Текст книги "Птица у твоего окна"

Автор книги: Александр Гребёнкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

При этих словах Сергей опустил глаза, несколько пораженный и убежденный логикой старого учителя, и привычка задавать учителям каверзные вопросы исчезла сама собой. Позже он спрашивал лишь то, что его действительно интересовало, и получал пусть не сиюминутный, но обязательный и исчерпывающий ответ.

Мир не раз вводил Сергея в искушение, желание побеждало его внутреннюю честность, делало его слабым. Он рано понял роль денег в мире. В магазинах было много превосходных вещей. Но купить машинку или новых блестящих солдатиков, пистолет или книжку нельзя было без этих проклятых бумажек, из-за которых люди сходили с ума. Отец не баловал Сергея деньгами, считая, что карманные деньги испортят сына. Временами на день рождения или на праздник он вынимал из кармана трешку или пятерку. Это было для Сергея настоящим праздником. Изо всех ног он летел в магазин купить пистоны, солдатиков или книжку. Но, в общем, денег у него никогда не было. Сергей приучился копить. Мама давала сыну мелочь на обеды, которую Сергей втихаря складывал внутрь пластмассового кубика с прорезью, сделанной кухонным ножом. Когда кубик был полон, он разрезал его пополам, подсчитывал деньги и тратил. Но ему этого казалось мало. Он не раз заглядывал в шкаф, где оставались брошенные отцом или матерью рубли, и забирал их себе. Вскоре их накопилось много, и шуршащие бумажки доставляли Сергею необыкновенную тайную радость. Став старше, Сергей приучился сдавать бутылки, тайком уносил книги из отцовской библиотеки, сдавал их в комиссионный магазин. Вырученные деньги шли на те же книги, кино, мороженое, а позже – на походы в кафе с друзьями. С деньгами он себя чувствовал увереннее.

Раньше Сергей девочек не замечал, но со временем начал испытывать к ним некоторый интерес. Для него это были совсем другие существа, непонятные и удивительные.

Как-то летом Сергей был отправлен к дедушке, маминому отцу в село. Там был совсем другой мир: мир земли, растений и животных, леса, где пахнет грибами и хвоей, коров ленивых и вялых, заботливых копающихся кур, важных плавающих по воде уток, бодливых и глупых коз, верных собак и ленивых кошек. Над всем этим существовало большое сельское море зелени, освещаемое ласковым солнцем и орошаемое хрустальным дождем. Речка, рыба, синее чистое небо, жаркая пыль грунтовых дорог... Здесь было широкое поле для игр, здесь была возможность окунуться в природу, воображать себя кем угодно – индейцем, следопытом, путешественником, исследующим мир, неутомимым героем-солдатом. Полупустые колхозные дворы, фермы, коровники были для Сергея североамериканским ранчо или латиноамериканским асьендами, сельские кони превращались в мустангов, поля – в прерии, обрывы, овраги – в каньоны. Начитавшись Купера, Стивенсона, Жюль Верна и Сабатини, посмотрев в сельском клубе несколько раз «Апачей», «Золото Маккенны», или киношный цикл о бесконечных похождении Винниту и Шаттерхэнда, Сергей "седлал" велосипед, заменявший в его играх лошадь, одевал соломенную шляпу с сильно закрученными полями, джинсы, ковбойку, прицепив у пояса игрушечный кольт и пластмассовый кинжал, играл в различные увлекательные игры, часто вовлекая в них наивных, дружелюбных, всем восторгающихся сельских мальчишек.

В толпе сельской шпаны одиноко торчала девичья головка. То была Лена, приехавшая на лето из города к соседям по Сережкиному двору, вечно с исцарапанными коленками, синяками, неутомимо бегающая, стреляющая с мальчишками. Сначала Сергей не воспринимал её всерьез, но когда заметил её глаза, горящие восторгом от его рассказов, то, с какой радостью она соглашается на любое путешествие, он принял её, удивляясь, что в девчоночьем племени тоже есть достойные. Вместе они исследовали местный овраг, ездили на велосипедах в поля, устраивали охоту на бизонов, «нападение индейцев на фургоны белых», поиски сокровищ каньона, «месть Зорро» и, со временем, Сергей уже забывал, что Лена девочка и дружить с ней мальчишке как-то не пристало...

Её девичью суть он ощутил, перейдя в девятый класс. В этот момент в нем уже произошел перелом, которому подвержены все юноши: у него открылись новые взгляды на мир, он взволнованно стал замечать девочек, думать о них с интересом, видеть их красоту. Они менялись: постепенно из угловатых, нескладных, формировались в новые удивительные существа. Комочками у них начинали округляться груди, привлекательно колыхались под платьем тугие бедра. Он стал замечать красоту их глаз и волос, округлость колен – все это вызывало в нем необъяснимое волнение.

В то лето, узнав, что приехала Лена, он ожидал увидеть прежнюю подругу своих детских игр. И был поражен, увидев в калитке совсем другую, необычную Лену. Перед ним стояла невысокая, стройная девушка с аккуратно завитой прической, начинающей полнеть грудью. Старые игры были отброшены, а разговоры на эту тему казались скучными. Гораздо интереснее было теперь просто ходить на прогулки в лес, к реке, или в кино, сидеть на лавочке. Лена по-прежнему была общительной и дружелюбной. Они собирали ягоды и грибы в лесу, купались и загорали на речке, читая книги, и Сергей неустанно открывал в девушке новое. Лена казалась такой таинственной, заманчивой. Сергей начал относиться к ней совсем по-другому, у него, вдруг, возникало желание погладить её по пышным, спускающимся на плечи легкими завитушками волосам, поцеловать её губы, как это красиво делали в кино. Но он, конечно же, на это не осмеливался.

Как-то они собирали цветы на роскошном лугу у леса, шутили, бегали. Уставшая Лена прилегла на траву, сплела венок себе, а потом Сергею. Обоих одолела душная полудрема, и, вскоре он, очнувшись, смотрел на ее, дремавшую, свернувшуюся калачиком. Легкое платье облегало её фигурку. Он увидел совсем рядом её нежную шею, молочный пушок на ушке и, исполненный нежности, тихо поцеловал её сначала в ушко, а потом в краснеющую щеку. Она, безусловно, почувствовала это, но не подавала виду. А когда он осторожно положил руку на нежный комочек её груди, она вдруг со смехом вскочила и, вырвавшись, убежала. Потом долго гонялась, как ни в чем не бывало, с сачком за бабочками, мелькая загоревшими ногами. Сергей на бегу ловил её, и так они играли, пока Лена не рассердилась и не затихла. Необыкновенное волнение, вызванное прелестью и очарованием Лены, долго оставалось с Сергеем. Даже когда она, спустя неделю уехала, осталось чувство чего-то легкого, прекрасного, как облачко.

Вернувшись в школу, он уже другими глазами начал смотреть на девочек своего класса. Он уже замечал их глаза, волосы, особенности фигур, жестов, походок. Эти подробности откладывались в его сознании, постепенно формируя образ идеальной женщины, который формируются в представлении каждого мужчины.

Большую роль в этом играли кино и телепередачи. Сергей стал чаще посещать кинотеатр. Его интересовали экранные истории, где протекала своя особенная жизнь, где в каждом фильме герои любили, страдали, ненавидели, боролись, стояли насмерть герои. Сергей стал примерять на себя роли многих актеров. То отпускал длинные волосы, пышные и мягкие, как у голубоглазого актера-певца Дина Рида. То ходил пружинистой, неспешной походкой, гордый, как «вечный индеец кино» Гойко Митич. Копировал находчивость, налет скептицизма и иронии Жана Поля Бельмондо. Долго тренировал себя, чтобы добиться такого железного спокойствия, как у Штирлица-Тихонова. В тяжелых ситуациях вспоминал о мужестве Овода. Идеалы героев менялись со временем, но Сергей поневоле приобретал какие-то полезные черты характера – это был мозаичный отбор лучших качеств, по его мнению, качеств человека.

В старших классах его надолго оторвало от книг новое увлечение – современная музыка. От обычной эстрадной песни Сергей перешел к увлечению стилем «диско». Завораживающие ритмы Boney M., красивые мелодии АВВА, электроника групп Space и Зодиак, а позже – Жана Мишеля Жарра привели его к другой музыке.

В десятом классе всех их победил неистовый рок-н-ролл. Был пройден труднейший путь от The Beatles и Deep Purple – к Pink Floyd и Led Zeppelin. А потом увлекали будоражащие, нестандартные песни "Машины Времени", "Воскресения", "Аквариума". Как это все не походило на то, что слащавыми голосами с эстрады пели похожие на кукол певцы. Сколько здесь мыслей, новых образов, находок!

По рукам ходило множество пиратских, сотни раз переписанных концертов рок-групп. С помощью мощных колонок Сергей и его друзья не раз вслушивались в головоломные пассажи гитары Ричи Блэкмора, погружались в таинственный, потусторонний мир Pink Floyd, лихо кружились в танце под заводные ритмы зарубежной эстрады.

Все это целый день крутилось у Сергея в голове. Часами он бывал у друзей, прослушивая в сотый раз уже знакомые катушки.

Вскоре появились первые видеомагнитофоны, в основном, привезенные из-за рубежа. Сергей стал часто бывать у Лешки Князева, отец которого втридорога купил где-то японскую вертушку. Теперь друзья погружались в запретный и манящий западный мир, просматривая видео – концерты и художественные фильмы.

Но своего видака у Сергея не было. Отец отнекивался, когда шла речь о покупке, ссылаясь то на отсутствие лишних денег, то на отсутствие в магазинах самих аппаратов. Но Сергей видел, что отца это попросту не интересовало, как, впрочем, и мать. Они предпочитали все деньги тратить на одежду, поездки на отдых в санатории, где бывали ежегодно.

За видео Сергей в те годы готов был отдать все!

Временами ребята ходили в гости к однокласснице Вале Карамзиной, отец которой, состоя, то ли на торговой, то ли на дипломатической службе, бывал за границей, откуда привозил дочери различные подарки, совсем недорогие по меркам тех стран. У них была мощная стереосистема с бобинником, кассетный магнитофон с двумя вмонтированными колоночками, а, также видеомагнитофон. Еще один – японский стоял на даче для просмотра кассет во время воскресного отдыха. Сергей поражался: «Зачем им столько? У меня нет вообще, а у них целых две штуки!» Эти мысли упрямо вертелись в его голове, а тут Лешка поддал жару своим планом. А что, если позаимствовать у них один? Карамзины люди беспечные, невнимательно следят за сохранностью своих вещей, особенно на даче. Так родилась идея похищения видеомагнитофона, и эта идея просто разъедала Сергея изнутри. Его мучила совесть, но он загонял её поглубже, пряча на самое дно, не допуская к сердцу, стараясь мыслить рационально и повторять: «Ну и что тут страшного? Зачем им так много! Никто и не заметит!»

***

Прекрасным был тот осенний день. Солнце разбрызгивало желтые лучи по лимонным листьям, на которых еще светились изумрудами капли печального ночного дождя. В этот день Сергею было как-то не по себе, хотелось отложить то, что задумано, освободиться от подобных замыслов, уйти куда-то далеко в парк, побыть наедине с собой. Но он понимал, что отмахиваться от разработанного, договоренного плана нельзя, получится так, что вроде бы он в последний момент струсил, отступил, а подрывать свой авторитет не хотелось. Сергей был молчалив, хмур и зол. Князев же казалось и вовсе не переживал – был весел, беспечен, уверен в успехе, шутил. На уроках Сергей сидел, как на иголках, был нервным, пренебрежительным, нагрубил соседу, отказался отвечать по химии.

Его поведение не ускользнуло от внимания Тани, которая понимала его состояние лучше других и уже догадывалась, что их обоих может ждать. Её волнение нарастало. Получили ли её записку? Приняли какие-то меры? На перерыве ей вдруг захотелось подойти к Сергею и все рассказать, но она как-то не решалась. Как он отнесется к её поступку? Это конец, это предательство, это окончательно оттолкнет Сергея от неё. Но, по-своему, она ведь хочет спасти его!

Сергей ждал Князева в переулке, наблюдая за бойкой торговлей у прилавка возле магазина. Продавщицы кутались в длинные, раздуваемые ветром халаты. Ветер гнал багряные листья и рваную бумагу. Приближающийся рокот мотоцикла обнаружил появившегося Князева, скрытого шлемом и очками. Он был горд, напыщен, небрежно затормозил и махнул рукой в перчатке. Другая рука нетерпеливо газовала, вызывая клубы тяжелого дыма. Сергей вскочил на заднее сиденье, и они помчались по городу, как вихрь. Алешка ездил лихо, и часто с недопустимой скоростью. Опасаясь ГАИ, они ехали не центральными дорогами, а дворами, узкими переулками, распугивая голубей, детей и пенсионеров.

Наконец вырвались за город. Острый, пронизывающий полевой ветер нес изорванные в клочья косматые обрывки туч. Проносились мимо унылые поля, косяки птиц разрезали узкими клиньями темно-голубой небосвод.

Проехав несколько километров по асфальтированной автостраде, свернули на узкую проселочную дорогу, хорошо укатанную автомобилями. Пыли после дождя почти не было, и только бесчисленные лужи заставляли Сергея высоко поднимать ноги. Дачный поселок появился неожиданно, встретив их бойкой музыкой, скрипом и лязгом колонок и ведер, стуком топоров и молотков, веселыми голосами детей. Кое-где дымились костры, проглатывая сухую картофельную ботву, тонкие стволы подсолнухов, сухую листву. Кто-то жарил шашлык, и аромат сочного мяса, сдобренного обильно уксусом и вином, смешивался с запахом жареного лука. Бегали куры, кричали петухи, сзывая нетерпеливых наседок склевывать рассыпанные после сбора урожая зерна.

Люди копались в погребах, пилили дрова, готовили окна к зиме, пекли пироги – поселок жил своей особенной жизнью. Сергею была неприятна эта возня: заготовка, хранение – люди думали только о себе, о своем обеспечении. Эти бесконечные мешки, ведра, консервация, погреба, дрова... Ему виделось в этом что-то скучное, необязательное и неправильное, ведь людей интересовал лишь мир утробный, телесный, а не духовный, не чувства. И все эти люди были толстыми, некрасивыми, равнодушными крысами с огромными животами, грубыми и себялюбивыми. А ведь когда-то, вероятно, они мечтали о чем – то высоком, прекрасном. Они увлекались, любили, разочаровывались, а затем сдавались, так как не имели сил бороться, падали, постепенно опускаясь, зарывая самих себя. В конце концов, они успокаивались. Их неумолимо засасывала среда. И все их мечты переродились в утробные желания вкусно поесть, полежать, посмотреть телевизор, лениво перелистывая газету, отмахиваясь от надоедливых детей. А потом, зевая, почесывая животы, завалиться спать, чтобы утром пойти на необходимую, но далеко не всегда любимую работу, где только и ждешь с нетерпением получки, чтобы вновь покупать, потреблять, и нет этому конца. И весь этот бег по кругу завершится смертью. И станут возле гроба неблагодарные, но теперь смирившиеся, склонившие головы дети, которые вновь повторят круг своих родителей, предадут свои мечты, опошлят свою любовь. И лишь некоторые из этих людей не сдадутся, не смирятся, а продолжат бороться за хотя бы частичное осуществление своей мечты. Пройдя через мирские соблазны, они не успокоятся, будут пробовать, творить, и, вероятно, жить им будет нелегко. Но, как весом вклад таких людей, как не страшно им потом умирать, зная, что хоть на пару шагов, им удалось приблизить Далекое и Несбыточное.

Такие мысли одолевали Сергея, когда они проносились по поселку, в самый его край.

«А чем я лучше их?» – подумал вдруг Сергей. – «Тоже поддался собственным преступным желаниям. Они, по крайней мере, трудятся, а я? Но ведь многие из них нечестны, грабят государство, берут взятки... И с ними нужно бороться!»

Здесь поселок кончался. Начинались поля и редкие перелески. Спрятали мотоцикл в кустах, присели, покурили молча.

– Ну, что, Серый? Вперед! – сказал, наконец, Князев. Он заметно волновался, руки его слегка дрожали. Они зашуршали травой к даче Карамзина. Улица на окраине была пустынна, ветер затих, было не по-осеннему тепло. Стояла тишина, слышно было даже, как лист падает с дерева. Дача была окружена высоким крашеным забором. Оглянувшись, быстро перемахнули через забор, мягко спрыгнув прямо на густые смородиновые кусты. Притаились.

Сад был пуст и тих, упавшие листья собраны в аккуратные желтеющие кучи. Казалось, было слышно, как дрожит паутина на кустах. Тихо и мягко пошли на полусогнутых ногах, пригибаясь, опасаясь, что их увидят из окна. Подобрались поближе к дому в глубине сада. У яблони, за кустами крыжовника, притаились вновь. Из глубины двора слышен был разговор, легкое пение, звон посуды – возможно у Карамзиных были гости.

Где-то совсем рядом кто-то начал рубить топором – бах, бах. Удары были сильные, каждый глухо отдавался в сердцах. А еще дальше, в соседних дворах, играли на гитаре, плакал ребенок. Сергею вновь захотелось уйти, но он и виду не подал. Казалось, за густыми деревьями, у дома подстерегала опасность.

Сергею надоело ждать, и он подтолкнул Князева – вперед! Пригнувшись, быстро, прорвались через кусты, холодные ветви яблонь к дому! Ударило сердце – окно было открыто. Князев улыбнулся Сергею и подошел к окну.

И в этот момент черное, сильное, мускулистое тело с глухим рычанием откуда-то прыгнуло на него и повалило на землю. Острые зубы рванули кожанку. Превратившись в черный клубок, оба тела покатились по жухлой траве. Возня продолжалась недолго, и в тот момент, когда Сергей, подскочив, вонзил нож в черное тело, вдруг послышался крик «Стой!», и грянул ружейный выстрел. Князев, тяжело поднявшись, исцарапанный, измятый, с порванной на спине кожанкой, бросился бежать, слегка ковыляя.

Оба в несколько шагов преодолели расстояние до забора, перевалившись через него. Бросились бежать что есть духу, слыша сзади свист, крики, хлопанье охотничьего ружья. Вскоре мотоцикл вылетел на дорогу и помчался на полном ходу, оставив за собой облачко тяжелой осенней пыли.

_______________________________________________________

Глава 3. Таня. «Спаситель душ»

Вернувшись из поездки в колхоз, Таня долго не ложилась спать.

Темнота осеннего вечера липла, как смола, создавая сумрачное настроение. Мама, помыв Танины грязные сапожки, заметила свет в ее комнате и вошла.

– Ты почему не ложишься? – спросила она, присаживаясь на кровать. – Разве не устала?

– Я устала, но спать не хочу, – отозвалась Таня.

– Сними свитер и джинсы, не валяйся в них на кровати. И почему ты не вышла ужинать?

– Не хочу, я не голодна.

– Все-таки надо поужинать.

– Мама, оставь, пожалуйста, меня!

– У тебя неприятности? Как съездили?

– Хорошо съездили. Я просто устала.

– Опять перебирали картошку?

– Да, но нам дождь помешал.

Мать, вздохнув, положила ей руку на лоб.

–Ты не больна? Может, поделишься со мной своими проблемами?

– Ну, пожалуйста, мамочка, я сделаю все, что скажешь. Я сейчас приду, поужинаю, только оставь меня!

– Опять ты замыкаешься. Ладно, ты еще обратишься ко мне за советом.

Мать тяжело встала.

– Иди, кушай, там все еще горячее.

Таня поужинала, с удовлетворением отметив, что, наконец – то, осталась наедине с собой.

За окном мерно стучал в стекла дождь. В полутемноте свет фонаря падал на привычную с детства картину, где была изображена девочка с собакой. Маленькая девочка, обнимающая мохнатую шею пса, радостно улыбалась, а пес смешно высунул кончик языка.

«Ты, как всегда, радостная», – подумала Таня, глядя на девочку, – «А я – нет. Потому что, как ни печально, он не любит меня, не любит… Он даже не хочет смотреть в мою сторону. У него в сердце эта … Зоя. Она, в общем-то, симпатична... А я, разве я хуже её? он выбрал не меня, а другую? Господи, помоги мне разобраться в этом!».

Таня рывком вскочила и, включив настольную лампу, сразу разрезавшую мрак призрачным светом, посмотрелась в зеркало. Она не считала себя уродиной, но сейчас её собственный вид, печальные темные глаза, такого же цвета, чуть завитые, волосы и начинающее крепчать тело вызвали у неё отвращение.

«Я, наверное, скучная, грустная и неинтересная, и какая – то одноцветная, все во мне не так. Кроме того, я, кажется, становлюсь коровкой. Хотя я и не толста, но у меня какие – то крупные кости. Точно – плебейская внешность! А Зоя – изящная, хрупкая, легкая, как перышко. Все в ней прекрасно: тонкие кукольные руки и ноги, волосы, как лен, и глаза, голубые, как небо, как морская даль... Но почему я не такая? Такая уродилась. А сейчас в моде высокие, изящные. Недаром Зойка хвалилась, что у неё фигура манекенщицы. А я даже ниже среднего роста. Такая невыразительная, серая... Кроме того, Зойка умеет говорить с мальчиками чуть строго, умно, с вызовом и слегка надменно, они так и клеятся к ней. А я вечно улыбаюсь или молчу как, дура».

Расстроенная Таня зарылась лицом в подушку. «Он никогда не полюбит меня, его сердце уже занято этой худышкой, этой... куклой. А я опять одна...».

^{Тане захотелось разрыдаться, чтобы стало легче, но слезы застревали у нее где– то внутри. Вспоминались подробности прошедшего дня, вспомнился весь разговор, подслушанный ею. Не спеша Таня перевернулась на спину, удобно легла, привычно положив ноги на спинку кровати.}

«Так, так, они хотят украсть видеомагнитофон, вещь достаточно дорогую. Фактически совершить преступление! Бог ты мой! Как они могли решиться на такое! Ведь если их поймают, то исключат из школы – это первейшее дело! Да еще и выгонят из комсомола. И я его больше не увижу. Несчастный, он будет где – то страдать... А вдруг его посадят в тюрьму? Князева не жалко, это законченный тип. И поделом ему теперь, хотя бы за то, что подделывал оценки в журнале, прятал дневник, украл череп из кабинета биологии. Кроме того, он прогуливает, курит, и, кажется, уже пьет... А Сережку жаль! Хотя, впрочем, ну и пусть! Чего его жалеть? Все равно он меня не любит! Получит по заслугам! Может тогда Зоя узнает, какой он человек и отвернется от него!»

Долго еще Таня лежала в темноте, раздумывая и переживая, и в голову приходили самые разные, порою, совершенно полярные мысли. Вздыхая, вслушиваясь в монотонный стук дождя, все же решила окончательно: «Нет, Сергея жалко. Видимо, он не виноват, это его Князев впутал. И зачем он связался с ним? Он же может на любое преступление толкнуть. Все, что есть отвратительного – заключено в этом субъекте! Надо спасти Сергея, остановить его. Но как? Пойти и сказать ему? Но он же посмеётся над ней! Спросит, откуда узнала? Значит подслушивала? Тогда вечный позор, он будет презирать её! Написать ему письмо? Но это почти то же самое! Сказать родителям, учителям или самой Карамзиной – это значит настучать, заложить. Провалиться сквозь землю можно после этого! Нет, нет нужно по-другому. Необходима полная секретность...»

Таня вдруг увлеклась, вспомнив прочитанные ею детективные и авантюрные романы. «А что, если написать письмо-предупреждение, – подумала она. – «Неизвестное лицо предупреждает о грозящем преступлении. Воспримут как нелепую шутку? Как хулиганскую выходку? Просто не поверят и выбросят письмо? Нет, в подобной ситуации каждый здравомыслящий человек все-таки посчитает, что нет дыма без огня и примет какие-то меры! Во всяком случае, можно попытаться».

Мгновенно вскочив, щелкнув настольной лампой, она села к столу, вынула лист бумаги.

Когда Таня закончила писать, то почувствовала, какое – то удовлетворение. Откинулась на спинку стула. «Он еще благодарен мне будет! Со временем, надеюсь, поймет, от чего я спасаю его... Какие только глупости иногда совершает человек! Возможно, с моей стороны – это будет маленькая месть».

Легла, свернувшись калачиком. В такой её позе застала мама, белеющая в полутьме ночной рубашкой.

– Я зашла выключить свет, думала, что ты уже спишь!

Мама присела рядом, и легонько погладила волосы дочери. «Какая же моя Таня непонятная, упрямая, но, в то же время, хорошая», – думала она. – «Не очень ей везет в жизни, вечно одна, возится со своими книжками, людей не замечает. Говорит, что не понимает их, а они не понимают её, а сама такая скрытная, о своих обидах ничего не рассказывает. Сколько раз уже вызывала её на откровенный разговор – все напрасно. А так хочется помочь ей, потолковать о девичьих горестях, посоветовать что-то, ведь и я сама такая была...»

– Ну, скажи, что случилось, поведай мне.

Таня подняла голову:

– Ох, мама, проблемы разные, школьные.

Мать серьезно посмотрела на дочь. В её глазах отражались искорки света лампы. Она сказала назидательно:

–Ты уже сейчас должна подумать о будущем. Закончишь десятый класс, куда будешь поступать, какую профессию изберешь? Это сейчас главное!

– Ах, мама, не спрашивай. Я еще не решила! Может быть учителем, может быть библиотекарем. Мне нравится возиться с книгами, когда слышу шорох страниц – волнение пробирает...

Когда мама погасила свет и ушла, Таня, наконец – то, дала волю своим напряженным чувствам и залилась слезами. Постепенно ей стало легче, и она крепко уснула.

***

^{Таня всегда ладила со своими родителями и очень их любила. Никогда отец или мать её не били – такие у них были принципы, даже если Таня порою проявляла непослушание. Они жили дружной, крепкой семьей и только в последнее время Таня «в семье родной, казалась девочкой чужой».}

С того далекого, сказочного детства, что окутано дымкой времени, Таня запомнила ласковые руки мамы, добрые её глаза, звук воды, льющийся в таз, и поднимающееся оттуда облако пара. Мама доливает холодной воды, долго пробует её струящимся движением руки и, развернув полотенце, в которое была завернута Таня, опускает её в таз. Колючее, холодное пространство черно – белой комнаты обрывается, исчезает, тело обволакивается убаюкивающей горячей массой воды, блаженное тепло разливается по телу, покалывая в пятки.

Таня смеется, когда мама, набрав этой воды в кувшин, тоненькой струйкой поливает её, тело мгновенно остывает в холодной комнате, покрывается пупырышками. Мама бережными движениями рук намыливает Таню, едкое мыло больно щиплет глаза, Таня визжит, а мама быстро вымывает ей глаза горячей струйкой из кувшина. А за окном мороз нарисовал столько сказочных узоров на стеклах! Таня слегка дрожит, завернутая в теплое, мягкое полотенце, а за окном, хрустя сапогами, ходит отец...

Таня помнит двор того дома, где они снимали квартиру: заботливо гребущихся кур, хитрых красноглазых кроликов в клетках, толстого дымчатого кота, дремлющего на солнце... Отец готовит удочки, раскладывая готовые на низкой покатой железной крыше сарая. Мама развешивает на проволоке белье, и оно тяжело полощется на ветру. В углу двора – куча белого песка, из которого Таня строит домики для гномиков, а вместе с соседским мальчиком Ваней – замки с башнями, ров, наполненный водой, с деревьями, растущими вокруг. Рядом – солдаты с флагами, пушечками. Они будут проводить штурм. Таня увлечена, она даже забыла о своих куклах. Потом Ваня катает её на велосипеде, большом, ослепительно красном. Вот Таня едет одна, волнуется, боится упасть. У неё возникает гордость оттого, что у неё получается, что, двигая ногами, она заставляет велосипед мчаться, и радость переполняет ее.

Очень она любила гулять с отцом. Она усаживалась на сильной его шее, обхватив ручонками курчавую его голову, и они шли так далеко за город. Вкрадчиво, осторожно опускался вечер, уставшее солнце алыми отблесками омывало железные крыши домов, скользило вниз, цепляясь за деревья, то и дело выныривая из-за крыш и деревьев, пока, наконец, расплывшись огненным заревом, устало засыпало где-то на краю земли.

Они выходили за город, в поле – сумрачное, необозримое, слушали пение сверчков и шепот ветра. В сумерках жило лишь шоссе, питаемое разрезающим мрак желтым светом редких автомобилей_. На небе рождались молодые, свежие, нарядные звезды, перемигиваясь друг с другом, а их предводитель месяц – покачивал рогатой лукавой головой.

Отец пел военные, солдатские песни, мужественные и печальные. И Тане нравилось подпевать уже хорошо знакомые мотивы, одновременно наслаждаясь простором и ночным спокойствием. Тайна и мудрость природы уже тогда затронули её душу и не покидали её никогда. Этот мир дружелюбия и спокойствия, царивший в семье, стал резким диссонансом тому жестокому школьному миру, что встретился Тане.

Придя в школу, она добродушно и смело подходила к одноклассникам, предлагая дружить, уверенная, что они откликнутся на её зов. Действительно, поначалу она подружилась со многими, но потом начались презрительные смешки за её спиной, холодность, мелкие обиды. Некоторые подруги, пользуясь её простодушием, считали своим долгом выманить у нее красивую переливающуюся авторучку, игрушку, открытку, блокнотик или книжечку, ничего не предлагая взамен. Мальчишки часто толкали ее, давали подножки, смеялись. Унижение, грубость, жадность, коварство, жестокость – вот, что было ответом на её дружбу. Все они были как – будто из другого мира – холодного, чужого, нечеловеческого. И все-таки Таня не отчаивалась наладить контакт! Часто в кругу девчонок она увлеченно рассказывала те истории, что поведал ей отец, пересказывала интересные книжки, какие читала ей мама. А они слушали невнимательно, часто презрительно фыркая, смеясь. Казалось, ничто их не интересовало, они ничего не читали, больше играли, собирали, коллекционировали; цель их состояла в том, чтобы собрать больше и выманить у кого-то, обманув его, а не поделиться тем, что есть, не говоря уже о том, чтобы великодушно подарить.

Через какое-то время Таня уже начала понимать, что слишком уж строго судила одноклассников. Были у них и хорошие черты. Но, все же, школьный мир нанес ей такой душевный удар, что она даже не хотела идти в школу, плакала и говорила, что ни с кем там не может подружиться.

Постепенно она привыкла к такому новому и сложному миру, далеко не всегда справедливому, стала держаться в стороне от других, больше молчать, замыкаясь в себе, и лишь только с некоторыми сохранила дружественные отношения. Настоящей её подругой стала Роза Давыдова, маленькая и тихая девочка. В Розе было много того, что было и в самой Тане: созерцательность, простодушная восторженность, мудрое спокойствие и терпимое, почти любовное отношение ко всему окружающему, страсть к книгам. Роза переехала из другого города и пришла в школу, когда Таня была уже в пятом классе. Вместе они ходили в музыкальную школу, играли на фортепиано, часто вдвоем учили уроки либо дома у Розы, либо у Тани. Таня привила своей подруге любовь к стихам, передав ей то, что волновало её саму и радуясь душевному отклику Розы на это.

Училась Таня хорошо, тройки были редко, а двоек она не допускала. Не любила математику, но обожала литературу, языки, историю. На уроках была внимательной, поэтому её всегда ставили в пример.

Стремительно бежали школьные годы. Таня расцветала, превращаясь из долговязого, угловатого подростка в привлекательную девушку. Она стала серьезней, но внутри оставалась такой же романтичной и поэтичной. Как и её сверстниц, Таню стали интересовать проблемы дружбы и любви. Она стала читать серьезную литературу, открыв для себя целый мир зарубежной классики. Благодаря тому, что она была многолетним добросовестным читателем библиотеки, ей доверяли редкие книги, разрешенные лишь в читальном зале. Часто до ночи Таня зачитывалась потрёпанными томиками Гюго и Стендаля, Гете и Гофмана, Диккенса и Войнич, Драйзера и Хемингуэя.