Текст книги "Ужин в раю"

Автор книги: Александр Уваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Странно, да? Облаков нет, а дожди есть.

Хотя, наверное, раю и положено быть странным местом. Если бы там было всё знакомо… Разве б это был рай?

Ещё в раю летают пчёлы. Но они не жалят. Даже если поймать такую райскую пчелу и сильно сжать её в ладони – она будет только смешно щекотать кожу мохнатыми своими лапками.

А ещё в раю растут деревья. Много деревьев. Есть фруктовые. Сливы, вишни, груши… Яблонь, правда, нет. Росли когда-то, да их вырубили уже давно. Так что яблонь нет. Зато других деревьев – много. Ой, как много!

И пальмы есть. Для тех, кто к пальмам привык.

И ягоды тоже там есть. Малина, ежевика, голубика. И крыжовник есть. И земляника растёт на полянах. В высокой траве. Ягоды крупные, душистые. Сладкие. Сахарные просто.

Птиц в раю много. Перья у них шёлковые. Цвета – всевозможные. Оттенков – сотни, переливы сказочные. А голоса у тех птиц…

– А что, и ангелы в раю есть? – спросил я ангела Кашина, присыпая себе ноги нагретым за день песком (полуденный жар стал спадать и от реки, той земной реки, где смывали мы с наших тел высохшую кровь, потянуло знобящим холодком и по коже моей забегали мурашки).

– А как же! – ответил ангел. – Тысяч сорок, не меньше.

– Считал ты их, что ли? – недоумённо переспросил я.

– Их? – в голосе ангела послышались нотки обиды. – Я, между прочим, один из них. Так что не «их», а «нас». Нас – тысяч сорок, не меньше. Это официальная статистика. По состоянию на начало позапрошлой эры.

– До хрена вас, – заметил я. – Перепись, что ли, делаете время от времени?

– Не время от времени, а когда положено, – строгим голосом ответил ангел.

Честное слово, трудно было поверить в то, что этот посланец небес с менторскими интонациями в голосе всего несколько часов назад так лихо развлекался с проституткой из придорожной забегаловки (хотя это уж явно был спектакль, и весьма при том жестокий и издевательский и по отношению к погибшей женщине, да и вообще – по отношению ко всему роду человеческому), а потом сдирал с неё кожу, а после – спалил тело её дотла на жаровне-столбе. А я… Обезьяной цирковой прыгал перед этим ангелом?

А Бог? Неужели именно такие спектакли Господь и устраивает ради собственного развлечения?

– Бог не развлекается, – ещё более строгим голосом заметил ангел. – Он выше этого! Некоторые мои коллеги… Да, пожалуй, они не прочь иногда устроить здесь, у вас, небольшую заварушку. Ну, скажем, семейную ссору, громкое преступление, политический кризис, войну в конце концов… Впрочем, с войной я, пожалуй, погорячился. На это нужна специальная санкция, в большинстве случаев – от Него.

– От Господа?

– Именно! Только от него. Иногда принимается коллегиально решение, но и оно должно в конечном итоге утверждаться Господом. Так что обычным, рядовым ангелам развлечения попроще остаются.

– Развлечения?!

Нет, конечно, к тому времени я был законченным безумцем. В самом буквальном смысле этого слова. Но осознать такое…

– Прямо по Гумилёву? Театр Господа Бога?

– О, нет! – сравнение с театром ангела явно покоробило. – Или ты и впрямь думаешь, что деятельность Высших Сил исчерпывается подобными безобидными или не вполне безобидными развлечениями? Нет, это было бы слишком просто. И абсолютно бессмысленно. Едва ли стоило создавать столь сложную и трудно управляемую систему под названием Вселенная только лишь для того, чтобы иметь возможность время от времени в разных её уголках устраивать грандиозные спектакли с фейерверками и шумовыми эффектами. Шоу-бизнес штука великолепная, но тратить всю энергию горнего мира на театральные постановки и эстрадные шоу… По моему, это не слишком то разумно.

– Ну, мне вашей логики не понять, – заметил я. – В конце концов, у Господа своя валюта…

– Наша валюта – это наша энергия, – отчеканил ангел. – Мы можем создать пространство. Может создать время. Можем уничтожить и то, и другое. Можем провести трансформацию пространства. Произвольно изменить число измерений, в которых это пространство будет реализовано. Можем пустить время вспять. Или вообще остановить его течение. И наряду с основным течением запустить параллельный временной поток. При этом пространство с остановленным временем может быть использовано в качестве эталонного. Если в параллельном пространстве энтропийные процессы зайдут слишком далеко – все значимые параметры простраственно-временной системы будут зафиксированы и сохранены, после чего… Скорее всего, такая система будет уничтожена. А впервой системе процесс накопления простраственно-временных изменений будет запущен вновь. И таких параллельных систем может быть не две. И не три. И не сто. Гораздо больше. Сотни тысяч. Миллионы. Я даже не могу с уверенностью сказать, может ли их количество быть хоть чем-то ограничено. Разве что самой необходимостью иметь бесконечное большое количество параллельно существующих миров. Но! Да, очень большое «Но»! Мы пока не в состоянии возместить энергию нашего собственного, духовного пространства. И не в состоянии его продублировать. Вернее, один раз была сделана попытка… Прямо скажем, неудачная…

– Уж не та ли, – весь ядовитым тоном осведомился я, – после которой сам господин Дьявол на свет появился?

– Та, та самая, – сокрушённо покачав головой, ответил ангел. – Только появился он на свет не после, и не в результате… А гораздо раньше. Он был руководителем исследовательской группы. И идея дублирования духовного пространства – именно его идея. Надо сказать, мысль та была заманчивая, смелая… Ох, какая смелая мысль была! И какие перспективы перед нами открывались бы в случае, если бы всё закончилось удачно! Просто великолепные перспективы! Наша конечная цель была бы достигнута одним эффектным, коротким броском. Сколько сил было бы сэкономлено, сколько энергии!.. Да, да, той самой энергии, той растраченной безвозвратно энергии, которую мы не в состоянии восстановить. Впрочем, лично для тебя, друг мой, да и для всего рода человеческого этот наш провал обернулся триумфом. Победой! Ведь, добейся мы тогда успеха, история рода человеческого даже и не началась бы. Более того, все эксперименты и конструкторские разработки были бы прерваны, и тогда…

– Начался бы конец света и полный Апокалипсис, – закончил я ангельскую мысль. – Правда, поскольку Дьявол был бы в этом случае всего лишь удачливым руководителем эксперимента, а не… Кем он, кстати, стал?

– Потом расскажу, – хмуро ответил ангел. – Продолжай, продолжай…

– Да, поскольку Дьявол был бы на вашей стороне – конец света обошёлся бы без Армагеддона. Просто пришла бы уборщица, погремела бы в вашей лаборатории ведром, протёрла бы тряпкой пол, а перед уходом – выключила бы свет. Так?

– Ну что-то вроде этого, – сказал ангел. – Для человека без разума ты рассуждаешь удивительно здраво. Впрочем, кроме разума есть ещё и душа. А она…

– А что такое душа? – спросил я ангела.

– Душа?

Я смутил его! Я определённо смутил его этим вопросом! Честное слово, не ожидал. Мне то казалось, что на такой то вопрос ответить ему будет очень легко. С его то квалификацией!

– Душа – система достаточно сложная…

О, как же быстро слетело с него это небесное фанфаронство! Как быстро исчез куда-то его высокомерный, поучающий, менторский тон! Он как будто даже сник, словно я, сам того не желая, просто на месте припечатал его невинным своим вопросом.

– Душа… Как бы попроще объяснить… Ну, скажем так… Представь, что ежесекундно… Нет, даже не ежесекундно, а каждое мгновение, каждый бесконечно малый миг делается некая резервная копия твоего состояния. Состояния твоего тела, включая самые малейшие изменения физиологии, состояния разума во всём многообразии мыслительных процессов и, наконец, информации, характеризующей сочетания процессов мыслительных и физиологических и их взаимного влияния. Кроме того, постоянно копируется так называемый «комплекс воспоминаний»…

– Это ещё что за штука такая? Память?

– Ну, пожалуй, можно было бы назвать это и памятью. Можно было бы… Но дело гораздо сложнее. Для формирования личности важны ведь не только воспоминания осознаваемые, то есть явно, зримо присутствующие в сознании индивидуума, но и те, что, не отражаясь в сознании явным образом, не фиксируясь в тот или иной момент времени в неких картинах ушедших событий, реальных или представляемых реальными, влияют, тем не менее, на пространство сознания, трансформируя его, и подчас весьма существенно. Ведь человек помнит всё…

– Кстати, пространство сознания. Если я правильно понял, сознание – это разум плюс душа?

Ангел задумался на минуту. Сорвал травинку и, прикусив зубами, стал грызть её, медленно, меланхолично, растянув губы, чтобы не обрезаться о жёсткие, шершавые края, и время от времени сплёвывая на песок зелёную кашицу.

– Режется… – пробормотал он. – Весна, вроде, а трава подсохла уже… Что ж с ней летом то будет? И как её коровы едят?

– Так у них и зубы другие, – ответил я. – Приспособленные… Так правильно я понял?

– Термин «душа» – условный, – сказал ангел. – Это же не некое серебристое облачко, возносящееся в эмпиреи, не истеричный призрак в драной простыне и даже не чертёж тела. И, представь себе, вовсе не копия твоего сознания. Да, сознание больше, чем душа. Вместе со смертью тела умирает и разум. А иногда он умирает и прежде тела. Твой, например, умер сегодня. Но ты же ещё жив? Не так ли? Сознание состоит из многих компонентов. Ты назвал только два. Их больше. Гораздо больше. Но душа – единственный неуничтожимый компонент сознания.

– Бессмертный?

– Ну… Можно сказать и так. Функционирование души связано с функционированием материи. Но не определяется им. Это – единственный внеэнтропийный компонент твоего «Я». Ты, наверное, спросишь: «А как же удалось этого достичь?»

– А как же удалось этого достичь? – спросил я.

– Альтернативное энергоснабжение…

Он догрыз травинку, сплюнув последнюю порцию кашицы на песок.

– Кроме хранилища резервных копий система, именуемая «душой», работает и как анализатор информации, альтернативный разуму, и как система активного сбора данных о состоянии окружающей индивидуум среды, и как альтернативная управляющая система. И сразу замечу, что функции её отнюдь не исчерпываются вышеприведённым списком. Но самое главное – данная система запитывается по схеме двойного энергоснабжения.

– Запитывается?

– Ах, да! Технарский термин. Некоторых коробит. Иные даже возмущаются.

Ангел сорвал ещё одну травинку, но грызть её уже не стал, а просто теребил в руках. Потом медленно растёр в ладонях.

– Снизу вот травинка серебристая. А сверху зелёная. Тёмно-зелёная. Малахитовая прямо…

Он же волновался! Ангел…

Мне и самому показалось это странным. Пришелец из горних сфер, служитель Господа, могущественный посланец небес – и вдруг… Волнение?

Вот так – лежит на берегу тихой лесной речушки, затерянной в неведомой среднерусской глуши, объясняет безумному, жалкому человечку основы устройства человеческой же примитивной душонки – и при том волнуется, словно показания даёт на Страшном Суде… Или просто боится проговориться?

И зачем туман такой напускать? «Не исчерпывается»…

– На меня вот поп один даже с кулаками полез. «Не смей» кричал «ирод, творение Божье с шестерёнками мешать!» Нервный батюшка оказался… По счастью, до главного то мы с ним и не дошли. А то бы мне точно по морде от него досталось.

– До главного?

– Ну да. Предназначение души. Эх, давай-ка я искупаюсь сначала. А то похолодает ближе к вечеру – так в воду и не влезешь. А потом к разговору нашему вернёмся.

– А что, ангелы холода боятся?

– Боятся. Инвентарь от холода из строя выходит.

И он выразительно похлопал себя по животу.

– Не слишком то ты инвентарь свой жалел, – сказал я. – Я уж успел заметить… На складе под расписку брал? Компенсацию платить не заставят завхозы твои небесные?

Он промолчал. Как видно, намёк на самокастрацию особого успеха не возымел.

Впрочем, я уже успел заметить, что иронию он или вообще не воспринимает, или же воспринимает слишком серьёзно и соответственно реагирует.

И именно тогда я впервые обратил внимание на одну чрезвычайно интересную деталь: ангельский юмор (если таковой вообще когда-либо существовал, а не был лишь очередным проявлением дурного его лицедейства) всегда и неизменно принимал формы какого-то неожиданно возникающей агрессивной истерии; умный и тонкий сарказм его речей непрестанно срывался в самое грязное и непристойное шутовство, которое, в свою очередь, весьма часто переходило в припадок (похожий на эпилептический), в продолжении которого речи ангела становились откровенно бессвязными и бредовыми, а то и просто превращались в бессмысленный (по крайней мере, бессмысленный для меня) набор звуков.

Но и в том и в другом случае (даже в самых безумных припадках своих) он постоянно находился в состоянии глубокого самопогружения, словно бы всё происходившее вокруг него, и всё было исходившее от него, и всё, что творилось с ним самим было лишь слабым отзвуком его собственных страстей (не знаю уж, творческих или деструктивных), бушевавших внутри него и разрывавших на части сознание этого чистого, непорочного, высшего существа.

Он встал и, вышагивая медленно и важно, высоко поднимая и поджимая ноги, словно большая, неуклюжая, нелепая, растолстевшая цапля, неведомо каким образом объявившаяся на тихом этом речном берегу, побрёл по холодному уже песку к кромке потемневшей под вечер воды.

И, глядя на него, подумал я вдруг, что вот так и произойдёт у меня на глаза какое-нибудь чудо Господне. Произойдёт просто и буднично. Без анонсов, восторженных толп, жрецов, аплодисментов, белых голубей, слетающих с неба и ослепительных нимбов, без непорочных дев и развязных апостолов, пространно и вполне доступно объясняющих непросвещённой и умственно отсталой публике все аспекты происходящего чудесного явления («Обратите внимание – без малейшего напряжения Христос превращает воду в вино!.. Дамочка, подвиньтесь! Из второго ряда не видно. Прошу подсветить софитом, публике не видны подробности! Кстати, обратите внимание – какая сложная химическая реакция! Сколько задействовано реагентов!.. Не жуй, сопляк, когда сам Господь для тебя бормотуху готовит! Никакого уважения к Сыну Божьему! Не дай Бог с такой молодёжью до Страшного суда дожить!..Ах, в какой форме Господь! В какой он чудесной физической форме! Он затратил так много сил на этот удивительный, неповторимый эксперимент… Что? Ты тоже на дому гонишь? Заткнись и не гони!.. И при этом пульс у Него бьётся так же ровно и спокойно, как и в тот далёкий теперь уже день, когда начал Он сотворение грёбаной этой Вселенной! Аплодисменты, дамы и господа!!»)

Нет, казалось мне, что ничего подобного не будет. А просто ступит ангел на грифельно-тёмную воду реки – и пойдёт, пойдёт по воде, шлёпая ногами и дрожа от холода. И, дойдя до противоположного берега, развернётся и побредёт обратно.

И я может быть даже и не замечу, что за Чудо произошло у меня на глазах. Разве только посочувствую ангелу, который не может просто окунутся с головой в речную воду, а обречён лишь творить никому не нужные чудеса.

Но чудеса его были, видно, иного рода. Хождение по воде в их число явно не входило.

Вода его не держала. Она плеснула ему по ногам и охватила их быстрым своим потоком.

«Ох, мать твою…» бормотал ангел. «А и вправду холодно уже. Заболтались, видно… Мылись долго… Десятый час уже, не меньше. А то и одиннадцатый. И течение тут…»

В реку заходил он с опаской и, едва вода дошла ему до пояса, остановился и замер, подняв руки над головой, словно испрашивая у небес благословения на безрассудное своё купание. Впрочем, понятно, что никакого благословения ему не требовалось – он просто боялся опустить руки в ледяную, непрогретую ещё весеннюю воду.

– А днём то, – заблеял вдруг ангел сипнущим и подрагивающим голосом, – река куда теплей была. Когда мы кровушку то смывали…

Зачем он вспомнил? К чему? И это гадкое слово… «Кровушку»…

Не знай я уже, что он ангел – честное слово, снова бы решил, что он примитивный, отвратительный маньяк. И пошлый циник.

Но теперь…

– Да, трудновато было смывать… Трудновато… Вот так всё время бывает. Творишь что-нибудь, создаёшь – и только одна грязь потом остаётся. Прямо обидно иногда бывает, честное слово.

– Зачем всё это? – спросил я его.

В который раз уже в тот день я задавал ему этот вопрос. И каждый раз в ответ он лишь бормотал какую-то откровенную чепуху (я уж начал думать, что это какой-то особый, тайный язык ангелов), а то и просто молчал, как будто считал ниже своего достоинства отвечать на такие глупые вопросы.

Я уже готов был сделать вывод, что и ответа никакого у него нет и даже задним числом не способен он придумать хоть какое-нибудь объяснение отвратительному, бессмысленному и просто унизительно мелкому для ангела поступку – убийству дорожной проститутки.

Но на этот раз я всё-таки смог получить от него ответ. Возможно, он просто понял, что я не пойду с ним дальше, не получив предварительно от него нужного мне объяснения. Я не поверю ему до конца. Все его чудеса, фокусы и проповеди не смогут окончательно развеять моих сомнений, не смогут убедить меня в том, что я действительно имею дело с ангелом, а не с душевнобольным человеком. Ему нужна была моя вера. И я ему был нужен. Очень нужен.

– Зачем? – собравшись с силами, он погрузил руки в воду по локти и, зажмурив глаза, зашипел так громко и резко, словно с большим трудом сдерживал самые отчаянные ангельские свои ругательства.

– Зачем? – повторил он, вновь поднимая руки и стряхивая с них капли. – Ох, нет… На берег пойду…

И, вновь превратившись в голенастую (но отчего то волосатую) цаплю, зашлёпал к берегу.

– Тут, знаешь ли, особая логика. Да не ухмыляйся ты, послушай сначала. Нет, я прекрасно знаю все твои возражения. И заранее зная то, что ты хочешь мне сейчас сказать. Дескать, у каждого убийцы своя, особая логика. У инквизиторов – своя, у тюремщиков и палачей – своя, у маньяков – своя, у террористов – своя, у жандармов – своя. Но это не логика. Это просто некий набор слов для самооправдания. И слова эти ничего в конечном итоге не объясняют, не определяют истинную цель творимого над жертвой насилия. Ой, руками помашу! Согреться надо…

И он так резво запрыгал вокруг меня, что песчинки полетели мне в лицо.

Ощипанный… Да, именно такой образ представился вдруг мне – ощипанный ангел, пытающийся взлететь. Взлететь и вернуться на небо. Он машет руками потому, что у него нет больше крыльев. И отчаянно подпрыгивает. Но всё бесполезно. Он остаётся на земле.

И продолжает свой рассказ.

– А истинная цель подобных поступков у всех одна. И не зависит она ни от образования, ни от воспитания, ни от социального положения, ни от религиозных или политических убеждений. Нет! Вовсе нет! Единая, вечная, непреходящая цель всей этой людской породы от начала времён и до сего дня – совокупиться с жертвой. Да, совокупиться! Именно в том и состоит особый, сокровенный смысл насилия. Насилие – это частное проявление любви. А Бог есть Любовь. Так ведь сказано в Библии? Я надеюсь, ты читал эту весьма увлекательную и поучительную книгу?

– Да так, в отрывках…

– В отрывках? О, это не так уж плохо! Но хоть сказки в детстве ты читал полностью, от начала и до самого их конца?

– Сказки… Да, сказки, конечно, полностью…

– Ну так в сказках же Добро всегда побеждает Зло! Это то ты знаешь, я надеюсь?

И, подпрыгнув, он взмахнул ногой так резко, что едва не заехал мне по подбородку.

– Ох, хорошо! Тепло сразу стало. Может, тоже попрыгаешь? Или гимнастикой займёшься?

– А я не замёрз пока. Да и одеваться уже скоро надо… Так что там с добром и злом?

– А, это… Добро, конечно, всегда побеждает. А что такое добро? Это и есть Любовь. Это высшее проявление воли Господа, это лучшее и самое явное доказательство Его существования. А если насилие – это одно из проявлений Любви, то насилие является проявлением воли Господа…

– Ерунда какая то! Насилие, убийство…

– Вот! – торжествующе воскликнул ангел. – Я же предупреждал, что здесь действует особая логика. Логика, абсолютно свободная от примитивных, плоских стереотипов, которыми напрочь забито земное твоё сознание. И если бы не благородное и смелое твоё желание избавиться от лгавшего тебе разума – я бы и не пытался изменить хоть что-то в тебе. Я бы с чистой совестью оставил тебя подыхать в очередном тупике твоего лабиринта. Но я спас тебя. И ты сейчас живешь. А в лабиринте догнивает сдохший твой разум! И я уверен – ты способен меня понять! Я уверен!

И, прекратив прыжки свои, он нагнулся и протянул мне руку.

– Восстань, смертный! Давай одеваться, ехать пора. Я тебе по дороге доскажу…

Небо тяжелело и опускалось всё ниже и ниже.

Вслед за светом, уходящим на запад, с востока подходила тьма. И на захваченной её части неба одна за другой загорались белые звёзды.

Свет луны, сначала бледный, слабый, почти незаметный, фокусируясь, становился всё ярче, резче, пронзительней. Отфильтрованный ночною тьмой, он был чист. Стерилен. Мёртв.

Печальное время поздних сумерек. Исход дня, который для меня оказался слишком долгим. Мне до сих пор кажется, что я его так и не пережил.

Мы брели по узкой, едва протоптанной тропинке.

На полпути к машине, когда мы поднялись уже до самого верха полого откоса, что шёл от реки к краю возвышавшегося сплошною чёрной стеной леса, вновь со спутником моим (и в который раз уже за то короткое время, что я его знал) стало твориться что-то странное.

Он (как и ранее днём) стал трястись, взмахивать руками и нараспев бормотать свои заклинания.

Честно говоря, я к тому времени порядком уже устал от всех этих выкрутасов, изрядно продрог и от дневного купания и от лежания на не слишком тёплом песке, да и случившиеся днём события совершенно меня вымотали. И оттого нисколько не насторожился и совершенно не обратил внимания на то обстоятельство, что подобное же поведение этого существа (не человека же, конечно, нет), назвавшегося ангелом, предшествовало его нападению на проститутку.

Любой здравомыслящий человек на моём месте (о, где оно, обывательское это здравомыслие!) несомненно пришёл бы к выводу, что имеет он дело с психопатом, чьи приступы агрессии неизменно предваряются подобным поведением, за которым следует…

Портфель. Он взял его на реку. Он нёс его с собой.

Нет, мне было наплевать. Я не испытывал страха. Я просто шёл, едва передвигая ноги от усталости. Подъём наконец то закончился, идти стало легче. Мне хотелось добраться до машины, забраться в кожаное, тёплое её нутро, калачиком свернуться на заднем сиденье (ведь он наверняка будет за рулём, так что заднее сиденье непременно достанется мне) и спать, спать…

Я чувствовал, что засну мгновенно. Просто отрублюсь. И если этот гость из иного мира вздумает порезать меня на кусочки – ему даже не придётся давать мне наркоз, гипнотизировать меня или надевать мне чёрные очки. Я истеку кровью прежде, чем смогу очнуться и понять, что со мной происходит.

Он ангел. Точно, ангел…

В конце концов, почему бы ему и не быть ангелом? Ангелом Света?

Да, он убийца. Да, он творит насилие.

Но разве ангелы не убивают? Они – слуги Господа, но не Господь ли убил всех первенцев в земле Египетской? Не Он ли утопил в пучине морской войско фараона (то есть отцов тех самых первенцев)? Не Он ли погрузил землю в пучину потопа? Не он ли уничтожил Содом и Гоморру (а все ли уж там были педики…)?

Да разве не Его промыслом ежедневно гибнут на земле миллионы живых существ, наделённых разумом и чувствами, и миллионы претерпевают муки?

Да, я считаю и животных. Ведь и они способны чувствовать приближение смерти. И уж в плане морали их невинность – вне сомнений.

Он – судья, выносящий миллионы смертных приговоров вдень, на вечность вперёд рассмотревший все наши дела.

Он – добр? Добро – доброе?

А может ли вообще Добро быть добрым?

Есть ли вообще способ отличить Бога от убийцы? А убийцу отличить от Бога?

А этот… У него сверхъестественные способности. Он читает мысли. Он убивает. У него хорошая машина. Он оторвал себе хуй.

Все признаки ангела. Он ангел! Ангел!

Пиздоблядская мудоёбина! Разъябайский пиздохуй! Пидорасина разпиздоёбская!

Спать. Глаза уже слипались.

– Ею-э – э! Ле – е – е! – басом тянул ангел, тыкая пальцем в луну, что висела почти над самыми нашими головами. – Луна низко, её понюхать можно.

И шумно втянул ноздрями воздух.

– Чем луна пахнет?

– Не знаю, – честно ответил я. – Луной, наверно…

– Земляника должна пахнуть земляникой, – наставительным тоном сказал ангел. – Ромашки пахнут ромашками, табак – табаком, свежий хлеб – свежим хлебом.

– Вот и я говорю… – пытался я вставить фразу ему в тон.

Но он прервал меня, закричав:

– А луна должна пахнуть говном!!

– Это почему это? – искренне удивился я.

– Так Богом заведено, – пояснил ангел. – То мудрость Божия! И не мне это менять! И, тем более, не тебе!

– Да я и не собираюсь, – примирительным тоном ответил я (побаиваясь, что из-за очередного ангельского приступа ночевать придётся в лесу, на холодной земле и в обществе двух-трёх сотен комаров).

Мне хотелось только, чтобы он поскорее добрался до машины и открыл её. А там пусть бы прыгал и вопил хоть до рассвета… Мне Божью мудрость всё равно не понять. Нечем.

– А сегодня она говном не пахнет! – заявил ангел.

– Ну, наверное… Сломалось что-нибудь, – сказал я, уже не зная, как же заставить его продолжить путь и отвлечь от фекально-астрономических наблюдений. – Небесная механика… Всякое бывает… Пойдём что-ли, а то от холода и мой инвентарь испортится…

– Сломалось? Что там могло сломаться?! – возопил ангел пуще прежнего.

– Исправить надо! И немедленно!

Я уже не знал, чего ещё ожидать от взбесившегося в очередной раз ангела (странно, даже в этот момент я не подумал о его портфеле), оттого просто промолчал, пожелав лишь втайне (и самым тихим шёпотом), чтобы этот припадок окончился как можно быстрее.

Ангел же, бросив на землю портфель и на ходу снимая ботинки и носки, побежал к высокой сосне, что стояла метрах в десяти от нас. Выросла она на открытом, солнечном месте, на поляне, вдали от остальных деревьев. Оттого ветви её, широкие крепкие, росли почти от самого низа, раскинувшись пологом над землёй. Не знаю, давно ли он приметил эту сосну, но из всех деревьев, что росли вокруг, именно она была самой подходящей для задуманного ангелом ремонта луны.

Подбежав к сосне, ангелом подпрыгнул, схватился за нижнюю ветку, подтянулся, и ловко начал карабкаться вверх, быстро и цепко хватаясь за ветки. Скоро он скрылся из виду и только по толчкам, встряскам и раскачиванию верхушки сосны я мог догадаться, что сын небес карабкается всё выше и выше, и, пожалуй, добрался уже почти до самого верха.

– А взлететь нельзя было? – крикнул я ангелу.

Я не ожидал, что он мне хоть что-то ответит. Просто небесные его повадки стали мне казаться откровенно смешными и нелепыми (хоть и знал я уже, что он может не только потешать нелепостью своих манер, но и творить кое-что иное). Я уже готов был развернуться и отправиться к машине один (в конце концов, часа два можно поспать и на капоте, а к тому времени и водитель придёт в себя).

Но ангел ответил мне.

– Ангелы не творят чудес! Чудо – это нарушение правил игры!

Верхушка сосны дёрнулась – и замерла. На крайней ветке (уже совсем тонкой и оттого прогнувшейся под тяжестью тела), увидел я ангельский силуэт. Ангел сидел почему то на корточках, одной рукой балансируя, а другой держась за ствол.

– Мы создаём правила игры… Твою мать! Но мы их не нарушаем! Конструкция человеческого тела встроенных летательных приспособлений не предусматривает!

– А столбы эти дёргающиеся – не чудо?! – крикнул я ему в ответ. – А мысли читать – не чудо? А хуй отрывать – не чудо? А труп жечь так, что и пепла не остаётся – не чудо?!

– Не чудо, – ответил ангел. – Это работа. И ты – мой напарник.

– Сообщник, – ответил я. – Безмозглый подручный!

– Ты же мне веришь! – сказал ангел. – Веришь, что я ангел! Посланник Божий! И потому ты со мной! Ведь никто не держит тебя! Иди! Убирайся! Что стоишь? Чего ты ждёшь?

– И куда я пойду, интересно? – спросил я ангела. – К прокурору с повинной? Или, может, сразу мне верёвку одолжишь? Или к столбам своим потащишь? Ты знаешь прекрасно, что некуда мне идти! После того…

– Что? – переспросил ангел (и тон его стал торжествующим). – После того, что ты сделал? Так ты же со мной, Серёга! Со мной! С ангелом! Значит, Господь любит тебя! Ты заслужишь прощение, Серёга! Ты уже прощён! Сволочь ты святая!

– А, может, ты чёрт? – произнёс я шёпотом. – А я умер… И уже в аду… Дня три, как в аду…

– В преисподней нет любви! – закричал ангел.

Он, гад, и на расстоянии мысли читал! Или имел феноменальный слух.

– А здесь есть! Это мой мир! Я его создал! Я – любимец Господа!

Я услышал звук расстёгиваемой «молнии». Ангел спустил брюки и трусы, и замер на ветке, словно диковинная птица, слетевшая откуда-то со звёздного ночного неба.

– Ты чего там? – спросил я его, удивлённый тем, что речь ангела так внезапно оборвалась.

– Луну ремонтирую, – пробурчал ангел и громко закряхтел.

Тёмная масса сорвалась вниз, с сочным шлепком хлопнулась на землю. И сразу же запах сосны и влажных трав смешался с отвратительным, тошнотворным зловонием, расходящимся в стороны густыми, тяжёлыми волнами.

– Перестань! – я зажал нос и инстинктивно отскочил в сторону (шок мой был настолько силён, что мне даже почудилось, будто брызги этой фекальной массы долетели до моих ног, но, по счастью, расстояние до дерева было всё таки достаточно большое). – Меня стошнит сейчас!

– А кто сказал, что исправлять ошибки и поломки в механизме Вселенной – это лёгкое занятие? – воскликнул ангел, пустив вниз длинную струю мочи. – А если бы ты при сотворении Вселенной присутствовал? Да тебя бы всего наизнанку вывернуло! Ты и представить себе не можешь, из какого дерьма Вселенная сделана!

– Не хочу представлять! – закричал я, впадая в истерику. – Ничего не хочу! Спать хочу! Повеситься хочу! Надоело! Не могу больше!

– Так ты спать хочешь или повеситься? – уточнил ангел, вновь начиная тужиться. – Попрошу конкретизировать.

Я махнул рукой и сел на землю. Земля хлюпнула под моей задницей и противная холодная влага (не то роса, не то вода из лужи) мгновенно пропитала мои брюки.

– Да разъябись ты со своей луной! – заявил я. – Я прямо тут спать лягу… А ты давай… ремонтируй… Ремонтник хуев…

Но будь моя усталость куда более сильной и даже будь я в состоянии полного изнеможения – и тогда бы ангел не дал мне уснуть.

Ремонт луны сопровождался не только отвратительными запахами, но и громкими звуками.

Ангел, тщательно вытерев задницу носовым платком (и царственным движением сбросив его вниз, словно некий дар небес), застегнул брюки и стал раскачиваться на дереве, громко выкрикивая очередные свои безумные фразы.