Текст книги "Средняя степень небытия (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– около двадцати миллионов золотых рублей.

– Неплохой куш. Столько и за сорок лет не проиграешь в карты, – Плюев подмигнул Борецкому.

– Романист, возможно за ним стоит ещё кто-то, объединившись по ещё неясным причинам с баронессой Гроденберг, пытаются найти эти деньги, выудить из банков, поскольку из-за возможных арестов, деньги размещены на предъявителей аккредитивов.

– Постой, ты сказал тут замешана баронесса Гроденберг, – рука с занесённой мухобойкой над новой жертвой, опустилась.

– Ты её знаешь?

Плюев улыбнулся.

– А ты её не знаешь? Мы же в её заведении веселились, где тебе горло…– Плюев сделала выразительный жест. – И что же говорит баронесса?

– Баронессу я ещё не допрашивал, а вот задержанной девице боевики нанесли коды сейфов, где лежат партийные деньги татуировкой на одно место…

Капитаны переглянулись.

– Йес! Йес! Йес! – закричал Плюев по английски, со всего размаха колотя мухобойкой по столу.– Так может нам вдвоём, старичок, эти коды посмотреть?! – замигал он глазами на Борецкого.

– Сегодня днем надзирательница из « Крестов», где сейчас задержанная, её и посмотрит.

Зазвенел телефон. Борецкий снял трубку.

– Гороховая? « Кресты»… Соединяю, – послышался голос телефонистки.

– Да. Да. Да. Борецкий у аппарата, – нетерпеливо прокричал Борецкий.

– Арсений Дмитриевич? – услышал он искажённый голос женской надзирательницы.

– Мария Тихоновна? Что у вас с голосом? Простите, простыла. Как вы велели я осмотрела интимные места задержанной…

– Так что же там?! – громыхнул Борецкий.

– Там ничего нет…то есть… там то что обычно.

– Наколки вы видели?

– Татуировки отсутствуют.

– Вы тщательно смотрели?

– куда же тщательней! Мы её обрили.

– Ладно! Отведите подследственную в камеру. Ждите распоряжений, – Борецкий бросил трубку, задумался.

Борецкий не знал, что в служебке «Крестов» у телефона стояла не надзирательница Марья Тихоновна, женщина очень похожая на Софью, рядом  с ней неизвестный молодой офицер, а на  стульях связанные спина к спине с кляпами во ртах сидели телефонистка и дежурный тюремщик.

    Валерий собирался поехать в Эрмитаж, чтобы разыскать на работе первую Софью и поговорить, как в дальнейшем поддерживать отношения, раз они оказались в одном городе. Таиться друг друга Валерий считал неприличным, надо бы выяснить, как жить раньше, как встречаться, чем помогать. Совесть не мучила, когда дочь была далеко, сокращённое же расстояние заставило забиться родственный нерв. Лезли мысли об одиночестве, угрюмой старости. Входя  в прохладу подъезда Эрмитажа Валерий думал о пенсии, сколько ещё до неё!, учтут ли выслугу лет, удастся ли выйти хотя бы майором.

Администратор сказала, что Софья в запасниках, объяснила, как туда пройти. Валерий шёл по бывшему до революции караульному помещению и думал, до чего же крепки, тяжелы, основательны тут стены. Ему казалось невозможным, что какой-то  народоволец, много лет назад заложил здесь бомбу, чтобы взорвать царскую столовую, расположенную этажом выше. Вагон взрывчатки требовался, чтобы создать волну хотя бы в шесть балов.

Открыв не ту дверь, Валерий заглянул в Римский зал. Он видел гипсовые головы на пьедесталах, лениво рассматривающих их посетителей. Он будто заглянул в чужую жизнь, она проходила мимо, не затрагивая. Он был лишний, как будет лишним, когда его не станет, и какой – нибудь другой офицер сыска, милиции, полиции вот так  будет зрителем чужого бытия, на минуту вырвавшись из чада бандитов, воров, проституток, фальшивомонетчиков. Неустроенной семейной жизни. Валерий даже затряс головой, чтобы вытряхнуть из неё химерическую метафорическую чушь, что туда лезла. И вдруг он услышал разговор, вернее, напряжённый сдерживаемый спор двух людей, мужчины и женщины, доносившийся из глубины уходящего в даль, ветвящегося коридора с массивными стенами, высоким потолком и множеством белых дверей, скрывавших запасники, реставрационные мастерские и тому подобное.

Скажи ей, может она тебя послушает, – говорил мужской голос.

– Она  меня не слушает, – отвечал женский.

– Ты ей подруга.

– А ты ей больше, чем друг… Она ему хочет доказать.

– Что ему доказывать? Он отживший человек.

– Я ей тоже самое говорю.

– А она.

– Я хочу с ним поиграть.

– Она просто сошла с ума. Она спалит нас всех.

– Для неё нет авторитетов.

– А сама?

– Не знаю.

– Надо брать деньги и лечь на дно.

– Он не отдаёт.

– Сволочь! Часть он дал?

– Те двадцать процентов, задаток.

– А остальные?

– Теперь он говорит надо встречаться.

– Чувствую, придётся и его.

– Главное, что б не в пустую. Надо заставить его вернуть деньги. Он – подонок, я с ним полгода встречалась, я знаю.

– Тихо.

 Валерий  плечом задел статую во весь рост с пращой стоящего Апполона. Лежавший на пьедестале предмет, оказавшийся пыльной папкой, с грохотом упал на пол. Две фигуры, мужская и женская, скрытые колонной, метнулись по коридору.

Валерий прижался к стене, но было поздно. Его заметили. Через минуту откуда-то сбоку вынырнула Соня в очень шедшем ей халатике. Улыбаясь, она направилась к Валерию.

– Я Софью ищу, – сказал он.

– Пойдёмте, я вас к ней  провожу, – просто сказала Соня, она покраснела: – А вот и моя папка, я её искала.

– У вас тут какие-то проблемы?– спросил Валерий.

– А… здесь вечно одни проблемы… с реставраторами, – отвечала Соня, махнув рукой.– Отреставрируют картину или сделают копию, а потом клянчат больше  чем с администрацией договаривались. Дело до шантажа доходит. Художники забирают картины домой и обещают отдать, когда им заплатят. Дайте нам больше денег мы по материалам и затраченному времени в смету не списались. А музею-то одни средства выделяют. Хоть милицию в таких случаях подключай. Вот вы бы взяли над нами шефство… – повернулась она к Валерию.

Соня провела Валерия в большую залитую электрическим светом комнату, где он увидел первую Софью, рядом с ней моложавую женщину в блузке и длинной юбке и, по-видимому, художника реставратора в синем халате, заляпаном краской. Собравшиеся обсуждали стоявшую перед ними картину или хорошо выполненную копию Симирамидского.

Увидев Валерия, Софья приветливо улыбнулась, вместе с тем, как показалось Валерию, она как-то странно посмотрела на Соню, видимо прочитав нечто в её взгляде.

– Это мой папа, – Софья представила Валерия начальнице.

– Очень приятно. Елена Петровна, – приятно улыбнулась начальница, протянув Валерию увядающую ладонь. – Вот кстати вы, новый человек, может быть подскажете нам. Не кажется ли вам, что лучи света, как и одежда персонажей через чур ярки, я бы сказала, неправдоподобно ярки на этом полотне?

Валерий решил поддержать художника.

– Всё зависит от того, где будет висеть картина. Здесь при ярком электрическом свете краски действительно кажутся неестественными, если вы предпочитаете естество, к чему, извините, не всегда стремится искусство. Они неестественны, как противоестественен сам электрический свет. В каком-нибудь тёмном углу Эрмитажа, Пушкинского музея  или частной коллекции краски могут оказаться квантум сатис. Если же на картину упадёт поток солнечного света, то в любом случае тона сольются, и ничего не разглядишь.

–  Вот-вот, и я тоже самое говорю, – закивал художник.

– Софи, у тебя папа, где работает? – спросила начальница.

– В милиции.

– Какие там талантливее люди пропадают!

– Во-первых, отчего же пропадают, во-вторых. Если пропадают, то не более чем в других местах, в – третьих, где же им ещё пропадать, в – четвёртых, то так им и надо, в-пятых… – стену украшало старинное потемневшее зеркало. В нём Валерий, стоявший, как и все в комнате, спиной к двери, видел человека, осторожно заглядывавшего из коридора. Это был молодой коротко остриженный мужчина в серых брюках и белом блейзере. На секунду его взгляд и взгляд Валерия встретились. Соня и Софья, наверное, тоже увидели его, потому что они вдруг закричали, как если бы перед ними оказался дьявол. Валерий развернулся и бросился из комнаты.

  Наконец, всё закончилось. Истина открылась. Позади страшная история. Борецкий и Софья в рабочей спецодежде шли по крыше фабричной постройки. Вдали виднелась верфь, а внизу в ночи делали  рыбные консервы. Громыхнул взрыв, будто вспыхнул скопившийся газ, но скорее упала с высоты на бетонно-каменный пол бутылка или банка.

– Слышала, взорвалась, точно бомба? Жаль, что не настоящая. Как бы я мечтал взорвать эту проклятую фабрику вместе с её консервами!

– Прекратите, Арсений Дмитриевич! … А я вот полюбила фабрику. Фабрика дала мне друзей, признание простых людей. Я учу их детей грамоте…

– А их самих манерам?

– Нет, их самих учить не получается. Они обижаются, когда их учишь.

– И они так и не поняли, что держать вилку в правой руке неэстетично.

– Борецкий, не ёрничай! – Софья вырвалась вперёд.

Арсений Дмитриевич быстро нагнал её, привлёк к себе:

– Софья, ну как ты не можешь понять, что нет и не будет никогда такого человека, который любил бы тебя, так же сильно, как я?

– А барышня Крутогорова Дарья Ильинична? Ты не любил её?

– Она в прошлом, ты – в настоящем.

– Когда нибудь и я буду в прошлом!

Софья высвободилась из объятий Борецкого и пошла по самому краю крыши. Борецкий заглянул вниз:

– Если бы ты только захотела, я бы обнявшись вместе с тобой, спрыгнул с этой крыши, как птица с птицей крылами, и полный счастья ушёл бы из жизни, чтобы там, в небытии наши души навечно соединились и обрели новую, светлую, сказочно счастливую жизнь!

– Чем же тебе эта жизнь не нравится?

– Кошачья жизнь – ловить преступников. Если бы этому был предел!

– Можно родить детей, маленькие нежные существа…

– Которые когда вырастут, вновь разделятся на полицейских и воров.

– Но есть не полицейские, и не воры.

– Есть крестьяне и рабочие, которых обворовывают, когда они сами не воруют. Есть юристы, которые осуждают или защищают воров, в зависимости от того, кто им платит. Есть врачи, которые лечат покалеченных при ограблениях, и есть учителя, что вопреки природе бесполезно пытаются приостановить превращение маленьких злодеев в больших.

– А сыщики?

– Это страсть и бизнес. Отрицание отрицания преступления. Это ещё хуже, чем злодейство, кубическая степень общественного цинизма…– Борецкий замолчал. Опередив на полшага, он заглянул в глаза Софье:

– Но я совсем не знаю, нужна ли тебе моя любовь?! – Борецкий побледнел, отошёл в сторону. Софья молчала, отвернулась. В нём прочиталось отчаянное намерение броситься с крыши.

Борецкого смягчил ровный голос Софьи:

– Безумный, прекрати! Я тебе всё скажу, когда примем фабричный пресс, после митинга,– и она улыбаясь спрыгнула с крыши на высокий козырек цеха. Опершись на свисавшие провода, Софья смеялась, дурачилась:

– Пора идти. Перерыв уже кончился. Моя бригада должна успеть выполнить норму.

Обезьяной, цепляясь за пожарную лестницу, Софья спустилась вниз. Проклиная «хождение в народ» Борецкий полез следом.

Гигантский пресс, созданию которого могли бы позавидовать и титаны, поделённый как в сотах на бесчисленное количество гнёзд для консервных банок, передвигался на кронштейне, тросах и лебёдках через цех к месту установки. Руководил процессом « Романист» Аристарх Истомин, недавно после смерти предыдущего владельца избранный директором предприятия. Когда вскрыли завещание и Аристарх узнал о последней воле усопшего отставного партийного товарища, он втайне возрадовался. Судьба вела его. После отказа третьего отделения субсидировать издание аристарховых книг появилась возможность как истинному утописту писать на деньги руководимых рабочих об освобождении труда.

Пресс достиг нужной точки, он всё ниже. Уже слышны бурные крики одобрения  фабричных служащих и проникших в цех разношерстных зевак, когда лязгнул рельс, выскочило колесо лебёдки, пресс накренился на одну сторону, тросы на глазах разорвались, тяжесть полетела вниз. Жутко закричали женщины и дети. Упавший пресс придавил насмерть и покалечил десятки трудящихся.

Снова цех. Это Аристарх придумал новую покойную церемонию, всей фабрике она пришлась по душе. Работники, тунеядцы и зеваки добровольно радостно следуют ей. Они уже не помнят как по-другому, и не хотят. Не убран, но отодвинут раскуроченный пресс. Посередине поставлен двадцатиметровый гроб, куда положены все покойники. Из высоких окон льются прямоугольные чётко очерченные в дисперсной пыли паралепипеды света. По бокам гроба стоят в рабочих блузах близкие и родственники погибших, у каждого в руке по чёрному траурному воздушному шару. Взоры обращены в потолок, где крутится искрящийся шар, выбрасывающий буквы: « Их дело живо».

Шептание и шорох нарушают тишину. Из толпы собравшихся выходит Софья. Она видит в гробу мёртвого Борецкого, чтобы вытащить труп, она лезет на возвышение.

Софья тащит труп через край гроба. Гроб переворачивается, часть мертвых вываливается на пол. Толпа кричит, но не приближается к Софье. Аристарх в чёрном директорском сюртуке смотрит на Софью гневно и осуждающе. Рядом стоят бывшая баронесса Гроденберг и часть её девочек, например Лиза из Рязани. Прежние проститутки работают на фабрике, после того как  в публичном доме открыли публичную библиотеку. Впрочем, злые языки утверждают, девчонок вечерами можно застать стоящими вдоль шоссе. Работая на фабрике, девушки имеют материальный минимум, но стремятся к большему. Глаза девчонок красны от анаши, на которую они тратят заработанные деньги. Девчонки и баронесса счастливы. Пресс не упал на них, хотя и они были на празднике, и успели ухватить его радостей: Аристарх распорядился играть оркестру и продавать дешёвый табак и пиво. Весёлая жизнь продолжится. Лиза из Рязани беременна. Она хочет девочку, которая воспримет привычки матери. Софья встречает взгляд Лизы, где страх перевешивает осуждение.

Взвалив на плечи, как раненого, мертвого Борецкого, Софья спешит из цеха. Это невозможно быстро, труп тяжёл. Машинально зажатый в руке траурный шарик задевает за гвоздь на гробе и лопается. Будто завороженная толпа идёт за Софьей. Никто не решается ни остановить её, ни прикоснуться к ней. Аристарх шепчет на ухо бывшей баронессе, теперь бухгалтерше Гроденберг. Та спешит в дверь вызвать врачей, надежды на которых мало. Врачи едут долго, часто приезжают чтобы констатировать непоправимое.

По пожарной лестнице Софья тащит труп Борецкого на крышу. Нелегко ей даётся такая работа. Работа ли? Подобное не оплачивается. Софья проволакивает труп к краю крыши, пытается усалить. Труп не закоченел и подаётся подобно пластилину. Софья дергает труп за плечи, бьет по щекам. Она пытается оживить его. Но Борецкий не оживает. Тогда Софья решается поднять труп на ноги, делает попытку прислонить к себе, чтобы обняв броситься вмести с ним вниз. Поднявшаяся, разделившаяся на две группы толпа выходит из подсобок на крышу. Её члены, преображённые трудом на консервной фабрике люди, наконец, осмеливаются оттащить Софью от коченеющего Борецкого. Софья хватается за  холодные пальцы дорогого человека, бьётся в истерике. Софья скользит по трупу и падает в обморок.

Сквозь обморок Софья видит, что вопреки тщедушной комплекции, Романист, теперь и директор, Аристарх поднял её на руки и несёт с крыши. Появившиеся в белых халатах врачи спускают  к общему гробу труп Борецкого. Софью кладут на матрац недалеко от траурного пьедестала.

Баронесса, Лиза из Рязани и другие бывшие проститутки склоняются над Софьей, пытаются её успокоить. Они соглашаются, что смерть неизбежна и предпочтительнее умереть внезапно и молодым, чем мучительно и старым, но просят подождать. Подходит Аристарх. Он прогоняет проституток, будем называть девушек для краткости так, ибо выписывать – бывшие проститутки, а в настоящее время исправившиеся, работницы рыбной фабрики, чересчур долго, а бумага стоит денег. Аристарх называет проституток глупыми, они  не точны, существуют ещё варианты: можно умереть внезапно и старым или мучительно молодым.

 Софья видит над собой блестящие стёкла круглых очков Аристарха, его сухонькую ладошку с рыжими крошеными волосками по тылу, убирающую с её лица рассыпавшуюся причёску. Аристарх продолжает что-то говорить, вероятно, на умный манер, не на манер проституток, а в стиле романиста и директора предприятия, он успокаивает Софью. Софья думает, можно ли устроиться на предприятие Аристарха, не переспав с ним. Она отгоняет мысль как абсурдную и проваливается в небытие сродни сну, возможно, это тот небытие, где Борецкий хотел соединиться с ней. Отчего умерший полюбил её? Он любил другую женщину, она знала, страдал, когда та дала слово другому, чуть ли не собирался стреляться, плакал, рассказывал о случившемся в публичном доме, и вдруг полюбил её, охотник полюбил преследуемою жертву, правосудие – преступницу. О да, я знаю секрет, сказала она, мне говорил Аристарх, он изучал психологию, копался в науках о человеческой душе, Борецкий сам желал быть жертвой. Он пошёл в сыск не по одной любви к делу, а потому ещё, что примерял на себя платье преступника. Вот где собака порыта. Вот где… Она видела сон. И всё уже опять было не в настоящем,  а в прошлом. Опять некий бесталанный Баян засыпал её байками. На митинге Аристарх вручил ей вымпел передовицы или какой-то знак, отмечавший трёхмесячное пребывание на фабрике, а она оправдала доверие, спустилась по ступенькам, с директорского пьедестала, взяла из гроба труп Борецкого и через цех потащила, чтобы поднять на крышу. Волочащиеся ноги оставляли две полосы на пыли пола. Лакированный ботинок соскочил. Аристарх и женский коллектив, из мужчин здесь работали лишь умственно неполноценные, нагнали Софью. Аристарх кричал, лицо его кривилось. Он говорил страшные, крамольные, паскудные слова, от которых немели и жмурились ведавшие виды проститутки. Аристарха бесконечная сцена неоднократного выволакивания из общего гроба трупа доводила до бесконтрольного бешенства. В сцене была гадость, гадость! Возможно, он признался, что всю жизнь трудился нештатаником на Гороховой  и сдавал кого мог с той поры, как себя помнил. Короче, парниша…какая гнусность лезет в голову. В ней кто-то копается. Нет, умственные кроты копаться будут позже… У Аристарха началась истерика. Кроты его сломали. Сперва ещё держался, изображал доктора заглядывал в зрачки, прикладывал уже не сухую, влажную ладошку к узкому лбу, а потом вырвал труп и пытался неуклюже танцевать, вальсировать с мёртвым, по-прежнему заглядывая в глаза Софье, корчил рожи, показывая всю болезненную нелепость того, что Софья делает.

А всем надоело. Когда интенсивность раздражения доведена до предела, на него не реагируют. Работницы завода, помним, кто они, усевшись кругом, разложили домино на покрытом вымпелом бесчувственном Софьином животе.

    Ни в прошлом, ни в настоящем и ни в будущем Софья и Аристарх стелили постель. Она – в длинной ночной рубашке с длинными рыжими волосами на голове, он – в длинных семейных трусах с длинными рыжими волосами на ногах. Аристарх и раньше тяготел к аскетизму, когда изгонял злых духов и застилал мебель в квартире белым, кровать на ночь ставили в центре главного фабричного цеха на горки консервных банок. Стены и потолок цеха были из крепкого грязного стекла и ближе к вечеру растворялись в окружающей бесконечности. Перекрытия, трубы, балки, проволока, агрегаты, механизмы и конвейер будто продолжались вовне.

Софья разложила по конопатым плечам волосы, бережно расчесала каждую прядь, сняла парик, открыв лысину. Вытерев полотенцем пот на черепе. Палочкой с ватой она брала мазь из банки, густо увлажняла раздражение на черепе. На обильно смазанную на ночь голову Софья надела целлофановую шапочку. Парик висел на набалдашнике грядушки. Софья совсем приготовилась ко сну, когда неловким движением, локтем задела Аристарха, уже погружавшегося в сон. Аристарх вскочил ужаленный, инстинктивно двинул кулаком по воздуху, нечаянно попав Софье в глаз. Через мгновение у Софьи красовался красный фингал. Софья не визжала и не набрасывалась, лишь виновато улыбалась, понимая,  что случившееся лишь досадное недоразумение. У Аристарха же после оплошности, покалечившей партнёршу, если вспомнить и истекший день, окончательно сдали нервы. Он взял с консервной банки таблетку снотворного. Проглотил накопившуюся слюну, скрестил  по-турецки ноги, пару минут раскачивался взад вперёд, чтобы успокоиться, но затем эмбрионально скрючился, сделался по-настоящему жалким, залился детскими горючими слезами.

– Не плачь, маленький, – сказала Софья, достала сморщенную обвисшую грудь рожавшей женщины, сунула вялый сосок в рот Аристарху.

Аристарх жадно пил молоко, всё больше умиротворяясь, затихая. Сопя. Смешанная с молоком слюна текла по губе. Засыпая, Аристарх прикусил Софье грудь забытыми быть снятыми на ночь протезами.

– Э-э-э, не кусаться. – предупредила Софья.

– И зачем же ты лгала? – вяло, снова засыпая. Спрашивал Аристарх.

– Чего же я лгала?

– Что ты та Софья? Ты же другая.

– Отчего же, я – та.

– Та была великовозрастно невинна, и в публичном доме Борецкий должен был стать её первым мужчиной, где-то произошла подмена.

– Подмены не было.

– У рожавшей и нерожавшей женщины разная грудь. У девственниц не течёт молоко. Где твой ребёнок?

– Я – Дарья Ильинична Крутогорова, единственная женщина, которую любил покойный  Борецкий.

– Как гордо и нагло! Борецкий должен был быть слеп, причём ещё тактильно, чтобы не заметить разницы.

– Он сразу узнал меня, ещё в парадной у Гели Гельфман, но делал вид, что мы не знакомы, чтобы спасти.

– А в публичном доме?

– Он притворился, что был пьян.

– Врёшь! У той, настоящей Второй Софьи там, – Аристарх указал на лоно, – должна находиться татуировка кодов, банковских шифров революционных вкладов. Давай посмотрим, если ты точно Вторая Софья, а не Третья.

– Я не Софья, Аристарх. Повторяю, я – Дарья Ильинична Крутогорова, возлюбленная Борецкого.

– А Софья?

– Софья – партийная кличка. Чтобы путать ищеек, ради конспирации существовала одна кличка – Софья.

– Вот уж мне про это не знать, двойнику Желябова!

– Ты не мог знать, потому что не Желябов был главный, то есть он был главным формально, лидером была Перовская. Она, а не Желябов, устроила убийство Царя. И Софья Перовская создала уникальную систему защиты, систему Софьи.

Софья особенно стремилась заманивать в сети организации женщин, похожих на неё. Перовская заманила и меня. Из Дарьи я превратилась в Софью.

– Подожди, но тогда после ареста и казни Софьи Перовской, уничтожения организации « Народной Воли», на сегодняшний день по показаниям Рысакова и других под следствием три тысячи человек, неизбежна борьба за лидерство между оставшимися Софьями. Самое важное, кто из вас Софий станет главной.

– Я одна главная. Я – Софья, бывшая Дарья.

– Нет. Ты не одна. Ты сама прекрасно знаешь. А третья? Вас как минимум двое. Ты знаешь о существовании, ненавидишь и смертельно боишься ту вторую или третью Софью, как хочешь её называй.

Глаза Софьи вспыхнули.

– И ты не та Софья, у которой на лоне знаки. Если ты Дарья Крутогорова, тебе нужны были шифры революционных сейфов, чтобы обрести состояние и выйти замуж за Борецкого, потому что богачу Хлебникову ты давала слово из-за денег, а не по любви. И вот возможно ты всё объяснила этому Хлебникову, он не решился тебя терзать, ты уговорила его не насиловать твою волю, а помочь  безденежью. Пользуясь знакомствами Хлебникова, проникла в Кресты. Вы связали надзирательницу и захватили ту Софью, что на теле носила знаки. Чтобыло потом я не знаю. Скорее всего, вторая Софья как-то опять улизнула. В общем, там что-то произошло, для меня неизвестное, но хорошо известное тебе. В результате тебе опять пришлось скрываться, теперь на доставшейся мне в руководство фабрике. Борецкий выследил тебя. Ты окрутила его…

– Он и раньше был влюблён в меня!

– Борецкий погиб под прессом и мы имеем то, что имеем.

– И почему же, по-твоему, я в твоей постели?

Аристарх тяжело озлобленно дышал, беззвучно шевелил губами.

– Может, потому что я тебя люблю, извращенец? Или мне спать негде?

– Где твой ребёнок? От кого он, от Борецкого или Хлебникова? – не слушая Софью, весь в себе допрашивал Аристарх.

– По крайне мере, не от тебя, уродливый… Посмотрись в зеркало. Ты сам двойник Борецкого.

Софья протянула Аристарху зеркало. Тот отшвырнул его, не глядя, отвернулся в пустоту цеха. Настала очередь  Софьи поджать под себя ноги. Раскачиваясь, она запела арию из « Дочери фараона». Под кроватью пронеслись сначала крысы, потом кошки.

– А ты думаешь легко построить идеальное общество на рыбной фабрике?

Певшая Софья сочла вопрос Истомина риторическим.

     Валерий на какое-то время потерял преследуемого из виду. Перед ним в светлом просторном коридоре с колоннами предстал ряд белых дверей. Молодой человек в белом блейзере мог скрыться за любой. Валерий рванул за ручку первую попавшуюся дверь. Она вела в залы Эрмитажа. Валерий нырнул туда. Посетителей было немного, и Валерий побежал по залам, разыскивая скрывавшегося. Он пробежал с десяток залов. Голландцы сменились испанцами, испанцы англичанами. Открыв высокую дверь, Валерий оказался на лестнице Александра.  Здесь стояли фигуры Торвальдсена и копии греческих оригиналов. У одной из скульптур он схватил за рукав и развернул к себе молодого человека. Тот был очень похож на него самого, исключая разницу в возрасте.

– Ну и что ты на это скажешь? – спросил Валерий.

В глазах молодого человека на мгновение мелькнул страх, больше – замешательство.

– А что я должен сказать?

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Если ты про инсценировку моей смерти, то это идея мамы и сестры. Я был против.

– Зачем вы это сделали?

– Ну… все видели твою отрешённость, что тебе не до семьи. Ты жил какой-то своей, наверное, интересной, но узкой, эгоистической, лишь для себя жизнью. И мы после долгих дебатов, тут было за и против, задумали проучить тебя. Может быть моя мнимая смерть, похороны всколыхнут тебя, заставят быть чутче, внимательнее ко мне, сестре, маме. Ты же вечно в расследованиях, тете нет дела до нас. Мы хотели, чтобы ты провёл расследование в своей собственной семье. Ты всё принял за чистую монету, ни о чём не догадывался, регулярно приносил на мою могилу цветы. Меня же якобы похоронили, когда ты был в командировке. Лучше и внимательнее после моей смерти ты не стал…

– И вы решили продолжить игру?

– Это как-то само получилось. Мама сказала, что показывать тебе моё воскрешение бессмысленно. Оно не тронет твою чёрствую душу.

– И вы стали  играть в Софий.

– Откуда ты знаешь?

– Я же всё-таки работаю в сыскном отделе… Когда Я повёл всех Софий в бассейн, я потом вернулся туда и проверил коды на ящиках для одежды. Везде стояли цифры 881.

– Да, это – 1881 – год убийства Царя Александра II  , организованного Софьей Перовской.

– Буква же на всех ящиках была набрана – «С». Все набрали первую букву своего имени, а не фамилии или чего-нибудь ещё. Тогда я подумал, что у Сони, подруги первой моей дочери Софьи, возможно, раньше было другое имя. Она либо сменила имя, либо в реальной жизни у неё другое имя, а в вашей выдуманной жизни – Соня.

– Наша игра заключается в  том, что надо принять имя – Софья. Пока мы вмести мы все – Софьи.

– И ты?

– И я – Софья. И ты, отец, если включишься в систему, должен отзываться на Софью, на работе, с другими, останешься Валерием Павловичем Степановым.

– В чём интрига?

– В том, что никто не знает, кто главная, подлинная Софья.

– И что даёт софизм?

– Рассеивает скуку жизни, соединяет прошлое, настоящее и будущее.

Взвизгнула пуля. Сын дёрнул Валерия за плечё. Они оба упали на пол. Отбитый кусок скульптуры упал рядом. Откуда стреляли, Валерий не видел.

Софья попыталась приласкаться  к Аристарху, невыносимое желание сближения червём сосало её. Аристарх спал мёртвым сном. Чтобы успокоиться, Софья полоснула лезвием по запястью, показалась кровь. Боль и запах крови не успокаивали, дразнили, кружили голову. Софья со все силы ударила себя по другому, нормальному глазу, не повреждённому неловким движением Аристарха.

Софья на цыпочках спустилась с постели, надела парик, прокралась через конвейер в манящий глухой тёмный простор цеха к умывальнику, звавшему капелью крана. Послышался шёпот, не испугавший, но удививший несоразмерностью. Множественные мужские глосса, создавали крикливый шум, что производят при игре в карты, домино, другие настольные коллективные игры. Софья не увидела играющих,  на слух она обошла не важно людей или духов. Софья поднялась по винтовой лестнице наверх, туда, где висели мостки, тут тоже откуда-то доносились смех и реплики. Посчитав нелепым прятаться, она топая прошла по множеству коридоров, хлопала дверьми с лязгающими засовами. Теперь её желанием сделалось выявить источник шума. Наверху она не нашла никого, тут гуляло эхо. Тогда Софья спустилась вниз, в сердцах  отворила дверь умывальника. Из помещения выкатилось облако табачного дыма, грубые мужские шутки, прерывающиеся визгливым смехом, нарастили громкость. Софья вошла в комнату, увидела людей. Здесь не было взрослых. Разновозрастные дети резались в карты, пили водку, сплетничали на непристойные био-физио– темы.

– Кто вы? – спросила Софья, стараясь выразить сдержанность и равнодушие.

– Ты спрашиваешь, кто мы? – заговорил грубым голосом один из детей. – Мы души рабочих, которых прибил пресс.

– Почему же вы  мальчики, когда убитые были женщинами кроме одного?

– Не у всех женщин душа девичья, – хрипло засмеялся пьяный подросток. – Выпьешь горькую за наш помин?

– А где душа Борецкого? – спросила Софья.

– Зачем  она тебе?

– Я его любила.

– Любовь – это что? – спросил подросток.

– Любовь – это когда без другого не можешь, – просто отвечала Софья.

– Душа Борецкого – это я, – Вызывающе назвался пьяный подросток.

Софья закрыла глаза, чтобы не видеть отвратительных прыщей на бледном лице мальца, не чувствовать гнусных щупающих взглядов его друзей. Она вырвала стакан и с трясущимися руками пила долго и жадно, пока от водки не онемели губы, не стали ватными ноги. Хмельная Софья упала на кафельный пол.

 Наступило утро. Аристарх проснулся, оправился, откатил кровать с постелью в угол цеха, закрыв в шкаф – купе. Поставив ногу на деталь конвейера, Аристарх раскрыл кожаный портфель, перебрал запылённые бумаги, то ли рукописи, то ли счета. Найдя нужную бумагу, Аристарх поднялся в радиорубку и обычным слабым  женоподобным голосом зачитал поздравление работницам с началом трудового дня. Беременные, лактирующие, менструирующие, овуалирующие и климактеричные труженицы выслушали его речь с тупым равнодушием, смешанным с деланным вниманием.

Задрожал, заскрипел, дернулся, заработал конвейер. Из рук в руки потекли масляные консервные бани с селёдкой, шпротами, хеком, простипомой. Движения работниц доведены до автоматизма, глаза мертвы.