Текст книги "Машина неизвестного старика (Фантастика Серебряного века. Том XI)"

Автор книги: Александр Грин

Соавторы: Лев Никулин,Лев Гумилевский,Георгий Северцев-Полилов,Марк Криницкий,Александр Барченко,Николай Каразин,Василий Брюсов,Александр Ремизов,Вадим Белов,Игнатий Потапенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Владислав Гр
ТАЙНА ПАСХИ 1916 ГОДА

В шестидесяти верстах от Варшавы, в стороне от проезжей дороги на Блоне, стоит старый полуразрушенный замок, принадлежавший когда-то польским магнатам Салатко-Петрище.

Вокруг замка, давно уже заброшенного и нежилого, сплетались легенды и сказки, одна другой таинственней и ужасней, и вряд ли кто из варшавян не слыхал о странной истории петрищевского замка, и редко кто решался проходить мимо него темной ночью, когда старые деревья парка сливались в черную молчаливую стену, за которой пряталась тайна.

Легенда, окутавшая замок, родилась около 100 лет назад, она росла и укреплялась в течение века и молва докатила ее до наших дней…

В истории этого замка странная, загадочная роль предназначена настоящему – 1916 – году, – настоящей Пасхе.

Именно в этом году ждали чего-то от замка, – разгадки той тайны, которая в течении века жила в нем, или – зарождения новой тайны.

Эту легенду автор и передает здесь в том виде, в каком живет она и по сей час среди польских крестьян под Варшавой.

Святая Пасха 1816–1916 гг.

(Варшавское предание)

Около 100 лет назад старый польский магнат Стефан Салатко-Петрище в ночь под Светлый праздник пыткой замучил молодую жену.

Он выколол ей глаза, отрубил язык и ржавыми гвоздями нагую прибил к стене против большого стенного зеркала, чтобы в зале, где был сервирован пасхальный праздничный стол, висело двое: молодая жена и ее отражение…

Народная молва долго искала причины, заставившей мягкого, любящего жену старика превратиться в зверя и палача, и так ни до чего и не доискалась. Но две версии выплыли откуда-то на свет Божий и волной разлились но окрестным местечкам и деревням. Но одной – старый пан казнил молодую жену за измену с холопом; по другой – набожный старик с несомненностью установил, что его жена – ведьма, и решил: лучше опоганить руки свои убийством, чем оставить в доме, где висело старинной работы, ценное, святое распятие, рабыню и любовницу Дьявола…

Молодая пани была замучена и ее молодое тело, окровавленное, с искаженным лицом, сорвали со стены и бросили собакам…

И той же ночью пана нашли у него в покоях задушенным. И то обстоятельство, что окна и двери в его комнаты были накрепко заперты изнутри, дало повод молве искать убийцу в мире Неведомого.

Ведьма отомстила своему убийце и за свою смерть заплатила ему такой же позорной и подлой смертью, смертью собаки!

С этого времени в замке никто не жил. Приехал новый владелец, осмотрел покои, подвалы и парк и на минуту задержался перед взломанной дверью в комнаты старого пана. А на двери была выжжена надпись:

Св. Пасха 1916 год.

Но 1916 год был далеко. А потому надпись эта, которую никто не видал до убийства, ненадолго задержала внимание наследника. Он велел замок заколотить, поручил сторожу Доминику охрану его и укатил за границу.

А через два года умерли оба, – и сам наследник, и сторож Доминик. Оба в одну и ту же ночь оказались задушенными: один – в Лондоне, в гостинице; другой – в сторожке при замке.

Новая владелица, какая-то троюродная племянница задушенного пана, княгиня Мария Ч., в замок не приезжала ни разу, а, живя в Варшаве, распорядилась всю землю вокруг замка продать, а так как на самый замок и сад покупателей не находилось, то – замок так и остался заколоченным и парк заброшенным и диким. Были только наняты два сторожа для охраны усадьбы.

Княгиня тотчас же забыла о своем наследстве. Но через месяц вспомнила.

К ночи неожиданно явился к ней один из сторожей и о чем они говорили вдвоем с глазу на глаз – никто не знает, но кончился разговор этот тем, что сторож зарезал княгиню, заодно перерезав ножом и собственное горло.

Судьба последующих владельцев замка столь же таинственна и необычайна. Все они умирали странной насильственной смертью, и – именно тогда, когда входили в какое-нибудь соприкосновенье с заброшенным замком.

Наконец, последний владелец поместья, Мариан К., живший постоянно в Москве, как-то, будучи по делам в Варшаве, посетил замок. Он внимательно осмотрел комнаты и залы, велел переклеить обои в большой столовой, где была гвоздями прибита «ведьма», перенес зеркало на чердак и отслужил панихиду на могиле старого пана Стефана, похороненного в саду, над прудом. Потом он долго изучал надпись на двери, гласившую «Св. Пасха. 1916 год», и велел дверь эту не трогать.

Потом щедро наградил старика-сторожа и уехал в Варшаву, а оттуда в Москву.

А пять лет назад, в 1911 году, он умер при весьма загадочных обстоятельствах. Ушел из дому и неделю пропадал, а на седьмой день нашли его под Москвой, на большой Курской дороге мертвым. И в тот же день удавился в замке старик-сторож, оставивший непонятную записку:

«Не могу ждать 1916 года. Иду».

Последние пять лет замок стоял пустой, никем не охраняемый и никому не нужный, и кто был его владельцем – никто уже не знал…

С самой той ночи, когда нашли задушенным старого пана, в замке, по словам окрестных крестьян, творилось что-то неладное.

Говорили, что каждую ночь в окнах зажигались огни, что из-за досок, которыми заколочены были двери, несутся крики и стопы, что вокруг замка бродят тени, которые жгут костры в темном парке…

Молва, стоустая, не знающая границ и удержу, плела клубок бесконечных ужасов. И где здесь кончалась фантазия, порожденная суеверным ужасом, и начиналось простое сочинительство – трудно было разобрать.

Но есть факты, опровергать которые может только упрямец, с которыми нельзя не считаться…

Одну ночь в году, в Страстную субботу, когда в Варшаве гудели и перезванивали колокола и на улицах сновали веселые, возбужденные люди, в замке раздавался страшный оглушительный треск, точно трещали старые вековые стены, рушился потолок и хлестали по деревьям парка тяжелые цепи, опоясывающие заглохшую усадьбу…

А наутро несколько деревьев в парковой роще, над прудом, вокруг могилы старого пана Салатко-Петрище, оказывались поваленными.

В первые годы после смерти старого пана и его жены – два дерева. А через два года – после смерти еще двух связанных с историей замка людей – еще два дерева, а потом еще четыре, и так и пошло… Умерло за год еще двое, кем-то задушенных, и число поваленных в ночь Св. Пасхи деревьев увеличивалось на два…

Точно кто-то на деревьях, как на счетах, отсчитывал эти смерти…

И к прошлой Пасхе, в роще, на месте, где похоронен старый пан, распявший жену, осталось всего 8 деревьев…

Пришли немцы. Первые немецкие снаряды снесли трубы старого замка, разворотили стену и сравняли с землей полуразрушенный гнилой павильон в парке у пруда, выбили окна и уложили четыре дерева в роще…

Осталось еще четыре, последних.

В старом замке поселился немецкий штаб. В комнате, где сто лет назад на стене умирала прибитая гвоздями женщина, теперь даются парадные обеды; в покоях, где когда-то задушен был старый пан, принимаются доклады и отдаются приказания… Говорят, что в один из своих наездов в Варшаву замок посетил сам кайзер. Он заинтересовался выжженной надписью на двери и просил, чтобы ее перевели ему…

Народная молва, готовая вое связывать с войной, всегда ищущая злободневности, уже создала новую легенду, новое пророчество…

Последние четыре дерева, которые одни остались сторожить могилу старого пана, – ждут своей очереди:

Это – Вильгельм, Франц-Иосиф, Фердинанд и Магомет-Али…

Александр Рославлев
СКАЗ ОБ ОГНЕРЫЧЕ-ЗМЕЕ, О ЗАРУНЕ-ЦАРЕВНЕ И О СЛАВНОМ БОГАТЫРЕ СУХМАНЕ

– Ну, ребята, лезьте на печь сказку слушать.

К печке бочком, язык молчком, уши торчком.

– Все сели?

– Все.

– Сказывать?

– Сказывай.

– Ходит по Руси бабка-догадка, что ни увидит, что ни услышит, все ей вдомек, да в прок.

Раз идет она по полю, а на встречу ей ветер, – бородой метет, посвистывает…

– А видал я, бабка, – говорит ветер, – из кипарисного дерева крепко сбитый крест, и от дождя не гниет и червь его не точит, ни мечом изрубить, ни огнем спалить! Что за диво?

– Диво это – вера русская!

– А видал свечу на горе – горит свеча стрелой-пламенем; уж я дул на нее, дубы свалил, речку вспять погнал, а свеча не погасла! Что за диво?

– Диво это – правда русская!

– А видал я еще мельницу – супротив меня, ветра, крыльями машет, мелют жернова зерно железное, мелют – не стираются, а умóлу гора, да с пригорочками! Что за диво?

– Диво это – сила русская!

– Ну, спасибо, бабка-догадка, полечу за море, всем расскажу.

Это будет присказка, – а сказка-то вот какая:

Ездил по белу-свету на рыжем коне Сухман-богатырь, радовался воле да песни пел: о земле-дарнице и о всякой твари Божией, о звере прыскучем, о птице быстрой, о рыбе рудоперой.

Пригож был с лица Сухман, что месяц после дождика, а о силе его вода с огнем спорили.

Вода говорила:

– Сухман-богатырь силен, как я.

– Нет, – перечил огонь, – как я.

А был-то Сухман сильнее воды и огня.

Ехал Сухман за Койсат-реку.

Едет бором, бору кланяется.

– Здравствуй, старче, шумен бор.

Едет оврагом, оврагу кланяется.

– Здравствуй, сырой, печорный овраг.

Едет по полю, полю кланяется.

– Здравствуй, разгуляй-поле.

И наехал Сухман на гору. Крута гора, высока, железным репьем поросла.

Поклонился Сухман.

– Здравствуй, сила-гора; стала ты мне поперек дороги! Расступись!

Сколько ни было гор, все перед ним расступалися, а эта стоит, не двинется.

Осерчал Сухман, занес кистень.

– Быть тебе, горе, ниже травы.

Только слышит вдруг тихий голос:

– Ударишь по горе и меня убьешь.

Поглядел Сухман вверх, сидит девица, слезы точит, а у ног ее кувшин разбитый.

И такая-то девица пригожая, век бы глядел, очей не сводил.

– Кто ты будешь, краса? О чем плачешь?

– Я Заруна-царевна, несла воду, да кувшин разбила!

– Эка беда!

– Ношу-то я воду Огнерычу-Змею, как приду ни с чем, заревет Огнерыч, от слюны его и камень горит. Крепко лют Огнерыч. Загубил он моих отца с матерью, все царство пожег, а меня в полон взял.

Стал Сухман грозней тучи.

– Попадись он мне, конем истопчу.

– Ах, и кто с ним не бился: Елизар-царевич, Кирбит-богатырь и Чухлан-разбойник, он всех одолел!

Ухмыльнулся Сухман.

– Садись, – говорит, – со мной на коня!

– Догонит нас Огнерыч!

– Не бойся, царевна, догонит, не быть ему живу!

Ступила царевна на камень, а он вниз покатился. Ступила на другой и другой тоже; не пускает царевну гора Огнерыча.

– Не уйти мне от змея, – плачет царевна.

– А ну-ка, летун-поскакун, изловчись. Достанем царевну!

И взъярился конь, в один мах доскочил до царевны. Ухватилась царевна за большую гриву, ни жива ни мертва, и Сухман ее на седло посадил…

Затряслась гора, закидала камнем, а уж конь-то Сухманов, лови, свищи, быстрей сокола, через речку, да в поле…

В те поры Огнерыч лежал в логове, со своим хвостом в прятки играл. Спрячет за спину хвост, шею вытянет и глядит, косится поганым оком, как хвост. Огнерыч от него, между лапами голову тычет…

И сызнова так-то…

А увидел Огнерыч, что гора затряслась, подает ему недобрый знак, припал ухом к земле и крылья сложил.

Слышит конский топот.

– Не умкнул ли царевну кто? – смекает змей. Выполз из логова, глянул за реку, в поле пыль столбом.

Зорок был Огнерыч; что в земле лежит, и то видел.

– Коли так, – рычит, – я тебе, царевна, белу грудь вспорю. Кровь из сердца выпью.

Раскинул крылья, поволок по траве. Повяли травы, ударил хвостом и поднялся…

Летит, шипит…

Оглянулась царевна, с лица побелела, говорит Сухману:

– Змей гонится!

– Так быть ему без головы!

Придержал Сухман коня и за меч схватился.

– Неспособно, царевна, мне будет биться, ты сиди, а я слезу.

А змей уже близко, из ноздрей огонь, зелень-пена из пасти.

Спроворился Сухман, соскочил с коня и пошел навстречу, только змей позамешкался, облетел круг него и под облако.

– Что ты, змей, кружишь ястребом? Аль боишься? – задорит Сухман.

– А гляжу, кого съесть мне наперво, – отвечает змей, – тебя, хвастуна, аль царевну с конем!

– Вот же, зубы сперва поточи о камень! – поднял камень Сухман и лукнул им в змея.

Был хитер Огнерыч, у Фамона-мудреца триста лет учился. А Фамон-мудрец и Смерть обманул, по сю пору живет. Притворился Огнерыч, что попал в него камень. Ударился оземь, лежит, растянулся.

Подошел Сухман, ногой в морду пнул, мечом веко поднял и пожалел змея.

– Пируй, вороны, хватит на долю.

И прочь пошел.

Тут схватил Огнерыч его за плечи, повалил, подмял под себя.

Увидел Сухман – загубил его змей, и кричит царевне:

– Прощай, царевна, погоняй коня!

А царевна ему:

– Люб ты мне, Сухман, лютой смертью помру, а тебя не покину!

Над Сухманом змей извивается.

– Неохотно мне есть тебя. Съел я сто лебедей! бочку меду выпил.

И, ворча, потащил его в логово, а царевна назад пошла.

Идет, причитая:

 
– Покатися солнце за море,
Схоронись на веки вечные,
Реки светлые, усохните,
Уроните лист, дубы, шатры,
Птицы с гнезд своих попадайте,
Ты возьми меня, сыра-земля.
Как не быть без солнца радуги,
Так и мне не жить без милого.
 

Кинул змей Сухмана в яму, а царевну к столбу привязал.

– Полежу, – говорит, – да надумаю, какой мне вас муке предать!

Думал до ночи, а посыпались звезды, что зерно из лукошка, захрапел змей.

Сидит Сухман в яме, горе горюет.

Шел мимо ямы волчий царь.

– А кто нонче в яме? – спрашивает.

– Я, Сухман-богатырь!

– Слыхал про тебя, что сильней ты воды и огня, а змей и тебя одолел!

– Не силою взял он, а хитростью! Помоги мне, волк: сослужи службу!

– Рад бы помочь, да нечем, и мне от змея житья не стало… Сколько съел нас, волков, и счету нет. Хоть остры у нас зубы, а у змея острей.

– Слышно храп-то его… подойдешь, не учует! В головах у него смоленый столб, привязал он царевну к столбу, развяжи.

Призадумался волчий царь, стоит, правым ухом водит.

– Боюсь, не спит.

– Не тебя мне учить, как в полуночи шарить! Хвостом след заметать!

Стало стыдно волку.

– Пойду, попробую!

И с оглядкой, тихой поступью подобрался волк к столбу.

– Не бойся, царевна, послал меня Сухман-богатырь.

Перегрыз ремни и бежал.

А царевна скорей к гнилой яме.

– Кидай хворост в яму, – говорит Сухман.

Стала царевна хворост кидать, и все-то ей помогают, и заяц-куцый, и лиса-пролаза, и белка-острогубка, и мышь-хлопотун, кто сучок, кто охапку.

Живо справились, накидали хворосту по край ямы.

По тому по хворосту и вышел Сухман. Поклонился царевне.

– Спасибо, царевна.

И зверям поклон.

– Спасибо вам, звери, за помочь вашу.

Расправил плечи и молвит змею:

– Будет спать-почивать, Огнерычище, подымайся-ка силой меряться. Погляжу я, лукавый змей, сколь удал ты в честном бою.

Диву дался змей, ощерился.

А Сухман к нему:

– На-кось, ешь меня.

И схватилися.

Змей огнем палит, да Сухману что: он сильней огня.

Змей корежится, извивается, норовит Сухмана на рога поддеть, только ловок Сухман. Поднял змея, к горе прижал, захрястели змеевые кости.

– Ох, – взмолился змей, – отпусти.

– Откупись.

– На дне Скрыни-реки я клад схоронил, бери клад.

– Мало.

– Под Нифот-горой закопал я ларец, в том ларце Фамона кольцо. Поглядишь сквозь него, все на свете узнаешь. Бери кольцо.

– Мало.

– В Тулунь-печоре корец стоит с броней солнцевой, будешь пить ее, не состаришься, бери корец.

– Мало.

Смекнул Огнерыч, что над ним, над змеем, смеется Сухман, из последних сил понатужился, увернулся из-под рук его, полетел, заскулил и с глаза пропал.

– Неладно, царевна, – оказал Сухман, – поколь жив змей, надо ждать беды. Где-то волчий царь, я б его за конем послал.

А волчий царь уж тут, как тут. Воет на голос.

– Ах, Сухман-богатырь, как мне быть теперь. Воротится змей да узнает, что я пособил тебе, всех нас, волков, переловит.

– Не тужи, не вой, сыщи мне коня.

– А какой твой конь?

– Рыжий.

– Мало ль рыжих коней. Трудно будет сыскать.

Крепко думает, правым ухом водит.

– Стой тут, не сходи с места.

И был таков.

Стоит Сухман, дожидается.

Не успело солнце на пядь подняться, застонало поле, заухало, топ, да лихое ржанье, скачут кони со всех сторон и видимо их невидимо, гонят коней серые волки, наперед бежит волчий царь.

– Кличь, свищи, – говорит, – своего коня.

А конь Сухманов и сам бежит, гривой машет.

Сел Сухман на него, посадил царевну.

– Догоняй-ка змея.

И вихрем в поле.

Скачет день, другой, не видать змея, а занялся третий, объявился змей, лежит в овраге да лапу лижет.

И дохнуть не успел, покатилась голова, кровью брызнуло.

Вытер меч о траву Сухман-богатырь и Заруну-царевну за руку взял.

– Без помехи теперь будем жить, царевна, и клад Огне-рыча, и Фамона кольцо, и броня Солнцева, все наше.

Улыбнулась Заруна.

И запел Сухман:

 
Расцвели цветы,
Зазвенели птицы.
 

Сухману с Заруною злат венец, а сказке конец.

Эх, ребята, мало каши ели, душки-то у вас с воробьиный нос. Спросили бы вы бабку-догадку, кто она такая, Заруна-Царевна.

– А кто?

– То-то кто. Русь-матушка.

– А змей-Огнерыч?

– Каждый враг наш.

– А Сухман-богатырь?

– Народ русский.

Так-то, ребята.

Ну, брысь с печи, деду спать время.

Алексей Ремизов
РАТНЫЙ ПОЯСОК
Народный оберег

Илл. Л. Е.

Аркадий Бухов
ИЗ ОБЛАСТИ СУЕВЕРИЯ

Есть два душевных сознания, казалось бы, совершенно противоположных друг другу, взаимно уничтожающих друг друга, но в то же время часто сочетающихся в одной и той же психике, это – вера и суеверие. Больше того, суеверие не может побороть не только вера, но даже культура, которая внешними доказательствами может бороться с нелепостями суеверия.

Я не говорю уже о существовании гадалок, хироманток, предсказателей и т. п., и как раз в такие моменты, когда вся нация начинает жить вдумчивой трезвой жизнью. Я не говорю об амулетах, носимых людьми самых разнообразных умственных способностей и культурного развития. Даже такие прозаические люди, как наши враги немцы, верящие только в хорошо сделанную машину и питательную колбасу, не лишены самого низкопробного суеверия. Ниже вы увидите фотографии с амулетов, снятых с немецких матросов, взятых в плен с крейсера «Блюхер» англичанами… Какие-то петушки, человечки, нелепые фигурки, навешенные с целью защитить их обладателя от плена, смерти и ран. Среди наших темных масс амулеты не в ходу.

Карманный амулет.

Крестьянский парень, идущий на войну, уже знакомую ему по газетам, не верит в то, что останется целым, если навесит на себя медную птичку или оловянного человечка, но для тех, кто остается, нужно изыскивать какое-нибудь средство для предохранения «своего человека» от гибели и неудач.

Шейный амулет.

И вот находятся спекулянты, которые используют темноту в мелких корыстных расчетах. Они выпускают книжки с особого рода заговорами, приноравливая их к войне, отдельными дешевыми лубочными выпусками.

С содержанием этих заговоров я и хочу познакомить здесь читателя, хотя бы ради их вящей курьезности – они взяты из нескольких лубочных брошюр.

Вот заговор:

От свинцовых, медных и каменных пуль

«В высоком терему, в Понизовье, за рекою Волгою, стоит красна девица, стоит-покрашается, добрым людям похваляется, ратным делом красуется. В правой руке держит пули свинцовыя, в левой медныя, а в ногах каменныя. Ты, красная девица, отбери оружия: турецкия, татарския, немецкия, черкесская, русская, мордовския, всяких языков и супостатов; заколоти ты своею невидимою силою ружья вражия. Будут ли стрелять из ружья или из пули – были бы пули не в пули; пошли бы эти пули во сыру землю, во чисто поле. А был бы я ни войне цел и невредим; а была бы моя одежда крепче панциря. Замыкаю свои приговорныя словеса замком, а ключ кидаю в океан-море, под горюч камень алатырь, и как морю не высыхать, камня не видать, ключей не доставать, так меня пулям не убивать, до моего живота им по конец века не доставать!

Карманный амулет.

Вот заговор:

Против меча и сабельных ударов

Кован еси, брат! Сам еси оловян, а сердце твое вощаное, ноги твои каменныя от земли до небес, не укуси меня, отай пес. Оба есмы от земли! Коли усмотрю тя очима своего брата, тогда убоится твое сердце моих очей усмотрения.

Карманный амулет.

Еще заговор:

Против пищалей, стрел и всякого оружия

Есть море железное, на том море железном камень алатырь, на том камне сидит муж, железный царь; высота его от земли до небеса, заповедает своим железным посохом на все четыре стороны – от востока до запада, от юга до севера, стоит подпершись, заказывает своим детям: укладу ли красному и железному, каменному и простому, и проволоке – железу литому, стали и меди красной и зеленой, свинцу и олову, чугуну и серебру и ядрам: подите вы, ядра каменныя и железныя, в матерь свою, землю, мимо меня раба Божия (имярек), а стрелы строганыя в древо – в дерезу и в сосну, и в яблонь, и в рябину, и в черное дерево, а вы, перья, в птицу, в свою матерь, а из нея в рыбу, а рыба в море».

Кроме специальных заговоров, есть и общие, как например:

Вообще от ратных орудий

Летит орел из-за Хвалынского моря, разбросал кремни и кремницы по крутым берегам, кинул громову стрелу во сыру землю. И так отродилась от кремня и кремницы искра, от громовой стрелы полымя, а как выходила грозная туча и как проливал обильный дождь, что им покорилась и поклонилась селитра порох смирным-смирнехонъко. Как дождь воды не пробил, так бы меня (такого-то) и моего коня искры и пули не пробивали, тело мое было бы крепче белого камня. И как от воды камни отпрядывают и пузыри вскакивают, так бы от ратных орудии прядали мимо меня стрелы и порох-селитра. Слово мое крепко.

Специально от ружей новых систем есть такой заговор:

Заговор от ружья

На море на океане, на острове на Буяне, гонит Илья пророк на колеснице гром с великим дождем: над тучей туча взойдет, молния сияет, гром грянет, дождь порох зальет. Пена изыде и язык костян. Как раба-рабица N мечется, со младенцем своим не разрежается, так бы у него, раба N, бились и томились пули ружейныя и всякого огненного орудия. Как от кочета нет яйца, так от ружья нет стрелянья. Ключ в небе, замок в море. Аминь (трижды).

Немного, конечно, найдется грамотных людей, кому были бы нужны эти заговоры, но раз есть люди, издающие такие книги, очевидно, есть и читатель для них… Единственная мера борьбы с ними – заговоры против глупых книг…