Текст книги "Птица у твоего окна"

Автор книги: Александр Гребёнкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Старик выглядит устало и горестно: изможденное, покрытое седой, давно небритой щетиной лицо, потемневшее от загара и от старости. Его руки, протягивающие Тане кружку с колодезной водой – худые, с вздувшимися темными венами, изломанными черными ногтями. Взгляд из-под бровей в чем-то добрый и мудрый. Вода покалывает в зубы и горло, но кажется необыкновенно вкусной. Таня с благодарностью возвращает кружку, и старик едет дальше, прикрикивая на лошадку, и без того бредущую вперед с покорной готовностью.

Старик постепенно растворяется в сереющем поле, а Таня долго еще видит перед собой его сгорбленную фигуру, в старом засаленном пиджаке с поломанными пуговицами, в заплатанных черных штанах, и ей так становится жаль его, как будто перед ней пронеслась вся его жизнь, такая же горестная, мученическая, как и он сам.

Таня вновь было вернулась к картошке, когда новый порыв пахучего ветра принес с собой первые холодные капли. Дождь, веером взрыхлив осеннюю землю, тут же внезапно закосил острыми иглами под возгласы ребят, накидывающих дождевики, башлыки, открывающих зонтики. В лесопосадке, где они пытались укрыться, дождь уже властно стучал по черным стволам, шелестел в кустах, образовывая прозрачные озерца в чашах листьев, вздрагивающих от прикосновения каждой холодной капли. Все притаились под деревьями, сгрудились под зонтами и дождевиками, радуясь такому приключению, а дождь все хлестал, и казалось, не будет ему конца.

– Все, конец работе на сегодня, – кричал Князев, ныряя куда-то в кустарник вместе с Сергеем. Они пробежали буквально перед носом Тани и Розы, которые спрятались под обширным дождевиком. Таня смотрит, как полосует, шуршит, бурлит непогода и теснее прижимается к Розе.

Через полчаса дождь начал утихать. Слышна была только мелодичная музыка ручьев и звон капели, падающей в черные лужи, где полузатонувшими корабликами плавали черно-бурые листья….

Многие начали сходиться и разворачивать снедь, открывая дымящиеся термосы, доставая бутерброды. У Тани и Розы давно уже разыгрался аппетит.

Роза предложила первой:

– Тань, давай перекусим. Где твой пакет?

– Ой, кажется, я оставила его на поле, возле ящика, – ужаснулась, оглядываясь вокруг, Таня. – Я сбегаю, возьму!

– Беги быстрей, а то там уже и так все намокло! – крикнула уже в спину бегущей Тане Роза.

Бежать было далековато. Таня мчалась через кусты к ящикам, чавкая липкой полевой грязью. Пакет превратился в лужу, но еда, завернутая в целлофан, как будто – бы не пострадала. «Браво заботливой маме», – подумала Таня и побежала назад.

Она ворвалась под ветви, и тут на нее обрушился холодный водопад. Она остановилась, дрожа и отряхиваясь, переводя дух. Вдруг откуда-то неподалеку раздался голос Сергея, спокойный и деловитый, и сердце Тани, сразу вздрогнув, забилось в бешеном темпе.

Голос доносился со стороны – из-за густо желтеющего, буйно разросшегося и еще не опавшего кустарника. Таня, повинуясь скорее какому-то загадочному чувству любопытства и хитрости разведчика, тихо пробралась поближе к кустам и присела. Сквозь ветви было видно небольшую полянку, где на могучем стволе поваленного дерева сидели спиной к ней двое – Сергей Тимченко и Алексей Князев.

– Наташка – девчонка ничего себе, – говорил Князев в обычной своей манере, слегка небрежно. – Притащила нас к себе на хату, когда стариков не было. Мы классно оттянулись, такой кайф словили – позавидуешь. Во-первых, выпили целую бутылку, ты не поверишь, французского ликера. Вещь конечно обалденная…. Витек включил музон, ну ты знаешь, этот концерт "Бони М", где, «Распутин». Все танцевали, как бешенные – еще бы, ведь нажрались здорово! И тут Натаха меня в оборот взяла. Я танцую, а она все липнет ко мне, так и лезет целоваться… Ну и я, того, не растерялся, не мудак. Умыкнул ее в другую комнату, а Витек с Ленкой исчезли куда-то. Ой, что там было, не поверишь!

– Да брось заливать, – мрачно бросил Сергей, презрительно сплюнув, и затянулся сигаретой. Виден был лишь узенький клейкий дымок.

Князев опешил:

– Не веришь! Да ты хотя бы у того же Витьки спроси!

– Ну, ладно, дальше-то что было? Только, давай без подробностей!

– Да ты что, Серый, не в настроении сегодня, что ли? Так вот, проснулся я утром, и в парашу полез. Голова, как медный котел шумит, меня всего качает. Выпил воды, наверное, с целое ведро. А подруга спала весь день! Ну, вот я и подумал – какого я попрусь в школу…

Таню возмутила эта циничная речь Князева. Ей очень захотелось уйти, но она боялась, что её обнаружат. Дождь кончался, накрапывал едва-едва, и слышно было далеко. Её охватил стыд, она не могла двинуться с места. Сидела, сжавшись, вросшись в куст, не шелохнувшись, а какая-то предательски холодная капля уже заползла ей за шиворот... Рядом с ней шла тайная, совсем другая, такая не до конца ясная и приятная, но по – своему любопытная жизнь.

Через несколько минут, когда она все же решилась отползать, и уже приподнялась на корточках, разговор друзей неожиданно принял другой оборот:

– А как насчет «операции»? Ну, той, что ты разрабатывал? – как-то встревоженно спросил Сергей.

– Что? Какой «операции»? А, насчет видака... Ничего, будет тебе аппарат... Нужна только ловкость рук!

– Э, нет, слушай, давай как-то по – другому. Ты же обещал продать свою импортную гитару, пластинки, какие-то книги. Обещал ведь?

– Да, но послушай! Если поработать головой, то можно ведь все получить даром. Вот слушай, классный вариант. На даче у Вальки Карамзиной есть японский видак, сила! Помнишь его? .

– Хорошая вещь!

– Так вот, они, когда приезжают на дачу, то сидят там целый день, а окна открывают настежь для проветривания. Он у них стоит целый день на столе, у окна, возле телика. Остается перемахнуть через забор, подойти к окну со стороны сада. Бери его втихаря и шуруй назад! Ну, как вариант?! Ничего и продавать не надо, тратиться только...

Наступила пауза. Видимо Сергей размышлял.

– Да слушай ты, зачем же так, мы что воры какие-то, что ли?

– Какие воры? Этот Карамзин, богач, куда круче наших стариков вместе всех взятых, деньги гребет лопатой! У него классная тачка, две хаты, дача роскошная с садом! Два раза в Японию ездил! Что для него какой-то видеомагнитофон? Он может таких с десяток оттуда привезти, они там дешевые! Да, и потом, кто же узнает? Подумают, что сельские пацаны потянули! Ну, решайся!

– Да, но, все-таки, хреново получается, как – то. Хотя и маг классный!

– Вот именно! Что там хренового? 0н им триста лет не нужен, у них дома еще один, зачем им столько? Вспомни, Робин Гуд у богатых добро забирал! Мы ведь всего один раз возьмем. Может этот Карамзин, будучи начальником, награбил, забрал у нас с тобой, у стариков наших. Разве это справедливо?

– А Валька?

– Она и не узнает! Откуда ей узнать? Когда у тебя футболку сперли в прошлом году, ты разве кипишь поднимал? А у Девяткина в лагере летом – джинсы. Если что-то пропадает – это обычное дело. А мы это дело организуем так, что никто не узнает. Школу скоро закончим, слава богу, последний год! Ты его никому показывать не будешь. Будешь дома в шкафу прятать. Да и не один такой магнитофон на свете!

Сергей думал, мысли его, видимо, были далеко. Он отбросил сигарету, и Таня вжалась в кусты. Ей было страшно, оттого, что они замышляют, на что идут, и она очень боялась, что ее обнаружат. Что будет тогда?

– Ладно, убедил, хитрюга, – хрипло сказал Сергей.

– Для тебя же стараюсь, – сказал Князев и ударил ногой по пустой консервной банке. Какое-то время они молчали.

– А Зойку ты хорошо подцепил, молодец, – сказал Князев.

– Ты помолчи, это не твое дело, – хмурясь, сказал Сергей.

– Слушай, а что это Ласточка заглядываться на тебя стала, – вдруг глумливо спросил Князев. – Неужто вклепалась?

– Да зачем она мне? – равнодушно сказал Сергей, очищая ножиком ветку, думая очевидно, о чем – то своем. – Раз прокатил её на карусели, вот она и липнет.

– Во всяком случае, этим стоило бы воспользоваться. Она ведь – ничего….

– Заткнись, – оборвал его Сергей.

Горечь обиды захлестнула Таню. Она хотела встать и высказать им что-то, но что – не знала. Только что из уст человека, к которому была неравнодушна, она услышала такое, что все лучшее, что было у них, вдруг разом оборвалось и пропало... Значит все напрасно! Значит, он тогда смотрел на нее и ничего не чувствовал! А она то, глупая, верила, ждала!

Таня совершенно не помнила, как отползла от места своего наблюдения и быстро зашагала между деревьев. Слезы обиды застилали ей глаза, и мир стал серым, скучным, надоедливым, как назойливый щенок. Как он мог такое говорить! Боже мой, они ведь готовят преступление! Князеву простительно, тот может сказать все, что угодно. Но он, Сергей, он, оказывается, совсем равнодушен к ней!

Она давно была уже у Розы, они уже жевали бутерброды с колбасой, разливая чай в пластмассовые чашечки, душистый, парящийся.

И подошел автобус, сердито плюхаясь в грязи, звала и пересчитывала всех Мадонна, пришли уже давно Князев с хмурым Сергеем. И все они уже давно ехали через мокрый, зябнущий поселок по стеклянному асфальту домой. Все дальнейшее происходило для Тани как в тумане. Она ревела, но не наяву, а в душе, зная, что расплачется вовсю лишь тогда, когда никого не будет рядом.

Не смогла она успокоиться и дома, оставшись одна в комнате, рядом с любимыми вещами и книгами. Любовь дала трещину, жизнь отрезвила её, и Таня придумывала без конца способы мести, сразу же отбрасывая их, ибо по человеческим качествам обладала цельной, чистой и доброй душой, а такие люди могут любить и прощать, и никогда не мстят.

_____________________________________________________________________

Глава 2. Сергей. «Чаша с отравой»

Пока отец, начальник крупного автомобильного завода, был на работе, сын его чаще всего был предоставлен самому себе.

Сергей рано привык к самостоятельности. Он сам играл, сам учился, и родители не очень – то много занимались его воспитанием. Отец никогда не рассказывал ему в детстве сказок на ночь, вообще не читал никаких детских книг, но с младенческих лет вел с ним разговоры относительно окружающей жизни, распространяясь о полезности того или иного дела. И Сергей слушал его всегда внимательно, не перебивая, и многое запоминал.

Отец был для него тогда во многом образцом. Он всегда одевался торжественно и хорошо, в добротный костюм, ловко завязывая галстук, всегда был выбрит, причесан, опрятен, тщателен и медлителен в делах. Он редко шутил, больше говорил серьезно и строго, часто приподнимая палец вверх, чтобы подчеркнуть значительность сказанного, говорил всегда по делу, никогда не суетился и этим нравился сыну. Он был хорош в роли отца и сам знал это.

Сергей любил надежность и основательность отца, с ним всегда было спокойно и хорошо. Он как бы противостоял матери – женщине мятущейся, беспокойной, вечно чем-то недовольной и слегка болезненной. Она никогда не существовала для Сергея всерьез, ибо уже сыграла отведенную ей природой роль. Он не воспринимал её "охи" и "ахи", её приставания с просьбами помыть руки или с намерением пожалеть, если ударился. По-своему, он, конечно же, любил мать, но рядом с отцом её поставить ни в коем случае было нельзя. Позже Сергей начинал задумываться, почему отец женился на ней, пытался разгадать, чем она его привлекла, и не мог. Слишком красивой она не была, умной и серьезной тоже. Поэтому, мать всегда существовала для Сергея на периферии, на последнем плане, и он редко обращался к ней со своими душевными переживаниями. Учился Сергей отлично, чем удивлял отца, считавшего его способности довольно средними. Отец всегда старался контролировать учебу сына, скрупулёзно проверять уроки, тщательно просматривая тетради, внимательно и дотошно спрашивая даже задание по географии и рисованию. И Сергей не противился этому, ибо привык к такому контролю. Это его принуждало всегда готовиться и побеждать лень.

Отец взял себе за правило раз в месяц бывать в школе, осведомляясь об учебе и поведении сына, делая надлежащие выводы.

– Математика – корень всего, – говорил отец, подняв палец, поглядывая на тетрадь, лежащую перед ним. – Будешь знать математику, будешь вооружен в жизни, всегда сможешь все посчитать... Остальные предметы не так важны, но могут пригодиться в обществе, чтобы не ударить лицом в грязь, чтобы показать свои знания, свою общую культуру. Поэтому и стихи учить нужно, а потом где-нибудь, когда-нибудь, цитату нужную вставишь, и люди подумают: «Вот какой культурный человек, много знает».

Сергей привык к таким долгим сентенциям отца, слушал его всегда молча и покорно. Отец наказывал сына редко, но очень жестоко – тяжесть его руки Сергей запомнил на всю жизнь! В эти минуты он ненавидел отца, но, потом успокоившись, приходил к мысли, что у отца не было выхода, по-другому его, Сергея, не заставить. Выходит, отец опять прав!

С отцом Сергей никогда не был веселым, скорее серьезным и хмурым, как и сам отец. Гости, изредка бывавшие дома, говорили: «Какой серьезный мальчик!». Отец снисходительно улыбался, но никогда ни перед кем сына не хвалил, и, при чужих всегда держался с ним строго, наедине же – просто, по– дружески, но, никогда не впадая в шутовство или в баловство.

Дома было много книг, собрано было все, что именовалось книжным дефицитом. Были престижные и редкие собрания сочинений писателей разных времен и народов, философская, юридическая, искусствоведческая литература,

Но книги годами стояли нетронутыми, припадая пылью, спрятав свою мудрость.

Отец и мать почти ничего не читали, и только Сергей тревожил увесистые тома, полюбив, в конце концов, чтение. Родители всегда выписывали кипу газет и журналов, только это и читали.

Отец любил, утонув в глубоком кресле, читать медленно и деловито, делая в журнале пометки. Его лицо – крупное, массивное, значительное, в больших, блестящих золотом очках становилось строгим. Сергей, пристроившись рядом на диване, непроизвольно копировал его, воображая себя взрослым, значительным, придумывая себе и груз очков и, иногда, настолько входил в роль, что откликался по зову матери так же громко и сухо, как и отец.

– Он – твоя копия, – вздыхала мать и вновь принималась рассказывать о каких-то своих проблемах. Отец сдержанно слушал её, давал рекомендации, всегда мог дать ей деньги, но когда мать ему надоедала, он просто закрывался газетой и молчал. Мать, тяжело вздыхая, уходила к себе.

Сергей однажды услышал, как мама говорила об отце своей подруге и соседке в минуты откровенности: «С ним, как за каменной стеной. Надежно». И Сергей запомнил эти слова, как лучшую рекомендацию и характеристику отца.

***

Он полюбил ездить с отцом на охоту. Они вставали, когда город еще спал, и в небе мерцали холодные звёзды, выкатывали из гаража машину, садились в ее прохладный, пропахший кожей, бензином и пылью уют, и ехали, освещая непроницаемую ночную мглу. Сергей любил наблюдать за уверенными движениями отца за рулем. Любил, прикрыв глаза, ощущать, как они летят в темноте, едва видимые в этом страшном, проваливающемся пространстве с танцующими огнями, и как замирает сердце от волнения. Любил держать руку в раскрытом окне, ощущая режущий холодный ночной воздух, любил смотреть на мелькающие, тихие, безмолвные дома, где спят люди, не зная, что он, Сергей, сейчас здесь, в автомобиле, летит как астронавт в темной, загадочной Вселенной, где планетами и звездами служили огни редких встречных автомобилей.

Они въезжали в темный и страшный лес, полный шорохов и звуков.

В бирюзово-темном небе над ними нависала желтая коварная луна. Она не светила по-настоящему, а лишь создавала своим молочным, коварным светом лесных чудищ, состоящих из бесчисленных теней. Мигающие звезды были как-то ближе, роднее, понятнее.

Они встречали рассвет где-то у болота, греясь у костра, слушая треск дымящихся сучьев. От едкого дыма слезились глаза. Трепетные языки пламени освещали узкое пространство, выхватывая у темноты окружающие деревья. Было уютно, но несколько жутковато, казалось, в темноте кто-то ходит, по-старчески кряхтит, крадется...

Постепенно начинало белеть, становилось холоднее. Верхушки деревьев вдруг вспыхивали красным, и за озером, цепляясь за высокую стену леса, карабкалось ослепительно-жгучее, красно-золотое солнце, бросая лучи на зеркальную гладь. Черная вода в озере превращалась в белую и седую, потом принимала бирюзовый, рубиновый и, наконец, ослепительно синий оттенок. Вдруг замолкали лягушки, и остро пахло рыбой, тиной и костром.

Отец шагал по болоту, уверенно палил из двустволки в уток, был крепок и силен, и нравился Сергею.

Потом они устраивали пиршество у костра, и отец, медленно жуя, говорил:

– Видишь, лес какой огромный! Сколько гектаров древесины! Но весь лес рубить нельзя! Где охотиться будем, где дичи жить? Ко всему нужен разумный подход!

И это все запоминал Сергей, наблюдая, как отец пьет кофе, и солнце ласкает верхушки сосен, скользя по коричневым смолистым стволам, а в траве трепещет беспощадная, окровавленная, побежденная дичь...

Всего два раза в жизни Сергей видел отца слабым и беспомощным. «Он растерялся», – думал Сергей. – «А теряться нельзя никогда».

В первый раз это было, когда они после удачной охоты, веселые, мчались по шоссе и их остановил автоинспектор, молодой парень, попросил техталон за превышение скорости. Отец, как обычно, слегка улыбнувшись, уверенно протянул ему купюру, но парень строго посмотрел ему в глаза, что-то коротко сказав, отвернулся и ловко пробил дырку в техталоне. Отец как-то согнулся, растерялся, виновато улыбаясь, а потом нахмурился: в первый раз не сработал тот принцип, по которому он жил и благодаря которому вывел формулу, что так живет весь мир.

Иногда, после поездки в лес на охоту или на рыбалку, отец любил заезжать к своей знакомой Зинаиде. Она жила в собственном доме, за высоким металлическим забором. Была с отцом очень приветлива, дружелюбна к Сергею, давала ему конфеты, гладила по голове. Сергей относился к тете Зине равнодушно, не ожидая от нее ничего, кроме подарков. Но коль она была хорошей знакомой отца, то он терпел её, старался слушаться. Тетя Зина была пышной женщиной рубенсовского типа, как позже называл ее Сергей. Вокруг отца она суетилась, как подчиненный вокруг начальника, и кормила их с Сергеем очень вкусно.

После этого обычно оправляли Сергея во двор гулять, а отец всегда долго говорил с тетей Зиной о каких-то делах. Сергей основательно изучил широкий двор, заполненный штабелями дров и кирпичей, кучами полуржавого железа: тетя Зина вечно строила что-то и никак не могла достроить. Сергей играл с дворняжкой Тузиком, который радуясь неожиданному вниманию к нему, носился по двору, как бешенный.

Как-то во время очередной поездки, наигравшись вволю с Тузиком и заскучав, Сергей решил войти в дом, чтобы как-то поторопить отца. Путаясь в полумраке пахнущей обувью прихожей, он нащупал дверь и шагнул в комнату. Сразу же застыл, увидев удивительную сцену. Большая и тяжелая тетя Зина сидела на коленях отца, прижав голову к его плечу, а отец целовал её в щеку. Они тоже замерли, увидев Сергея. Отец, опомнившись, сказал коротко «Выйди!». А тетя Зина, подхватившись, растворилась в другой комнате. Ошеломленный и какой-то пристыженный Сергей вышел, спугнув под ногами кошку. Потом через несколько минут вышел отец, строгий и сердитый, поправляя галстук, и они поехали, всю дорогу не говоря ни слова. Больше об этом случае они никогда не говорили. Эта мгновенная растерянность отца, которую запомнил Сергей, таинство того, что совершалось, дали мальчику дополнительное представление об отце. Ореол отца, как сильного, честного, непогрешимого хозяина жизни начал понемногу улетучиваться.

Оказалось, что отцу в той же мере, как и всем заурядным, обычным людям свойственны отступления от общепринятых норм, и окончательно это понял Сергей тогда, когда они, во время нехватки кирпичей для дачного строительства, тайно ночью стыдливо воровали эти самые кирпичи в соседнем селе, швыряя их в багажник. И отец, рассеяно глянув в глаза сыну, увидев его вопросительный взгляд, заговорщически подмигнув, сказал: «Маленькая хитрость не помешает». Эти слова отца, суетливость и неуверенность его, страх в глазах, эта ложь окончательно дополнили его портрет, как личности.

***

Недалеко от их дома стояли старые, полуразвалившиеся корпуса какого – то завода, то ли перенесенного за недостатком сырья в другой город, то ли вовсе ликвидированного. Внутри старого здания помещения были заброшены, поросли травой и лопухами. Но для мальчишек они были настоящей находкой. Здесь можно было играть в рыцарей, представляя себя в старинной крепости с подвалами и подземными ходами, либо в войну, отстреливаясь от воображаемых врагов из-за углов, устраивая штабы в подвалах.

Вместе с мальчишками любил бродить среди развалин и Сергей. Им было интересно среди груд крохких красно-бурых кирпичей, брошенных ржавых измятых цистерн, выцветших, иссеченных дождями серых стен.

Здесь устраивались те игры, которые можно назвать жестокими, здесь ценились превыше всего безрассудная смелость и честь, здесь давались клятвы и происходили опасные поединки «до первой крови», здесь устраивались штабы, жглись костры, у которых рассказывались страшные рассказы, здесь курились первые сигареты, и особенно вкусно елась испеченная в золе картошка с черным хлебом и купленными в гастрономе консервами. Здесь начинались первые робкие и небрежные разговоры о любви и девочках.

Так старый завод формировал людей, шагнувших затем в трудную, взрослую жизнь...

В этих играх Сергей ничем особенным не отличался. Но его твердость, смелость ценились. Он не был заводилой, чаще стоя в стороне, но никому не позволял унижать себя. Он, увлекаясь, бежал в шумной, пыльной мальчишеской толпе, скользя по сыпучим обрывам, ныряя в серые от пыли, выросшие в рост человека лопухи. Он спускался по выщербленным ступенькам в темные тайны подвалов, бродил, балансируя, по гулким цистернам. Всегда и везде он шел за всеми, презирая трусов и не зная расчета. Он неохотно вступал в драки, но не сдавался, если бывал побежден. Он орал, кричал сквозь слезы о мести. И глядя в его ненавидящие, широко распахнутые от злобы глаза, на сжатые костлявые, острые кулаки иные отступали, робели, проявляя нерешительность – столько в нем ощущалось силы и упорства.

В то время большим подвигом среди мальчишек считалось взобраться на вершину старой, ощетинившейся кривыми поручнями и ржавой лестницей башни, уходящей ввысь на высоту семиэтажного дома.

Редкий смельчак добирался до середины, а потом, цепляясь трясущимися от волнения руками за шатающуюся лестницу, осторожно спускался вниз, радуясь достигнутой высоте, рассказывая, о том, что он увидел сверху. Это считалось пределом смелости и отваги, поступком, достойным героя.

В тот ясный августовский день они играли в заклепки у подножия башни. Сергей проиграл и вынужден был отдать свой замечательный переливающийся значок "Микки-Маус" рыжему верзиле Витьке Козлову. Витька в этот день набрал много добычи и хвастал, рассказывая, как в прошлом году он долез до самого верха башни. Он явно врал, но спорить с ним было рискованно – он был старше и учился уже в седьмом, его побаивались и говорили с ним уважительно и заискивающе. Сергей, рассерженный Витькиным бахвальством заявил, что он и сам запросто может забраться на самый верх. Это пара пустяков! Витька сначала долго и презрительно смеялся, а потом, видя упорство Сергея, сказал:

– Так ты докажи сейчас на деле, герой...

– Запросто, – ответил Сергей, силясь не показать охватившего его волнения.

– Ну и вперед! Посмотрим, на что ты способен! Справишься – значок верну, – пообещал Козлов.

– А не врешь?

– Да я когда-нибудь врал? Спроси у всех, – развел руками Козлов.

Вокруг все одобрительно зашумели, из чего было ясно, что Витькино слово всеми ценилось и не доверять ему нельзя.

Сергей поднялся и быстро пошел к башне. Каждый шаг отдавался внутри стуком сердца. Башня казалась огромной, взметнувшейся в небеса с мощной катастрофической силой. Своим видом она, казалось, раздавливала смельчака, дерзнувшего подняться по непрочной и шаткой лестнице.

Ощущая на себе десятки глаз, Сергей быстро поднялся на несколько ступенек. Дальше подъем показался труднее. Его руки цепко держались за шатающиеся от старости ржавые перила. Перекладины лестницы гнулись и пищали под ногами. Сергей старался не думать о подъеме, сосредотачивая свои мысли на постороннем. Но с ростом высоты мысли не всегда удавалось контролировать. Уже не слышно было мальчишеских голосков внизу, чувство беспомощного одиночества охватывало его. Покалывало ноги, руки плохо слушались, дыхание сперло, в горле застрял сухой комок. А впереди было ещё неисчислимое множество ступенек. Глотая сухую слюну, вперив взор в ржавое тело башни, Сергей поднимался все выше и выше. Все неистовей стучало сердце, откуда– то взявшийся ветер трепал волосы. Он только и слышал вой ветра, скрип лестницы и свое сердце. «Главное-не смотреть вниз», – подумал Сергей и тут же глянул. Он был на немыслимой высоте, осознание этого стрелой пронзило ноги и все тело, заставило его остановиться и вцепиться намертво в поручни. Он почувствовал безысходный липкий страх, но, вспомнив лица товарищей внизу, превозмог себя.

Передохнув, сделав усилие, стал снова медленно подниматься вверх. Каждый шаг давался с боем... И тут, вдруг, его мысли переключились, он вспомнил виденный прошлым летом в кинотеатре фильм "Земля Санникова". Там один из героев тоже взбирался на башню, причем, безо всякой лестницы, да еще с завязанными глазами, цепляясь лишь за уступы кирпичей, углубления в стене и почти достиг цели. Сергей зажмурил глаза и продолжал путь, как вдруг одна из перекладин прогнулась под ногой, и он пошатнулся вместе в ней. Его будто током ударило в сердце, острой болью пронзило руки и ноги, он едва не закричал, но заметил, что цель близка, она совсем рядом, до неё рукой подать!

Осторожно он поднялся на несколько ступенек и вышел на площадку ватными ногами.

Он задыхался от счастья. Ярко светило вечернее желто-оранжевое солнце. В небе еще пели, играли, кувыркаясь, веселые, свободные птицы, ветер дергал поручни лестницы, громыхала ржавым, полусорванным железом крыша. Сергей подошел к перилам, окружавшим площадку. Город сильный, необъятный, величественный рассыпался перед ним улицами, домами, площадями, мостами. Точки автомобилей, автобусов беззвучно бегали по автострадам, далеко на узкой ленте реки, также беззвучно пыхтя, полз пароход, человеческий муравейник беспечно передвигался по улицам, не зная, что он, Сергей, здесь с высоты видит их.

Гораздо сильнее и мощнее города было небо: бело-голубое, с красноватыми оттенками, необъятное, могущественное… Он испытал необыкновенное чувство полета над миром и больше в своей жизни не чувствовал ничего подобного, переживал его заново только во снах... Он махал друзьям, и они казались ему гномами, стоящими у ног великана. Он плохо помнил, как спускался назад, осторожно, трепетно, но с победным чувством внутри. К нему бежали ребята.

Удивленный Витька Козлов кричал:

– Ну, ты даешь! – И протягивал ему значок.

После этого случая Сергей стал другим. Он понял, что может при усилии победить себя, свой страх, задавить его, спрятав вглубь. Он может формировать себя сам как личность.

***

Мир Сергея делился на три различных мира. Мир семьи, то есть мир уюта, и, одновременно какого – то давления со стороны родителей – здесь он не был полностью свободным; мир школы – более ответственный, важный, строгий, и несколько скучный – здесь тоже свободой не пахло, и мир двора – мир свободы, друзей, постоянного общения, увлекательных игр, приключений. Неусыпный, надоедливый контроль родителей дома, учителей в школе, ограничивал его. Особенно подавляла его школа, одновременно дисциплинируя. Здесь необходимо было постоянно подчиняться школьным законам, слушаться учителей. Здесь ставили оценки, и нужно было показывать свое умение, свои способности. А для этого нужна была подготовка, то есть определенные усилия над собой. Проявлять их в большей мере помогал ему отец своим постоянным контролем.

Взяв хороший разбег в младших классах, Сергей уже далее не хотел снижать темпа, не допускал слишком резких срывов и учился ровно.

Уже в младших классах он попал в мир поднятых рук и быстро понял, что сидеть тихо, не быть активным – это не проявлять себя во всей полноте, не показывать, на что ты способен. Поэтому Сергей всегда поднимал руку, стараясь быть замеченным, кричал "Меня спросите, я знаю!" и был замечен учительницей, а после – по заслугам оценен. Вскоре он привык показывать хорошие знания и получать хорошие оценки. Учителя знали его, как самоуверенного, упрямого мальчика, который всегда или почти всегда знал их предмет, кроме того – умел быть требовательным. Сергей не только знал материал, но и умел потребовать от учителя оценить его способности выше: «Вы поставили неправильную оценку. Я знаю лучше, а вы ставите мне четыре!», – сказал он как-то безапелляционным тоном учителю физики. – «Спросите меня еще». Недавно пришедший в школу молодой физик удивленно поднял брови. Он не привык, чтобы ему указывали, так как был уверен в собственной объективности при выставлении отметок, но, подавив нарастающий внутри него протест, сказал: «Да? Ну что же... Прошу!». Долго он гонял Сергея по всем темам. Сергей, с большим трудом, но все-таки смог настоять на своем, доказать свои знания и глядел торжествуя, как учитель, весьма удивленный упорством и знаниями ученика, исправляет ему в журнале оценку. Сергей круто повернулся и ушел, довольный победой. Он уверовал в то, что знает людей. Он полюбил развлекаться, задавая дополнительные вопросы преподавателям. Часто вопросы были такой сложности, что даже опытного педагога ставили в тупик. А Сергей радовался, что он показал большие, чем у учителя знания, смеялся над его растерянностью. Эта плохая привычка исчезла только тогда, когда ему на такой же коварный вопрос ответил пожилой историк:

– А ты и прояви инициативу, поройся в книгах, да сам поищи ответ на свой вопрос. И запомни – все знать невозможно! Да и не нужно! Человек должен знать в подробностях лишь то, что составляет предмет его увлечения, перерастающий в будущую специальность, а также самое необходимое, то, что должно составлять его культурный уровень, эрудицию и дает ему возможность жить в обществе культурных и знающих людей. А все подробности невозможно знать даже специалисту. Для этого и существуют справочники и словари, специальные книги по отдельным наукам, вопросам, популярная, обобщающая литература. "Я знаю, что ничего не знаю"– эти слова Сократа подчеркивают вечное желание человека познать окружающий мир. Это желание не иссякнет до тех пор, пока существует человечество. Я вовсе не против того, чтобы вы задавали мне вопросы. Но и мои знания небезграничные. Я продолжаю познание и сейчас. Я буду стараться, конечно же, всегда отвечать на интересующие вас вопросы. Но здесь важно не впасть в крайность! Как говорили древние, что один невежа может задать такой вопрос, что и сотня мудрецов не ответит. Подумайте над этим!