Текст книги "Наш десантный батальон."

Автор книги: Александр Тумаха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Дубин падал.

Он отчетливо видел, что асфальт приближается.

Медленно.

Очень медленно.

Мимо проплыла оторванная рука – свои были на месте – правая, онемевшая, все еще держала автомат. В тишине все казалось нереальным

– так можно подумать, если бы он мог думать. Но думал не он, точнее он, но будучи вовне: Вот падает мое тело. Рядом летят части чьего-то чужого. Это разорвало Матвеева. День солнечный. Абсолютная тишина и спокойствие. Асфальт приближается. Но все еще далеко. Потом ближе.

Ближе. Только асфальт и на нем тень. Тень растет. Тень на асфальте растет. Только тень и больше ничего…

Дмитрий:

_ЭТО УЖЕ НЕ СМЕРТЬ._

Удар об асфальт, и время, распрямилось, словно сжимаемая пружина. После долгого и плавного полета к земле все резко переменилось, как в кино, когда скорость пленки удваивают, утраивают… Вокруг – стрельба, вместе с возвратившейся реальностью, внезапно возникший страх, превратился в головокружительную панику и он нелепо, неуклюже, вдавив голову в плечи, покатился в придорожную канаву. Автомат, выпав из раненой руки, остался на дороге – через какое-то время, почувствовав относительную безопасность, лежа лицом вниз на дне укрытия, Дубин постепенно осознавал ситуацию. Из правого локтя капала темная венозная кровь. Лежавший рядом Иван Хмара, хохол из второго взвода, ожесточенно поливал из своего АКСа зеленку. Над головой встала

БМДшка, и стала палить из пушки. От каждого выстрела закладывало уши, все тело передергивало, но это привело его в чувство окончательно. Приподнявшись на левой руке, Дубин огляделся. Кругом шел бой. Разглядеть что-либо в стороне противника было невозможно – все скрывали деревья. Позади, на дороге, встали цепью БМД с двадцатиметровыми промежутками. Чье-то тело, оставшееся на асфальте среди кровавых Матвеевских останков кто-то, кажется Ивашко, оттаскивал на противоположную сторону. Его автомата уже не было на дороге. Иван, отстреляв заряженные магазины, стал набивать патронами пустой. У Дубина был полный нагрудник – четыре штуки, пулеметных.

Перевернувшись на спину, он позвал Ивана, и левой рукой побросал ему свой запас.

Вдоль цепи, мелкими перебежками, двигался командир роты, старший лейтенант Контио. Увидев раненного Дубина, он присел рядом.

– Там Матвеева на куски разорвало. Гранатомет. Целили в машину, а попали выше, – Дубин не узнал свой голос, он стал грубым и низким, как унитаз, началась какая-то истерика, его охватила дрожь, пушка над башкой стала невыносима.

– Да, да… Спокойно, – Контио без тени эмоций наложил на руку жгут, и проскользнул дальше.

Между тем, бой утихал. Ответный огонь, судя по всему, прекратился, или был очень слабый. Духи нападают внезапно и скоро отходят или меняют позицию. Машины стали строиться в колонну, продолжая поливать зеленку из пулеметов. Дубин не слышал команды, но увидел, что Иван бросился к БМД.

– Ваня, а я!? – что может двигаться сам, Дубин почему-то не понимал, но когда ему протянули руку, скорчившись в три погибели, он рванул вперед.

Заполнившись, машина тронулась вперед. Кто был рядом, удалось разглядеть не сразу, зрение будто потеряло резкость. От жгута рука занемела, и Дубин сорвал его, рана кровоточила не сильно, и жгут только мешал. Потом он разглядел еще двоих раненных: Диме задело плечо, кто-то лежал без движения, головой к водителю, остальные, рассевшиеся на броне четыре человека, вроде не пострадали. Через пару минут стрелковый обстрел возобновился, но на одиночные пули никто уже внимания не обращал. Азарт и напряжение боя прошли. Народ не разговаривал – приходил в себя. Вскоре бронегруппа втянулась в расположение. Колонна осталась на дороге возле батальона, в ожидании конвоя из бригады.

Их привезли прямо к сан.взводу. Дубин и Дима пошли внутрь сами, третьего – Корзуна, недавно переведенного из бригады, отнесли на носилках без сознания. Больше пострадавших не оказалось. Убитый

Матвеев – граната попала прямо в него и трое раненых и контуженых

– все той же гранатой. Бойся первого выстрела – это правило почти всегда срабатывает. Последующая война обычно потерь не приносит.

Духи пальнут пару раз и скроются в кяризах или в зеленке, а мы впустую обстреливаем окружающую местность. Хотя, какой же это первый выстрел. Стреляли. Уже.

Их с Димой перевязывают. Корзуна даже не трогают, он и не ранен вовсе – сильная контузия и сотрясение мозга. В ручных гранатометах используют только кумулятивные гранаты, которые предназначены для поражения техники. Поэтому все пострадавшие, кроме

Матвеева, отделались относительно легко – осколков почти не было.

Прибегает Хрунов – прибыл вертолет. По дороге Дубин рассказывает, как все произошло, и нервное напряжение, почти истерика, возвращается. Пара "восьмерок", не выключая двигателей, ждет рядом с позицией артбатареи. Их сажают в одну из них: двое раненных, носилки с Корзуном и здесь же кладут останки Матвеева, завернутые в две плащ-палатки. С ними летит сопровождающий убитого офицер – командир первого взвода, где служил Матвеев, лейтенант Лобов.

Приземлились в Гардезе. В медчасти Дубина сразу повели в хирургию. Осколок вошел в локоть сверху и вышел ниже, сантиметров на

10-12, перебив кость. Ничего особо серьезного, но перелом – промыли, зашили, наложили гипс. Ближе к вечеру их снова сажают в вертушку – в Кабул. Корзун уже на ногах, но, по-прежнему, не в себе. Дима, какой-то весь перевязанный. Матвеев тоже с ними, на носилках, – уже упакован в специальный пакет, но без гроба. Он летит в морг…

Примерно через час, их документы, привезенные Лобовым, регистрирует писарь в палатке, прямо возле вертолетной площадки на кабульском аэродроме.

В ожидании госпитальной машины Дубин с Димой выходят покурить.

Палатки, тут их две, окружены колючей проволокой. В таких же живет большая часть армии, только вместо стола, стульев и лавок вдоль

"стен", как здесь, стоят двухярусные кровати, как, впрочем, и в их казарме. Кругом поле аэродрома. Взлетно-посадочная полоса для самолетов где-то справа. Уже стемнело, и кроме неясных огней вокруг ничего не разобрать. Какие-то стоят, другие движутся… Вроде бы одна пара огней приближается. Да, это автомобильные фары; уже слышен и звук двигателя. Это их экипаж.

Дмитрий:

ТЕРАПИЯ _

Дубин медленно, в темноте шел к своей койке. Баня, устроенная главным хирургом в госпитале Кабула, действительно была хороша.

Парилка. Бассейн, метров двадцать. Денщик постарался. Косяк сменился герой. Дубин наконец вдохнул и этот кайф. Кайф не тронул.

Койки вокруг безмятежно храпели. Дубин шел в свою уже терапию, и тут услышал: "помогите", стон.

– Помогите.

Продвигаясь в темноте, он медленно приближался к голосу.

На кровати лежал. На кровати лежал. Обрубок. Ноги и руки. Не было ног и рук. Лежал лысый череп – это слово, про молодых. Лежал лысый череп без рук и ног. Голый.

– Сестра! Сестра. Помогите.

Дубин остановился возле койки. И не смог сказать слова.

Подрыв.

Вижу.

– Что тебе?

– Судно.

 
Оно оказалось рядом.
Дубин подождал пока…
Вылил все в сортир. Вернул судно на место.
 

Отойдя от койки, Дубин пошел в свою терапию.

Дмитрий:

МАЙДАН _

1.

Играло радио. «Маяк». Листья желтые над городом кружатся – пестня. Потом говорил диктор. Полдень не был жарким. Середина весны в Кабуле – не самое страшное время. Они с приятелем сидели в беседке возле модуля. Приятель был странным человеком. Приятель по болезни.

По тифу. Он этой гадостью болел второй раз. А по второму разу, на его примере, открываются способности. Он стал экстратифом, ой, экстрасенсом.

Сначала Дубин, очнувшись после первой ночи в модуле, наблюдал странную картину на разводе: он сам, как новенький и необследованный на работы не шел. А этот, Тимофей, крупный парень, стоя спокойно, выслушал назначение, и говорит:

– Я не могу. У меня температура – 40.

– Какая температура? – врач – Сестра, а ну померь!

Все три градусника показали температуру сорок, и Тимофей пошел досыпать в палату. Все слегка оху.

Вечером народ собрался в палате. Вопрос у всех:

– А че это было?

– Да глядите, – Тимофей поднял спящего молодого с койки, и ввел его в транс.

Тот, в полном отрубе, стал нести ахинею, потом подошел к умывальнику, и по тихому совету Тимофея представил себе женщину, и это. Кончил.

Тимофей приблизился к нему и снял чары. Молодой вернулся в себя. Ошалело посмотрев вниз, он начал вертеть головой как бешенная собака. Все его успокоили и уложили спать.

Вечером третьего дня они втроем сидели в беседке под маскировкой. Дубин, Тимофей, и соблазненная им медсестра. После разговора ни о чем, та тоже вспомнила про температуру. Мол, что это было?

– А я могу по желанию температуру регулировать, – Тимофей заулыбался.

– Да ну тебя, – Зоя засмеялась.

– Ну, тогда расслабься.

– Ну, давай, – Зоя встала и игриво поклонилась.

Тимофей приблизился к ней со спины и положил ладонь на затылок. Зоя мгновенно замолкла. Она усмирела. Она уснула.

Он стал отводить руку назад и вниз. Она следовала за его рукой. Она как кол, не сгибаясь, наклонялась назад. Он опускал и опускал руку. Тело Зои отклонилось назад градусов на сорок от вертикального положения. Он держал ее рукой, которая отставала от затылка сантиметров на десять.

Дубин и сам впал…

Он смотрел…

Выпучив глаза.

Но не отрубался. Сознание не уходило.

Тимофей задержал Зою в этом положении.

Потом поднял той же рукой, на расстоянии, и поставил ровно.

Потом махнул той же рукой перед глазами.

Зоя затрясла головой как бешенная собака.

– Зоя, спокойно, все нормально.

Что нормально?

Но человек, Тимофей был хороший. Они сдружились после того, как придя с аэродрома, Дубин чуть не умер в горячке. Он с утра уехал из батальона в Гардез, где, наконец, определили, что это тиф, посадили на вертушку в Кабул, где, на санпункте его приняли, обрили наголо, и показали направление куда идти. Но жизнь еще теплилась, и он дошел. Там он уже не помнил, что происходило, только в кровати очнулся. Уже в палате. Оглянул палату – что, снова желтуха, подумал, и понял, что умирает.

С койки встал Тимофей, посмотрел вдумчиво, и побежал за сестрой.

Сестра по кличке БТР поглядела глаза.

– Сестра. Умираю.

– Много вас тут.

Но димедрол принесла.

Дубин отрубился.

Наутро все уже было не так плохо.

Они с Тимофеем слиняли с уборки территории и сидели в беседке.

Маяк перестал петь, и все говорил и говорил. В беседку вошли трое.

Незнакомые. Под синими больничными робами у всех были десантные тельники, как и у Дубина.

– О, братан, ты откуда, – за развязанной манерой угадывались витебчане. После истории с панамой Дубин опасался и не любил витебчан.

Тогда он возвращался после ранения, и завис на аэродроме в

Кабуле. Вечером он отправился в магазин возле дороги, купить еды и питья, а когда вышел, наткнулся на БТРы Полтинника, которые, похоже, возвращались с сопровождения именно с гардезской дороги. Один из

БТРов вдруг остановился прямо перед ним. На нем сидело человек десять. Дубин стоял с покупками, завернутыми в любимый маскхалат образца 43-го года, и вдруг, понял, что это они остановились по его поводу.

Из люка вылез старший – и сказал:

– Эй, десантник, а ну ко мне!

Дубин…

Страшно стало. БТР с толпой вооруженных пацанов. Прапорщик, старший, тоже не казался прапорщиком. Все, че та гыгыкали:

– Иди, не бойся! Прапорщик приказал! Ты че! Пизда! Вперед!

 
Прапорщик повернулся:
– Ладно. Хрен с ним. Поехали.
Уехали.
 

Тут вдруг до Дубина дошло. Дело в панаме!

Витебчане, которые главные десантники в Афгане, носят панамы, не делая в них пизды. Т. е. если взять этот дурацкий колпак, носят его как англичане носили колониальный шлем. А остальная чернота норовит ударом ребра ладони придать этому головному атрибуту другую форму, форму ковбойской шляпы. И вот эти герои увидели козла в тельнике и с парашютами в петлицах, и в пизде – Дубина. Хотели поправить.

Хотя. По морде бы получил. Хорошо, что не пошел к прапору.

Бред.

Дубин вспомнил песню:

 
В Витебске, куда не глянешь
Витеблянки, витебляне,
Гастроном, пустырь, пустыня
И Обком, посередине.
Об ком задумался Обком?
Об ком все ели оху?
Не может быть, что б не об ком,
Так не ужели обо мне ли.
 

 
В Витебске, куда не глянешь
Витеблянки, витебляне
Гастроном, пустырь, пустыня
И Обком, посередине.
 

Вспомнил, конечно, не целиком. Так. Общий мотивчик. Витебчане

– витебляне.

Изменив форму панамы. Дубин двинулся обратно на аэродром.

По дороге встретил вертолетчиков. Те приютили. Там у них пару коек освободилось: сбили одну двадцатьчетверку.

Накормили. Обогрели. Нихрена себе офицеры! Дубин, уходя, хотел в ноги упасть.

Да просто – нормальные люди.

– О, братан, ты откуда?

– Я? Я из 56 бригады.

– Это где?

– В Гардезе. Но я из Бараков. Там отдельный батальон из бригады. Мы дорогу сторожим.

– Че! Из Баракибараков?!! Из Логара?!!

– Ну, да.

– Нихрена себе! А мы из Полтинника!

– Я понял.

– Че ты понял? Нихрена ты не понял! Мы у вас были прошлым летом на операции!

– ???

– Ну, че ты глазки строишь?

– Да я все прошлое лето, и почти всю осень, пока не ранили, был в батальоне. Никакой операции не помню.

– Да мы там. Да ты че?!!

– Не, ну, правда! Как колонну пустых наливников целиком сожгли, помню. У нас там половина седьмой роты легла. И ваших, тоже, из кабульского полка, человек двадцать, возле Мухаммед Ага. Эта колонна там и осталась. Вся.

– А, ну это. Не. Мы на операцию шли не с востока, а с запада.

– Во, блин, стратеги. А точно определили, по компасу?

– Ладно, не прикалывай.

– Ладно. Не буду.

Нормальные парни.

Сидим.

– Мы не по гардезской дороге зашли. Я и сам не помню. Че та там на М, городок проехали – направление на Газни. Потом в поле. И нас по группам построили, и вперед. А этот бесконечный кишлак -

Баракибарак, оказалось. Мы прошли пару километров, все тихо. Потом там началось, и тут началось, везде началось. Мы идем тихо.

Крепость. За стеной голоса. Перезаряжают. Духи. Ну, мы к стене, и

Ф-ками, хором. На стену влезли: лежат. Мы внутрь дувала, и на крышу.

Смотрим. Ничего не понятно. По рации: отходим. Тут нас и обложили.

Отстреливаемся, куда отходим?

Вертушки карусель закружили. Сначала бомбы швыряли свысока.

Куда, блин?

Похоже, все отошли, мы остались в осаде.

Тада вертушки, раскидав бомбы, пошли НУРСами. И мы лежим на крыше, а они на нас – две. Заходят. Ну, сержант – Коля, снимает с себя хб, срывает тельник десантный, и в башню, на дувале была.

Крутит тельником над головой – СВОИ!!!

Прям по нему и хули, НУРСами.

Мы все и посыпались с этой крыши.

Кучно легло, слава Богу. Дувал исчез. Как выбрался – не помню.

Бараки ваши. Хуже Паншера. Для нас. Тогда.

По радио Маяк запели супруги Никитины: "Переведи меня через

Майдан!"

Слава, так звали рассказчика из витебчан, оглянулся:

– О! Майдан. Вот оно! Майданшахр, этот городок, через который ехали на Бараки! Мы тогда после этого Майдана, через километров двадцать и съехали в поле.

– Так. Подожди. – Дубин напрягся. – Месяц назад. Месяц назад мы были на какой-то дурацкой войне. Так это были Бараки!!! Это мы были в Бараках!!! Во. Наконец я понял смысл.

 
Динамики радио вдруг сошли с ума. Маяк затих, и заиграл The
Doors.
PEOPLE ARE STRANGE.
 

Дубин еще в хирургии замечал странность госпитальных радистов.

Там постоянно играла "Машина Времени". Неслыханная ранее, она просто обучала другим смыслам. Дубин сидел тогда во дворике госпиталя, раненый, и слушал. Играла одна и та же кассета, но она не надоедала.

Рядом присел Петрушкин. Странная железная конструкция на его ноге называлась, кажись, системой Елизарова.

С Петрушкиным из Пензы Дубин раньше, в учебке, вечно враждовал. Петрушкин был сильнее, и все норовил наехать. Он попал в

Кандагарскую бригаду год назад.

Но, вот они встретились в Кабуле. Друзья – не друзья. По хер!

– Меня выносили с поля боя, – говорил Петрушкин, – нога как вата. Вкололи. А живой! А другие – не живые.

 
Блеял Макаревич. И это было, как новая свобода.
Спасибо, Макар!
 

PEOPLE ARE STRANGE.

Смысл операции был скрыт от простых солдат. Приехала бригада.

Еще загодя, за день. Батальон тоже, за исключением минометной и артбатарей на следующее утро, подъем в три, построился в колонну, и пошли на Кабул. Все дембеля сменились, и в роте не осталось ни одного приличного механика-водителя. Молодые, "обученные" в разных учебках, Дубин вспомнил свою:

Единственная в СССР Учебная Дивизия ВДВ. В Гайжюнае, в Литве.

Он учился на оператора-наводчика. Стрелял из БМДхи там шесть раз. За полгода. Остальное время разбирали посадочные полосы времен войны. И собирали картошку. Ну, да, с парашютами еще прыгали, бывало.

Советская Армия – то же говно. Что?

В Афгане за первый же выезд расстрелял половину боезапаса – 17 гранат. А не шесть за полгода.

А во второй, вызвали на поддержку, Дубин видит противника, а их БМД подъехала только одна, справа и слева БТРД, без пушек, и видит в прицел автоматчиков вражеских, а мысли из пушки хуть в голову не приходит. Тоже из пулемета поливает, пока Серега не заорал в шлем:

– Ты че, мудак! Нахрен мы приехали! Пушку заряжай! Дибил.

Вот эти водители из учебкок так же и ездили. Никак. А тут сразу операция. Зимой.

Мины. Слава Богу, на пути туда, не посеяли много. Саперы разобрались.

Одного, правда, потеряли. Дембель, осенний. Приехал оформить документы на увольнение из гошпиталю в феврале. И, а дай, приколюсь, на последнюю операцию: сам вызвался.

Не собрали его совсем. Мощный был фугас.

Бригада въехала в Кабул.

2.

С дембелями из Потинника мы пошли в их каптерку, непонятную, где наливали чаю. Радио играло и здесь, и все пело и говорило.

PEOPLE ARE STRANGE. Вдруг кончилось. Оборвалась. После паузы заговорил "Маяк". Новости. Ребята из Полтинника тоже рассказывали, а

Дубин вспоминал свое:

Смысл операции был скрыт от простых солдат. Только сейчас он вдруг понял смысл: зайдя с тылу, накрыть Бараки, и с победой, пройдя их насквозь, деморализовав сопротивление, вернуться домой, сквозь

Логар.

Был февраль, и по расчетам стратегов из штаба силы сопротивления должны быть ослаблены.

Но расчеты видимо строились на надеждах, не более.

Тут у одного из витебчан в руках появился увесистый косяк.

Очень даже кстати.

 
Дубина прибило. Мультики пошли.
П о ш л и…. Пошли.
 

Бригада въехала в Кабул.

Передвигаться по населенному людьми городу этих придурков – молодых механиков совсем не учили, это было понятно уже потому, как они двигались по дороге.

Колонна шла как-то неуверенно и мерзко. Город. Пешеходы на пешеходных переходах разбегались как тараканы. Справа показались пятиэтажки – район проживания наших – он звался Советский район.

Навстречу колонне вышли женщины и дети, и че та кричали, и чем то махали навстречу нам!!!

Флагами махали. Платками, там.

Дубин помахал им рукой, и все думал только об одном: как бы эта сука – молодой водила, кого не задавила. Тревожные глаза Димы, который уже стал замкомвзводом, и сидел на месте пулеметчика, только укрепили его…

Че укрепили?

Командиром машины выступал Давыдов, замполит роты. На месте командира.

Женщины и дети советского района Кабула проплыли мимо.

Пешеходы больше не попадались – видать проехали центр, а на окраинах другая жизнь… Слава Богу, выехали без задавленных пешеходов.

Пошла дорога, дорога как дорога. Чистая. Без подрывов. Было уже часов 10 утра, Дубин решил поспать. Ничего не понимая – куда едем, солдатам никто не объяснял, он напрягался последние часы, и вдруг сморила усталость. Опустился в башню и… все.

Проснулся уже на входе.

Было далеко за полдень. Сколько, который час – непонятно.

Слева была крепость. Справа огромное поле, и за ним горы, сопки. Впереди, он вылез на башню, впереди и позади колонна. Своя, батальонная. Бригады видно не было. Впереди было целое столпотворение дувалов – но, кишлак и кишлак. Кто ж знал из солдат, что это Баракибарак…

Тронулись.

Справа – сплошной ряд дувалов, Дубин повернул пушку по привычке в сторону наибольшего радиуса обстрела – влево – ногами повернул, сидя на башне. Он давно уже привык разворачивать башню ногами, чисто, обезьяна.

На каждом, на каждом доме висел плакат: мужчина с окладистой белой бородой. Вроде узнаваемое мурло: Хекматияр, что ль? Да кто угодно! Он был на каждом доме.

Такого же полгода назад замочили. Человека в белых одеждах

Костя, со товарищи, закинули в зад БМДхи, и мы поехали. Батальон специально за этим человеком операцию устроил. Аж в Хуши заехали.

Там его и… нашли.

Нас обстреляли после этого дважды. Безнадежно. Мы их тут же замочили. Из вторых кого-то еще взяли живыми. Костя на БМД замкомбата, поднимая немыслимую пыль, догнал их, как пантера, скрутил, и бил потом этих двоих. Долго.

Они умерли.

Показалось движение, Дубин слетел в башню: метрах в ста, за деревьями, параллельно движению колонны, бежал дух с АКМом. Дубин прицелился, но тут что-то…

Орудие ударилось об угол встречного дувала и развернуло башню, орудие ударило по десантному люку, и люк по голове пацана в десанте.

Проступила кровь, он отрубился. Дубин вылез на башню, блин, виноват, вот.

Корнеев долго тряс головою, придя в себя через минуту, блин, вот тоже, мужику 23 года, отец троих детей, а то ж – молодой во взводе. Как человек попал…

Я не самый здесь последний идиот, подумал Дубин, и вернул башню в нормальное положение.

Лица на стенах смотрели умно и зло, как по-доброму смотрел

Лукич с портретов детства. Хотелось снять автомат с люка, и каждому портрету в лоб. Пулю. Но это был не повод для стрельбы, и в рации – полная тишина, проехали.

Восьмая, девятая роты, взвод АГС и взвод связи прошли километров восемь по Баракам, без выстрела и разговоров. Дальше город, хотя городом назвать это огромное количество дувалов тоже было нельзя, делился сопками. Прямого проезда для техники то ли не было, то ли он был в другом месте. Дорога кончилась.

Седьмая рота осталась на въезде, во главе с замполитом батальона, который с самого начала операции, и до самого конца ее так и не показал головы из своего БТРа. Че та со страхом был мужик.

Комбат же был на коне. Синкевич, замкомбат, остался за старшего в расположении, и командовал всем этим комбат лично.

Давыдов, гад, нагрузил Дубина рацией (где этот взвод связи?), которая весила килограмм сто, вкупе с боезапасом патронов и гранат в

РД, новоявленным чешским бронежилетом, автоматом, нагрудником, ну, и там, панамой, шутка, шапка полагалась зимой – треух, все это весило… много. Дотащив батальонную рацию на гору, Дубин предстал перед комбатом, но ничего по-русски сказать не смог, глотая ртом воздух. Комбат по отечески сказал: "вольно", и отпустил в горы. Уже вынутый из башни, Дубин не смог вернуться обратно: группы строились, и расходились по окрестным вершинам. Его засунули в одну из них, где он никого своих не узнавал, только пелена в глазах и вкус крови на зубах – кость белая, наводчик – не пехота. Он только заметил бедных

АГС-овцев. Подъем был крутой, и тащить эту бандуру, даже в разобранном виде…

Потом, уже на вершине, он сквозь мутную, кровавую, затмевавшую глаза, как ее зовут? Хренотень эту. Разглядел рядом Мазыкина и

Левина, понял, что не один тут из своих, а – вот и Давыдов лежит.

Поначалу не было понятно ничего: гора. Мы на этой горе. АГС собрали. Рядом снайпер рысчет. Но не Дима. Дима уже старшой сержант.

Но, через примерно полчаса, Дубин оклемался и стал наблюдать вниз.

Позади, осталась броня, впереди – бесконечные Бараки. То, что мы проехали было только пригородом, хотя и дальше лежали лишь дувалы, город представлял собой огромное скопище дувалов, не более.

Дувалы с садами и больше ничего. Возможно там, дальше, были другие строения, обозначавшие город, но холмистая, и даже гористая местность все скрывала.

В небе сгущались тучи. Слабо посыпал снег. Стало мокро. Снег проплешинами ложился в углубления, по которым рассредоточились и мы.

В ближайший для обзора дом, не дом – а крепость, километрах в трех, если не считать высоты, вошел человек. С оглядкой вошел. Потом еще. Потом вошел белый человек – похожий издалека на тот портрет.

Потом еще и еще. Они заходили опасливо, оглядываясь – сходняк, явно, подумал Дубин. Местных главных мужчин – все, похоже, были не молоды.

Когда в небе вновь появилось солнце, поступил приказ сворачиваться. Царандой прочесал оцепленный участок, и – ничего.

Двигаемся дальше.

Уже близится вечер.

Спустились мы быстро. И легко, несмотря на крутость спуска. Но этот же крутой подъем был ужасен.

Дубин залез в башню как в дом родной. Повесив автомат на люк, он достал затаренный сухпай, и жадно стал есть галеты. Потом открыл и тушенку.

Облизав остатки со стенок банки, расслабился.

Понос. Застарелый. Не прошло и…

Бумаги, кроме обертки от галет и промасленной, из цинков от патронов не было. Взял что есть. Бегом вниз.

Скрывшись от своих, он сел прямо напротив дувала. В десяти метрах. Полегчало. Там, в дувале, никого быть не должно. Царандой же все прочесал.

Медленно поднимаясь вверх, Дубин релаксировал (слово из будущего). Было хорошо – по-русски говоря. Понос отпустил. Весь вышел.

Он медленно залез в башню и снял автомат с люка, что-то показалось… В дувале этом. Как будто – глаза.

Дима спал на месте водителя. Мазыкин и Левин в десанте.

Давыдов отсутствовал, как впрочем, и несколько бойцов. Дубин посмотрел на остатки сухпая. В коробке. И проверил электропривод подачи гранат. Поводил пушкой вверх – вниз. Посмотрел в прицел. Все работало. Давешний инцидент внушал тревогу, но, видимо, напрасно.

Первая пуля, как и положено, убила. Смертью храбрых, убитый прямо в лоб пал солдат взвода АГС. Не прошло и трех минут с того момента, как Дубин, избавившись от поноса, надел штаны. Пожалели что ль… Духи. Его…

Огонь, и очень плотный, велся именно из этого дувала. Да он был и ближе всех к нашим позициям.

Дубин как ждал, немедленно вставил гранату, и, почти не целясь, стрельнул в стену. Следующая полетела уже на крышу, где мелькнула чья-то тень. Следующая, следующая, следующая, следующая,

Дубин развернул башню – сзади стоял ЗИЛ связистов, на всякий случай полил из пулемета по окрестным домам, но там все было тихо, и он заметил, как к машине медленно ползет замполит роты Давыдов, и порадовался за него. Туша жирная – работай, давай!

Дима заорал, дергая за ногу: «Вон он, вон он – в подвальном окне!»

Где? Вижу. Граната влетела прямо в окно, в окошко. Такой меткости Дубин от себя совсем не ожидал. Дима заорал как на футбольном матче – гол, ПОПАЛ!!! Давыдов уже сидел, прибитый, на своем командирском месте.

Повернул башню на своих – все вроде на месте, никто не подбит

– через прицел, долбим дальше.