Текст книги "Ужин в раю"

Автор книги: Александр Уваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Два входа в благословенную страну. Один, широкий, для простых смертных. Другой (и врата его узки) для праведников. Святость входит узкими вратами.

Твои глаза закрыты. Это тени? Тени плывут по твоему лицу?

Но нет! Я вижу – твои ресницы подрагивают… Это непорядок! Так не должно быть! У мёртвых ресницы неподвижны.

Я не могу! Я не могу продолжать.

«Прекрати! Это нечестно!»

«Что нечестно?»

«Ты моргаешь! Я вижу, что ты моргаешь! Это нечестно. Мы же договорились. Абсолютная, полная неподвижность. Ты же мертва!»

«Серёжа, я жива! Что ты говоришь? Это же игра!»

«Игра? Игра, между прочим, тоже требует серьёзности. Это невозможно, я не могу так! Чёрт, ты всё испортила! Всё!»

– Сергей, я не хотела вам говорить… Вернее, Лена просила вам ничего не говорить… пока ничего…

Всё испортила. Всё.

– В общем… У неё есть другой… другой мужчина. И это всё достаточно серьёзно. Очень серьёзно. Она действительно очень, очень устала от вас. И прошу вас, не надо продолжать! Не надо этих оскорблений… Поверьте, я и сама устала от наших скандалов. А уж как устала она! Она просила поговорить с вами. Самой ей трудно… Трудно решиться на это. Я прошу вас, оставьте нас. Оставьте! И её, и меня. Дайте нам отдохнуть от вас. От всей этой вашей черноты, этой вашей…

– Другой? Добилась?! Добилась, сука?!

Она перехватила мой взгляд – и отшатнулась резко, ударившись о край стола.

Ты привыкла, что я всегда иду у тебя на поводу? Думала, что окончательно растоптала меня? Втоптала в грязь? Думала, что от меня не осталось уже ничего, кроме тупых, бессмысленный, умоляющих глаз и жалкого лепета?

Простите… извините… вы правы… да, надо взяться за ум… я постараюсь… непременно… спасибо за совет… ах, мне пора!

Пора!

Ведь это ты постаралась! Все эти годы старалась! Ведь это ты настраивала Лену против меня! Ты специально, преднамеренно унижала меня перед ней! Это ты внушила, вдолбила ей мысль о том, что я ненормален, что я опасен, что голова моя набита не мозгами, а самым отборным, самым зловонным, самым мерзким говном, какое только может вместиться под крышку черепа… О да, мой добрый медик, ты использовала другие слова! Но смысл их был именно таков!

Ну что ж, ты добилась… А если ты права? Ты подумала об этом? Если ты права и я действительно ненормален? И действительно опасен?

При такой жизни и впрямь можно сойти с ума. И тогда…

– Лжёшь!

– Сергей, прекратите «тыкать». При всей вашей испорченности и моём долготерпении я всё таки не могу быть настолько снисходительной…

– Лжёшь! Это всё враньё! Ты просто хочешь поссорить нас! Это всё выдумка, очередная гнусная выдумка. Психолог хренов!

– Сергей, что вы себе позволяете! Я говорю вам правду. И злитесь вы именно потому, что чувствуете правоту моих слов. В конце концов, Лена и сама скажет вам…

– Ложь!

– Сергей, прекратите! Вы не имеете…

– Имею! Имею я тебя, мразь! И в рот и в жопу имею! Ты…

– Вон.

Она произнесла это слово медленно и спокойно. По буквам.

Даже не пощёчина – лёгкий шлепок по щеке. Брезгливо, отстранённо, словно боясь испачкаться.

И торжествующе.

Она успокоилась. Она смотрела на меня свысока. Она праздновала победу.

Я сорвался. Я окончательно пал в её глазах. И стал тем, кем она всегда хотела меня видеть – сломленным, слабым, бессильным, покинутым, брошенным, и проклинающим… Проклинающим её! Её, победительницу!

Слабым? Бессильным?

А не поторопилась ли ты, мама? Добрая мама моей супруги…

Не рано ли торжествуешь?

О, я знаю тебя. Я хорошо тебя знаю. Ты наверняка подготовилась к этому разговору. Если бы ты лгала! Если бы я сомневался, хоть немного сомневался в правдивости твоих слов!

Но я то знаю, что ты никогда не начала бы этот разговор и ничем бы не выдала себя и свои планы, если бы не была совершенно, абсолютно уверена в своей победе. А что дало тебе такую уверенность?

Кто обеспечил тебе эту уверенность?

Ты позаботилась. Ты всё подготовила. Ты обеспечила себе победу.

Сколько времени у тебя ушло на это? Месяц? Полгода? Год? Или… С самого дня свадьбы? Или даже с того дня, когда Лена впервые привела меня в этот дом и представила как своего жениха?

Но ты поторопилась. Ты всё-таки поспешила. Ты недооценила меня. Недооценила качество дерьма у меня в голове.

– Ладно… Ладно, сука…

Убить тебя? Броситься на тебя с кулаками? Разбить пару ваз?

Да, пожалуй, ты и ждёшь чего-то подобного. С каким удовольствием наберёшь ты тогда короткий номер. Номер милиции.

С каким наслаждением ты будешь смотреть на меня, сидящего на скамье подсудимых. Ты уж позаботишься, чтобы дело не ограничилось пятнадцатью сутками.

Нет. Я придумал кое-что другое. Ты уверена в моей слабости. И ты внушила это своей дочери. Ошибка, мама. Ошибка…

– Вон. Немедленно. Сию же минуту! И если я услышу… хоть ещё раз! Вас… тебя поставят на место! Уж я позабочусь!

Я беру стакан. Поднимаю его. Смотрю на свет.

Здесь воды ещё на один глоток.

Допиваю. Ставлю стакан на стол.

Поворачиваюсь. Иду к двери.

Коридор качается. Из стороны в сторону.

Я иду медленно и осторожно. Короткими шагами. Плотно прижимая ступни к полу. Я хватаюсь за дверной косяк, чтобы не упасть.

Я еду? Я всё-таки дождался трамвая?

Как же так? Здесь нет рельс. Они же оборвались…

– Эй, молодой человек! Вы к кому?

– К себе.

В холле темно. Лампы выключены, светит только одна – настольная. На столе у администратора.

Полная, темноволосая женщина лет сорока. Волосы взлохмачены, лицо распухло от сна, глаза спрятались в тонких щёлках век. Проводит пальцами по бровям. Смотрит на меня исподлобья, привычно-враждебным взглядом. И днём бы она не слишком меня жаловала, а тут ещё и ночью… Голос хриплый и недовольный.

Я разбудил её. Слишком громко хлопнул дверью. Дверь тяжёлая, словно не сколочена из разных отрезков дерева, а вытесана из одной, сплошной, толстой дубовой доски. И прочное стекло почти во всю высоту. Дверь бьёт о косяк важно и неспешно. С осознанием своей силы и важности. Но удар всегда получается громкий и резкий. Стоит отпустить пальцы – и движение её к этому гулкому финальному удару остановить уже невозможно. Вся мощь инерции многократно усиливается упругой стальной пружиной, закреплённой между дверью и верхней частью дверного проёма.

Возможна, женщина даже вздрогнула от неожиданного этого удара. Или она привыкла уже к подобным звукам?

Впрочем, в любом случае я бы разбудил её.

Мне нужен ключ.

– Куда это «к себе»? Вы у нас что ли остановились?

– У вас.

– Не помню что-то…

Она поёжилась от ночного холода. От двери тянуло сквозняком.

– Ой, мужчина! Где это вы обделались то так?

– В лужу упал… Скользко было.

Не спеша, словно нехотя потянулась она за ключом. Моя грязная, в чёрно серых пятнах рубашка явно привлекла её внимание. Щёлки глаз стали стремительно расширяться и взгляд её, дотоле мутный и рассеянный, прояснился, стал резким и ясным, и недвижно сфокусировался на мне, где-то на уровне третьей пуговицы от ворота (возможно потому, что первые две были расстёгнуты).

– В лужу?

Голос её зазвучал подозрительно и недоверчиво.

– Где тут лужи то? Сухо, вроде, у нас…

Какое ей дело? Что на лезет?! Отдала бы ключ и досматривала глупые свои, однообразные гостиничные сны.

… А, кстати, что снится гостиничным администраторам во время дежурства? Выдача белья? Смена простыней? Ребёнок, что остался на попечении растяпы-мужа? Холодец, что оставлен вариться с вечера на маленьком огне, дабы дозреть как раз к утру («ты смотри, помешивай… да газ чтоб не погас!..»)?

– Что, во всём городе сухо? Да у вас тут грязи по колено!

Да, самое время немного разозлиться. Надо было больше пить. Если бы от меня несло перегаром, вопросов бы никаких не было. А трезвый, грязный, да ещё и ночью… Не дело, совсем не дело.

Рука её зависла над стойкой. Она готова была убрать её – и сколько бы тогда пришлось ещё потратить времени на уговоры, заверения, клятвы.

Но не на стуле же у стойки мне ночевать!

– Где по колено? Если только в парке где…

Чёрт, нашла, о чём подумать! Ну да, она же знает, что самая глухая часть парка примыкает к гостинице. С другой стороны, я мог просто… Да залезть в этот проклятый парк и напиться там. По нашему, по отечественному, на скамейке, разложив газетку. Да, я залёз в эту чёртову глушь, в гости к провинциальным вашим нимфам, дриадам и сатирам. Сидел на скамейке под старым, раскидистым клёном, пил и горланил матерные частушки. А старик Пан, повиснув на ветке, тянул морщинистые, узловатые пальцы к стакану. И толстое брюхо его колыхалось у меня над головой…

Ненавижу! Меня тошнит от запаха деревьев! Меня тошнит от запаха земли!

– Ну поскользнулся же!..

И я весьма натурально качнулся, надавив грудью на ограждение стойки. От толчка лампа на столе качнулась мне в такт и кивнула плафоном, словно подтверждая мою правоту.

– Фамилия ваша как? Регистрировались у нас?

Интересно, а под какой фамилией зарегистрировался Ангел?

Гавриил Армагеддоныч? Едва ли… Да и под моей вряд ли – тут паспорт нужен, а паспорта и у меня на руках нет.

Ладно, будь что будет!

– Кашин, Виталий Петрович. Номер триста сорок. Да вы же помните…

– Ничего не помню, я с девяти на дежурство заступила… Кашин? А, да! Есть такой. Ну так сразу бы фамилию и сказали! Ходят тут среди ночи, будят… Берите ключ. Да, я на завтрак будить не буду! Меня с утра не будет. Так что сами вставайте.

– Завтрак?

– Тридцать рублей в кассу заплатите. Каша, молоко, яичница… кафе у нас, на первом этаже.

– Спасибо… Кафе… проснусь, наверное…

Я прошёл по коридору, миновал лестницу (странно, бдительная эта женщина не обратила на то, что я не стал сразу подниматься на третий этаж… впрочем, я мог бы сказать, что мочевой пузырь у меня переполнен, а туалет в номере работает отвратительно… правдиво, туалет там грязный и насквозь проржавевший, он наверняка не в порядке…»).

Третьей окно слева – это где-то здесь. Эта дверь или соседняя? Ни табличек, ни номеров, ни даже бумажек на кнопках. Ничего. Только облупившаяся краска.

Эта дверь закрыта. Эта тоже.

А если администратор смотрит мне вслед? Коридор тёмный, но всё равно, просматривается насквозь, до самой стены. И движения мои даже в этой темноте вполне различимы. Действительно, почему я не иду к себе? Чего я тут брожу? Что я тут тыкаюсь во все двери?

Стоп! Шум… Шум воды.

Поток, вечный ток струй в унитазе. Это здесь! Невозможно ошибиться, невозможно ни с чем спутать этот такой родной, такой знакомый звук. Звук неисправных унитазов, столь часто встречающихся на просторах земли, где суждено мне было родиться и вырасти. Звук, который я услышал и узнал бы в любой какофонии, в любом сплетении иных звуков. Звук, под который я засыпал ещё в детстве, в детском саду, во время тихого часа… И он баюкал меня.

Да, эта дверь открыта. Это здесь.

Ну здравствуй, сраная моя родина!

Великая страна гордо взметнувшихся вверх бачков, свисающих с них перекрученных бечёвок и длинных труб, по которым низвергаются вниз ледяные потоки хрустальных твоих вод. Ты рождаешь героев и поэтов, полководцев и царей, законодателей и реформаторов. И в каждого из них, в каждого, рождённого тобой, ты вкладываешь частичку самой себя. И дети твои возвращаются к тебе вновь и вновь – и многократно возвращают тебе данное тобой, исполняя священный долг свой. Душа твоя широка и преисполнена любовью ко всему сущему. Ты готова наполнить собой весь мир и каждого одарить благодатью своей. О, недаром, недаром называют тебя святой! И, расправив широкие крылья, орёл летит над тобой…

– О, сразу видно восторженную, поэтическую натуру! Декламировать в таком месте, да ещё и в такое время!

А это ещё кто такой?

Сухонький, седобородый старичок в драной чёрной телогрейке, из-под которой виднелась тельняшка (такая старая, грязная и мятая, что чёрные и белые полосы слились на ней в сплошные серые разводы), сидел на корточках у унитаза и черпал оттуда ложкой воду. Рассматривал её внимательно, поднося едва ли не к самым глазам, подслеповато щурясь при этом, и выплёскивал потом прямо на пол. И зачёрпывал снова.

На меня он смотрел искоса, но с явным любопытством, не прерывая, впрочем, своего занятия.

– У вас всегда таких условиях просыпается дар красноречия?

– А вам то какое дело? – ответил я довольно грубо. – Вы то кто и что тут делаете?

Я ожидал, что старик замолкнет и не станет более вступать в разговор с подозрительным грубияном, ворвавшимся среди ночи в сортир, но старик явно не смутился и с готовностью продолжил разговор. Впрочем, можно ли вообще смутить хоть чем-нибудь человека, черпающего воду из унитаза?

– Августин я, Блаженный, – ответствовал старик. – Божью примудрость исчерпать пытаюсь, до самого дна. А она, вишь, зараза, течёт всё и течёт из бачка. Вот ведь незадача какая! С утра ведь сижу, а конца всё не видно. Бесконечна она, видно, мудрость то Божья.

– Да как сказать, – ответил я.

Мне, безмозглому, удивляться было не положено. Человек, обладающий разумом, непременно решил бы, что старик – местный сумасшедший, забравшийся в туалет через открытое окно. Или, может, алкоголик. Или даже наркоман.

И постарался бы убраться отсюда поживее.

Но меня ни слова старика, ни поведение его нисколько не смутили. В конце концов, почему бы и не Августин? Почему бы и не Блаженный?

Я подошёл к окну и увидел, к крайнему своему удивлению, что оно уже открыто. Отсвет тусклой сортирной лампочки на стекле метнулся в сторону и рама, едва я тронул её, легко скользнула на меня, чуть слышно скрипнув при этом.

– А он ушёл уже, ушёл, – пробормотал старик, словно отвечаю на вопрос мой (который, разумеется, я и не думал ему задавать).

– Кто?

– Да Ангел твой! – и старик отхлебнул воду из ложки, зажмурив глаза и причмокивая, словно смакуя этот глоток. – Ангел твой… Стукнул в окно, я и открыл ему. Он и пролетел, трепеща крылышками… А чего ему тут сидеть? Тут я сижу…

Откуда это старик узнал? Ангел… Знает, что перепачканный кровью человек, влезающий среди ночи в сортир через открытое окно – Ангел?

И ничуть этому не удивляется.

Или и этот тоже оттуда?.. Сверху?..

Но тот, непорочный сын небес, так подло подставил меня?

Ведь подставил же! Подставил!

– Ушёл? Как же это? Почему меня не подождал?! – я стукнул кулаком по подоконнику.

Сволочь! Неужели специально подставил, заставил общаться с этой дурой за стойкой? Может, заранее знал, что этот ненормальный в туалете по ночам сидит?

– Как же он прошёл? Я же всё это время на первом этаже был! Я его не мог не заметить!

– А вот, видно, и не заметил. Отвлёк тебя кто… или сам отвлёкся. Ангелы, они же шустрые. Фр-р-р! И мимо пролетели!

Сообщник он, что ли? Или, может, тоже райское создание?

А что, если спросить его?..

– Слышь, Блаженный, а ты в раю был? Тебе кишки там не вырезали случайно?

– А то как же! – ничуть не удивясь, ответил старик. – Да ещё и на наркозе сэкономили, суки! Да вон, сам смотри.

Он встал, распахнул телогрейку и, задрав вверх тельняшку, с гордостью показал живот. Вернее то, что от него осталось.

От самого пояса и до груди вся кожа была полностью содрана и на том месте, где должен был быть живот – видно было лишь какое-то буро-зелёное, трясущееся, дёргающееся месиво, словно внутренности старика вытащили наружу, провернули хорошенько через мясорубку, подержали денька два на тёплом солнышке и, дождавшись, когда фарш изрядно протухнет, засунули обратно в полость живота.

На мгновение мне показалось даже, что гнойно-кровавая каша эта, переплетение скрученных обрывков кишок и мелко порубленных мышц, взбулькивает, чавкает и хлюпает утробно, словно зловонная топь на подыхающем от времени болоте.

И острый, приторно-сладкий, тошнотворный запах гниющей плоти ударил мне в нос, перебив все запахи гостиничного сортира.

– Дед, – прошептал я, одной рукой зажимая нос, а второй хватаясь за горло, – с меня на сегодня хватит… Насмотрелся я уже сегодня на прелести райские… Христом-Богом тебя прошу, прекрати, опусти тельник то твой. Без тебя блевать тянет!

– Ну это ты напрасно, – обиделся старичок (тельняшку свою при этом всё-таки опустив и запахнув телогрейку). – Много ты в красоте понимаешь и гармонии. Меня, между прочим, сам Верховный Архангел оперировал. У них как раз сабайтунчик какой-то намечался. А тут и я прямиком с Земли то прибыл. Вот они и давай кричать: «Эй, праведник, вали к нам! К столу давай, тебя то нам и не хватает!» Эх, если бы я знал, что это такое: «к столу»… Если б знать…

– А мне говорили, – заметил я, немного придя в себя, – что в раю задохнёшься непременно. Воздух там для людей опасный.

– Опасный, – согласился старик. – Так ведь нам, праведникам, кислородом дают подышать. Это чтобы мы не померли раньше времени. До операции, то есть. А как со всеми прочими поступают – того я и сам толком не ведаю. Может, и им кислород дают. А, может, прямо из мертвецов кишки вырезают… Чего не знаю – того не знаю. Любовь вообще штука сложная, непостижимая…

И, вновь присев к унитазу, он запустил туда ложку.

– Прощай, – сказал я и пошёл к выходу.

– Да, хотелось бы… – пробормотал старик, помешивая ложкой в сортирном своём Граале. – Хотелось бы…

Хотелось бы?

Что именно? Ему хотелось бы никогда со мной больше не встречаться? Ибо следующая встреча могла бы быть уже… в раю? И произойти при обстоятельствах, куда более печальных, чем эта наша встреча? Не знаю. И кто их вообще, праведников этих, знает, что там они хотят сказать…

И всё-таки мне было совершенно неясно, почему Ангел не подождал меня. Какой смысл идти в номер, не имея ключа от него? Разве только для того, чтобы слоняться по коридору, по уши в крови, на глазах у гостиничных полуночников, которые (просто по закону подлости или элементарной статистики) непременно встретятся в коридоре, стоит лишь постоять там минут десять?

Впрочем, недоумение моё совершенно рассеялось, едва я приблизился к номеру. Ангела в коридоре не было, зато из-за неплотно прикрытой двери ясно доносился шум воды, всплески и фырканье.

Он был внутри. И, похоже, залез таки под душ, прямиком в ржавую эту ванну.

Неужели ему действительно не противно мыться в этой доисторической лохани? Или, может, он изрядно утомлён красотами рая и убогость земного быта – лишь краткий отдых для него, помогающий ему отвлечься ненадолго от пребывания в роскошно декорированной, но слишком однообразной вечности?

Ох, непонятно мне всё это, непонятно… Всё непонятно, всё…

Разум мой, разум, убогий мой обманщик! Нет, нисколько мне не жаль тебя – лжив ты был, слаб и лицемерен. Но при всех недостатках своих имел ты одно, но очень важное достоинство. Умел ты всё-таки находить для любой, даже самой необычной ситуации простые, доступные, логичные объяснения.

И что за беда, коль были при том ещё и ложны. Но не было хоть растерянности такой и опустошённости, когда пытаешься ситуацию осмыслить, то есть привести к какому-то стандарту, описанному в карточке, наугад извлечённой из великой картотеки «ТИПОВЫХ-ОБЪЯСНЕНИЙ-НА-ВСЕ-СЛУЧАИ-ЖИЗНИ» (карточка не подходит – берите следующую… закончив перебор карточек, начинайте их компоновку в произвольном порядке…), и обнаруживаешь при том, что в карточках этих оказалась вдруг пропечатана полная чушь… да и картотеку как будто подменили… да и нет её вовсе, картотеки то этой… И вот, в отсутствии тебя, перебираю я куски картона с напечатанным на нём бессмысленным набором букв, а внутри – только шум в голове и чувство; мерзкое, противное, отвратительное чувство, что этот то бессмысленный набор и есть подлинное, истинное и наиболее полное объяснение всем явлениям окружающей меня Вселенной.

Альфа и Омега. Начало и конец.

Душа мира блеет и пускает слюну. Розовый младенец на золотом блюде.

Как же хочется спать!

Я вошёл в номер. Закрыл дверь. Повернул тугую ручку замка, надавив на него при этом, чтобы щеколда плотно, до конца вошла в неровно выдолбленный паз.

Дошёл до кровати и рухнул на неё, почти сразу провалившись в туманную, тяжёлую, плывущую дремоту, при которой сон стоит ещё где-то в стороне (хотя и рядом), а предметы вокруг становятся призрачными и прозрачными, словно растворяющимися в чайно-жёлтом, загустевшем воздухе.

Спать…

– А, вот и безмозглый мой помощник пожаловал!

Ангел, голый, мокрый, распаренный, со всклокоченными, дыбом стоящими волосами стоял посреди комнаты и отчаянно растирал спину куцым вафельным полотенцем.

– Ты где был? – спросил я едва слышно.

К тому времени я уже с трудом продирался сквозь стремительно густеющий сон и вовсе не собирался поддерживать разговор. Мне хотелось лишь в очередной раз позлить или хотя бы вывести из себя этого помощника Господа, который предпочёл проскользнуть мимо администратора где-то за моей спиной, фактически подставив меня под все возможные подозрения в случае, если убийство или хотя бы исчезновение собутыльника нашего будет вскорости обнаружено, поступив так подло, мелко и пошло, как мелкий уголовник, а не преисполненный неземной силы и благодати сын небес.

Хоть и начинался уже третий день знакомства моего с Ангелом (и знакомства при том весьма близкого, бурного и непрерывного), но манеры его, сочетающие величественность поступков божественного палача, кровавое шутовство безумного садиста и низость самого низкопробного мошенника, всё ещё были мне непривычны и оттого крайне раздражали.

– А я вот… бабу ту у стойки уговаривал… ключ отдать. Потом в туалете… окно открыто… старик там какой-то странный. Псих всё-таки, должно быть…

– Псих?! – переспросил меня Ангел и расхохотался (так благодушно и беззаботно, словно беззаботный плейбой, жуир и весельчак после удачно проведённой вечеринки… он как будто и впрямь был бесконечно доволен собой и делами своими). – Псих?! Э, друг мой земной, да ты как будто с разумом не расстался! Всё закрыт для откровений да видений! Это Августин-то псих?! Ха! Да он нормальней тебя в сотню раз! Ты живот его видел? А спину? А…

– Что со спиной то его сделали? – спросил я с некоторым уже интересом.

– Да, ерунда…. Мелочи… Кожу полосками срезали да в позвоночник пару гвоздей вбили. Так и ходит теперь.

– Гвозди вбили? Зачем?

– Да, так… По пьяни дело было… Совершенного человека хотели создать да перепутали там чего-то… Хвост, что ли, прибивать начали или гребень там какой… Я уж и не помню точно… А живот, похоже, он тебе успел показать. Ну, как оно?

– Оно – говно. Полное… Вы там больные, все больные… Знали бы люди, кому они молятся…

– Молятся, между прочим, тому, кому надо, – слегка обидевшись, возразил Ангел. – Мы добры и восприимчивы к просьбам. Очень любим детей, голубей и лиц, страдающих кретинизмом и маразмом в особо тяжёлой форме. Помогаем при родах, запорах и ожирении. И ещё…

– Ты чего не подождал меня? – прервал я самодовольный монолог Ангела. – И как в номер попал? Ключ то…

– В окошко впорхнул, – ответил Ангел. – А если честно – поддел ножичком язычок замка и вошёл…

– Ты и нож с собой таскаешь?

– А как же! Мне без ножа – никак. Тоже ведь реквизит, между прочим.

– А чего не подождал? Специально меня в гостинице засветил?

– А чего тебе бояться? – искренне удивился Ангел. – У тебя и так срок, и немалый. Тебе после всего того, что с тобой случилось, вообще должно быть трижды наплевать на то, что там о тебе подумают в каком-то засраном провинциальном городишке.

– Сволочь ты, – резюмировал я. – Наверно, нужен я тебе, чтобы ты всю свою грязь на меня переваливал?

– Ну, скажем… И не только, – сознался Ангел. – Кстати, по поводу грязи… Сходи-ка, помойся лучше перед сном. Пока вода горячая есть. И одёжку свою на пол скинь. Завтра переоденемся. А прах этот…

– Отряхнём, – продолжил я за него. – С ног. Как Христос завещал.

– Именно, – закончил Ангел. – Так что ступай-ка… В Иордан…

Через полтора часа я, чисто (насколь это было возможно) вымытый и умиротворённый (душ всегда оказывал на меня подобное успокоительное воздействие), лежал в постели и слушал сопение Ангела, успевшего к тому времени задремать.

В комнате была сплошная, непроглядная темнота. Дверь в ванную комнату я оставил открытой и струйка воды, стекавшая из крана (перекрыть который до конца я так и не смог из-за совершенно расшатанного вентиля, буквально ходуном ходившего при каждом повороте), журчала чуть слышно, ровным звуком своим умиротворяя измученную неземными откровениями мою душу.

Я готов был уже уснуть. Я вполне уже успокоился. Блаженное чувство отстранённости, полной своей изолированности от всех дел нелепого этого мира и всех моих дел в нелепом этом мире охватило меня и только смутный страх перед очередным погружением в абсолютную тьму моего безмозглого сна удерживал меня на зыбкой границе яви.

Мне хотелось напутствия. Дружеского напутствия перед погружением в сон.

– Ангел, – шёпотом позвал я. – Ты спишь? Странно… Неужели Ангелы спят?

– Да никогда! – тут же отозвался в момент проснувшийся Ангел. – Ангел эти… сны золотые навевают… Для хороших мальчиков и девочек… А ты чего не спишь? Привидений боишься? Думаешь, она вернётся за тобой?

– Прекрати! – оборвал я его. – С тобой разговаривать невозможно… Невозможно!

Ангел молчал. Долго, минуть десять. Я уже подумал, что он снова заснул (как обычно, ничуть не смутившись ни болью моей, ни отчаянием), но он всё это время бодрствовал и, как видно, ждал пока я успокоюсь. Чтобы ударить меня ещё раз.

– Не бойся, – сказал он вдруг важно и торжественно.

После абсолютной тишины фраза эта прозвучала настолько неожиданно, что я вздрогнул.

– От нас не возвращаются. Привидений не существует… По крайней мере, в том смысле, который вы вкладываете в это слово…

– А в каком существуют? Если привидений нет, то что есть?

– Объедки…

– Что?!

– Объедки, – пояснил Ангел. – Те, кого мы не доели… Кости обгрызенные… А ты вот свою любовь доел. До последней крошки. Так что не бойся. Никто к тебе не придёт. Но от голода ты не умрёшь. Нет, не умрёшь. Ты мне нужен… для приготовления…

– Чего?

– Деликатесов… Боли… Я тебя приглашу. Обязательно приглашу… на ужин…

– Куда? На какой ещё ужин?

– Потом…

– Не спи, Ангел! Я спросить хочу…

– Знаю, знаю… О танином Петеньке, о внучках Ивана Семёныча и о всех остальных… родных и близких. Так ведь? Почему я вспомнил их? Кто они такие? И зачем вообще мне сдались несчастные эти существа? И не проще ли их оставить в покое… навсегда оставить…

– Ты мучаешь несчастных и беззащитных. Ты убиваешь слабых, доверчивых, бедных… Тех, кто поверил тебе. Тех, кто пошёл за тобой. В лес, в парк, в грязь, в глушь… в дерьмо. В то дерьмо, которое ты их заманил. Ты трус, Ангел. Жалкий трус и садист. Человек счастливый и преуспевающий, сильный и самоуверенный тебе не по зубам. Не по твоим кровожадным зубам. Ты находишь более лёгкие варианты. И почему я должен верить тебе? А, может, ты просто прикрываешь патологическую свою жестокость и мелочную, низменную, отвратительную страсть к унижениям беззащитных людей рассуждениями о какой-то мифической «особой миссии», которой, быть может, и в природе то не существует? Даже если ты и необычное существо (а, похоже, так оно и есть), то как мне поверить в то, что ты действительно Ангел? Может, уровень твой пониже будет? Может, ты просто… гном какой-нибудь? А?

– А тебе не всё равно? – спросил, в свою очередь, Ангел. – Кем бы я ни был… Ты жив, пока ты со мной. И я готов дать тебе вечную жизнь…

– Как Августину? – с иронией переспросил я. – Спасибо. Слишком много блаженства… Мне наплевать на вас. На всех вас. На вашу любовь. На ваши пиршества. На вечную жизнь. На Господа этого… Отпустите меня. Хочу закрыть глаза. Хочу умереть. А потом хоть на масле жарьте… с хрустящей корочкой… Только пошлите мне смерть. Если и впрямь меня любите.

– Но ведь если ты умрёшь, то не сможешь уже испытывать боль, – возразил Ангел. – Как мы сможем любить тебя? Сбежав таким образом от боли, ты отнимешь у Господа частичку Его силы, Его могущества. Ты просто обворуешь нас! ты украдёшь частичку рая, частицу нашей небесной обители. И унесёшь с собой в могилу. Разве это честно? Разве сможем мы полюбить тебя после этого?

– Ну так хоть порадуйтесь за меня, – предложил я. – Неужели нельзя по другому устроить мир? Попроще там… поспокойней… Давай, например, с меня начнём…

– Тебе не нравится то, что я создал? – судя по изменившемуся тону, Ангел заметно напрягся и, похоже, даже обиделся. – А мне нравится! Вполне! И Господь, представь себе, вполне доволен! И, поверь уж мне, сейчас Он доволен мною больше, чем когда бы то ни было! Так что… похоже, ты всё-таки будешь жить. Долго. Очень долго.

– Вечно?

– Посмотрим… Может быть, очень может быть… По крайней мере, тебе это точно покажется вечностью.

– Всё равно… Мне и на твои слова наплевать. Пусть жизнь, пусть вечная. Всё равно. Где твоё величие, Ангел? Где белоснежные крыла? Где меч пылающий? Где свиток со священными письменами? Или ты скажешь, что пришёл на Землю развлечься? А рабочий реквизит свой оставил в раю? Какой то ты…

– А ты на себя посмотри! – с каким-то озлоблением воскликнул Ангел. – Ты то сам кто? Себялюбец, психопат и убийца. Беглый преступник. Изгой. Ты не подумал о том, что тебе явился именно тот ангел, которого ты достоин? А ведь так бывает всегда! Ты никогда не получишь свыше ничего, что превосходило бы уровень твоего духовного развития. И, кто знает, если бы не грязь в твоей собственной душе, возможно, и ангел для тебя нашёлся бы иной… Пухлый малыш с розовой попкой, например. Кусок поросячьей радости с трепещущими крылышками. Чем плох?

– Другой… Или не явился бы вообще, – возразил я Ангелу. – Если бы не грязь в моей душе, если бы душа моя не была бы хорошенько вымочена в крови и не болела бы так сильно – то глаза мои были бы закрыты для рая. Стал бы я тогда смотреть на тебя, Ангел… И уж точно, не пошёл бы за тобой. Никогда.

– А, понял! – радостно воскликнул Ангел. – Начал, наконец, понимать, как десерты то готовить надо! А хочешь, я тебе ещё пару рецептов дам? Вот Петя, например… Как Таня с ним дозрела, как дозрела быстро!

И Ангел захихикал. Словно и впрямь готовился рассказать мне какую-то занимательную и очень весёлую историю.

Но я то знал уже, что весёлых историй у него нет.

– О, это была любовь! И какая любовь! Представь себе – девочка из маленького подмосковного городка. Правда, ближнее Подмосковье. Реутов. Бывал там?

– Нет. Я далеко от тех мест жил.

– Ну, потерял ты не слишком много. Хотя городок рядом, совсем рядом с Москвой. И вот девочка эта, конечно, совсем не наивная и в общем то в жизни кое-что повидавшая, но ребёнок ещё по сути то, ребёнок – знакомится на дискотеке с одним весьма симпатичным юношей по имени Пётр. Москвич, заметь. К тому же студент-первокурсник. Из вполне приличной, обеспеченной семьи. А девочка наша, заметь, учится в строительном техникуме. И прописка у неё… Ну, сам понимаешь. Тем не менее, встречались эти голубки довольно долго. Ну, долго по нынешним временам. Месяца четыре, если я не ошибаюсь. Для прежних то времён это, конечно, не срок, но теперь… Нет, можно вполне определённо сказать – это была любовь. Причём первую неделю – вполне платоническая. Ну а потом, разумеется, платоническая фаза перешла в плотскую. Но с её стороны… Видишь ли, он для неё оказался не просто ещё одним другом. Не героем мимолётного романа…