Текст книги "Машина неизвестного старика (Фантастика Серебряного века. Том XI)"

Автор книги: Александр Грин

Соавторы: Лев Никулин,Лев Гумилевский,Георгий Северцев-Полилов,Марк Криницкий,Александр Барченко,Николай Каразин,Василий Брюсов,Александр Ремизов,Вадим Белов,Игнатий Потапенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Аркадий Бухов
МАШИНА НЕИЗВЕСТНОГО СТАРИКА
(Подвиг капитана Лирона)

I. Бумаги старика

Слабый, сухой звук выстрела долетел до палатки, где обедали офицеры штаба, и после того грохота гигантских орудий, к которому за эти кровавые дни привыкли все, он не вызвал ни малейшего движения.

Только хмурый Лесбе повернул голову к выходу палатки и пробормотал вслух:

– Ну, нашли время стрелять… Тоже, развлечение…

Снова продолжался разговор, но когда полковник Лирон хотел во второй раз передать какой-то анекдот о пленном офицере, в палатку вошел взволнованный лейтенант Сенди и что-то шепнул ему на ухо.

– Я сейчас, господа, – бросил Лирон и вышел месте с лейтенантом, – тут что-то вышло.

– Побежим, капитан, – сказал Сенди, как только полотно палатки закрыло вход, – это очень, очень страшный случай…

– Да что такое… Неужели разведка?..

– Увидите сами… Только бы он не умер…

– Кто умер?

Сенди показал пальцем на маленькую группу солдат, наклонившихся над каким-то человеком, лежавшим на земле. Это был старик, очень бедно одетый; на нем не было даже шапки, и седые длинные волосы разметались на песчаной земле, как хлопья побуревшего снега.

– Вот, – переводя дух, произнес Сенди, – он вас звал, капитан… тот старик…

Лирон опустился на одно колено и наклонился к старику.

– Вы меня звали, – тихо сказал он.

Старик открыл глаза, в которых мелькнула слабая улыбка удовольствия, когда он узнал Лирона.

– Здравствуйте, капитан, – прошептал он.

Лирон напряг всю память, чтобы вспомнить это лицо, и ответил кивком головы.

– Я вас знал еще ребенком, Лирон, – еще тише прошептал старик, – поэтому-то я и шел к вам… Тот снаряд, который сейчас у меня взорвался…

Лирон вспомнил звук выстрела, который только что он слышал за обедом, и машинально взглянул на окровавленные лохмотья старика.

– Он уже не будет вам полезным… А вот это возьмите…

– Что?..

Старик с усилием протянул руку и передал Лирону какую-то связку бумаг.

– Вот это… Прочтите… Лирон, дайте мне честное слово… Исполнить то, о чем я попрошу…

– Если француз может исполнить то, о чем вы просите, я вам даю честное слово француза…

– Только француз, – прошептал старик и снова закрыл глаза. Он попытался снова открыть их, но лицо его передернулось гримасой боли и губы нервно зашевелились.

– Отнесите его в лазарет, – сказал Лирон солдатам.

Те осторожно подняли старика и понесли по направлению к крепости, а Лирон, недоумевающим взглядом посматривая на переданные ему стариком бумаги, зашагал обратно вместе с Сенди к палатке.

– Ничего не понимаю, – хмуро бросил он, – а вы?

– Меньше вас, капитан. – И, немного помолчав, добавил: – А вид у старика хороший… Такие не лгут.

– Вы еще забываете о моем честном слове… Может быть, просто фантазер, один из тех, которые наводняют штаб предложениями быстрого уничтожения неприятеля каким-нибудь детским способом… Вы свободны сейчас, Сенди?

– К вашим услугам, капитан.

– Пойдемте ко мне в палатку. Там дообедают без меня. Нужно прочитать, что здесь написал этот старик… Сюда, пройдемте здесь…

Еще надвигалась полуденная жара, когда Сенди вошел в палатку Лирона и, наклонив голову, стал слушать монотонное, грубое чтение капитана. Нагрев землю, солнце уже окровавилось на горизонте; подошли сумерки, на востоке уже загорались звезды, а в маленькой палатке все еще был слышен взволнованный разговор полушепотом двух людей. И только, когда на горизонте снова показалась полоска солнечного света, бледный Лирон пожал руку Сенди.

– Неужели это правда? – дрогнувшим голосом спросил тот, ежась от утреннего холода.

– Завтра, завтра, Сенди… Тогда все узнаем…

II. Стальной губитель

Это было нечто вроде громадного сарая, и пока Лирон не зажег фонаря, ничего не было видно.

– Здесь кнопка, капитан, – шепнул Сенди, – должно быть, здесь электричество.

Он повернул кнопку, и громадные дуговые фонари разом осветили весь сарай. Земляной пол был весь закидан какими-то обломками железа, кусками стали и дерева, а посередине стояло то, о чем рассказали вчера Лирону и Сенди пожелтевшие листки бумаги, переданные неизвестным стариком.

Какое-то сооружение, не похожее ни на одну из машин, когда-либо виденных Лироном и Сенди, стояло посреди сарая. С виду оно страшно напоминало гигантскую опрокинутую лодку, поставленную на еле заметные колеса, с широкими стальными, окутанными резиной, шинами. Тонкая броня покрывала борта и суживающийся, как киль лодки, верх сооружения, а сверх брони все было усеяно какими-то небольшими шипами и тонкой проволочной сетью.

– Зачем эти шипы и проволоки, капитан?

– Разве вы не помните, Сенди? По плану старика, на эти шипы и в эту проволоку втыкается и впутывается дерн, листья, ветки деревьев, чтобы вся эта страшная машина могла незаметно подползти к неприятелю…

– Пойдемте внутрь, капитан, – я прямо сгораю от нетерпения посмотреть…

Они подошли к борту машины и остановились около того места, где слабыми нарезами на стали вырисовывалась дверь.

Лирон повернул ручку и вошел. Сенди шагнул за ним. После яркого света в сарае, их охватила глубокая, жуткая темнота.

– Зажгите фонарь, капитан… Ничего не видно… Светлый круг от фонаря забегал по стенам длинной, узкой комнаты.

– Смотрите, Сенди, как все просто, – вырвалось у Лирона.

Действительно, ничего не поражало внутри этой длинной комнаты-каюты. И Лирон, и Сенди поняли, что значат эти маленькие сиденья у сорока узеньких бортных бойниц, в которые могло пролезть только дуло пулемета.

– Сорок пулеметов в людской гуще, – прошептал, бледнея, Сенди, – в людской гуще…

Лирон в это время осматривал какие-то рычаги в переднем конце аппарата.

– Вы видите, Сенди, старик, должно быть, очень неглуп… Его машина управляется, как простой автомобиль для прогулок… А эти ящики, видите, вот в той стороне, в которые идет дым сгорающего бензина – они совершенно заглушают шум…

– А это? – и Сенди потянулся к блестящей медной рукоятке, вделанной в стену около окошка, – единственного во всем аппарате, из которого ведущий машину может видеть дорогу.

– Сенди! – дико вскрикнул Лирон, – Что вы делаете?

Сенди выпустил рукоятку и быстро взглянул на Лирона.

– В чем дело?

– Посмотрите, какой номер стоит на рукоятке…

Сенди наклонился и инстинктивно отступил назад.

– № 23, капитан…

– Разве вы не помните, Сенди, когда надо нажимать на рукоятку № 23?.. Разве вы не захотите последний раз посмотреть на небо… Сенди, – взволнованно закончил он, – помните, что с того момента, когда мы повернем эту рукоятку, Франция никогда не забудет наших имен… Пойдемте…

Когда двери сарая захлопнулись, Лирон подозвал дожидавшегося их унтер-офицера и сказал:

– Все сделано?

– Сделано, господин капитан.

– Теперь возьмите все куски земли, которые вы нарыли, все листья, зелень и ветки – все это отнесите в сарай… Лейтенант покажет вам, что сделать… Сенди, вы останетесь с ними… Да не забудьте, чтобы в бойницы были вставлены не палки, а то что нужно… А завтра к ночи все должно быть готово… Прощайте…

И, подняв воротник пальто, он скрылся в темноте.

III. Как вырос лишний холм

Когда пришла ночь, черная и беззвездная, с мелким накрапывающим дождиком, из громадного сарая медленно и бесшумно поползло чудовище, напоминающее один из тех пригорков, которые были разбросаны перед позициями и которые завтра должен был брать неприятель.

– Вы видите, Сенди, – сказал Лирон, наклоняясь к лейтенанту, – там эти шестнадцать пригорков, на которых мы завтра должны встретиться с немцами… На этой бумажке я набросал вам план, где должна остановиться наша машина… Она так хорошо вся забросана землей и ветками, что даже вблизи ее трудно отличить от природного возвышения… Возьмите вот это. Только ближе к лесу…

Сенди посмотрел на план…

Крестом на плане было обозначено место, где должна была поместиться машина неизвестного старика.

– Вы, Сенди, останетесь внутри аппарата вместе со всей командой. Я после проберусь к вам и буду с вами все время…

– Как, капитал, и вы?

– Сенди… Лейтенант Сенди! Разве вы имеете право сомневаться в мужестве капитана Лирона?

– Но, капитан, я думал…

– Вы думали, что капитан Лирон будет издали смотреть на подвиг лейтенанта Сенди… Стыдно, Сенди!..

– Простите, капитан…

Они обменялись рукопожатием. Сенди вошел в аппарат и взялся за рычаг. Машина снова медленно и беззвучно поползла среди ночной темноты и мрачного безмолвия.

Утром, когда стало светать, на позициях ничего не изменилось. Только между одним из пригорков и молодым лесом появился холмик, покрытый травой и вышками. Солдаты ночью сделали то, что им поручил Лирон, и скрылись в узкой каюте аппарата, каждый у своей бойницы.

Только эти молчаливые люди, Лирон, Сенди и главнокомандующий де Ринкар знали о машине неизвестного старика, и только безусый поручик Жюриль, которому Лирон и Сенди сдали два пакета с просьбой переслать их на родину, догадывался, что сегодня должно произойти что-то большое и важное.

А когда стало светло – над французскими позициями с жутким хрустом стали рваться шрапнели, и стихийный гул донесся до поспешно убираемых палаток: немцы перешли в наступление…

IV. Атака отбита

Земля стонала и как будто тряслась от негодования на ту кровь, которая покрывала ее новыми и новыми потоками. Бурые дымки шрапнелей, взвизги стали и брызги взрываемой земли – все смешалось в одном гуле и грохоте.

Главнокомандующий де Ринкар стоял на холме и смотрел на наступление германской армии. Выпрямившись, как стальная пружина, бледный и мертвенно-спокойный, он смотрел на тысячи людей, тесной лавиной надвигающихся на французские позиции…

Без криков, с опущенными в безветренном воздухе знаменами, прусские войска шли, то колыхаясь от внезапного удара снаряда в середину, то снова смыкаясь – шли, чтобы затопить французские позиции полумиллионом своих солдат…

– Сейчас они будут брать эти холмы, – почти прокричал на ухо де Ринкару его лейтенант, – смотрите, смотрите..

Мешалось с землей кровавое мясо, но пруссаки шли и шли вперед. Казалось, что только какая-то стихийная сила может остановить эту стену человеческих тел и море сверкающих касок, и в тот момент, когда пушки крепостных фортов должны были открыть верный и отчаянный огонь, де Ринкар впился глазами в маленький лесок, отделявший часть укрепленных позиций от неприятеля, и вскрикнул:

– Лирон… Лирон действует…

Все, бывшие около главнокомандующего, схватились за трубы, бинокли и обернулись туда, куда была протянута рука де Ринкара.

Маленький кусочек земли около леса зашевелился, как будто отвалившийся от горы камень, вздрогнул на месте и внезапно ринулся вперед, навстречу сомкнутым германским колоннам… Вот этот кусок земли начинает ронять с себя ветки, вот вырисовываются под ним колеса, вот часть его начинает блестеть на солнце яркой сталью, и машина неизвестного старика, как коса, выпавшая из рук смерти, врывается в плотную массу сверкающих касок и ружей, прочищая широкую незаполняемую дорогу…

Вот она на секунду останавливается и около нее образуется круг из падающих людей. Еще секунда – она резко сворачивает и бросается в сторону – новая кровавая дорога… Она носится между обезумевшими людьми, как испорченная заводная игрушка, выпавшая из рук ребенка – но игрушка, навевающая безумный ужас…

Точно кто-то разом оборвал залпы раскаленных пушек – разом умолкла и французская, и немецкая артиллерия, и только со стороны нападающих несся нечеловеческий, смертельный рев обезумевших людей…

Полумиллионная армия в панике бежала назад…

Но и капитан Лирон не мог вернуться назад. Де Ринкар заметил одно характерное движение аппарата, когда он вздрогнул, попятился назад и не мог больше нестись по полю – он понял, что двигатель сломан… И бегущие люди увлекали с собой стальное чудовище, только что вселявшее им такой ужас.

V. За родину

Темно. В беспамятстве лежит большинство солдат на полу узкой каюты аппарата. Там, за стальной коробкой, тихий гул и грохот людского моря, увлекающего ее куда-то за собой.

На Лироне нет шапки и тужурка брошена на пол. Он ничего не видит и не слышит. Рычаг машины, теперь бесполезный, брошен. Он прильнул к одной из бойниц и не оборачивается назад: он знает, что Сенди уже держит в напряженном кулаке рукоятку № 23 и ждет его приказа.

Вот машина останавливается. Людское море встретилось с новым людским прибоем и остановилось. Теперь аппарат в центре этого моря.

Бешеным движением повертывает Лирон какой-то рычаг, и на потолке длинной каюты открывается широкий кусок, стальной кусок. Яркое солнце врывается сверху, и дикий рев немецких солдат туманит сознание и заполняет каждый атом воздуха.

– Пора, пора, Сенди! – кричит Лирон. – Да здравствует Франция!.. Да здравствует родина!..

Но Сенди не слышит. Его лицо обращено к небу, и в глазах безумная радость какого-то достижения, о котором можно думать только во время молитвы…

Рука Лирона нажимает рукоятку № 23, и Лирон чувствует, как что-то большое и темное надавливает ему на грудь…

Вихрь огня и едкого дыма похоронил машину неизвестного старика…

Вечером французские войска отбросили смятенную прусскую армию, а пред сном триста тысяч солдат молились о тех людях, которые купили своей кровью победу…

Владимир Воинов
«СТРАННЫЙ» ДНЕВНИК

1

После некоторых размышлений я решил, наконец, сделать этот странный дневник достоянием общества.

Я знаю, что появление его в печати не пройдет для меня безнаказанным: некоторая группа людей безусловно остановит на мне пристальное внимание; и, может быть, вскоре со мною случится то же, что и с автором этого дневника.

Однако решение мое непреклонно, и я осуществлю его во что бы то ни стало.

2

Отрывок первый

…Наконец я нашел то, что надо.

Это не дача, а домик в лесу – бревенчатый, маленький, стоящий совсем в стороне от селения и станции.

Вокруг – только сосны.

Сквозь густую и крепкую зелень приятно глядеть на небо.

Когда идет дождь, или поет морской ветер, стряхивая небрежно с мокрых иголок голубые огни, широкие щели в стене позволяют мне слушать зеленую музыку леса.

А в тяжелые знойные дни я лежу на ковре и отмечаю в душе каждый треск, каждый шорох, неизвестно кем вызванный в глубине притаившейся чащи.

Иногда появляется желание взобраться на кровлю. И я это делаю.

Там у меня – флаг. Широкое, тонкое полотнище.

Трехцветное.

Размотав тонкий шнур, я спускаюсь.

И когда, под едва ощутимым томлением воздуха, полотно разовьется, хлестнув неожиданно свободным концом, сам не умею сказать – почему – сразу свежее становится: может быть, самый звук этот таит в себе что-то прохладное; а, может быть, ухо привыкло слышать его с тонкой мачты идущего корабля, когда морской бриз пружинит рубаху и щекочущим холодком пробегает под мышками.

По ночам звуки леса иные, чем днем. И мне кажется, что в эти часы между синих стволов, овеянных дымкою призрачных испарений, проходит та тайная полоса жизни, на которую смотреть не дано ни одному человеческому глазу.

Отрывок второй

Сегодня меня потянуло на станцию.

В шесть часов вечера приходит почтовый поезд.

К этому времени собираются дачники и ждут вечерних газет.

Есть своеобразная, острая прелесть – показаться чужим; человеком, пришедшим из леса, чтобы купить газету и скрыться опять: может быть, на день, до следующей почты; а может быть, и навсегда.

Сознание полной оторванности делает смелым, освобождает от многого и облекает обычные действия в былину красивой таинственности.

Когда идешь по площадке, небрежно постукивая стеком по запылившимся крагам, хочется надвинуть панаму поглубже, на самые глаза, и придать лицу оттенок спокойного, усталого равнодушия.

Это всегда привлекает внимание.

А потом нужно взять газету и ровными, неторопливыми шагами уйти. Не оглянувшись ни разу.

Впрочем, можно и не дождаться газеты.

Так еще лучше.

Когда я сегодня уходил таким образом, я знал, что мне вслед, кроме многих других, будут глядеть и глаза той лукавой прелестницы, которая довольно бесцеремонно заглядывала под панаму, пока я стоял у киоска с фруктовыми водами.

Отрывок третий

Открылся ли купальный сезон?

Может быть.

Хотя на рассвете в июне, конечно, никто не купается, и я могу смело рассчитывать, что буду на пляже единственным наблюдателем игры поднимающихся туманов.

Я очень люблю туманы за их неуловимость, изменчивую, призрачную красоту, за текучесть и неустойчивость форм и за тот изумительно нежный и сказочный колорит, который они придают всему, попадающему в сферу их мокрого, пьяного дыхания: они растворяют в себе грубые формы реальности, стирают черты, рушат грани: в них чудится что-то от космоса; и обыденные предметы, облагороженные близостью их, приобретают особую слитность – минутную, гибкую, каждый раз новую, но всегда находящую в чуткой душе многообразие соответственных откликов.

Странно.

Только после вторичного осмотра берега я почувствовал, что я не один.

Далеко впереди на острой косе, несомненно, был кто-то еще.

Этот «кто-то», как и все остальное, казался лишь тенью в общем царстве витающих призраков, но одушевленность его природы была вне сомнения.

Я быстро укрылся за сети, висящие длинными, мокрыми рядами вдоль берега, и на минуту задумался:

Уйти? Или выждать?

И то и другое потеряло теперь для меня всякую прелесть.

Я решился на третье.

Под прикрытием полога мокрых сетей, я направился прямо туда, где коса отделялась от берега.

Там я сел на песок и принялся ждать.

Скоро солнце прогонит багровый туман. Тогда можно будет подняться и глянуть:

Кто это, кроме меня, ходит смотреть игру умирающих призраков?…

У розовой каймы берега на желтом песке была девушка. Та самая, о которой я думал вчера, уходя без газеты со станции.

У ног ее снежным комом лежало белье.

Она одевалась.

Нагибалась, искала руками на желтом песке. И делала это свободно и медленно.

Очень медленно.

Потом поправляла пряди волос на висках.

– Уйдет сейчас, – думалось мне.

Но она не ушла: повернулась опять в сторону моря и села.

Я глянул вдаль.

На том месте, где еще не успело растаять последнее призрачное крыло голубого тумана, над розовым зеркалом тихой воды клубились дымки.

Шла эскадра.

Это было красиво и трогательно.

Есть глубокий и правильный смысл в том, что люди всех наций с любовью и гордостью встречают глазами свои корабли.

Я это особенно ясно почувствовал, глядя на стройные реи, простертые к лону небес.

Может, быть такое же теплое чувство испытывала и она, моя незнакомка?

Она даже сделала легкий поклон в сторону моря перед тем, как уйти.

А когда ее гибкая белая фигурка скрылась за первым песчаным холмом, я не противился больше желанию пройти по косе.

Рядом с тем местом, где лежало белье, остались следы ее ног – мокрые после купания.

Тут же остался лежать кусочек бумаги, скомканный чьей-то рукой.

Уходя, я, не знаю зачем, поднял его и опустил в карман.

Кажется, в этот момент я не думал решительно ни о чем.

Отрывок четвертый

…Условные знаки…Участок какой-то местности… Несколько параллельных дорог… И где-то, в середине пространства, зарисованного короткими, прерывистыми черточками, маленький крестик.

Вот и все, что я нашел на бумаге.

Всякий серьезный человек бросил бы эту бумажку и возвратился к своим делам.

Так решил поступить и я.

Однако, минутою позже, в мыслях моих оказался разлад.

Все эти черточки и крестики – ерунда. В этом смешно сомневаться. Но… времени у меня много, человек я свободный… А бумажка подобрана на том самом месте, где лежало белье… Почему бы…

Одним словом, через десять минут я бродил уже по всем направлениям, разыскивая чью-то усадьбу, выходящую острым углом на окраину.

Таких острых углов оказалось одиннадцать.

Тогда я решил заняться дорогами. На плане их было четыре, и все они шли параллельно.

После нескольких часов ходьбы, я пришел к выводу, что параллельных дорог нет совсем, а есть просеки, которых, действительно было четыре.

Теперь оставался участок, заштрихованный прерывистыми черточками.

Он лежал у концов длинных просек. Это было не близко.

После полуторачасовой ходьбы я даже подумал:

– Стоит ли?

Но из-за странных значков, нанесенных чьей-то рукой на бумагу, глядело на меня лукавое лицо странной девушки, и в улыбающихся глазах ее я прочел:

– Стоит!

Ведь не в другом же полушарии то место, которое обозначено крестиком.

А крестиком можно пометить многое: например, дачу, где живет моя незнакомка.

И если это действительно окажется так, то…

У меня даже мысли запрыгали от прелести такого предположения.

Ведь это бы значило, что клочок, зарисованный карандашом, не случайно обронен. А стало быть, и все остальное…

Можно ли было раздумывать?

С крепко бьющимся сердцем я шел по просеке и, после упорной борьбы с пространством, вышел, в конце концов, к тому, что обозначено было на плане штриховкой.

Увы! Это было болото! Унылое, голое…

Растерянный, измученный, я сел у опушки и чуть не заплакал от злобы.

Было похоже на то, что меня одурачили.

Кто? Зачем? Почему меня именно?

Да, наконец, никто меня и не дурачил! Это была моя добрая воля – идти сюда или нет. И никто не запрещает мне убраться отсюда сию же минуту.

Я встал в твердой решимости покончить раз навсегда с этой глупой забавой; окинув глазами опушку и, шатаясь от страшной усталости, двинулся…

Обратно? Домой?

Ничуть не бывало… В болото, к той точке, которая была намечена таинственным крестом.

Совершалось чудовищное насилие; чья-то рука начертала мне путь и неуклонно влекла меня к неведомому концу.

Болото с минуты на минуту становилось мокрее; все реже и реже встречались упругие кочки; скоро ноги мои стали вязнуть, и освобождать их из липкой, захватывающей тины стоило невероятных усилий.

Мелькнула последняя трезвая мысль:

А что, если этим крестом указано место, где всему живому, имеющему физический вес, уготована погибель?

Может быть, этим крестом предостерегал кто-то кого-то от тайной опасности?

Мелькнула и тотчас погасла; потому что пришла слишком поздно: с первым же шагом я ощутил, что болото уже засосало в себя мою волю; и теперь, утопая в грязи, пробирался уже не живой человек, способный сопротивляться опутывающим его чарам, а маньяк, который не может остановиться, пока не дойдет до креста.

Почти не помня себя, я упал и, захлебываясь тиной, с головой, одурманенной ядовитыми парами проклятого места, продолжал пробираться вперед, ощущая холод дыхания смерти.

Темнело в глазах… Нечем было дышать…

Скоро угасли остатки сознания.

Сколько времени я пробыл без памяти – не знаю.

Когда же оглянулся, небо стало бледнеть, вещая начало мертвой июньской ночи.

Кругом было пусто; жутко глядела необозримая болотная равнина, и из колеблющейся, остывшей трясины, навстречу обманчивой мгле, вставали туманы…

Что меня вывело из состояния небытия?

Я глядел мутными глазами прямо перед собою и силился что-то понять.

Нужно было что-то додумать, оформить и осознать.

Шум?

Да! Нужно понять этот шум – ровный, ритмичный, далекий и близкий…

Он то замирает, то странно усиливается. Откуда он? Что он такое? Галлюцинация? Бред?

Нет! Он действительно плывет над болотом и тревожит своей неуместностью.

Я выпростал руки, ушедшие в тину, и приподнял выше голову.

Ровная, тихая струя слабого звука падала откуда-то сверху и сбоку и говорила о чем-то знакомом, живом.

Загребая ногами и выкидывая вперед себя окоченевшие руки, я, как болотный паук, отполз несколько метров.

Звук оборвался.

Выждав несколько времени, я снова вернулся на старое место; и снова мой слух отчетливо и ясно воспринял ритмический шум, заглушенный туманом и расстоянием.

Неожиданно меня озарила большая и смелая мысль.

Собрав весь остаток удержавшихся сил, я постарался припомнить то направление, по которому достиг середины болота, и принялся ползти к опушке.

Отрывок пятый

…Это мой старый, испытанный друг; и я очень рад, что он выполнил обещание известить меня в моем одиночестве.

Прежде всего он опросил, почему я в постели.

Я, действительно, лежал, завернувшись в пушистое одеяло и щелкая зубами от внутренней дрожи.

Лихорадка?

Может быть! Во всяком случае, в прошлую ночь я продрог основательно.

Коньяк?

Да, коньяк помогает отлично, но, к сожалению…

– Никаких сожалений! – оборвал меня друг.

Говоря это, он вынул из бокового кармана литр превосходного коньяка и поставил его на ковер у моего изголовья.

– Теперь говори! – продолжал он, когда мы прикончили добрую половину и закурили по душистой сигаре.

– Что говорить? Рассказать нужно многое, но все это так непонятно и странно, что я боюсь показаться смешным.

– Тогда выпей еще!

Я покорился.

Минуту спустя я наслаждался восхитительной внутренней теплотой, сменившей противную дрожь, и неторопливо рассказывал о всем, что пришлось перенесть за последние дни.

Рассказывал в третьем лице, словно это случилось не со мной, а с кем-то другим.

Мой друг прослушал рассказ с величайшей серьезностью, и теперь, по морщинам на лбу его, я видел, что он крепко думает о всем, только что слышанном.

– Это все чрезвычайно серьезно, – нарушил он наконец длительное молчание, – и пусть наивный чудак, не убоявшийся смерти в болоте, ответит мне на следующие вопросы:

– Девушка, стоявшая у воды, блондинка?

– Да! – ответил я, вглядываясь в моего приятеля.

– Бумага с условными знаками у тебя?

– Да.

– Место, где тебя покинули силы, и пункт, помеченный крестиком, могут совпасть?

– Вполне.

– Шум был различный и на расстоянии нескольких метров терялся?

Я молча кивнул головой.

– Какие же выводы сделал ты из своих наблюдений?

Он приблизил ко мне лохматую голову и глухим, подавленным голосом спросил:

– Сегодняшние газеты читал? Двухверстная карта этого района есть у тебя? О параболических поверхностях помнишь из курса?

Эти три странных, не связанных между собою вопроса заставили меня растеряться.

Отрывок шестой

Наступил тихий вечер…

Мой приятель сидел неподвижно, только пальцем руки направляя мои изыскания; а я стоял на коленях у карты и озабоченно разглядывал складки поверхности.

Я еще не успел оправиться от утренней слабости, и мысли мои никак не могли войти в спокойное русло.

То мне мерещились огромные параболические поверхности со своими чудесными свойствами; то перед глазами вставали печатные сообщения на страницах газеты; то, неожиданно, линия залива на карте принимала живой, розовый тон, и на желтом песке появлялась прекрасная фигурка белокурой девушки с глазами, устремленными в открытое море, где в голубой дымке рассветного тумана проходили один за другим легкие, призрачные корабли.

Как это все далеко одно от другого и как это все связано между собой незримыми, тайными нитями!

«Если какой-нибудь источник света посылает лучи в зеркало с параболической поверхностью, то все эти лучи, отразившись, пересекаются в одной общей точке – в фокусе. Обратно: если источник света поместить в фокусе, то лучи, отраженные поверхностью зеркала, уйдут в бесконечность параллельно друг другу, образуя один яркий сноп, вне которого ни один луч не может упасть».

Какое изумительное свойство! Не правда ли?

Теперь попытайтесь представить себе, что звуковые лучи подчиняются тем же законам.

Если вы не желаете обращать на себя внимание людей шумом и грохотом машины, обслуживающей ваши какие-то личные потребности, – поместите эту машину в фокусе огромной параболической поверхности, и эта поверхность услужливо унесет все эти звуки одним покорным снопом в любом, нужном вам направлении. При достаточной тщательности оборудования, ни один звуковой луч не выйдет за пределы снопа, и всю сумму звуков и шумов вы можете отправить в любое место. Например, в болото…

А? Не изумительное ли это свойство?

Теперь позабудьте, на время, о законах акустики и вспомните, что вы – человек, имеете определенный язык для выражения ваших мыслей и живете на определенной территории, которую любите и считаете своей родиной.

Подумайте дальше о том, что родина эта находятся сейчас в состоянии войны с ее, а, стало быть, и вашими врагами.

Припомните, что одним из средств обороны территории является военный флот.

Что вы должны испытывать, когда на страницах газет глаз ваш встречает такие короткие сообщения:

«К сожалению, осведомленность наших врагов в области военных мероприятий, предпринимаемых судами нашего военного флота, стоит на исключительной высоте благодаря своеобразной „лояльности“ населения некоторых наших окраин. Не редкий случай, когда военное судно, только что получившее предписание сняться с якоря, получает по радио любезный вопрос: „Вы куда? Желаем вам счастливого пути“».

Вы представляете себе, что должен испытывать человек, случайно увидевший в слабых руках своих один из концов тайных нитей, образующих сложный и жуткий клубок еще не разгаданных до конца, прочно налаженных, чьих-то враждебных хитросплетений?

И этим человеком, волею судьбы, стал я.

Добрый мой друг должен был в эту же ночь покинуть меня, ибо был призван к отбыванию гражданского долга и заехал проститься со мной.

Его крепкий ум, закаленный высшей технической школой, легче меня разбирался в сложившихся обстоятельствах; и теперь, в последние минуты перед уходом, он торопился направить дальнейшие мои шаги на правильный путь, свободный от возможных ошибок.

Ему было ясно, что «уводить» звуки работающей «динамо» в непроходимое, топкое болото путем сооружений, требующих огромных затрат, не станет никто без достаточных к тому оснований.

– Итак, – решил он, садясь за мой маленький «ундервуд», – ты знаешь теперь, что источник ритмичного шума должен лежать на одном из указанных мной возвышений. Обследуй их все. Будь настойчив и остроумен до крайности. Остальные инструкции, чтобы не вызвать в твоей голове беспорядка, я изложу тебе письменно.

Короткие пальцы его с бешеной быстротой забегали по клавишам пишущей машины, и страницы бумаги, одна за другой, покрылись красивыми синими знаками.

– Вот! Получай! Теперь позволь мне обнять тебя перед разлукой, и помни мой последний завет:

Будь решителен, смел, доведи это дело, во что бы то ни стало, до конца., но… действуй с необычайною осторожностью. Иначе…

Мы крепко пожали друг другу руки, и друг мой ушел.

Отрывок седьмой

Я поступаю согласно оставленной другом инструкции, исследуя весь прилегающий к болоту район по концентрическим кругам с увеличивающимся день ото дня радиусом.

Сегодня я выступил налегке и около часа был уже в той точке окружности, которую поставил себе исходной для выполнения нового урока.

Пункт этот – место в лесу у возвышенности, глухое и темное. На гребне песчаного холма я задержался, закуривая сигару.

Было тихо и хорошо.

Я присел у ствола и принялся разглядывать дачу, прочный и строгий массив которой густым силуэтом проектировался на бледное небо.

Какая красивая башня! Высокая, легкая… Наверху – шпиль…

Воздух был сух и прохладен; и в его неподвижности четко и ясно вставали детали постройки.