Текст книги "Болезнь Богов"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Женщина  она хорошая, но не часто мы с ней в последнее время встречаемся.

– На твое наследство вместе с подрастающим сыном не глядит? Альтернатива Константину.

               Пантелей поморщился с тайной надеждой и любовью:

– Пока, вроде, на наследство Серафима не целит. Но я уже никому не верю… Серафиму я с тобой не разделю. Не отдам.

              Глеб неловко пошутил:

– Серафима Ангелантьевна не в венецианской комедии. Она нас с тобой, брат, только в глубокой отключке может перепутать.

– Ну! Ну!..

– Что делать мне, брат?

– Я тебя не брошу. Будешь вести мой бизнес вместо меня. Депутату не положено. Поменяемся, как Инь и Янь, двуликий Янус! На Серафиму Ангелантьевну глаз не класть!

              Глеб с притворным примирением открепил от груди депутатский значок, который давно уже не имел права носить, прикрепил на свитер Пантелея.

– У меня такой же на лацкане пиджака в шкафу.

– Будет запасной, – ухмыльнулся Глеб. Он продолжил: – Куда уж мне на Серафиму Ангелантьевну  глаз класть, когда на нее Арнольд Оскарович глаз положил. И еще как

положил!.  Серафима Ангелантьевна сына в школу отправит, Арнольд Оскарович тут же шасть к ней. Что – то ни Елена Владимировна, ни ребеночек от нее его не греют. К Денису даже помягче. Денис при нем, в аспирантуре. Брат  Серафимы Ангелантьевны  – Антон снова в Сибирь уехал. Я вижу. Я же на твоей блат хате живу.

            Пантелей  будто бы не заметил подкола, занятый своим мыслями:

– Мы в кругу Смирновых. Оттуда не вырваться. Старший Смирнов убил жениха Ольги. Я обвинялся в убийстве старшего Смирнова и жил с его женой, которая от любви ко мне, или от одиночества, огорчения жизнью, покончила с собой.  Кузен, двоюродный брат Смирновых – Арнольд     Оскарович. Он женат на свояченице своего старшего брата, родной сестре моей  . Младший Смирнов – Олег, мой охранник, муж сестры Ольги.

– Скажу больше, – сказал Глеб. –  Петр, или Птусь,  – первый муж матери твоего ребенка Серафимы Ангелантьевны, так и не забеременевшей от него, взявшей в прокат живот Елены Владимировны, свояченицы покойного Смирнова.  Как Оксана, отказавшейся от сына, а потом его приютившей. Правду Арнольд Оскарович и Елена Владимировна  Денису не сказали. Но он – не идиот. Догадывается.

– Откуда ты взял?

– Она мне сама призналась, когда фотоальбом показывала. У нее и свадебные фотографии с Арнольдом Оскаровичем сохранились. В юности Серафима – страшна, как смерть!

– ..Ты время на Вересаева, брат, не теряешь. Надо тебя оттуда отселить. Или Серафиму перевезти в ее же загородный дом, который она сдает.

– Брат, к черту Смирновых. Давай выпьем за Звиров.

                    Пантелей  молча, сухо чокнулся.                                                                               47

                                                                       46

                     Пантелей  встретил Константина на вокзале. Тот очень сильно похудел, вытянулся. На губах его играла насмешливая улыбка. Константин сказал, что перед  выпиской ему сделали длинный укол, а корректора, циклодола, дали только на три

 дня. Надо отметиться в ОВД и ПНД, где дадут корректор, без которого “сводит”. Забрав Константина, Пантелей  поехал вместе с ним принимать Любин клип.

       Денис опередил Звира. Он подъехал к сауне прежде. На ресепшене не знали, кто такая Люба. Потом вторая регистраторша вспомнила:

– Люба?.. Это которая у нас на консумации.

        Регистраторша показала, куда пройти.

        Денис повернул за угол. Дверь парилки открылась и оттуда в клубах пара вышли Люба, Лиза и Клара. Все трое были в трусах, лифчиках, чулках на подтяжках и сапогах с голенищами. За девушками вышли клиенты – стареющие мужчины, завернутые в простыни, с шапками для парилки на головах, одинаковых шлепках на ногах. Люба размахивала париком:

– Представляешь, – без приветствия обратилась она к Денису, – повесила парик на трубу около парилки сушиться, а он от тепла  скукожился.  Люба показала вылезший парик Денису: – Новый парик что ли покупать?

– Я клип привез.

– Отлично!.. Это режиссер, – представила Люба Дениса клиентам. – Он меня в клипе с артистом Щербаковым снял.

– Ты еще и снимаешься? – спросил лысоватый клиент, вытирая потное лицо банной шляпой и обнимая Любу за талию.

– Я еще и пою… Идите в комнату отдыха! – сказала Люба. Клиенты направились туда.

         Когда они вышли, Люба подмигнула Денису, скосив глаза в сторону ушедших:

– Прокурорские… Они сейчас твой клип оценят.

         Растерявшие в парилке макияж девушки красились перед зеркалом, за обод которого Люба заткнула испорченный парик. Не стесняясь Дениса, поправляли лифчики, залезшие меж ягодиц трусы. Подтянув сапоги, вошли в комнату отдыха.

– Вставляй!

        Денис воткнул носитель в проигрыватель. Загорелся экран.

        Клиенты сидели на диване, к спинке которого Люба прислонила свою гитару.

        Люба для сохранения голоса не курила. Сестра и казашка Клара закурили.

– Пантелей сейчас подъедет, –  шепнул Любе Денис.

– Превосходно! – сказала она.

        Денису показалось, что он услышал шум подъезжающих машин. На самом деле, вряд ли он мог их услышать. Денис ценил клип. Он стыдился, что первыми зрителями, после           создателей,  стали клиенты проституток.

                                                                               47

     Подъехал Пантелей. Вперед он выслал телохранителей. Охранники вернулись со словами:

– В бане чисто.

    Пантелей,  с деланным интересом  слушая излияния Константина, перечислявшего неудобства принудлечения в психбольнице, прошел к регистратуре.

– Где девушки? – весело спросил он.

     Регистраторша указала направление.

     В это время из комнаты отдыха послышались выстрелы. Оттуда к ресепшену выбежали трое мужчин в штатском с дымящимися стволами. Семёныч  повалил Алексея на пол. Один из выбежавших  нападавших склонился над Пантелеем:

– А это ты? Вот и встретились, Пантелей!                                                                                     48

     Пантелей узнал Птуся, криминального авторитета, с которым некогда “отбывал”. Но перед глазами промелькнула не зона, не побег, и даже – не жизнь. Ярко вспомнилось, как его арестовывали. Он тогда был председателем яхт-клуба.  Спасаясь ОМОНа, прыгнул спиной через поручни причала. Забежал в подсобное помещение, схватил висевшие там коньки, чтобы отбиваться лезвиями. Залез на крышу подстанции, откуда его и сняли. Какой же он был дурак! Надо было положить время и деньги на поиск Птуся, его убийство. Чтобы ни одного Смирнова не осталось!

– Ты мне родня, Пантелей!.. У матери своей спроси! – крикнул Птусь.

       Охранник ударил Птуся в живот. Тот отлетел к стене. Напарник Птуся ударил охранника локтем, вывернул кисть. Охранник согнулся и упал, оглушенный ударом ботинка в лицо. Второй напарник подхватил подмышку Птуся и выволок на улицу. Охранники Звира бросились за ними. Зазвучали выстрелы, визг тормозов.

        В регистратуре женщины визжали. Схватившись за головы, они шмыгнули в соседнее помещение. На полу остались оглушенный, ничего не видящий, не слышащий охранник, Пантелей  и Олег.

       Олег снял пистолет с предохранителя, приставил к виску Звира:

– Ну, что, Пантелей  Евстахиевич, Богу станете молиться?

       Пантелей  посмотрел на шурина:

– Тебе все мало Олег? Сколько ни дай, все мало?.. Плохо живешь?.. Надеюсь, ты шутишь?

       Олег поставил пистолет на предохранитель.

       Войдя в комнату отдыха Пантелей велел мертвых прокурорских завернуть в подстилки.

       Охранник Пантелея свинчивал или срывал видеокамеры, разбил и забрал пульт. Инфо из бани в отдел охраны не поступало. Оставалось в сауне.

        С экрана телевизора пела Люба.

        В машине Пантеоей усадил рядом с собой Дениса, заставив Константина перейти в джип охраны.

– Запись Любы на “Русское радио”  отвези.

– Я к ним уже ездил.

– И чего? Ее же вокал в ноты на студии подтянули.

– На “Русском радио” Любу не берут. Говорят, не формат.

– Дай денег. Скажи, чтобы по заявкам радиослушателей поставили. В “ Рабочий полдень“, или, как там, у них называется. Потом позвонишь, скажешь, что просишь поставить на день рождения маме.

– Хорошо.

– Не хорошо, а сделай. Я буду слушать, когда выйдет.

         К машине подбежала Люба. Пантелей опустил окно. За спиной Любы он видел, как трупы прокурорских грузили в фургон.

– Пантелей Евстахиевич, я петь не буду.

– Почему, Люба? Испугалась? Ерунда какая – то.

– Я любимого нашла. Замуж буду выходить.

– Кто он? Я его знаю?

– Вы его не знаете. Он – коммерсант. Водочный король из Чечни. Он мне петь запрещает… Точнее, я буду петь, но только для него. Дома.

– Глупо как-то. Может, в машину сядешь? Холодно на улице. И ты не одета.

– Нет. Не сяду в машину.

– Смотри… Я тебе другого мужа найду. Мужей много.

– Я уже с этим решила. Мне тридцатник.

– Резко ты за чечена решила выскочить! – ревниво сказал Пантелей.

– Он давно у меня был. Постоянно заказывал. Он меня выкупит. Я думала, а теперь решила, – Люба оглянулась на фургон, к4оторый увозил завернутые в банные половики трупы прокурорских.

– В хиджабе дома будешь сидеть? – не унимался Пантелей . – Детей рожать.                         49

– И детей рожать. По любви я готова и религию мужа принять.

– Смотри, чтобы еще троих жен твой будущий муж не привел. Оденет вас одинаково. Ты за старшую сойдешь… Вижу, ты в аффекте. Позвони, если, что… Поехали!

          Машины тронулись.

– Там сын прокурора города был! – крикнула вслед уезжавшему кортежу подбежавшая Лиза.

– Ничего не отменяется, – сказал Пантелей Денису. – Завтра тащи запись на “Русское радио“. Отдай тому, с кем говорил. А я сам по телефону переговорю. Или встречусь. Продавим!

           Cемёныч сидел за рулем лимузина, поскольку в перестрелке водитель был ранен, и его перевели в другую машину. На переднем сиденье, рядом с Семенычем, сидел Олег. Он повернул голову:

– Пантелей  Евстахиевич, чего вам эта Люба далась? У вас же ничего с ней даже не было.

– Откуда ты знаешь, что у меня ничего с Любой не было? – Пантелей  не показывал вида, но его задело.

– Потому что, я ближе других к вашему телу, – пошутил Олег.

– Олег, не умничай. Дистанцию держи. Может у меня с Любой, что и было… по – стариковски, чего ты,  все же не заметил. Или будет. Ты же не знаешь.

         Олег опустил окно и сплюнул.

                                                                                48

       Братья приехали к родителям в Жмеринку. Отец и мать, ставшие совсем сухонькими, умиленно ощупывали детей, восхищаясь круглотой и пышностью  Пантелея, величавостью Глеба. Мать не унималась, трогала мягкую бороду Глеба:

– Борода и усы! Подумать только. Такие густые! В кого бы это? В твоих что ли, Евстахий? В моих? В моего деда!.. Он такой же красивый был!

– А у меня порядок такой, – сказал отец, указывая на напольные сельскохозяйственные весы, – приехал – на весы. Уехал – на весы. Посмотрим, сколько веса набрал!

– Отец еще крепкий, – говорила мать, показывая сельский дом и огород, купленные на средства Пантелея. – Вчера колесо велосипеда качал, шина лопнула.

– Он еще ездит?

– Ездит на пасеку. Улей сзади ухитряется прикручивать.

– Пасека далеко?

– Далеко.

– Мать, ты бы сказала, чтобы отец на велосипеде ухе не ездил. Навернется.

– Я ему говорила. Не слушает.

      Вишни и яблони уже отцвели. Зрели мелкие плоды. Сирень цвела, кружа голову терпким запахом. Сели в саду.

– Я здесь подружку твою встретила, Леша.

– Миру Утешину, с  которой ты в школе учился. Я еще женить тебя на  Мире мечтала. За ней квартиру трехкомнатную давали в центре города.

– Мама!.. Как она здесь оказалась?

– Мир короток, – заинтересованно сплетничала мать. – У Миры совершенно несчастная судьба. Она закончила мединститут. Выскочила замуж за негра. Лучшего не нашла! Он тоже врач. Вместе учились, потом работали. Он в России остался, а сам вроде как мусульманин, и запретил ей аборты делать. Трое были нормальные, а у четвертого ребенка – рак крови, или анемия какая – то.  Они измучились его лишить. Денег мало. Негр такой высокий, худой, но ни как Олег. Что ж ты Ольгу с Олегом к нам не привез? Вся семья была бы в сборе… В общем, этот негр не выдержал трудностей и смотался от нее в Мадагаскар. Она, потерянная, работу терапевта как – то потеряет и гардеробе нашего ночного клуба работает?

– Здесь и ночной клуб есть? – спросил Глеб.

– А как же! У нас все, как у людей. Я вам в проводники Валерку дам. Он вам город покажет.

– Кто такой Валерка?                                                                                                                      50

– Сосед наш. Он малый хороший. Только вы ему не наливайте, а то его не остановишь, когда в раж войдет.

– Ребенок Миры выжил?

– Ребенок выжил. Мира  с четырьмя детьми измучилась.

            Валера, представленный Эллой Леонидовной, оказался пятидесятилетним щуплым неказистым мужчиной с испитым лицом и подвижной неустойчивой пластикой тела.

            Валера повел братьев в ночной клуб. На клубе была огромная надпись “Звiр”.  Глеб толкнул брата в бок:

– Знакомое название… В нашу честь.

            Днем ночной клуб работал как кафе. В полумраке зала стояли шесть бильярдных столов с зеленым сукном. На балконе , напротив стойки бара, сидели две – три местные девушки, пившие “живое” пиво в кегах. Глеб, пребывавший в игривом настроении, махнул им. Летом гардероб не работал. Пантелей спросил Валеру про Миру.

          Отошли недалеко. Во дворе пятиэтажного дома со старушками у подъезда Валера задрал голову кверху и, игнорируя старух, покричал мужчине, курившему на балконе:

– Сазон, где живет телка, ну, та, что с негром?

– На третьем этаже, – отвечал Сазон, подтянув спортивные штаны с обвислыми коленками.

        На третьем этаже дрогнула занавеска. Оттуда наблюдали.

       Троица позвонила в указанную квартиру, но им не открыли.

       Уже на улице Мира догнала братьев. Она постарела, поседела. Была в тапочках и халатике. Около домов многие так ходили.

– Я тебя узнала! – Мира  ищуще сверлила глазами Алексея. Возможно, она его не только помнила, но и любила. Он взвешивал в голове, не упустил ли он жизненный шанс, некогда не связав судьбу с Мирой.

        Сделав жест остальным, Пантелей отвел Миру  в сторону:

– Как ты здесь оказалась, Мира? В Жмеринке? На Украине.

– У меня тут родня… И тут говорят по – русски. Проблем нет. Я и по-украински говорю. А уехала я от позора.

– От какого позора ты уехала, Мира?

– Элла Леонидовна, наверняка, рассказала тебе мою судьбу. Шесть лет я поступала в медицинский. Наконец, поступила. Вышла за Муслима. Родила четверых. Муслим – тоже врач. Тебе сказали? Зарплата крошечная. У последнего – рак крови. Муслим не выдержал трудностей жизни и сбежал на Мадагаскар. Работу врача я потеряла…

– Как так?

– Так вышло.

– Работаю в гардеробе в ночном клубе.

– Единственном в городе… Но от какого позора ты бежала, Мира?

– Весь свой позор я тебе рассказала. Я потеряла мужа и любимую профессию.

– Это ли позор, Мира?.. Если бы мы с братом от своего позора бежали, нам впору уехать на Самоа или на этот самый Мадагаскар и зарыть на пляже голову в песок. Мы – то живем!

– А я людям в глаза не могу смотреть!

– Но и здесь все всё знают… Мира, ты напоминаешь мне фермера, застрелившегося, что не смог отдать банку ссуду в двадцать пять тысяч долларов.

– …Здесь другие люди. Здешние не знают меня с детства… Не знают, как я росла, что любила, к чему стремилась. Мои родители были брат с сестрой. Я тебе говорила, когда мы говорили о нашей свадьбе. Я с тобой была честна. Открыла семейную тайну. Они никому не говорили. Мать говорила, что отец ушел. А дядю – отца я называла отцом..

           Пантелей вздохнул.

– Пантелей, ты не можешь мне помочь? Дай пять тысяч.

          Крайне удрученный Пантелей вернулся к Глебу и Валере. Пошли смотреть местный рынок. Тут продавалось много речной рыбы. Купили семечек. Лузгали. Валеру угостили пивом. Он повеселел и на берегу речки разговорился с каким – то “бродягой”, собиравшим, сминавшим и прятавшим в кошелку брошенные банки. Все равно было весело. Чувство свободы, богатства в отношении других, безнаказанности. Как в детстве, когда родители жили за тебя. Дышалось глубже без охраны, которую не взяли в поездку.

      Вечером Пантелей показал родителям новые паспорта, предлагая вернуться в Москву.

– Но нас же там ищут? – беспокоилась мать. Она хотела жить ближе к детям. Силы стали не те. Для ухода приходилось нанимать соседей.

– Мама, уже никого не ищут. Все стихло.

– А почему в паспортах не наши фамилии и имена? – насторожился отец. – Я Петр Петрович какой – то , а мать Мария Ивановна?

– Так надо… Поселим вас в хорошем месте. На Садовом кольце, на площади Маяковского. Это центр. Напротив дома два театра. В театр будете ходить. Мама, ты же любишь театр. Когда вы в последний раз приезжали, помните, как я в Большой театр вас на “Пиковую даму ” водил.

– Нам уже восемьдесят шесть лет.

       Родители привычно отказались лететь на самолете. В поезде Пантелей спросил мать:

– Мама, ты никогда не говорила. Кем ты приходишься Смирновым.

– Я не говорила, потому что не считала важным! – отрезала мать. – Я им вроде кузины что – ли. По девичеству, – оправдалась она, будто могла перерасти свое родство.

– Мадам, – галантно остановил отец сотрудницу вагона – ресторана, развозившую судки с супом и вторым.

       Взяли и напитки. За окном бежали поля с наливавшейся зерном пшеницей.

                                                                                49

        Птусь пришел к Серафиме. Она торопливо отправила сына в другую комнату.

– От него? – спросил Птусь.

– От него.

– А от меня не рожала! – сказал Птусь. – Принимай гостей.

       На кухне он ей, до смерти перепуганной, сказал:

– Ты чего людям лепишь, что замужем только за Арнольдом Оскаровичем была? Ну, и словосочетание! Язык сломишь. Фотки свадебные с ним показывала. А наши свадебные фотки выбросила?

– Слухом земля полнится!.. Ты мне чай из заварочного чайника наливай. У тебя с банкиром третья ходка? Я, Арнольд и он. Подкидыша он твоего оформил?

– Чего тебе от меня нужно, … Птусь?

– От тебя мне уже ничего не нужно, хоть и похорошела ты, расцвела. Как  кочерга была, когда по – юности и глупости мы поженились. Но я тебе целку ломал!.. Мне деньги твоего хомячка нужны. Откинулся я. Надо бы подустроиться. А жениться я теперь не могу, по понятиям.  Вольный человек!

            Серафима гремела чашками. Птусь пил заварку, разогретую в кофейнике.

– Кое – что для начала… Передумал! И от тебя возьму. Загородный дом на меня перепишешь. Спиногрыза своего зови. Будем знакомиться.

              Птусь играл столовым ножом. Когда зашел Саша, он обратился к нему с притворной нежностью:

– Знакомимся, Александр. Я – дядя Петя… Медведей я не ел.

             Мальчик улыбнулся. Птусь посмотрел поверх его чубатой головы на Серафиму:

– Со второй женой, Анькой Гундерман, или как там ее, Сааковой, тоже мне надо будет встретиться.

– Моя мама – твоя жена, дядя Петя? – спросил Саша.

– Нет, – потрепал его по голове Птусь. – Свобода – моя жена. А сваты – мозги. Лучше в школе учись!.. Что это у мамы за иконостас? – спросил Птусь про иконы на стене кухни.

                Саша пожал плечами.                                                                                                       52

– Дядя Петя, а где ты живешь?

– Где живу, меня уже нет. Пока буду жить у вас. Потом – рядом.

                Серафима выронила чашку. “Полиция “, – незаметно для сына написала она на запотевшем стекле. Птусь оттолкнул мальчика, быстро встал и вытер написанное. Саша потер ушибленное место.

                                                                              50

             Глеб в Оксанином загородном доме демонстрировал родителям их голографические копии. Родители восхищались и побаивались самих себя, ходивших в снопах света прожекторов, как живые. Что они  формально похоронены на Ваганьковском кладбище, Глеб и Пантелей им не сказали. Рассчитывали, что Оксана, Олег и молодежь, присутствовавшие на похоронах пустых гробов, ничего не скажут.

– Надо взять слово с Дениса и Костьки, – шепнул Пантелей Глебу.

              Тут “дети “и вошли. Облобызались с бабушкой и дедушкой.

– Какую тебе шизофрению поставили? – спрашивал Глеб Константина. – Параноидную?

– Психопатоподобную. Сейчас по американской классификации ставят: шизофрения и точка. Без базара.

– Как врачи к тебе в больнице относились? Не обижали?

– Врачам  не до меня было. Они госзадание выполняли. Это типа плана.Медсестры шпателем проверяли, чтобы мы колеса пили, на кадык не ставили. Мы натренировались не только таблетки, но и часы на кадык ставить. Потом отхаркиваешь, и норма. Можно нормальные таблетки пить: азалептин или феназепам, лирику. Остальные – говно.

– Спец!  Вы как в психушке без женщин обходились? В ручную переписывали?

– Глеб! – остановила мать.

               Глеб погрозил Константину пальцем:

– У них там было женское отделение!

                Вошел Арнольд Оскарович с Еленой Владимировной, державшей Яночку на руках.

– Где пациент?– весело спросил психиатр.

                 Глеб, Пантелей и Олег пожали ему руки. Пантелей указал на Константина, который смотрел настороженно.

– Костя, Арнольд Оскарович посмотрит тебя частным образом.

– Мало меня психиатры смотрели! Не хочу!

– Надо.

– Как он меня посмотрит?

– Дружок, я тебя на кушетке. Или на диване. Вот под язык пнксиолитик  положи.

                 Константин рассмотрел таблетку:

– Феназепам я люблю.

– Бери больше таблеток, не стесняйся.

                 Арнольд Оскарович подмигнул Звирам:

– От анксиолитика Костя расслабится. Психанализ и психотерапия легче пойдет.

– Разговоры я люблю, – сказал Константин. – Главное, без уколов.

– Без уколов, мальчик. Пойдем вместе со мной. Тетю Оксану  возьмем с собой. Она мне будет помогать. Тетю Лену можем с собой тоже взять, чтобы ты чувствовал себя увереннее. Дочушка плакать не станет? – спросил он жену. Та передала спящую Яночку Серафиме, к которой жался Саша.

               Константина отвели в спальню. Приглушили свет. Сначала Константин сидел, и Арнольд Оскарович раскачивал перед его лицом блестящий шарик. Глаза утомились. Подействовал транквилизатор. Константин прилег. Когда мягкий голос Арнольда Оскаровича овладел им, Оксана стала тихо ходить по комнате, поливая цветы. Оксанаследила за домом, переданным ей под временной жилье брату – холостяку. Раздражала “аппаратура” для фантомом, которую брат перетащил в ее дом, забрав у Анны Сааковой, отдавшей без спора. В осуждении “дьяволщины” Оксана сходилась с Серафимой.

            Поливая цветы, Оксана тихо плакала.

            Старшие Звиры радовались своим фантомам. Они пришли в совершенный восторг, когда Глеб “подпустил “ свое изображение, брата, сестры. Родители прошли к фантомам. Трогали их. Руки хватали воздух. К фантомам подошли братья Звиры. По знаку Олег переключил проекторы, и уже было двое отцов, двое матерей, и по – трое братьев и сестер. Живые люди путались с изображениями зрелых и детей. Пантелей – живой, он же – чуть моложе, и он же – подростком катается на велосипеде, купается, играет в волейбол и выбитного. Оксана что – то взвешивает на игрушечных весах. Глеб, всегда увлеченный техникой, мастерил планер. Появились изображения его одноклассников, Миры, Сергея Макарычева, Володьки Гончарова. У Эллы Леонидовны закружилась голова от  волнующих воспоминаний, она присела. Евстахий Николаевич обмахивал ее платком. Элла Николаевна задыхалась. Она спрашивала, “не сделали ли ее родителей “.

             Константин, лежавший на кровати, заторможено говорил:

– Когда я жил в детдоме, потом – интернате, я вспоминал мать. Мне говорили, что отца убили, а мать – жива. Но мать не приезжала. Я пытался кого – то из воспитателей и учителей “взять” себе в родители. Придумать, что это они. Потому что к другим детям родители иногда приезжали, забирали на каникулы. Кого – то усыновляли. Я влюбился в первую учительницу, Надежду Константиновну. Воображал, что было бы здорово, если б она была моей матерью. Надежда Константиновна была старой и потом умерла. Я спутался с дурной компанией. Тетя Фима забрала меня, и я увидел мать. Я сразу понял, что она мать, потому что мне казалось, что я помнил ее грудь, ее – в мои шесть месяцев.

              Оксана сдерживалась, чтобы не разрыдаться в голос.. Арнольд Оскарович и Елена Владимировна сжимали ей до боли руки, чтобы она не разрыдалась в голос, и Константин не проснулся. В результате, Арнольд Оскарович жестом выставил их вон, оставшись с Константином наедине, который продолжал:

– Я уже стал мужчиной. Хотел женщину. Подружился с пидором Денисом, и он путал меня. Я хотел спать с матерью, Ольгой. Она была замужем за дядей Олегом. Он был чужой. Мать спала с дядей Олегом. И я хотел спать с ним, вместо нее… Я любил дядю Лешу. Он был брат матери, как дядя Глеб, но нравился мне только дядя Леша. Он – добрый, щедрый. Совсем не злой. Не могу сказать почему, меня тянет к нему. Я упиваюсь им. Я стал называть его папой, ин, может, от вежливости, я не знаю, отзывался…

– А теперь послушай меня, – сказал Арнольд Оскарович.

                 Пантелей Звир подсел к Серафиме. Привлек сына Сашу к себе:

– Фима, где Птусь сейчас живет?

– У меня на даче?

– Чего ты сразу не сказала? Боялась?

– Не то, чтобы боялась… Он давит, подавляет меня. Берет, как за стержень, за самую суть души. С сыном, Сашей, пытается дружить.

                   Пантелей  крякнул:

– Власть над тобой Птусь взял?   Это они умеют!

– Денег я ему не давала.

– Воровские сходки он на твоей даче, Фима, устраивает. Я Птуся  выгоню, какая бы бойня не была. Охранников с оружием на твою дачу пошлю.

– Леша, тебе не стоит с Птусем связываться.

– Ты их не бойся. Я с ними сидел. Они такие же, как мы.

– Что ты говоришь!

                                                                              51

        Константин пришел в себя на вязках. Он осматривал палату на 14 человек. В обеденный час многих не было. Константин дергал привязанными руками и ногами. Над Константином склонился Арнольд Оскарович:

– Проснулся?

– Я их не убивал.

– Никто и не говорит, что ты их убивал. Их убила твоя болезнь. Если интересно, я тебе расскажу, что произошло…

          Ответа не последовало. Арнольд Оскарович продолжал:

– Ты сорвался. Засиделся в прошлой психбольнице. Назначенные уколы тебя не брали. Ты поехал поразвеяться, вместе с Денисом, по столичным клубам. Танцевали, пили, флиртовали. Употребляли наркотики. Ты сел играть в баккара в каком – то подпольном клубе. Проигрался вдрызг. Играл в долг. Сопровождающий из клуба поехал вместе с тобой за обещанными деньгами. Дениса ты уже где – то бросил. Приехал на съемную квартиру к бабушке и дедушке на Садовое кольцо. Требовал денег. Сопровождающий из клуба остался на лестничной клетке, а привезенная тобой девица, не смущаясь твоих бабушки и девушки, прошла, не разуваясь и не раздеваясь, на балкон курить. Дед молчал, а бабушка тебе выговаривала, не давая денег. Слово за слово, и ты убил почти девяностолетних стариков молотком для мяса… Потом включил газ на кухне. Устроил взрыв. Сжег квартиру. Причинил ущерб и другим квартирам. Сопровождающий из клуба бежал, вызвав полицию. А девушка, такая же сумасшедшая, как ты, впала в кататонию на балконе. Спасатели вынесли ее на руках. Из ожогового отделения ее к нам в больницу по улучшению соматического состояния переведут.

    Константин, обезволенный нейролептиками, не возражал:

– Что со мной дальше будет?

– Полечишься. Будет суд. Тебя на спец вернут.

     Константин дернулся. Арнольд Оскарович оглянулся, чтобы то, что он говорил, никто, кроме Константина, не слушал. Вдалеке он увидел приближающуюся медсестру с лотком, на котором лежал шприц.

– Уколы отмените.

– Попозже отменю.

– А вязки? Я тихий буду.

                                                                             52

        Пантелей и Серафима с сыном вышли из староверческой церкви. У Пантелея зазвонил телефон:

– Да, Арнольд Оскарович.

– Ложные воспоминания я ему внушил.

– Сколько держать его сможешь?

– Месяца четыре.

– Держи…Потом решим. С родней моей, особенно – с Оксанкой,  не общайся. Они слабонервные.

– Окей.

        Зазвонил Глеб:

– Брат, слышал? Константин убил и сжег родителей!

– На Ваганьково их не положишь. Даже ночью работы по наполнению гробов заметят… Извини, не могу говорить, – Пантелей повернулся к Серафиме.

– Что там? – спросила она.

– Да – так. Потом расскажу… Я попом совершенно не доволен. Почему он отказался нас венчать? Я бы заплатил ему. И хорошо заплатил.

– Говорит церковь не та. Мы – православные, а это староверы.

– Послушай, Фима, ты ходила в эту церковь. Тебе здесь нравилось?

– Нравилось. Церковь старая, намоленная.

– И чего попу надо! Еще сказал, что если я хочу исповедаться, мне надо книжку в лавке купить, как исповедоваться и изложить грехи письменно в тетрадке! Неправильная церковь! Я хожу: углы в изразцах. Попы и дьячки вроде по – русски поют, а ничего не понять.

– Они – на древнецерковном. Церковнославянском.

– Я понимаю. Но почему не ближе к народу? Во время службы я чувствовал себя внутри сложного непонятного и враждебного спектакля. Чужого! Ходят, кадят, бормочут. Я понимаю, что тебе здесь нравится, Фима, но, может, выберем другую церковь?

         На глазах Серафимы стояли слезы.

– Папа, а почему ты с мамой не распишешься? – спросил Саша.

– Сначала узнаем, можно ли венчаться без росписи. Брачный договор надо составлять из – за денег.

– Зачем? – спросил Саша.

– Брачный договор, сынок, составляется, когда люди женятся, а денег у них по – разному. У одного деньги есть, а у другого – тоже есть, но поменьше.

          Пантелей  дернул Сашу за ухо:

– Запомни: ты единственный сын. Наследник! Мне больше никто не нужен. Без самозванцев обойдемся.

                                                                                 53

            Пантелей с Серафимой и Сашей вошли в дом Оксаны. Стояла подозрительная тишина. В зале беззвучно двигались фантомы Звиров. На столе стояли недопитые бутылки с вином. На диванах лежали опоенные Оксана, Олег, Глеб. Из примыкавшей комнаты вышел Птусь.

            Заметив Птуся, Серафима вытолкнула Саша на веранду. Птусь направил пистолет на Пантелей:

– Ну, вот и снова встретились! Мы прямо нераздучники!

– Позволь Серафиме уйти? – спокойно сказал Пантелей.