Текст книги "Птица у твоего окна"

Автор книги: Александр Гребёнкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Афанасьев наблюдал за ее тонкими гибкими и быстрыми руками, решительным лицом с чуть прикушенной тоненькой губкой и думал: «Откуда взялось это чудо? Как я не замечал ее раньше? Временами он ловил на себе ее взгляд, и ему становилось неудобно за свой вид. Уйдя в другую комнату, он привел в порядок прическу, надел чистую рубашку и долго благодарил Зою.

– Зоя, вы чудо! Огромное – преогромное спасибо! Просто не знаю, что и делал бы без вас. Вы прямо преобразили мою жизнь, будто из бездны вытащили…

И он пожал ее маленькую, узкую и честную ладошку.

Когда она ушла, взяв у него почитать пару книг, он еще долго помнил ее, брал те вещи, которых касалась она, и, казалось, вся комната была озарена теперь какой-то радостью. Вещи, к которым прикасалась она, излучали волшебство, и жизнь казалась краше, обретала новый смысл.

Он проснулся, по-новому посмотрел на себя в зеркало, побрился, погладил вещи, сходил в парикмахерскую, с получки купил себе джинсы и как будто помолодел, вспомнил, что ему лишь тридцать пять, и вся жизнь еще впереди, а мысли о чудесной девушке, его студентке, не выходили из его головы.

***

Афанасьев сознавал, что до этого поворота в своей жизни он жил равнодушным эгоистом. Он не видел людей, забросил самого себя, забросил жилье, жил исключительно наукой. Он по – быстрому и нехотя питался, жил только идеей написания собственного учебника, работал до изнеможения.

Зоя что-то сдвинула в его жизни с мертвой точки. Он начал понимать, что жизнь – это не только наука, стал замечать себя и других. Он вдруг увидел синее и бездонное небо, темные массивы деревьев, огни цветов на клумбах.

Он искал с ней встречи, но без успеха. Стояло лето, студенты разъехались. Он так хотел, чтобы она увидела, как он изменился.

И все – таки ему удалось ее встретить! Это произошло в центре города. Зоя гордо и легко шла в светлом платье, темных очках, размахивая сумочкой. Она увидела его раньше, но не подала и виду. Афанасьев приветливо, чуть волнуясь, махнул ей рукой. Она слабо улыбнулась и сухо поздоровалась с ним, осаждая его этой сухостью. Внутри она была несколько смущена. Афанасьев действительно стал другим: сбрил усы, коротко постригся, снял очки и сильно помолодел, лишь легкая седина напоминала о возрасте.

Он робко пригласил ее в маленькое летнее кафе-ресторан. В это время заведение было полупустым. Молчаливый официант по их заказу принес лимонад и мороженое, но Афанасьев даже не заметил этого, любуясь Зоей во все глаза. Она была очень красива в своем белом платье – легкая, как перышко. Васильковые глаза поглядывали строго и одновременно нежно. Сквозь легкую ткань платья виднелась маленькая грудь крошечной точкой. Ему нравилось, что Зоя не кокетничала, вела себя спокойно и ровно. Но внутри ее все бурлило, просто она не хотела показывать своего волнения. Серьезно и строго она рассказала ему о прочитанных книгах, будто бы сдавала экзамен, выслушала его мнение.

Он пригласил ее вечером сходить в кино, и она согласилась.

За весь вечер они говорили не так уж много. Зоя казалась серьезной, замкнутой и Афанасьев быстро привык к этому. Вечером он проводил ее, пригласив провести вместе и следующий вечер.

Они пошли к реке, долго гуляли, пока огни и звезды не заплясали в темно-синей воде. Когда они стояли на мосту и глядели на блеск огней в реке, Зоя сказала:

– Ну, вот и все. Спасибо за вашу прогулку Пал Палыч, мне пора домой.

Она сказала таким безапелляционным тоном, что он растерялся, почувствовал какую-то горечь и холод одиночества. Он сказал:

– Зоинька, вы извините, но я хочу сказать о том, что происходит у меня внутри. За последние дни вы переворошили мою жизнь, встряхнули меня. Я многое увидел другими глазами… И я осмелюсь предложить вам поехать совместно отдыхать на море. Ну, например, в Евпаторию. Я понимаю, вам нужно подумать, да и трудно вам, студентке, молодой девушке, ехать со мной вот так вот сразу, неизвестно куда… Это может показаться неудобным, но я со своей стороны обещаю полнейшую неприкосновенность вашей особы, безопасность и покровительство. Извините за казенные слова, но я сделаю все, чтобы вам было хорошо, чтобы вы ни в чем не нуждались.

Зоя молчала, глядя куда-то вдаль.

– Я не требую от вас немедленного ответа, – мягко сказал Афанасьев. – Подумайте.

– Вы хотите положить к моим ногам вашу жизнь и сердце, – вдруг сказала Зоя. Затем, волнуясь, добавила:

– Это сложно Павел Павлович.

Афанасьев хотел что-то сказать, но мог, грудь сжало, слова застряли в горле.

– Это сложно, учитывая тот факт, что вы уже были женаты, – сказала Зоя. Это как плетью ударило Афанасьева, он поморщился и опустил глаза, бессмысленно глядя на серебристо-золотые сполохи в вечерней воде.

– Да, был, – кивнул он. – Жена ушла от меня. Прямо скажу – она разочаровалась во мне.

– Ну, вот видите, – с укором сказала Зоя. – А вы уже решились взять на себя ответственность за новую жизнь и судьбу.

Афанасьев нахмурился, а Зоя еще больше волновалась, думая, не обидела ли она его, не сказала ли лишнего, упрекая саму себя за строгость и сухость. Все – таки решалась ее судьба, и Афанасьев не был ей безразличен.

Она взяла его за руку:

– Ну ладно, не волнуйтесь, Павел Павлович. Все – таки я уже самостоятельный человек и могу принимать решения. Я принимаю ваше предложение. Но прошу вас учесть и помнить всегда, что эта поездка ровно ничего не значит.

Они распрощались. Афанасьев ушел, ликуя в душе, а Зоя, вернувшись, долго не могла уснуть. Вспоминала подробности встречи, мельчайшие детали, оттенки разговора. Но почему он так сковывает ее, почему она не может быть с ним романтичнее, лиричнее, проще? За два года учебы она встречалась только лишь с одним парнем и то лишь затем, чтобы зарубцевать рану после разлуки с Сергеем. Но в душе он был для нее никто, простой «пацан». С его помощью она распрощалась с девственностью, не почувствовав никакого удовольствия, и вскоре рассталась с ним, почувствовав в душе освобождение от какого-то тяготившего ее бремени. Недостатка в парнях она не испытывала, чувствовала, что ей симпатизируют, но близкую дружбу ни с кем не заводила, обламывая всех «охотников». Ее просто никто не интересовал, и она заслужила славу неприступной и гордой. И когда на втором курсе у них начал читать «средние века» Павел Павлович Афанасьев, она почувствовала, что могла бы влюбиться в этого человека. Ей импонировала его скромность, тактичность ум и мужественность в облике. Он был старше, опытнее, чем сидящие рядом «маменькины сыночки». За его плечами уже стояла сложная жизнь. Когда он говорил, Зоя замирала, и мороз пробегал по коже. Как он умел рассказывать!

Чувствовалось, что такой человек будет верен своей избраннице. Одно только останавливало ее – его прошлое… Но он нравился ей и все тут! Остальному она старалась не придавать значения! И поэтому предложение совместной поездки обрадовало и насторожило ее одновременно. Она совершенно его не боялась, но все – таки положение ее было несколько щекотливым. Ведь они будут вместе какое-то количество дней, будут ехать в поезде, вероятно, жить в каком-либо санатории или отеле. Он будет видеть ее не всегда нарядно и изысканно одетой. И кроме всего прочего это будет испытание характеров. Вдруг он обидится на нее или разочаруется в ней. А вдруг он все – таки совершит что-то такое, чего она не будет хотеть… Все– таки он мужчина! Да, положение сложное, но такой шанс упускать нельзя. Жить в этом душном и пыльном городе и все каникулы провести с мамой на кухне ей никак не хотелось.

И она решилась, несмотря ни на что, бросилась в этот вихрь жизни с храбростью и безрассудством чайки, парящей над неистово бушующим океаном. Утонет она в этих волнах или воспарит над ними? Все – таки, во многом молодость безрассудна, и другой она быть просто не может!

***

Когда они пустились в путь, Зоя как будто преобразилась. То ли Павел Павлович способствовал росту ее настроения, потому что казался теперь помолодевшим лет на десять – ловким и удачным, но сама Зоя стала оживленной, немного лукавой, кокетливой. Глаза ее блестели, а настроение било ослепительной энергией бодрости и веселья. Никакой робости и зажатости не было и в помине.

Зоя немного понукала Афанасьевым, как бы чуть подсмеивалась над ним, но когда наступал вечер, и она, глядя в окно на проносившиеся темные леса и поля, на мелькание огней, вслушиваясь в его рассказ – она была в его власти.

Они долго оттягивали время отхода ко сну, просто сидели, говорили и не могли наговориться. В открытое окно доносились свежие запахи полей и лесов, теплого летнего дождя. Свежие струи воздуха вызвали дрожь в ее теле, и он накрыл ее плечи своим свитером и обнял. Когда он сделал и завладел ее рукой, она сама прижалась к его щеке, и они так ехали очень долго и молчали. И одного Афанасьев сейчас хотел, чтобы никто не потревожил их это состояние, и чтобы сидеть так долго, ибо такое не повторится…

Но через время в дверь постучали. Афанасьев не хотел открывать, ожидая, что стучавший уйдет, подумав, что в купе давно спят, но Зоя сама попросила открыть. Сосед просил спичек. Идиллия была нарушена, но все – таки происшедшее не слишком их огорчило. Они улеглись и неизвестно спали ли, прислушиваясь, друг к другу и думая, друг о друге. Утром оба встали свежие и отдохнувшие.

… Маленький городок с запутанной сеткой извилистых улиц, укрытых от безжалостного неба плотной шапкой лип, тополей и акаций. Море – величественное и изменчивое – то лазурное, нефритовое, ослепительно синее, то бирюзовое – небесно-зеленое с оттенками малахита… А когда над ним сгущаются вечерние тучи, сквозь облака видно тонущее в южных водах, брызжущее последними лучами оранжевое солнце, море меняется, становясь то фиолетовым, то красноватым, то в него вплетаются оттенки ляпис-лазури, сапфира или обсидиана. Хорошо тогда сидеть в беседке с мраморными старинными колоннами, на старенькой скамейке и сквозь сень темнеющих пальм наблюдать за красками могущественно дремлющего моря. Вот меркнет морская даль, тонет солнце и выходит бледный месяц, оживает, протягивая длинный золотой столб через темнеющие воды… А утреннее море – это уже совсем другое полотно художника – природы! Поначалу темно-коричневое оно становится желто-зеленым, а с восходом солнца омывается золотом с розовыми оттенками…. И все это многообразие красок: сине-голубое море, алебастровость столбов беседок, коричневость пыльных улиц, желтизна дынь, разноцветье уборов, бронзовость загаров людских тел очаровывает сильно. Забываешь обо всем на свете, погружаясь в эту бездну, радуешься свободному выходу той энергии, что сидела в тебе взаперти. Так Зоя радовалась морю, ведь она была на нем до этого всего один раз.

Они поселились в удобном пансионате, имели хороший номер. Афанасьев, которого Зоя теперь называла просто Павлом, преображался на глазах, молодел, поражал откуда-то возникшей удалью и ловкостью.

Дни текли, как вода в горном ручье и были похожи на сказку. В ту ночь, когда они были близки, над городом нависла грозовая туча. Они, уставшие, обгоревшие на солнце, только что вернулись в свой номер, когда вдруг ветер заполоскал занавески. Полутемная комната озарилась вспышками молний. Он прижал к своей могучей груди это хрупкое удивительное существо с васильковыми глазами, тогда их тела показались им огромными непознанными еще вселенными, и набежавшая волна нежности и любви подхватила их, закружила и унесла далеко прочь, накрыв с головой.

***

Из первых волн чувственной близости, первых, чутких бережных, ласковых, как руки русалки, их подхватил вихрь духовного единения. Их совместные прогулки временами превращались в длительные содержательные беседы различной тематики, и они с удовлетворением отмечали друг и друга схожесть жизненных позиций и взглядов, даже при разности характеров.

Однако необыкновенность их встречи и близости, быстрота происшедшего сближения временами рождали у них опасливое ожидание скоротечности всего происходящего, поэтому они берегли свою зарождавшуюся любовь. Чувство близкого конца больше посещало Афанасьева, он опытен, немного помят и опустошен жизнью. Переполнение души любовью он воспринимал, как дар свыше.

Зоя же в любви была проста и доверчива, что и порождало ее необыкновенную смелость. Разрыв с Сергеем не смог до конца опустошить ее души и все, что у нее было лучшего, поднялось на поверхность и передалось любимому. Это был танец любви как по лезвию ножа. Они любил, как будто находились у глубокой пропасти, но любовь проложила хрустальный мост через эту пропасть, и он выдержит, если не возникнут трещины и проломы.

Они жили, как в раю, веселясь как дети, и апельсиновое солнце, и нефритовое море, и кудрявые пальмы радовали их. Они загорали, став коричневыми, словно африканцы, играли в мяч и бадминтон, со смаком ели шашлыки и мороженое, посетили чешские цирковые аттракционы, непременно участвовали во всех массовых мероприятиях, ежедневно ходили в кино и на танцплощадку, где отдыхали допоздна, пока на черном бархате неба не высыпали бриллиантовые звезды.

Конечно, характер Зои был не из простых, и Афанасьев отметил это, но он прощал ей ее мелкие закидоны, пряча все педагогическое, начальственное поглубже в себя, Зоя же старалась сдерживаться и умерять свои капризы, следя за собою. Но все же человек остается человеком, и путь к совершенству нелегок, чуточку подняться над своим «я» не всегда получалось, и, временами, Зоя допускала капризы, нелепо желая «проверить любовь», порою не осознавая, что делает глупости. Но и эти маленькие трещинки в мостике их лучезарной любви старательно заделывались опытным Павлом, который, как только мог, обходил острые углы, понимая, что неправильность и ненужность этих маленьких каверз и причуд будет видны позже, по прошествии времени.

Они любили гулять по набережной и как-то во время прогулки, подставив лицо свежему ветру с моря, Зоя спросила о той, первой, почему она ушла от него.

– Увы, это была женщина, от которой я в свое время ожидал многого, а не получил ничего…

– Потому и не получил, что ждал, – сказала Зоя. – Нужно было самому давать.

– Возможно. Но ты ее не знаешь! Она ничего никому не хотела дарить, ни радости, ни любви, ни просто улыбки, а жила лишь для себя, бесконечно требуя от других пристального внимания к своей особе. Ее раздражала моя работа, она решила, что основное предназначение мужа приносить деньги и доставлять наслаждение вечером. Когда этого не было, она устраивала скандалы, требовала, чтобы я, например, сменил работу. Поначалу я смалодушничал, решил ей поддаться, пошел на шабашку, на стройку, но потом решил отстаивать свое право на любимую профессию. … И тут же она завела роман с другим, почти не скрывала, что бывала с ним в гостях и ресторанах, а затем и вовсе покинула мой дом. Мне, конечно же, стало легче. Она забрала у меня пять лет жизни, ничего фактически мне не дав – ни любви, ни детей, обобрав квартиру полностью, оставив мне лишь голые стены, и то, если бы могла, унесла бы и стены, и пол, и потолок… Так я остался один и сильно разочаровался в жизни.

– А как же вы встретились? Тогда ведь было все хорошо? Ведь были же вы влюблены друг в друга?

– Так тогда казалось. Ну, что, мы молоды были. Я тогда еще глуп был и по – мальчишески больше по внешности подругу выбирал, лишь бы покрасивее была и лицом, и фигурой. А это у нее было, этого не отнять! Когда мы шли по улице все на нее заглядывались. Я был влюблен в ее внешность, ценил красоту, а на все остальное закрывал глаза. Сейчас понимаю, что куда важнее душа человека! В первую брачную ночь я кое-что уже понял. Когда был сорван цветок, я насладился его красотой, теперь он больше был ни что не пригоден. Потом я пытался полюбить ее как человека, делал, казалось, все возможное. но не смог… Не смогла, и она, видимо потупившая также. А я ведь тогда был довольно красив, и девушки за мной бегали.

– Ну да, прямо так и бегали, – иронично произнесла Зоя.

– Да, да…было….

– Слушай, а как же я? Я тебя со временем не разочарую? Может, ты тоже видишь во мне только женщину, а не человека?

– Ты – чудо! Ты ворвалась в мою жизнь как вихрь, преобразив ее, ты заставила меня заново поверить в себя, поверить в то, что на свете есть любовь, и она может посетить человека внезапно. Ты прекрасна и как женщина, и замечательна, как человек и друг… Но все же я боюсь…

– Чего?

– Да вот спрашиваю себя. Навсегда ли это? Надолго ли? Бог может дать, а может забрать.

– Чушь все это, – Зоя, подняв голову, сказала уверенно. – Все это мнительность и слабость, я этого не терплю. Что может с нами случиться? Если мы верим в любовь и любим друг друга – я уверена, мы сохраним свою любовь!

Он поцеловал ее пушистые, легкие, как лебединый пух волосы, а она склонила голову к нему на грудь, нежно прижавшись…

В отличие от Павла, Зоя верила в свое счастье. Он еще не делал ей предложения, она ждала этого, чуть волнуясь, но была почти уверена в том, что он это сделает. Когда он станет ее мужем, ку них будет почти одинаковая работа, оба историки, она родит ему мальчика, непременно это будет сын. И они будут счастливы. А богатство, роскошь… Зоя относилась ко всему этому достаточно пренебрежительно, главным для нее были человеческие взаимоотношения. Одного она боялась – своего языка, уж слишком многих отталкивал своей остротой, поэтому, как могла – она сдерживала себя.

Карусель отдыха кружилась вихрем и оказалась быстрой и короткой. При мысли о возможном расставании их охватила неудержимая грусть, но они переживали все это внутри, не подавая и виду.

***

До отхода поезда еще оставалось время. Они решили сходить в буфет, так как хлопоты со сборами не позволили им пообедать.

– Ты побудь возле дверей у чемоданов, чтобы их не стащили, – сказала Зоя. – А я пойду стану в очередь возьму и тебе, и себе.

Павел согласился.

Обычная вокзальная сутолока раздражала Зою. Она долго стояла в длиннющей очереди, глядя на полную буфетчицу в замасленном халате, которая долго отсчитывала сдачу. Зоя нетерпеливо притоптывала ногой. Маленькая и хрупкая, она почти утопала среди широких спин мужчин и толстых женщин. Ее возмущало то, что многие люди лезли без очереди, и никто им замечаний не делал.

Так можно было стоять вечность, и она не выдержала:

– Молодые люди, как не стыдно… А ну-ка станьте в очередь. Здесь, меду прочим, женщины и пенсионеры стоят, их уважать надо!

В очереди одобрительно зашумели.

Но длинноволосый бич не испугался:

– Ты что, особенная, – грубо сказал он. – Закрой свой гроб и не греми костями, а то ноги протянешь…

– Смотри, чтобы сам чего-нибудь не потерял, если я тобой займусь! – звонко воскликнула Зоя.

Она выступила вперед – маленькая, взъерошенная, решительная и такая непреклонная суровость была в ее взгляде, что бродяга нерешительно затоптался на месте и быстро юркнул в толпу с бутылкой пива. Но, стоявший рядом с ним высокий, бородатый, с ранней сединой на висках, в темных очках, осмотрев ее, ухмыльнулся:

– Браво! У нас появилась Жанна Д’Арк. Бис! Аплодисменты народной заступнице!

– Мы с вами незнакомы, как вам не стыдно так говорить, – процедила Зоя. – А еще выглядите джентльменом!

Быстро взяв вино и шашлыки, еще раз презрительно ухмыльнувшись, высокий удалился, мелькая меж столиков прямой спортивной спиной, а Зоя отметила про себя, что где-то уже видела этого человека, правда, в несколько другом облике. Память зрительная у нее была хорошая, но сколько Зоя не напрягала себя – не могла вспомнить.

Ели они на лавочке у перевернутого мусорного бака. Это было единственное незанятое никем место. Ветер нес пустые обертки, окурки и серую пыль, звенел пустыми консервными банками.

Павел пошел поискать свежих газет, чтобы почитать в дорогу. Зоя лениво оглядывала снующих вокруг людей. Несмотря на ветер, было душно. В стальном раскаленном небе – ни облачка! Стояли очереди за газированной водой и квасом.

И тут, среди этих вытирающих пот, вздыхающих людей, Зоя увидела Сергея.

Она узнала его сразу, мгновенно, несмотря на то, что он изменился, стал как будто выше, мужественнее, шире в плечах. Сердце у Зои застучало, но окликнуть Сергея или подойти ближе было выше ее сил. У них все уже кончено. Но она с любопытством продолжала наблюдать за ним.

Что он здесь делает, как здесь оказался? Приехал отдыхать? Но как-то налегке – с ним была лишь небольшая спортивная сумка через плечо. Шел он как-то обреченно, с какой-то нервной, отчаянной внимательностью, как будто кого-то искал, оглядывая проходящих людей, вглядываясь в лица, заглядывая в толпы.

На мгновение он скользнул взглядом в сторону Зои и пошел дальше, видно не узнав ее. Вскоре он затерялся в толпе. Вблизи Зоя была поражена его видом. Лицо Сергея было измученным, в ссадинах, залепленных пластырем…. С ним что-то случилось. Что? Зоя слышала, что он работал водителем такси, попал в какую-то компанию. Видимо, жилось ему несладко. Может быть он попал в аварию? ...

Пришел Павел, зашуршал газетами, и на какое-то время Зоя забыла о Сергее. Время ползло неумолимо медленно, состав еще не подавали. Зоя просматривала газету: информация о рекордном урожае, о юбилее какого-то завода, о конфликтах на израильской границе не вызвали у нее особого интереса. Но ее внимание привлекла республиканская милицейская хроника. Ее взгляд выхватил из множества фраз название родного города. Что там еще произошло? В заметке повествовалось о взрыве и пожаре на каком-то острове, на метеостанции. Была перестрелка… Нашли обгорелые трупы… Сводят счеты преступные группировки? Рассказы немногих очевидцев…. Лаборатория для переработки наркотиков располагалась в тщательно замаскированном подвале… Исчезновение руководителя станции, некоего К.Я…. Найденный на яхте живой свидетель происходившего ничего толкового не может рассказать, так как сам, будучи оглушенным, просидел в трюме….

Ага, вот еще…

«… Кажется, только сейчас начинает проясняться страшное происшествие на Пушкинской улице, связанное с изнасилованием и убийством Мальвины С. и поджогом квартиры, где она проживала. В милицию поступили интересные анонимные материалы, которые связывают это преступление с Янисом К., ныне разыскиваемом ОВД за переработку и торговлю наркотических средств. Все данные указывают, что некий Янис К. и руководитель станции на острове – одно и то же лицо, ныне исчезнувшее бесследно… Ниже дается портрет и приметы разыскиваемого. В ОВД поступили также интересные данные о связях некоторых работников милиции с преступными организациями…»

Посмотрев на портрет, Зоя вспомнила ту зиму, когда она была на этой узенькой Пушкинской улице, вспомнила свою наивную слежку за Сергеем и Мальвиной…. Ведь тогда ее подвозил на «Волге» тот самый – высокий, круглолицый, стриженый под полубокс. И он же был сегодня в буфете, назвал ее Жанной Д’Арк, он, это точно, только с бородкой и усами. Она его узнала. Хм, милиция его ищет, а он здесь отирается.

Зоя свернула газету. Читать больше не хотелось. Неприятная история и связана она как-то с Сергеем, какими-то неуловимыми нитями, она это чувствовала. Она видела этого Яниса и должна была пойти в милицию, но делать ей этого не хотелось. Не хотелось портить отдых…

– Что случилось? Что-то вычитала интересное? – спросил Афанасьев.

– Да так, ничего особенного. Это криминальная хроника. Вечно она тоску наводит, – сказала Зоя и устало прислонилась к его плечу.

***

Вечером они сидели в купе, и пили чай, с грустью глядя на уносящиеся вдаль тополя и липы. Он держал ее руки в своих. Казалось, все кончается, все уходит навсегда и скоро придет час расставания. Вечернее солнце злотым огоньком плясало на металлическом подстаканнике.

Когда стемнело, он спросил ее:

– Зоя, почему ты грустна? Устала?

Зоя кивнула головой, по – прежнему глядя в окно. Он догадывался о ее состоянии.

– Тебе грустно от близкой разлуки?

– Да.

– А давай никогда не расставаться.

Даже в темноте ощущалось внезапно нахлынувшее от нее тепло, и она сказала шепотом, но решительно:

– Давай.

– Выйдешь за меня замуж?

Она пронзила его взглядом и уклончиво, но с явно иронической интонацией сказала:

– Подумаю.

Он обнял ее, припав головой к ее ногам, как будто она дала уже согласие. В такт их сердцам застучали колеса.

Стук в дверь заставил их вздрогнуть. В проеме двери мелькнуло что-то знакомое, но фигуру стоявшего, закрыл своей широкой спиной Павел. Он что-то достал из пиджака и протянул в проем двери.

– Кто это был?

– Да, ерунда, спички просил, – махнул рукой Павел.

– С бородкой и усами, высокий?

– Да, а что такое? Ты его знаешь? – удивленно спросил Павел.

– Да так. Видела в буфете. Не нравится мне этот тип. Без очереди лез.

– Да, бог с ним, Зоинька, – сказал Павел. – Главное, что мы теперь вместе.

***

Поезд тревожно стучал на перекрестках реек.

Зоя пошла в умывальник. Часть пассажиров уже спала. Молодая парочка стояла, обнявшись, у окна, оглядывая проносящиеся лунные пейзажи. Прошел проводник с фонариком, с ним человек в фуражке. Шли, время от времени, заглядывая в сонные купе.

«Билеты проверяют, что ли?» – подумала Зоя. – «Сейчас к Паше заглянут». Вытираясь полотенцем перед зеркалом, она услышала настойчивый стук, а потом кто-то стал теребить дверь.

– Подождите, – громко сказала Зоя, – не на пожар. Потерпите минуту.

Но за дверью кому-то не терпелось.

Она открыла дверь и тут же, словно сметенная вихрем, была зажата наглым и сильным телом. Сначала она с ужасом увидела нож у своего горла, а потом перекошенное лицо высокого человека с бородкой, но теперь бородка у него частично сползла и повисла, ибо была фальшивой. Теперь она сразу узнала того человека, которого видела тогда в магазине, на Пушкинской.

– Янис, – прошептала она имя, вычитанное в газете.

Он удивился.

– Тише. Откуда меня знаешь?

Но тут же вспомнил:

– А, Жанна Д’Арк, народная заступница. Язык проглоти, иначе нежное горлышко петушком пропоет! А теперь слушай внимательно. Сейчас мы выходим в обнимку, как влюбленные, чтобы лица моего не было видно! Ясно?

– Нет!!!

Он наотмашь ударил ее.

– Та сделаешь все, что я скажу, иначе расстанешься со своей драгоценной жизнью. Поняла? Быстро выходи!

Они вышли в тамбур, совершенно пустой. Янис, не выпуская ее, подошел к двери, распахнул ее настежь. Одной рукой удерживая хрупкую Зою и нож у ее горла, он другой быстро выбросил в ночную тьму пакет, грим и очки. Он пытался закрыть дверь, но она хлопала, то ли от ветра, то ли от движения поезда и сделать это было сложно.

Зоя сказала:

– Отпусти, Иуда. Нет ведь милиции! Но тебя все – таки поймают, верь моему слову!

– Ах, какая ты смелая, – зашептал он, затыкая ей рот. – Сейчас пройдем по вагонам, веди себя смирненько, иначе…

Дверь в тамбур открылась, и она увидела Сергея, идущего в тамбур. В руке у Яниса мелькнул пистолет.

Собравшись с силами, Зоя всем своим маленьким телом навалилась на высокого и жилистого Яниса, и, поскользнувшись, упала, увлекая его за собой, в разверзнувшуюся открытую страшную ночную бездну.

___________________________________________________________________

Глава 16. Таня. «Человек рождается на страдание, чтобы сгорев, подобно искрам устремиться вверх»

Те долгие годы, наступившие после краха семейной жизни и тянувшиеся с медлительностью улитки, были для Тани черно-белого цвета. Развод с его неизменными дрязгами, связанными с имуществом, помещением, выяснениями отношений, вызвал бездну разочарования в ее душе, превратил в сплошную кровоточащую рану, источавшую боль.

Вторая неудача в любви привела ее к новому разочарованию в людях, что подтолкнуло к еще большей замкнутости и уединению.

И без того тихая, она ни с кем теперь практически не общалась, забыв даже о Розе. ибо не хотела впускать ее в свой израненный горестный мир. Кроме того, ее сжигал и мучил стыд. Оно много плакала, ходила унылая и равнодушная, похудела и вытянулась.

Но время, как известно, лучший доктор. Улеглись все споры, высохли и забылись слезы. Таня как-то быстро повзрослела, стала серьезной и практичной.

Через два месяца после развода Валерий прислал ей два письма, но Таня прочла лишь одно и, не поверив ни одному его оправданию, потоку лживо-льстивых слов, порвала письмо, оставив без ответа. Все его попытки подойти на улице и заговорить наталкивались на ее каменное молчание. Назад возврата не было. В своем горе Таня была вынуждена стать жестокой.

Затем последовало еще одно несчастье, настолько глубокое, что едва не сорвало Таню в бездну отчаяния. Не выдержав всех последних дрязг и ссор, внезапно скончался от инфаркта отец, у которого и так было больное сердце.

Мать и дочь неистово плакали белугами на могиле отца и возвратились в мир настолько жестокий и равнодушный, что только приезд бабушки из деревни, ее временное переселение в опустевшую квартиру, вывел их из состояния тяжелого стресса.

С трудом пережив горе, Таня пошла в школу, несколько лет работала вожатой, одновременно продолжая учиться заочно на филологическом. Работа хоть и не очень интересовала ее, но немного отвлекла и изменила ее; также помогли книги, которые Таня читала теперь по долгу учебы и по зову души во множестве. Перечитав почти всю классическую литературу и то, что можно было достать из современной, Таня почувствовала большое облегчение и духовно-моральную поддержку. Мир философии и мировой религиозной мысли способствовал объективному и мудрому взгляду на мир, на жизнь. Монтень и Бердяев, Вивекананда и Рерих, Соловьев и Лосев, и многие произведения художественной литературы спасли ее душу, ее совесть…

На пятом курсе ей доверили полставки учителя в школе. Вести уроки Таня стала уверенно и легко, как будто это делала всегда. Она привыкла к детям, обнаружила строгость, требовательность и даже, порою, чрезмерную жесткость. И это у нее, когда-то ласковой и доброй! Но умение делать самоанализ, взглянуть на себя со стороны, помогли ей преодолеть эти недостатки. Со временем Таня стала мягче и внимательнее, научилась прощать. Она уже привыкла к одиночеству и даже чувствовала некую радость от того, что рассталась с Валерием. Ну, какая ее могла ожидать с ним дальнейшая жизнь? Ведь, если разобраться, она его никогда по – настоящему не любила. Одно время он ей был симпатичен – вот и все. Это можно назвать увлечением….

Защитив диплом по творчеству поэта Арсения Тарковского, Таня осталась преподавать в своей школе. Жила по – прежнему одиноко, ни с кем не знакомилась, думала только о работе. Помогала маме трудиться на маленьком огородике, а мужчин, бросавших на нее глаз, старалась обходить стороной. Почему-то ей думалось, что будет она всегда несчастлива в любви.