А то как же! – ответил Ангел. – Вот оно каково – во плоти возноситься.

– А содержимое его кишечника на ужин подали? – снова спросил я. – Оно розовое было? Не подсохло? Не испортилось?

– Розовое, – ответил Ангел. – Свеженькое. Ароматное. Ну, что, и впрямь выпить пора?

Алкаш, точно только того и ждавший, быстро схватил стакан и, придерживая его второй рукой, чтобы не расплескать ни единой драгоценной капли, поднёс его ко рту и запрокинул, почти вертикально.

– Вот ведь падла, – заметил мужик в наколках. – И чокаться даже не хочет. Для приличия хоть. Вот сразу видно – чмо позорное.

– А если не во плоти? – спросил я Ангела. – Душа одна?

– Я же говорил уже, – как то даже устало и разочарованно ответил Ангел. – И что ты всё никак осознать не можешь! Какое тебе дело до души? Твоя душа – наша собственность. Мы дали – мы взяли. Твоя душа к твоей личности никакого отношения не имеет. Это просто записывающее устройство в твоём теле.

– Да, да, я помню, – ответил я. – Носитель информации. Запись состояний. А если я этот носитель уничтожу?

– Трудновато это сделать, – ответил Ангел, отхлебнув пиво и причмокнув при этом («не нектар, конечно, но тоже ничего… неплохо»). – Трудновато.

– Но можно? – не сдавался я.

– Можно, – ответил Ангел. – И это можно. Но тогда придётся во плоти возносить хитреца такого. И заняться небесным инжинирингом. Потому что у нас…

И он наставительно поднял вверх палец и покачал им.

– … Информация не пропадает!

И тут мы услышали плач.

С удивлением (где же была его проницательность и способность предвидеть события?) Ангел посмотрел в сторону уборщицы.

Старушка плакала, раскачиваясь на стуле и закрыв лицо руками. Ревела горько и отчаянно.

Слёзы текли сквозь пальцы и капали на стол. При каждом всхлипе застиранный халат на плечах её собирался в складки. Словно и он от плача покрывался морщинами.

– Не хрена поить её было, – заметила проходившая мимо официанта. – Она вечно как нажрётся – так ревёт потом. А то и выть начинает. Ей уж работать давно пора, пол засрали весь… Людк, кончай! Кому говорю!

– Куда ж мне теперь? – сквозь плач отозвалась Люда. – Я ж в церкву…

– Жестокий ты всё таки, – сказал я Ангелу. – И правда твоя жестокая.

– Это поначалу так, – заметил Ангел. – Потом ничего, привыкают. Им вон…

И он показал на мужика в наколках.

– … Вообще похрену. А эта… Верит, вроде. Ладно, Люд, не реви. Я вам Новый Завет принёс. Самый новый. Последнее издание.

Плач постепенно затих и уборщица подняла голову.

– Чего?

Ангел встал. Я тоже. Застолье явно подошло к концу.

Ангел поманил пальцем алкаша.

– Пойдём, друг любезный, дело для тебя есть.

Алкаш поспешно вскочил (явно предчувствую продолжение халявного ужина), не забыв при том засунуть в карман брюк непочатую бутылку водки.

– Это ты бля… не по делу, – заметил ему мужик. – Куда из-за стола тянешь?

И попытался схватить алкаша за штаны, но тот довольно ловко увернулся.

– Чмо ты – и всё, – резюмировал мужик.

Уборщица же всё это время молча и неотрывно смотрела на Ангела, и впрямь ожидая от него каких-то особых, заветных слов.

И дождалась.

– Заповедь новую даю я вам, – возгласил Ангел, выходя из пивной.

– Да ебите друг друга!

И мы ушли.

По пути к гостинице мы зашли в городской парк. В это позднее время он был тёмен, пуст и мрачен.

Воздух стал холодным и влажным. И то ли от сырости и холода, то ли от предчувствия очередного кошмара меня охватил озноб.

Дрожь моя не скрылась от внимания Ангела. Он улыбнулся, словно страх мой и дурные мои предчувствия доставили ему какое-то особое удовольствие, и приостановился на секунду, поджидая отставшего от нас алкаша.

– Мрачноватое местечко, не правда ли? – спросил меня Ангел. – Заброшенное.

– Тут, похоже, и столбы имеются, – ответил я. – Для пикников.

– Столбы есть везде, – сказал Ангел. – Не сомневайся.

– Днём то тут ещё так себе, – отозвался догнавший нас алкаш. – А вечером да… Лучше не соваться.

– Это ничего, – успокоил его Ангел. – Со мной можно везде ходить без опаски. Я же ангел-хранитель. По профессии.

И снова улыбнулся.

Но на этот раз улыбка его была больше похожа на хищный оскал.

Под порывом ветра кусты зашумели и ветви их дёрнулись к нашим ногам.

Алкаш отпрянул в сторону и испуганно перекрестился.

– Царица небесная… Плохое место, проклятое…

– Почему плохое? – поинтересовался Ангел.

– Плохое, – повторил алкаш. – Каждый год тут… «подснежники».

– Что? Чего тут? – переспросил Ангел.

– Трупы тут, – пояснил алкаш. – Каждый год мертвяков находят. Как снег сойдёт. Да и летом тоже.

– Тебя не найдут, – сказал Ангел.

И заметив, что алкаш задрожал пуще прежнего, успокоительно произнёс:

– Ладно, ладно… Шучу. Юмор у меня такой.

Но видно было, что спутника нашего ссылка на специфический «чёрный» юмор нисколько не успокоила. На нас он посматривал с подозрением и, похоже, начал сознательно приотставать, и, чем дальше мы углублялись во тьму не вечерних уже, а самых настоящих ночных аллей, тем опасливей косился он в нашу сторону.

Мне же, знавшему, что Ангел нисколько не шутит (а мой опыт вполне мне позволял с большей или меньшей степенью вероятности предугадать дальнейшие действия небесного моего спутника), было уже не страшно, не интересно и не противно. Вся эта гамма чувств (страх-любопытство-брезгливость), испытанная мною во всевозможных комбинациях накануне, изрядно сдобренная порывами самой низкой, грязной и отвратительной страсти и закончившаяся к тому же отупением, онемением, равнодушием – вымотала меня до предела, полностью истощив мои эмоциональные ресурсы.

И потому полная эмоциональная отстранённость от происходящего, некое состояние, которое я мысленно окрестил «синдромом мясника» полностью овладело мной. Возможно, это было частью особого эволюционного процесса, в который вовлёк меня Ангел (вот только какая это была эволюция? морально – нравственная? или чисто биологическая?). Или просто формирующийся профессионализм серийного убийцы.

В общем, состояние вполне можно было описать простым и ёмким словом: «наплевать!».

– Не, мужики, дальше совсем хреново! – решительно заявил алкаш.

Как видно, усилившийся страх придал ему храбрости и даже победил корыстолюбие.

– Дальше не пойду!

Ангел остановился. Посмотрел по сторонам.

– Не пойдёшь?

Алкаш остановился и при мутно-жёлтом свете фонаря заметно стало, что дрожит.

– Испугался? Я же говорю – со мной везде можно ходить. Смело и без опаски.

Ангел поднял руку и начертил в воздухе какой-то знак. Какой знак – я понять не смог, но мне показалось, что это было сочетание пересекающихся квадратов и треугольников.

– Видишь? Энергетическая защита. Хрен кто сюда теперь сунется!

И Ангел подошёл к алкашу.

– Всё равно боишься?

– Экстрасенс хуев… – пробормотал алкаш. – А, может, здесь и допьём? Чего там… Вон, и скамейка рядом.

Скамейка и впрямь была рядом. Метрах в десяти от нас.

Она стояла в стороне от аллеи, в заброшенном, диком месте.

Пожалуй, когда-то там была вполне симпатичная поляна, возможно – место прогулок и свиданий. Давний, старый, навеки ушедший мир смеха, поцелуев, признаний в любви, маленьких, трогательных людских тайн и откровений.

И мир этот, оплетённый травой, сгинул навеки. А на этом месте, месте напрасной гибели человеческих страстей, месте, сквозь которое прошли (подчас вовсе не обратив на него никакого внимания) тысячи человеческих судеб, сохранилась лишь одна эта скамейка, словно была она с самого начала мира сотворена Господом и поставлена на том месте, чтобы стоять так до конца времён.

Старомодная, на литых чугунных ножках, глубоко ушедших в землю, с изогнутой и далеко откинутой назад спинкой, почти сокрытая от глаз широкими листьями лопухов, в темноте она казалась сказочным ложем Пана, владыки лесов и рощ, повелителя трав, кустов и деревьев, мохнатого северного Пана, что отдыхает порой на месте этом под покровом ночной тьмы, вдали от людских глаз, с дудочкой, бутылкой самогона и краюхой ржаного хлеба – и смотрит на звёзды, и почёсывает мохнатые свои лапы, и смеётся.

Смеётся над нами. Потому что знает – после нас останется лишь поросшая травою поляна. И скамейка, на которой будет лежать в час отдыха владыка трав, кустов и деревьев, повелитель лесов и рощ. Наш наследник Пан.

Правда, в тот час его на скамейке не было. Как видно, он все ещё обходил обширные свои владения и потому припозднился.

– Ну пошли, сядем, – сказал Ангел.

Брюки мои, со вчерашнего дня измазанные грязью, успели уже покрыться серой, плотной, трескающейся на сгибах, подсохшей коркой. Потому, наверное, я не сразу ощутил холод пропитанного ночною росой дерева.

– Как же тебя зовут, любезный? – обратился Ангел к нашему спутнику (который успел уже извлечь из кармана прихваченную им бутылку и, поджав от усердия губы, откручивал пробку).

Алкаш замер на мгновение (как видно, подобного вопроса он не ожидал) и поднял голову. В темноте (свет фонарей быстро слабел и растворялся в чёрном воздухе и место, где мы сидели, почти не освещал) его лицо походило на посеревший от времени, полуистлевший череп с пятнами вместо носа и глаз и выпирающими вперёд, искрошившимися зубами.

Существу, давно уже лишённому жизни, имя не полагалось. Но Ангел делал вид, что принимает его за живого. И спрашивал у него имя так, как будто собеседник его был живым.

И вновь была игра. Лицедейство. Обман.

Ритуал?

– Иван Семёныч я, – голос прозвучал как-то глухо и неуверенно.

– Иван Семёнович? – переспросил Ангел. – Чудесное имя. Просто замечательное. Рад, Иван Семёнович, что вы любезно согласились продолжить наше знакомство. Это, знаете ли, большая честь для нас. Не каждый, знаете ли, не каждый…

Что именно «не каждый» – Ангел не договорил, а лишь как-то неопределённо махнул рукой.

– Да я что… – пробормотал Иван Семёныч (как видно, ещё более насторожившийся от этих неожиданно-любезных слов). – С хорошим человеком… А вот стаканов, бля, не взяли! Из горла, что ли? Так вы первые, или как?

– Первые?

Сначала мне показалось странным то обстоятельство, что Ангел всё время переспрашивает собеседника, как будто не в состоянии понять смысл его слов. Похоже было на то, что Ангел специально затягивает разговор, чтобы…

Он внимательно осматривал место! Он оценивал обстановку.

Тогда мне ещё не были известны все детали его замысла, но уже по одному его тону было ясно, что несчастный спутник наш живым с этой поляны не уйдёт.

– Да уж ты глотни, Иван Семёныч, глотни первым. Оно и на душе полегчает. А то на тебя смотреть – тоска одна. А мне тебя весёлым видеть хочется. Радостным.

Радостным. Беззаботным. Череп плывёт в темноте, раскачивается из стороны в сторону. Челюсть трясётся, постукивают зубы.

Бульканье. Длинный глоток.

– Мне спать хочется, – сказал я. – Да и одежду постирать бы не мешало. И охота было на ночь глядя по пустырям этим таскаться? Ещё один эксперимент? Мне всё равно этого не понять. Мне уже вообще ничего не понять. Что я тут забыл?

– Ты живёшь, – ответил Ангел. – Просто живёшь. Ты получил ещё один день жизни. Это очень много – один день жизни. Ты даже представить себе не можешь, как это много. Ты слушал мои рассказы. Полагаю, внимательно слушал. Самое страшное в моих рассказах то, что они правдивы. Но даже и выслушав их, ты всё равно до конца не в состоянии осознать, что может ждать тебя за гробом. Впрочем, я думаю, ты уже начал догадываться, что ничего хорошего. Только некоторым из вас, избранным, даётся возможность умереть окончательно и безвозвратно. Только некоторые из вас в качестве особой милости избавлены нами от загробного существования. Теперь и у тебя появилась редчайшая возможность добиться этой милости для избранных. И это ведь помимо того, что я избавил тебя от неминуемого ареста и весьма утомительных и неприятных следственных процедур. И многолетнего гниения заживо в каком-нибудь мордовском лагере.