Текст книги "Человек и пустыня (Роман. Рассказы)"
Автор книги: Александр Яковлев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
– Надо бы поставить опыты шире, – сказал Виктор Иванович. – Вы не слыхали, тестюшка, про пласты, что еланский поп выдумал?
– Как же, слыхал. Идет дело. Но ведь это в засушливые годы. А если пойдут дожди – одна цена: родится столько же, как и без пластов.
– Однако вы же сами записывали: из сорока лет – двадцать два засушливых. Надо будет мне съездить, поговорить с этим попом, посмотреть. Вы его знаете?
– Как же, знаю! – Василий Севастьянович рассмеялся. – Не поп, а наш брат купец. Пятьсот десятин засевает. И аллилуйя поет, и деньги наживает. И мужикам говорит без стеснения: молиться молитесь, а сами не ленитесь.
– Нам надо и чужой опыт использовать, и свой ставить, – сказал Виктор Иванович.
Иван Михайлович все смотрел в окно. Потом обернулся, прошел по кабинету:
– А нуте-ка, будет вам о делах разговаривать! Не пора ли нам, сват, с тобой о душе подумать? Что дела? Дела, сам видишь, – лучше быть не надо!
Виктор Иванович удивленно посмотрел на отца.
– Что ты, папа?
– Я ничего. Я вот сейчас слушал вас и подумал: деньги да деньги, а умрешь, чем тебя помянут? Надо бы нам… для людей чего-нибудь сделать.
Эти слова он сказал с трудом.
– Это ты правильно, сват! Я и сам про это думаю. Намедни у меня был Макшанов. Знаешь? Из Воскресенска. «Вот, говорит, школу строю на помин души». А я про себя подумал: «Что же я-то сделаю?» Надо, надо подумать! Нам пора в дальнюю дорогу собираться.
– Ехали, ехали по степи – ан остановка недалеко…
И в эту ночь, ложась спать, Виктор Иванович, взволнованный разговорами, за множество лет впервые подумал: правильно ли он живет? Разговор со стариками его расстроил. Он прикинул, что видел в Америке, в Германии: эта исключительная погоня за деньгами – именно эта погоня – создает фабрики, заводы, дороги, города. Чем больше погони, тем больше размаха и житейских удобств. Этот путь выходил правильным. «Россия нуждается в нас: мы побеждаем пустыню».
С открытыми глазами он лежал в темноте.
«Созидание капитала созидает культуру. Вычитал, что ли, я где?»
Рядом на другой кровати спала жена, дышала глубоко и ровно, и от ее дыхания веяло спокойствием.
«Ну, что там? Что это я?» – тревожно подумал Виктор Иванович. Он хотел успокоиться. А сердце что-то усиленно билось…
Скупка потребовала новых людей – доверенных, которых можно было бы послать на места: в Чардым, Уфу, Новоузенск, Николаевск, Бугульму, Уральск и другие города и села, где еще не было отделений «Торгового дома Андроновы и Зеленов». Старики – Зеленов и Андронов – тайком долго совещались, кого выбрать и послать. Обычно совещались дома, без лишних ушей, а не в конторе, где толкалось много народа. Виктор Иванович понимал, что в вопросах такого выбора он беспомощен: он еще мало знал местных людей и поэтому только слушал, не вмешивался. Однажды старики долго совещались при Викторе Ивановиче. Иван Михайлович сказал:
– Вот, сват, Федьку Птицына надо послать.
Зеленов подумал, зажал бороду в кулак, покрутил головой.
– Жулик большой! Как бы чего не вышло…
– Жулик-то жулик, но подходящий. Может действовать.
– Что ж, пошлем его в Новоузенск.
– А в Бирске я думаю передать дело Кашину.
– Кашину? Семену Ивановичу? Пожалуй, объегорит сильно.
– Ну, посматривать будем. Кого ни пошли – за всеми нужен глаз.
Они называли имена – все новые, Виктору Ивановичу неизвестные – и к каждому прибавляли слова: жулик, объегорит, обойдет, следить за ним надо. Виктор Иванович рассмеялся.
– Да вы кого же выбираете? Все жулики да жулики!
– А выбираем самых нужных людей для дела, – сказал серьезно Зеленов.
– Жулики для дела не годятся.
– Нет, зятек, ты зря не говори. Скупку-то жулики как раз и ведут хорошо!
– Как же так? Я не понимаю.
– А очень просто. Вот мы выбираем какого-нибудь Кашина. Заранее знаем: он будет нас обманывать. Ему надо обязательно нажиться на нас. И мы миримся – наживай, сделай милость! Но не забывай о хозяйском деле. Девяносто процентов – в хозяйский карман, а десять в свой…
– Но ведь ему вы платите жалованье!
– Что там жалованье! Кто из торговых людей живет на жалованье? Конторщики, работники вот. А живому человеку в торговле, кроме жалованья, нужны доходы. Без доходов он не так будет шевелиться. Жалованье – это могила. У нас в деле не чиновники, а живые люди.
– Как же будут наживать эти живые люди? Вы уже заранее знаете?
– Конечно, знаю! – гордо воскликнул Зеленов. – Знаю, чем каждый из них дышит.
«Сам прошел ту же школу», – насмешливо подумал Виктор Иванович.
– Мы выбираем таких, которые сами желают быть купцами, – пояснил Иван Михайлович.
– Вот, вот! – подтвердил Зеленов. – Нам давай такого, который сам мечтает стать богатеем. Он вертится, крутится, ночи не спит, все выдумывает, как бы оборот побольше сделать, потому что знает: при обороте и сам сильно наживется. Ему надо скопить первую тысячу – сделать дело самое трудное.
– Разве первая тысяча – самое трудное?
– Самое трудное. Потом уж десять тысяч наживаешь – труда столько же. Три ступеньки ровных, тысяча, десять тысяч, сто тысяч… Вот мы и выбираем: кто на первой ступеньке стоит – эти самые ярые наживатели.
– А они у нас целиком тысячу-то и сбреют.
– Ни в каком разе! Им надо так нажить, чтоб честь не уронить, чтоб все было шито-крыто. Если возьмут нахрапом, мы их со службы прогоним. Кто им тогда будет верить?
– Вы все-таки мне объясните, в чем тут сок. Где и на чем они наживаются?
– А наживаются так: мужик привез ему на двор двадцать два пуда… У Кашина весы свои – гляди, у мужика полпуда не оказалось. У одного, другого, третьего. В базарный день двадцать тысяч пудов ссыпят – вот тебе пятьсот пудов. А мужик нешто из-за полпуда поднимет крик? Да его сейчас же со двора в шею! И ни фунта у него не купят, ежели что!..
Виктор Иванович нахмурился.
– Одним словом, наживают на мужичьей шее.
– Это главный доход, – спокойно сказал Зеленов, как будто говорил о самом обычном деле. – Ну потом с нас четверть копейки на пуде присчитывает. Курочка по зернышку клюет, а сыта бывает. Мужики так и зовут наших скупщиков: «зерноклюй». Нешто не слыхал?
– Да-а, дела! – поморщился Виктор Иванович.
– Что же дела? Так во веки веков ведутся. А нешто в Америках по-другому?
– Конечно, по-другому! Без обману. Доверенный там только жалованье получает да проценты.
– То Америка. У нас пока мало честных людей. Доверенный что? Дай доверенному жалованье, дай проценты – все равно он будет наживаться.
– А не будет наживать – будет спать, – сказал Иван Михайлович.
– Значит, правильно говорит поговорка: «нет богатств праведных».
– Что же, может, и правильно! – с вызовом сказал Зеленов. – Да нешто в этом суть? Мы свое дело ведем честно. Кто от нас плачет?
– А плачут мужики, которых обманывают ваши приказчики.
– Это не наш грех. Это грех приказчика. Нас не касается, кто там плачет, кто кается. Не было бы наших скупок, что получилось бы? Мужик вдвое дешевле продал бы свое зерно. Мы даем самую хорошую цену…
Зеленов заговорил задорно, и его лысоватый лоб зарозовел.
– Ну, ну, Витя, что там! – сказал примиряюще Иван Михайлович. – Ты об этом не думай. Мы ставили дело без обмана.
…Зеленов сам вызвал телеграммами в Цветогорье доверенных. Приходили бородатые, стриженные в кружок, молодые и пожилые, бойкие и медлительные – все с лукавинкой в глазах, все заискивающие, почтительные. Виктор Иванович всматривался в них, беседовал часами. Ему хотелось знать, что это за люди, какие у них планы. Доверенные смотрели на него с изумлением.
– Планы? Что ж, особых планов у нас будто нет, – откровенно говорили те. – Амбары пока возьмем в аренду. Потом зерно будем скупать…
– А потом?
Доверенные удивлялись еще больше, шевелили бровями, чтобы только не показывать свое непочтительное удивление.
– Потом нагрузим и отправим, куда прикажете.
Виктор Иванович говорил им о сортировке, отборках. Доверенные качали головой – соглашались, а сами искоса посматривали на стариков – Зеленова и Андронова, словно удивлялись, к чему такие новшества.
– Понимаете, нам нужно первосортное зерно. Чтобы никакой засоренности, – строго приказывал Виктор Иванович.
И когда доверенные уходили, он говорил отцу и тестю, расстановисто, с угрозой:
– Ну, смотрите, как бы нас не посадил этот…
А к нему, к самому Виктору Ивановичу, в эту зиму раза два приезжал бритый, очень тощий инженер Рублев – специалист по мелиоративным работам. Он торопливо, точно бил в барабан, докладывал о своих проектах, где и как построить плотины на оврагах, где перекопать едва заметные долины, чтобы удержать воду. Иван Михайлович и Зеленов на этих совещаниях больше слушали молча и вздыхая, потому что им непонятно было, зачем бросать на ветер деньги, когда, если истощилась земля, можно взять другой участок, а истощенный бросить.
Во второй раз, когда после долгих разговоров Рублев ушел, Иван Михайлович и Зеленов заговорили длинно и тягуче и почему-то скучно о ненужности всех этих расходов.
– К чему? Зря все. Добро бы – тесно было. А то ведь просторы несусветные. Бери только!
Виктор Иванович нахмурился: это недоверие к его работам ему наконец надоело. Он заговорил решительно:
– Ну-ка, давайте поговорим начистоту. Вы меня, похоже, не понимаете… Вот вы, дорогой тестюшка, и ты, папа, – оба вы согласились, что пословица верна: «Не бывает богатства праведного». А я вот со студенческой скамьи именно мечтаю о богатстве праведном. Папа, ты помнишь, как говорил с тобой профессор Лихов?
Иван Михайлович кивнул головой: «Помню!»
– Ты тогда явился ко мне сияющий и обновленный. Ты почувствовал себя человеком честным.
– Помню, помню.
– Да… но вот со скупкой, я думаю, ваша честность должна поуменьшиться. Сами сознаетесь: ваши приказчики обманывают народ…
– Но не мы же обманываем, обманывают приказчики! – упрямился вполголоса Зеленов.
– А не будь вас – не было бы и приказчиков.
– Ну, так ты… Как же ты честно ставить хочешь? – сердито крякнул Зеленов.
– Я хочу идти по другому пути. Понимаете? Главный и единственный враг у человека – слепая природа. Я должен стать ее волей и разумом, должен заставить ее работать и на меня, и на людей. Я не могу жить так, как жили вы. У каждого должно быть оправдание своей жизни.
– Ну-ка, ну-ка! – оживился вдруг Зеленов и поправил обеими руками свою рыжую бороду. – Это интересно, в чем твое оправдание!
– А мое оправдание в том, что я чувствую себя настоящим работником цивилизации. Вот! – воскликнул Виктор Иванович и стукнул ладонью по столу.
– Это… это как же? – спросил Зеленов, и по его напряженному лицу было видно, что он не совсем понимал Виктора.
– Пути цивилизации – борьба человека с природой. Ну вот. Вот и мы, «Торговый дом Андроновы и Зеленов», мы боремся с пустыней, мы даем обществу хлеб, мы возделываем по-новому поля, мы, никого не обижая, создаем новые ценности…
– А до тебя-то что же, мы не создавали ценностей? – задорно спросил Зеленов.
– Конечно, создавали, но больше вы все-таки держались на скупке, распоряжались хлебом, собранным чужими руками. А я хочу сам создавать ценности. Я пашу, сею, дешево продаю хлеб, – облегчаю народу жизнь…
– Какому народу? Немцам.
– Пусть немцам. Это все равно. И немцы везут свои товары к нам – облегчают нашу жизнь. Они тоже борются с природой – борются за удобную жизнь. Вот в этой общей борьбе с природой я и вижу свое место и в этом нахожу оправдание своей жизни. И вы мне не мешайте, я вас прошу!
– Кто тебе теперь будет мешать? Валяй! Ты теперь голова.
– Какая сейчас моя задача? Моя задача – поднять все природные силы, что попали к нам, чтобы вся земля работала на наше благо и на благо всех людей.
– Это что же? Ты вроде социалистом становишься? – спросил насмешливо Зеленов. – Социалисты тоже про общее благо толкуют.
– Ну, какой там социалист! В России это не в коня корм. Наше дело – работать.
– Это, конечно, хорошо – работать. А не вылетишь ты в трубу? – осторожно спросил Зеленов.
Но тут вмешался Иван Михайлович:
– Что ты, сват! Чтобы Виктор вылетел в трубу? Да ты погляди, как у него дело-то пойдет…
– Да-с… поглядеть надо, – забормотал Зеленов. – Я чую, что здесь неплохо… Да вот, по-моему, лишнее это, лишнее как есть. Поглядеть надо. Ты меня возьми, Витя, когда будешь объезжать хутора. Ей-богу! Я хочу поглядеть, как у вас.
– Это правильно! – вдруг твердо воскликнул Иван Михайлович. – Надо не только о кармане думать, но и о душе. Пусть и убыток иной раз потерпим сколько-нибудь, – господь зачтет.
Виктор Иванович улыбнулся.
– Ну, наши убытки вряд ли интересны богу. Да вы не беспокойтесь – убытков не будет. Дело стоит на обеих ногах.
В кабинет вошла Елизавета Васильевна. Она улыбнулась, увидя, что Виктор Иванович разговаривает и, по привычке, размахивает рукой.
– Что, опять споры?
– Какие споры! Что ты? – строго сказал Зеленов. – Никаких споров нет. Нам уже поздно спорить. Только вот чудит муженек-то твой.
– Как чудит?
– Мечтает все о богатстве праведном.
Все засмеялись, и Зеленов веселее всех.
– Что же, мечта неплохая, – сказала Елизавета Васильевна уже серьезно, с гордостью и любовью посмотрела на мужа.
Зеленов, заметив ее взгляд, ухмыльнулся, выразительно поглядел на Ивана Михайловича и плутовски мигнул:
– Гляди, сваток, пара-то какая: один за одного, как репей за овцой.
За дверью затопали детские ножки. Вбежал Ваня, обнял деда Ивана Михайловича. Дед поднял его с пола, – он тотчас вцепился в его бороду. Белые пальчики запутались в седеющих волосах. Виктор Иванович отошел в сторону, к шкафу.
– Ну, будет, будет шалить! – притворно строго сказала Елизавета Васильевна и опять поглядела с улыбкой на мужа.
Со смехом Ваня потащил за руки обоих дедов из кабинета в столовую, где за накрытым столом уже сидели обе бабушки.
Елизавета Васильевна взяла мужа за руку, возле локтя, пожала.
– Ты, кажется, очень устаешь от этих споров?
Он не ответил ей. Он взял ее руку, поцеловал молча. Елизавета Васильевна вдруг вся прижалась к мужу, обняла за шею, поцеловала в щеку и как-то по-особенному серьезно взглянула ему в глаза – прямо и откровенно.
– Ты что? – тихонько спросил Виктор Иванович и погладил ее плечо.
– Знаешь, мне даже не верится, что ты наконец дома и надолго, что тебе не надо никуда ехать.
Она приникла к его груди. Он поцеловал ее в голову. Когда они вошли в столовую, вся семья уже сидела за самоваром. Большая яркая лампа освещала блестящую посуду, снежную скатерть и лица стариков и Вани – лица довольные, смеющиеся. Виктор Иванович на момент приостановился в дверях и почему-то невольно подумал о том евангельском купце, который однажды, рассматривая свои нивы, сказал: «О, душа, пей, ешь, веселись, ибо у тебя есть все!»
В этот день поздно вечером, когда старики Зеленовы уже уехали к себе домой, дети уснули и весь дом отходил ко сну, Виктор Иванович заперся в своем кабинете, достал из стола – из самой глубины ящика – альбом, переплетенный в зеленую кожу и запертый замочком, и рачительно, убористым почерком написал:
«Сегодня понял, что уже достиг многого, что другим людям кажется счастьем. А счастлив ли я? Еще не совсем, потому что какое-то недовольство и беспокойство, самому мне мало понятное, живет в моей душе. Или это у нас в роду – беспокойство? Мой дед под старость ушел в сад спасать душу. Мой отец уже сейчас начинает задумываться и все говорит, что надо потрудиться для души. А оба они достигли всех житейских благ, и, казалось бы, им не надо ни о чем беспокоиться».
Он задумался и так много минут просидел над раскрытой страницей с пером в руке. О чем, собственно, ему беспокоиться? Пути и цели жизни ясны. Он опять принялся писать:
«Пусть мои старики посмеиваются, когда идет разговор о богатстве праведном. Но я-то знаю, что богатство праведное возможно: человек будит природу и заставляет ее работать и на себя и на человека. Если бы не было богатства праведного, в конце концов мир бы не выходил из нищеты. А сейчас в мире множество богатств, и… что же, разве все они неправедные? Я не хочу, не могу думать даже об этом. Богатство есть дело необходимое для жизни не только отдельного человека, но и целой страны, потому что только создание богатств способствует прогрессу. Если я, спасая свою душу, уйду в сад и все дела заброшу, я буду похож на того ленивого раба, который зарыл в землю свой талант. Я работаю и буду работать на благо России и благо свое – я верю, что мое благо и благо России совпадают. Я не расточитель и не барин. Я – работник…»
Он откинулся на спинку.
«Что это? Я ищу оправдания? – подумал он. – В самом деле, как будто ищу. Но перед кем оправдываться?»
Криво усмехаясь, он закрыл альбом, запер, спрятал в стол, поднялся, прошел из угла в угол. Углы обширного кабинета тонули во тьме. Неясные пятна картин, икон, книжные шкафы, казалось, отошли далеко.
«Никаких оправданий не надо. Живи, как живешь. Труд все освящает».
Из-за Волги приехал верховой, сказал, что степные дороги уже подсохли, овраги усмирились – проехать можно. Рублев звал посмотреть новые оросительные сооружения. В двух экипажах – в просторном тарантасе и легкой коляске – Виктор Иванович и Василий Севастьянович выехали из дому до свету, чтобы переправиться за Волгу с первым перевозом. Подпрыгивая по камням, экипажи съезжали с яра. От Волги понесло холодом. Виктор Иванович шел рядом с тарантасом по тропинке. Одетый в шведскую кожаную куртку, в высоких сапогах, в теплой французской шляпе, он весь был подтянут, подобран, молодой и бодрый, и легко и молодо перепрыгивал через светлые ручейки, что бежали по камням от родников, бивших из белой горы. Мужики и бабы все на него оглядывались. И эти оглядки напомнили Виктору Ивановичу то время, когда он впервые ехал за Волгу – с дедом и отцом… Он тогда верил, что пустыня – это старая старуха с сумрачным лицом.
Тарантас и коляска въехали на паром. Кучера остались возле лошадей, а Виктор Иванович и Василий Севастьянович вошли на пароход. Пароход посвистел и тронулся. Василий Севастьянович снял широкий картуз, перекрестился. И почти все закрестились – и на пароходе и на пароме. Виктор Иванович неподвижно сидел у борта, смотрел на берег. И то, что он не перекрестился, его резко выделило из толпы, на мгновение ему стало не по себе.
Но суета на пароходе, пароме, крики на берегу сразу сгладили эту неприятную особенность. Город – еще сонный – потянулся мимо. На пустых улицах лишь кое-где шагали черные букашки – люди. У пристаней дремали извозчики и торговки с корзинками. Из-за гор вставало солнце. А Волга неслась неукротимо. Василий Севастьянович сказал:
– Вода ныне высокая. Хорошо это. К урожаю.
Он благодушно оглядывал Волгу, оглядывал горы. У него был такой вид, точно он все одобряет. Обеими руками он расправил бороду, чему-то улыбнулся.
– Да, хорошо! К урожаю. Дай бог! – повторил он.
«Ко всему с одной меркой подходит», – подумал Виктор Иванович о нем и усмехнулся.
– К урожаю? – переспросил он.
– Обязательно к урожаю.
– А вы, папаша, все про хлеб да про урожай думаете, – смеясь, сказал Виктор Иванович. – Вы бы просто посмотрели! Хорошо здесь!
– Я и смотрю просто. Урожай – первое дело. Лучше урожая ничего не придумаешь. И потом, ежели думать о разных разностях, головы не хватит. Надо думать об чем-нибудь одном.
Рыжий, упористый, какой-то кряжистый, он казался настойчивым и непобедимым, как… как… вот эта Волга, несущаяся непобедимо и бурно.
Пароход обогнул залитый остров, от которого на поверхности воды виднелись только верхушки деревьев, вошел в Иргиз, повернул в сторону и пошел лесом – там, где летом, в межень, пролегает дорога. Верхушки деревьев обступили пароход и справа и слева. Пароход и за ним паром шли по широкой аллее. Зеленая вода колыхалась зелеными ленивыми волнами. Утки с шумом взлетели с воды рядом с пароходом.
– Ну что, за границей есть такое? – спросил Василий Севастьянович, кивая головой на леса, залитые водой.
По его виду и по его вопросу понятно было: он не верил, что где-то, кроме Волги, есть еще такая красота, – спрашивал от гордости.
– Нет, я не видал.
– То-то!.. Хоть там и заграница, а Волги у них нет.
В Плеханах – за широкой поляной, где летом бывает море цветов, – выгрузились, мягкой дорогой поехали в степь.
Много лет назад Виктор Иванович с дедом и отцом ехали по этой же дороге. Тогда не было столько посевов. Вот уже и сады на пригорке, в них – дома. Прежде их тоже не было.
Ехали вместе – в легкой коляске. Тарантас тянулся за ними. Ехали не спеша. Так хорошо было дышать этими непобедимыми просторами!
– Воздух здесь как сливочное масло. Ей-богу! Так в горле и ласкает, – сказал Василий Севастьянович, опять сказал с гордостью, словно он сам был творец этих просторов.
Дорога едва заметно поднималась – из долины Волги к Синим заволжским горам. Ехали весь день, а Змеевы горы и Маяк над Цветогорьем все были видны. Долина Волги будто опускалась перед горами – вся зеленая, с синими просветами озер. В полях уже отпахались, – нигде никого. Изумрудные карты озимей были разбросаны по всему простору. По долинам буйно дыбилась трава.
– Какое богатство! – довольно вздохнул Василий Севастьянович. – Когда сюда попадешь, будто тридцать лет с костей. Это мы, наш брат достиг. Бывало, здесь пусто, бурьян один. А теперя… Вот подожди, наши хутора пойдут.
Виктор Иванович все смотрел в небо, где парили беркуты – едва заметные.
– А птиц стало меньше, – сказал он.
– Да, птицы меньше, – откликнулся Василий Севастьянович. – Что же, человек прошел – главный враг.
Близ полудня остановились у Рудакова колодца, где над срубом в маленькой долине росли вербы. Кучера собрали сухой бурьян, зажгли костер. Стреноженных лошадей пустили в траву. Виктор Иванович растянулся на разостланном ковре. У него было такое чувство, что больше в жизни не нужно ничего.
Василий Севастьянович снял с себя пиджак, жилетку, картуз, остался в белой рубахе. Засучив рукава, сам хлопотал у костра и чайника. Огонь хлестал на целую сажень.
– Люблю! – восхищенно воскликнул Василий Севастьянович. – Люблю костер в степи! Только б вот… бороду не опалить…
Он прыгал вокруг костра, пританцовывал, и по лицу было видно, что костер в самом деле ему доставляет радость.
Чайник пустил пар. Василий Севастьянович, как мальчик, крикнул весело:
– Готов! Ура!
Расстелили еще ковер, поставили чашки, положили еду. Василий Севастьянович истово помолился на восток – лицо на момент стало серьезным, – потом сел, откупорил бутылку с красным вином, налил стаканчики.
– А ну, господи, благослови! Бери, Виктор! Будьте уверены!
Он выпил не спеша, с наслаждением, крякнул и, ухватив бутерброд, стал жевать, и борода у него пошла волнами.
– Хорошо! – пробурчал он с набитым ртом.
И Виктор Иванович откликнулся молча, откликнулся всем существом:
«Хорошо!»
Кучерам дали по стакану водки и гору хлеба с вареным мясом.
– В городу все вертишься. Все дела. А вот как выедешь сюда – господи, твоя воля! – прямо умирать не надо. Под шестьдесят мне, а я будто и не жил: каждая жилка играет…
Позавтракав, оба легли на одном ковре, спинами друг к другу. А в небе летали беркуты, лошади паслись в траве, кучера спали у тарантаса.
Перед вечером, недалеко от Бобовых хуторов видели волка: он сидел у самой дороги в бурьяне. Он смотрел пристально и серьезно. И его умная морда напоминала человеческое лицо. Виктор Иванович вытащил из чехла ружье, слез с коляски, приготовился выстрелить. Волк увидел ружье, сразу отпрянул в бурьян и скачками понесся прочь.
– Аля-ля-ля! – заорал Василий Севастьянович ему вслед.
А солнце уже передвинулось к горизонту, на степи показались голубые тени… На закате доехали до зеленовского хутора. Множество грачей гнездилось на старых ветлах и орало немолчно. Пруд, разбухший от весенних вод, светился красным светом.
С зеленовского хутора уехали рано утром на следующий день в Красную Балку. Здесь уже работал Рублев. Два ближних оврага, прежде пустые, с обрывистыми берегами, где жили совы, теперь были на две версты залиты водой. В поле виднелись канавы и валы. Дом и постройки были закрыты высоченными вязами. Красный кирпичный амбар стоял у самой дороги. Множество собак с лаем бросилось навстречу экипажам. Из дома вышел Рублев. Он ждал – все такой же худой и высокий. Только лицо изменилось, отшлифованное загаром. Чуть поздоровались и прямо пошли в поле. Рублев сначала повел к прудам, потом на поля.
Он широко шагал около Виктора Ивановича, рокотал скороговоркой:
– Весь грунт мы исследовали, определили количество воды, уклон. И местность всю нивелировали. Вы сами понимаете, без подготовительных работ ничего не сделаешь. Очень много пришлось говорить со старожилами.
Он обращался только к Виктору Ивановичу, а Зеленов шел сзади, молча – толстый, пыхтящий, заложив руки за спину.
Вода в прудах серебрилась.
– Вот откроем ту дамбу, спустим, если понадобится.
– А что это даст нам? – спросил наконец Василий Севастьянович.
– То есть как? – удивился Рублев.
– Какую же прибыль получим? – нетерпеливо пояснил Василий Севастьянович.
– Прибыль очень большую. Обыкновенно орошение дает прибыль до тридцати процентов на затраченный капитал. Это помимо ренты на землю.
– Прибыль даст большую, если наши работы сделаны правильно, – сказал Виктор Иванович. – Я видел в Америке имения, где прибыль благодаря орошению поднималась до шестидесяти процентов.
– И лиманная система? – спросил Рублев.
– И лиманная и поливная.
Они заговорили о системах орошения. Василий Севастьянович смотрел на них и насмешливо и почтительно. Но видно было: он слушает внимательно, что-то думает, прикидывает.
– А ну, как же у вас тут будет действовать? – наконец спросил он.
Только тогда Рублев повернулся к нему, стал объяснять, что такое лиманная система орошения.
– По всему полю пускали воду – вот весь уклон использован для этого. Весенняя вода не скатывается в овраги, как прежде, а вон теми валами удерживается на поле.
Василий Севастьянович посветлел, погладил бороду.
– А ведь, пожалуй, ничего… Дай бог в час молвить. – И посмотрел вопросительно на Виктора Ивановича.
– Что там ничего! Отлично должно выйти. Вот сколько воды удержали в степи! Пусть теперь засуха – все равно не страшно.
– Теперь и сад можно, и стада можно держать – при воде.
– Конечно, вся жизнь хутора повернута к лучшему.
– Что ж, пожалуй, американцы не дураки!.. – усмехнулся Василий Севастьянович.
Дошли до верхней запруды. Здесь уже зеленели коротенькими ветвями молодые ветлы.
– Вот смотрите, – сказал Рублев, – вот только сырые колья вбили в землю – и уже ветви пошли. Не земля здесь – золото. При такой жаре и такой почве дайте везде воду – и будете загребать золото лопатой.
– Ну как? – спросил Виктор Иванович тестя, когда кончили обход полей.
– Что ж, дело за себя говорит.
И вечером, сидя под вязами за чаем, они трое – Андронов Зеленов, Рублев – прикидывали, как поставить лучше все дело И Василий Севастьянович теперь решительно настаивал: здесь надо завести стада скота на выгул – и вода есть, и луга, и просторы. Зачем пропадать им зря?
Он говорил возбужденно, и во всей его фигуре, даже в рыжей бороде, трепетно проглядывала алчность.
– Хоть и затраты большие, а пользу сейчас видать, – сказал он.
Рублев слабо улыбнулся.
– Засуха теперь не страшна.
– На всех хуторах придется пруды строить. Весной воды много. А летом курице пить нечего. Вот заведем стада, – пожалуй, больше хлеба дадут доход.
– Помните, как киргизы говорят: стада скота – гордость рода.
– Ну там гордость не гордость, а деньгу даст.
