Текст книги "Болезнь Богов"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

–… Нечто подобного я и ожидал… Надо молчать. В интересах Дениса молчать. Ты знаешь, у него неоперированный порок. Неоперабельный порок сердца. Денис доживет до двадцати шести – двадцати восьми. Я пытался укрепить его, когда танцами заставлял заниматься. В Аргентину посылал.

– И языкам его учили. И в институт поместили…  Зачем?  Закончит мединститут и умрет.

– Не сразу. Еще поработает. Жениться и заводить детей ему точно не стоит. Жена после его смерти уйдет, а внук или внуки на нас упадут.

– Внуки – это ладно.

– Вся надежда на Яночку. Сиди с ней. Не проморгай. В сорок два родить – чудо. В Бога начинаешь верить. А что Денис умрет, все умрем. Если он от порока сердца в двадцать шесть умрет, что же ему не жить? В голову не бери. Ничего ему не говори. Пусть учится, получает специальность, как если бы ему до пенсии работать.

– Денис еще пытается верховодить сынком этого банкира, с которой Козырева спит. Денис и Константин, как щелочь и кислота, им нельзя вместе. Дружба тюрьмой закончится.

– А вот, Константин – это, я подозреваю, еще один инцест. Иначе Ольга Евстахиевна его в интернат не запихивала бы. Она до сих пор недовольна, что Константин в ее жизни нарисовался. И всегда значительно переглядывается с Алексеем Евстахиевичем. Я  это как психиатр заметил. Инженер человеческих душ.

                                                                             35

          Как не вертись, пришлось вызывать “скорую” и полицию. Константина арестовали. Дениса забрали для следственных действий. Олег отдал пистолет.  Пантелея увезли. В реанимацию. Он оказался жив, поскольку с утра до ночи носил тонкую кольчугу. Проснувшись, одевал бронежилет, снимал, когда ложился спать. Подловить его можно было, когда он лежал с женщиной. Но не в тот раз. Видимо, бронежилет особенно нужен был Пантелею, когда он общался с родственниками.

         В квартире Серафимы и Антона остались Олег с Оксаной. Говорили о недостроенных загородных домах. Молча соглашались, что правильно, не сказали ни слова о присутствии Глеба с Анной во время нападения Константина.

        В квартиру вошел Митрохин.

– Где Пантелей Евстахиевич? – зло спросил он.                                                                        38

– Пантелей Евстахиевич убежал от вас, Сергей Александр Николаевич, – ядовито сказала Оксана. – Боюсь, не догоните.

– Спустился в “царство мертвых”, – процитировал Дениса Олег.

– Чтоб вас! – Митрохин убежал.

– Побежал за нитью Ариадны, – сказал ему вслед Антон.

– Может быть, помолчим, – предложила Серафима.

– Брат – не мертв! – отрезала Оксана.

                                                                              36

                 Поправившийся Пантелей шел по коридору Госдумы с похудевшим  братом.

                 Глеб шутил:

– Так куда, ты говоришь, родителей запрятал?

– В надежное место.

– В Хозляндию, что ли?

– Только не к родственникам. Следаки всегда у родственников ищут.

– То есть, ты повесил на мать 450 томов своего уголовного дела?

– Ну, перед отъездом она кое-что подписала, – скромно ответил Пантелей. – Не второй раз мне сидеть!

– Ловкач! Отца сделал директором, а мать  – главным бухгалтером прогоревшего проекта. Дело закрыто в связи со смертью подозреваемых!.. Как они согласились?

– Мать сказала, что ей не долго остались.

– Да, они с отцом серьезно больны… В “ссылке “ полечатся. Ты фамилии им сменил?

                Пантелей промолчал.

– Митрохин мне за жену мстит. Просто так не отстанет.

                Глеб не унимался:

– Пустые гробы на Ваганьковском кладбище! Какая инсценировка!.. И мне, брату, ни слова. С шурином Олегом такую операцию обделали!

– Представляешь, я с Антоном, братом Серафимы, на рыбалку на платный пруд поехал, так он удочку сломал!

                 Денис сидел со смотрящим, рассуждая, как ограбить Пантелея Евстахиевича.  Смотрящий был не один. Дениса поражало: у него и сопровождавших его уголовников были лица совершенно порядочных людей.

– Звиру не жить! – сказал средний Смирнов.

                                                                                    39

                   Наступили выборы в Государственную Думу. Глеб не смог внести установленную лидером фракции сумму для предвыборной компании.  Глеб ушел из правящей партии в близкую ей – сателлита. Там пришлось платить меньше, но в “двенадцать бессмертных” его не включили.  Тем не менее, он прошел в депутаты по северному региону.

                    Началось депутатство. Глеб ухитрился поссориться с лидером фракции. Глеб создал депутатскую группу из четырех человек, включая себя самого. Всем трем членам депутатской группы Глеб “помогал “, попросту, давал деньги. На сессиях Глеб выступал с позицией, отличавшейся от позиции партии, и неприемлемой для правящей партии, откуда ушел.  Дни его в Думе были сочтены.

                     Многие из влиятельных лиц хотели избавиться от Глеба. И его подставили. Какой – то “пенсионер “ обещал передать ему двести тысяч долларов за содействие в успехе некоего дела. Глеб искусился. Он попросил брата дать Олега для получения Олега в гостинице “Ренессанс”.

                      Олег получил взятку, но был задержан. Во время следственных действий он признал, что получил деньги от “пенсионера” для передачи Глебу Звиру. Это же  он повторил на суде. За содействие Олегу дали короткий срок. Глеб бежал. В догонку,  некая вдова обвинила его в финансировании заказного убийства ее мужа, которому будто бы Глеб не хотел возвращать взятый взаймы миллион долларов.

                      У Глеба конфисковали шесть машин и квартиру на Петровке. Дом на Николиной горе не забрали, потому что Глеб успел его продать своей жене, журналистке Анне Сааковой за  “один рубль”. К ее сыну от предыдущего брака он относился терпимо. Тот называл Глеба “папой”, как в свое время, Константин называл Пантелея.

                      Спасаясь от судебного преследования, Глеб уехал в Северную Македонию, не желая смешиваться с лондонским “отрепьем “. Не прельщала его Америка, ОАЭ или Израиль.

                      К всеобщему изумлению, предвыборные плакаты с бородатым Глебом сменились безусым лицом его брата Пантелея.  Вскоре Пантелей проскочил в Думу. Ему удалось пройти как “независимому” депутату. После того, как Пантелей получил депутатский мандат, его и Глеба стали называть новыми братьями Гракхами. Оставалось стараться за народ.

                       В эмиграцию к Глебу Анна Саакова не поехала. Она жила одна, с сыном от первого брака, и девочкой от Глеба. Когда девочка подросла, Анна отдала ее в танцевальную группу “Непоседы”. Там собирались “золотые” дети. Ходила она и на фигурное катание, занимаясь с известным тренером. В школу Маша пошла с преподаванием части предметов на английском языке

                        Глеб не хотел оставаться не удел. В столице Северной Македонии  он жил с домработницей, но сердце его оставалось в России. Он вздумал через брата финансировать восходящую звезду из “Дома – 2”, отличавшуюся тем, что давала всем, начиная с осветителей.

                        Люба Любавина претендовала петь. Глеб попросил брата помочь. Тот назначил ответственным отсидевшего шурина.

                        Для знакомства Олег привез Любу в Думу.

                                                                             40

                          Люба приехала со своей младшей сестрой Лизой и компаньонкой – казашкой Кларой. Олег заказал им пропуска. Провел через ФСО. Сразу за входом девушки попросились в туалет. Олегу пришлось ждать. Когда девушки вышли, от них попахивало алкоголем. Зашли в лифт нового здания. В лифт набилось людей, как сельдей в банке. Кроме Любы и ее подруг, остальные были противоположного пола. Оглядев собравшихся, через плечи прижавшихся к ней, Люба, протиснув руки по животам и спинам, поправила грудь и с деланным восхищением воскликнула:

– Сколько мужчин!

                          Никто не ответил. Олегу сделалось стыдно, потому что многих сотрудников Госдумы он знал в лицо, сталкиваясь с ними в коридорах.

                          Около кабинета Звира толпились люди. Секретарша ревниво осмотрела приведенных Олегом девушек и сказала:

– Депутат занят.

                           Девушки попросили Олега отвести в место, где можно курить. Курить в Думе было запрещено. Но Олег вывел девушек на пожарную лестницу. Закурили все трое. Не успели затянуться, как на лестницу вышли секретарша Звира и еще какая – то девица, возможно, тоже секретарша. Секретарши, наверное, не подозревали, что посетительницы на лестнице, потому что, когда открылась дверь, гости Звира услышали:

– Ему дашь один раз, как отметишься. И потом уже спокойно работаешь. Он меня даже в Саудовскую Аравию брал!

                          Увидев Любу с подругами, секретарши замолчали. Пять девушек курили молча. Секретарши потушили окурки о дно бонбоньерки и унесли с собой. Люба, Лиза и Клара потушили окурки о низ подоконника и бросили вниз, в пролет лестницы.                  40

                            Люба заговорщицки подмигнула Олегу. Указала глазами на казашку Клару:

– Если ему не подойдёт Европа, пусть возьмет Азию.

                             Клара ухмыльнулась. Когда возвращались к кабинету, Люба шепнула Олегу:

– Клара и тебе даст, но ей нужно двести баксов на наркоту.

                            Сели ждать. От нечего делать Олег рассматривал девушек. Люба была самая высокая из них. Маленькая голова, короткая стрижка. Худая, бедристая, с развитой грудью.  Олег подумал, не рожала ли она. По возрасту – под тридцать. Сестра – меньше ростом. Невзрачная. Грудь маленькая. Разница между сестрами лет в десять. Оригинальность двадцатипятилетней казашки формировала национальность. Глаза ее бегали, будто что – то искали. Ростом она поместилась между Любой и Лизой.

                             Ждали долго. Люди входили и выходили в кабинет. Пантелей не показывался. Наконец, он вышел в туалет. Люба бросилась к нему.  Пантелей чмокнул ее в щечку и скрылся в туалете. Когда он возвращался, он взял Любу подмышку и указал на какую – то отгоревшую звезду в углу приемной:

– Не узнаешь?

                               Фамилия “звезды “ вертелась в голове, но Люба не вспомнила. Звезда с откинутыми назад редкими серыми волосами, гордо стоял с таким видом, будто ожидал просьб об автографов. Но автографы у него никто не брал. Пантелей  скрылся в кабинете. Олег повел девушек пить кофе.

                             В буфете казашка неожиданно сказала:

– Я бы ему прямо в кабинете, на столе дала.

                               Люба задохнулась от смеха.

                               Опять курили. Ждали. Ели.

                               Пантелей вышел из кабинета с кейсом в руках около 10 вечера. Он протянул кейс Олегу. Девушкам Пантелей подмигнул. Он ластился к ним, как виноватый котенок:

– Слушайте, ну, видите недосуг. Вторник. Придите завтра. В четверг заседание. Я выступаю с проектом закона. Лучше в пятницу.

                               В лифте Пантелей стоял плотно к девушкам. Никого, кроме Звира, Олега и девушек в лифте не было. Внутри, у выхода, Пантелей ждал второй охранник. Пантелей расцеловал девушек и вышел через служебный выход. Выйти там девушек не позволили.

                              Они вернулись на главный вход. Оказалось что – то неладное с пропусками. Пришлось ждать, пока уточняли личности девушек.

                              Люба воскликнула:

– Как я его ненавижу!.. Он  думает один меня раскрутить может. Я и без него пою. У меня двенадцать песен. Полный диск. Осталось – выпустить, и снять пару клипов.

                               Лиза обняла сестру:

– Сестренка, ты у меня талантливая!.. Весь Борисоглебск тебя знал.

– В “ Дом – 2“ просто так не пригласили бы! – подтвердила Клара.

                                Курили на остановке, пока ждали такси.   Клара прикурила вторую сигарету от первой.   Люба погрозила кулаком Думе.    Лиза выплюнула жвачку. Она любила жевать жвачку, когда курила.

                                                                                 41

            Оксана  и Серафима приехали навестить Константина. Серафима была с ребенком, школьником. Это был очень энергичный, вертлявый мальчик, лицом и манерой надуваться от важности на ровном месте,  похожий на Пантелея..

             Константин пришел в помещение для встреч похудевший, истощенный. Он еще больше вытянулся. Ему, как Денису, в пору было бы, заняться баскетболом. Оксана со скрытым ужасом глядела на его “тюремную “ робу. Отвращение вызывал непередаваемый спертый запах – смесь табака, мочи и мужского пота.                                                                 41

– Мам, забери меня отсюда! – сходу начал Константин. – Я уже шесть лет здесь.

– Все делаем, сынок. Все возможное делаем, – со слезами на глазах сказала Ольга. У нее так и не получилось родить. Ребенка с Олегом она не усыновила. Константин оставался единственным ее плодом. Нужно было, либо строить с непутевым отношения, либо отказаться от идеи иметь детей вовсе.

– Если бы я хотя бы в ПКТ сидел, а то – в психушке!

– На зоне ты бы дольше сидел! Все для тебя сделано!

– Для меня сделано, чтобы мне уколы делали от шизофрении? Здесь год за два идет. И срок не определен. Когда меня выпишут? Когда овощные корни пущу? Я шесть лет уже в психушке. Чего они добиваются? Чтобы я раскаялся? Так я, как выстрелил, так сразу и раскаялся. Я не хотел. Это пистолет Дениса был. Он купил его на те деньги, которые у папы с дядей Олегом украл.

– Что ты говоришь! Как тебе не стыдно?! Дядя Пантелей тебя простил..

– Папа  не сердится?

– Не сердится, хотя ты его серьезно ранил. Он в больнице долго лежал.

– Пусть вытащит меня отсюда! Я ему досаждать не стану.

– Дядя Пантелей с Арнольдом Оскаровичем над твоим освобождением работают. Тебя уже перевели со специнтенсива на общий режим. Цени.

– Ценю. Специнтенсив – вообще, чума! Автоматчики на вышках, колючая проволока, собаки.

– Главное, что ты был умницей. Терпел. Не пытался убежать.

– Один у нас убежал!.. Толпа деревенских у магазина стояла. Увидели, как он перелез. Ногами забили до смерти. Там вся деревня на зоне работа, – Константин не признался, что пытался бежать среди бела дня он сам, и, конечно же, ему досталось, но до смерти его ногами деревенские мужики не забили, иначе он с Ольгой и Серафимой не разговаривал бы. -Вертухаи – зверье. Убьют, а врачи потом напишут: умер от инфаркта миокарда. “Врачей на ножи! “  – повторил Константин больничную кричалку. – А здесь, в Чехове,  хорошо. “Старшие “ нам чай в носках проносят.  Конечно, за деньги. Авторитетам , вообще, водку в грелках носят. Шерстяные “Мальборо “ курят.

– Здесь зоновские порядки? – спросила, успокоив вертевшегося, требовавшего уйти, Сашу.

– Как везде.

                 Саша вырвался от матери, побежал к инспекторам, вскрывавшим посылки, досматривавшим их на наличие запрещенных предметов. Вскрывали банки с закруткой, резали пополам сигареты. Саша заметил, как один инспектор засунул пару пачек сигарет в карман.

– А чё вы в платочке?

– В церковь хожу, – отвечала Серафима. – Рядом с больницей тоже церковь есть. Я за тебя молилась… Ты, кто такой Иисус Христос знаешь?

– А как же! Его за политику повесили.

– Не совсем так.

– Какая разница! Чего цепляетесь?  Мокруху пустили или нет? Пошили дело, приговорили и убили без вины.

              Серафима вздохнула.

– Батюшка, в прошлом – ваш доктор, приходит в больницу по выходным. Ему комнату выделили. Ты туда ходи, молись.

– Я хожу. Прогулка получается. Чего в камере сидеть?.. По дороге в церковь курить можно.

– Тебя здесь не оскорбили? – тревожно спросила Оксана.

– Меня оскорбишь!..  Как Денис?

– Закончил институт. Работает у отца.

– Падла! Выйду – рассчитаемся!

– Нельзя так говорить! Людей надо прощать, – сказала Серафима. – Пантелей Евстахиевич тебя же простил.

– Денис – другое. Я его за друга считал. А Пантелей Евстахиевич, если такой добрый, пусть законным наследником меня признает и вытащит отсюда!

– Костя, – вмешалась Оксана. – Пантелей Евстахиевич тебе не отец. Какой он тебе отец, если я твоя мать? Брат с сестрой не могут быть родителями.

– Про это я в интернете смотрел. Уроды не всегда рождаются.

– Твоим отцом был другой мужчина. Он трагически погиб, когда я тобой была беременна.

– Мама, у нас тут тоже не дураки сидят. Меня научили. Если Пантелей Евстахиевич, не хочет при жизни генетический тест сделать, родной он мне отец или нет, я после его смерти на этом тесте настою, чтобы деньги не достались ублюдку…

                       Серафима вздрогнула. Она как раз хотела познакомить Сашу с Константином. Оба не проявляли интереса к друг другу, скорее – инстинктивную враждебность. Обоих заставили приложить ладонь к ладони через стекло.

                       Когда вышли на свежий воздух, Оксана сказала:

– Потерянный! Что с ним делать в двадцать один год? Пятнадцать лет в интернате, шесть лет в психушке.

– Константину надо инвалидность оформлять, – сказала Серафима. – Вторую группу дадут, квартиру за счет государства.

– По какому диагнозу?

– Шизофрения.

                       Через ворота для въезда транспорта Оксана и Серафима увидели уводимого санитаром в отделение Константину. Он обернулся, тоже их увидел. Крикнул:

– Папе  Лёше привет от Птуся передавайте!

– Кто такой, Птусь?

– Он знает!

                                                                                 42

                        Глеб попал под амнистию и вернулся в Россию. Его вину в заказном убийстве не доказали, а по экономическому преступлению амнистировали. Повидавшись с Пантелеем, он поехал навестить Анну Саакову и дочь. С Анной официально он продолжал находиться в браке.

                           Анна дверь открыла, но встретила  Глеба утрированно насмешливо. В глубине комнаты Глеб увидел сугубо мирную картину. Отец Анны, банкир Гундерман, играл в шахматы с ее вторым мужем, следователем  Митрохиным, видимо, снова ставшего вхожим в семью. Сын от первого брака , двадцатилетний Яков, погрузился в ноутбук Маша склонилась над спицами. Мама обучала ее вязать. Маша коротко взглянула на отца. Не поздоровалась. Не поднялась. Опустила глаза на спицы.

– А кто это пришел? Что это за дядя? – смеялась Анна.

– Аня, не язви! Я пришел тебя и дочь повидать!

– Но мы не знаем вас, мужчина!

– Я так изменился? – пытался отшучиваться Глеб.

– Бородатый какой  – то дядя, с усами!   Это не мой муж. Мой гладенький был.

                  Анна разговаривала с Глебом. Больше никто из присутствующих на него не реагировал.

– Мой пропавший без вести муж депутатом был. Деньги у него были. А что у вас есть, дядя?!

                   Позже пили кофе на кухне вдвоем. Через раскрытую дверь Глеб видел орлиный профиль тестя – тщедушного седенького старичка, контролировавшего влиятельнейший банк, сопутствующий бизнес, кучу “ дочек“, а за ним – склонившуюся над пяльцами Машу, холодную, безразличную к отцу, которого не видела лет десять.

– Я – твой третий муж, Митрохин – второй, первый – Сааков…

                   Анна рассмеялась, закурила:

– Задай мне еще чисто женский вопрос: кого я больше любила… До Саакова еще был нулевой. Нулевой муж – Птусь.                                                                                                     43

– …Смешное имя.

– Тебе неизвестное?

                                                                              43

                Пантелей  в своем кабинете в присутствии Любы, ее сестры и подруги напутствовал Дениса снимать музыкальный клип:

– Не Бондарчука же мне нанимать?!. Люба – девушка талантливая. Сама сочиняет тексты и поет под гитару. Даже не композитор, а музоформитель переложит гитару на оркестр. Запишите фоно. Под фоно снимете синхроны. Проходы, перебивочки. Смонтируй те, и клип готов.

                Люба согласно кивала головой. Сестра и подруга подтверждающе молчали.

– Ты чего комплексуешь? – спрашивал Пантелей  Звир Дениса. – Что ты врач? Не учился? Сейчас режиссеры – у кого деньги, а не кто учился. Новое время, Денис. Новое время.

– А оплата?

– Оплата будет, когда я клип  у тебя приму. У меня еще с отцом твоим, Арнольдом Оскаровичем, взаиморасчеты... И девчонок обязательно сними! Вон какие красавицы! Я на съемки к вам, как – нибудь, приеду. У меня сейчас переговоры с Джоном Дейли. Знаете такого? Продюсер “Терминатора”. Мне не до вас. Люба, ты с какой песни запись планируешь?

– С “Сашки “.

– Хорошая, жалостливая песня. Пацана там убили.

– Про девушек тоже нужно, – сказала Лиза.

– Про девушек следующую песню сделаем. У нас миллион самозанятых… Люб, вы тогда идите. А мы с Денисом сейчас решим.

          Девушки подошли к Алексею, подставляя щечки. Денис остался наедине с Алексеем.

           Пантелей  достал из кейса пачку долларов:

– Здесь десять тысяч долларов.

           Денис хотел взять, не считая.

– Считай!

            Денис пересчитал. Не хватало одной сотенной купюры:

– Девять тысяч девятьсот.

– Считай еще! – сказал Звир, погруженный в правку какой – то распечатки.

              Денис снова пересчитал:

– Девять тысяч девятьсот.

– Денис, как ты считаешь?! – взбесился Пантелей. – Дай, я  пересчитаю. Ничего не умеешь!

              Пантелей взял пачку. Пересчитал, слюнявя пальцы.

– Да. Одной бумажки не хватает.

               Пантелей привстал. Вытащил стодолларовую купюру из-под задницы.  Пантелей  на банкноте сидел.

– Тебя не обманешь! Мог бы одну бумажку старику на девушек оставить, – с шутливой ворчливостью сказал он.

                Денис хотел идти, когда почувствовал, что две купюры толще остальных.

– Вот эти две фальшивые.

                 Звир чуть не подскочил на стуле:

– Что значит, фальшивые?! Ты меня, что ли, подозреваешь?.. Я деньги, между прочим, в банке получил. Я их не печатаю. Если доллары иранские, не моя в том вина. Не смеши меня. Девчонкам эти две сотки отдашь. Или можешь считать, что это cash back с тех денег, что вы с Костей у меня по малолетству свистнули. Надеюсь, ты все понял, а Костя еще поймет!

                 Денис вышел из кабинета Пантелея  побитой собакой. Увидев Любу и ее товарок, он приободрился.

– Много денег дал? –  спросила Люба.

                   Денис не ответил.                                                                                                          44

                                                                                     44

               Поехали на студию. За рулем сидел Денис. Справа – Люба. Сзади – ее сестра и подруга. Стояли морозы. Люба, одетая в короткую куртку и джинсы, сводила ноги и разводила.

– Как мужика хочется! – сказала она.

– Какого мужика? – напряженно смеясь, спросил Денис.

– Все равно какого. Просто хочется.

               На обочине недалеко от стадиона “ Динамо“ Люба увидела мерзнувшую проститутку:

– Стоишь, морковка?! Ну, стой. Может, кто подберет. Накормит.

               Люба вспомнила про еду:

– Заедь в “Деликатесы “. Что с пустыми руками ехать?

               В “Деликатесах “ Люба накупила колбасных и сырных нарезок, дорогого алкоголя.

               В студии за столом знакомились со звукорежиссером, звукооператором и аранжировщиком. Последний с гордостью продемонстрировал свою фамилию в справочнике Союза композиторов. Он работал продавцом в музыкальном магазине на Кутузовском.

               Когда алкоголь закончился, звукорежиссер, он же – владелец студии, дернул веревку, выходившую в окно. Студия помещалась на втором этаже подсобного помещении, типа дворницкой, теплового узла или подстанции. В дом напротив, на шестом этаже жил звукорежиссер. По его сигналу, по веревке с балкона в корзинке жена спустила бутылку вина с запиской: “Больше не пей! “

               Пока угощались, в студии продолжалась запись. Звукорежиссер периодически бегал пульта. У звукорежиссера, видимо, была вторая стадия алкоголизма, плато толерантности, как определил Денис. Звукорежиссер не пьянел. Лишь глаза все более блестели.

               Записывавшаяся певица не уходила.

– Похвали ее, – подмигнул звукорежиссер Денису.

               Когда певица вышла передохнуть, Денис, узнав знакомое лицо, но не вспомнив имени и фамилии, как постоянно случалось в думских приемных, сказал:

– Просто восхищен!

               Певица небрежно протянула руку для поцелуя. Она решила отложить запись.

               Когда певица уехала, звукорежиссер сказал про нее:

– Всю ночь пела!

– Сколько же вы здесь? – спросил Денис.

– Третьи сутки.

– Как же вы еще работаете?

– Нормально. Нам не привыкать.

– На качестве не скажется?

– Мастерство не пропьешь!

                    Люба зашла в тонзал и стала распеваться. Нетрезвый режиссер, бывший с остальными за стеклом, спросил:

– Люба.. Люба?.. Она каждый раз столы перед записью будет нарывать?

– А что? – спросила обиженная Лиза. – Стол не понравился?

– Да, нет. На концерте всех слушателей и зрителей не напоишь.

                  Возвратилась Клара, выходившая курить со звукорежиссером. Она уже узнала подноготную звукооператора.

– Вы на концертах работаете манекеном, вот и работайте!

                    Звукооператор перестал умничать. Аранжировщик восхищался, что Люба придумала песню сама. Сравнивал ее с Пугачевой. Сказал, что гитарная тема напоминает Крутого. Аранжировщик тоже захмелел:

– Крутой – это отдельная тема. В принципе, куда ни кинь, везде – Моцарт.                            45

                  Аранжировщик обработал мелодию Любы на компьютере. Получилось трогательно, зажигательно и удивительно на что – то до боли знакомое.

                 Клара внимательно смотрела и слушала, периодически выходя курить.

                 Лиза с кем – то выясняла отношения по мобильному телефону. В финале разговора она назвала собеседника “ козлом“ и в гневе разбила сапогом стеклянную дверь студии.

                                                                           45

                    Глеб сидел у брата. Выпивали.

– Не представляю, чем заниматься. Не представляю, – говорил Глеб. – Испачкали, оболгали от хвоста до морды. Ребенок бросил, жена бросила…

– Хватит ныть! – прервал Пантелей. – Меня не оболгали?  Меня не запачкали?.. Повесили, что я и крал, и взятки давал, и брал, и кредиты нецелево использовал. Ростовщическая деятельность, картели …  Но это перед депутатством. А на заре, в эпоху, так называемого, накопления капитала:  и руку я угрожал человеку отрубить за невозврат долга, и нанесение особо тяжких… И за всем я слышал: это ты застрелил старшего Смирнова. Это ты! Отец Смирновых – начальник ОВД. И сидел я. И бежал, потому что смотрящий, Птусь, средний брат Смирнова, мне мозг на зоне. Меня чуть не опустили, не убили в межнациональной драке. До сих пор перед глазами: бегу по снежной пустыне. Спустили собак. Я залез в какую – то ледяную дыру меж камней. Собаки прут. Я долблю их ногами. А они кусают, рвут поверх ботинок. Эвенки, или кто там они, отбили. Лежал в чуме у них с пневмонией. Жиром оленьим натирали. Влюбилась эвенка. В город отвезли. Братва. Гоп – стоп инкассаторов. Опознали. Погоня в поезде. По крышам. Вернулся в родные пенаты. Там любимая была. Вдова, но до этого не вдова, того самого старшего Смирнова. Я ему рога наставлял еще до того, как он жениха Ольги убил. Она ждала. Может, кто и был у нее. Но ждала. Уже в Москве. Туда переехала. Мы поговорили с ней. Ничего не было. Во мне все остыло. Другим я стал. Она того, прежнего меня любила  В глубине я  и был тот. Только озлобился на человеческую несправедливость. Я вышел с ее квартиры. Долго не уезжал. Сидел в машине, будто ждал. Или хотел вернуться, потому что чувство ее ко мне неподдельное было, настоящее. Как из сказки. Такого ни до, ни после ни у одной женщины ко мне не было.. А мы с тобой, брат, Каи. Осколки льда у нас вместо сердец. Поцелуи Снежной королевы – на щеках... Бах! Поворачиваюсь. Любимая за то время, что я в машине  сидел, газ в закрытой кухне пустила. Сидела там до одурения. Да и взорвала!.. И опять я отмазался. Деньги в заначке были. Оформили, что другой с хоны бежал. Труп напарника, кто с зоны со мной бежал, удвоили. В могиле один под номерком у зоны лежит, а по бумагам, и я там. Но и меня провели в могиле, как другого. Вроде, трое бежали. Третий был тот, которого инспектора еще на зоне за неповиновение  завалили. Пруд они в якутское или чукотское озеро под лед вершами скинули. Живут там в вперемешку. Дикие. Женами гостей угощают.

– Но теперь у тебя все ровно, – остановил Глеб. – И фамилию вернул. Не под чужой живешь.

– Как бы я был без другой фамилии. Тут бы так копнули. У меня банк на свету. Ты не представляешь, сколько я начальникам зон отвалил, чтобы фиктивно из одной зоны в другую будто бы перевели. Подали в суд на условно досрочное за примерное поведение.

– Брат, говоришь ты, а за всеми твоими словами жалобу я чувствую. Одинок ты.

– Одинок, это верно. А ты не одинок? Вот говоришь, жена и дочка отвернулись. А как ты ожидал? Они тебя десять лет должны были ждать? Это срок. Вот моя любимая, которая себя газом взорвала, та ждала… Но о таких декабристках песни поют…Умрем, кому все достанется? Другу передадим. А дальше? Аня Саакова с дочкой твои деньги проест, – засмеялся: папа Гундерман подскажет, куда деньги вложить. А я кому отпишу? Константину, когда он из психушки выйдет. Он стрелял в меня, отца…

– Самое страшное, – сказал Глеб, в тайне завидовавший, что брат стал депутатом, в то время, как он сам, не депутат. Хотя отчаянная  надежда теплилась. Брат, вот, чёрен, как уголь, а депутат! – Самое спечальное, – продолжал Глеб, – что я, бывший член Государственной Думы, полностью разочаровался в избирательной системе. Даже будь она честная. Без подтасовок. Вот какой Денис Смирнов избиратель? Моя жена? Дочь в нее растет… Или сын твой – Константин, избиратель? Сестра Ольга? Оплачиваемый тобой муж ее, охранник, Олег? Ни черта они не избиратели. Подонки. Каждый о себе думает.

             Пантелей схватил за облитый водкой рукав брата:

– Подонки? А кто сливки? Мы с тобой? Мы не о себе думаем? Каждый сам за себя, один Бог за всех. Одни в этот мир пришли, одни и уйдем. Они – люди! Люди – эти хреновые избиратели. Со своим достоинствами и охренительными недостатками, себялюбием, эгоцентризмом. У всех есть узколобое видение мира. Мне ближе солипсизм Фихте: я и мир.

– Злой мир…  Луч света в темном царстве –  Серафима Ангелантьевна.