Текст книги "Русская критика от Карамзина до Белинского"

Автор книги: Александр Пушкин

Соавторы: Николай Гоголь,Александр Грибоедов,Николай Карамзин,Василий Жуковский,Орест Сомов,Николай Полевой,Александр Бестужев-Марлинский,Петр Вяземский,Дмитрий Веневитинов,Петр Плетнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

Во второй половине 1820-х годов пишут статьи представители так называемого философского направления в критике – Веневитинов, Киреевский, Надеждин.

Они ищут в литературе глубоких мыслей, философских проблем. Романтиков упрекают за неправдоподобности. Поиски жизненной правды и раздумий о человеке их ведут к реалистическим произведениям Грибоедова и Пушкина.

Термина «реализм» в эту пору еще не было. Он станет общеупотребительным лишь во второй половине XIX века. Но в статьях критиков философского направления подмечены некоторые черты нового творческого метода, делаются попытки сопоставления литературных произведений с фактами действительности.

Когда в середине 1820-х годов стали одна за другой выходить в свет начальные главы «Евгения Онегина», большинство читателей и критиков подошло к ним с прежними романтическими мерками и провозгласило «Онегина» неудачей поэта. Баратынский писал Пушкину в 1828 году, что «Онегин» вызывает всеобщее внимание: «Одни хвалят, другие бранят, и все читают. Я очень люблю обширный план твоего «Онегина»; но большее число его не понимает. Ищут романтической завязки, ищут обыкновенного, и, разумеется, не находят». Говоря обыкновенного, Баратынский имеет в виду привычного. На самом деле искали как раз необыкновенного – экзотики, преувеличенных страстей. Баратынский заметил, что Пушкин ставил иные творческие задачи. Он продолжал: «Высокая поэтическая простота твоего создания кажется им бедностью вымысла, они не замечают, что старая и новая Россия, жизнь во всех ее изменениях проходит перед их глазами».

В критике первые попытки рассмотреть «Онегина» с точки зрения «высокой поэтической простоты» предприняли представители философского направления.

В кратком разборе только что вышедшей второй главы «Евгения Онегина» (1826) молодой поэт и критик Веневитинов ставил в заслугу Пушкину, что характер Онегина далек от «байронизма», идеи гордого разрыва с человечеством там нет, напротив, он взят из русской жизни и «развит оригинально». Веневитинов был едва ли не первым, кто расценил пушкинский роман в стихах как громадный шаг поэта вперед.

Киреевский образа Онегина не понял. В статье «Нечто о характере поэзии Пушкина» (1828) он утверждал, будто характер Онегина романтический, навеянный байроновским Чайльд-Гарольдом. Но остальные образы романа, картины столичной и деревенской жизни вызывали у него восторг. В целом же Киреевский, как и Веневитинов, был убежден, что с «Евгением Онегиным» стало очевидно «превосходство последних произведений Пушкина над прежними». Рассмотрев творческий путь поэта, Киреевский пришел к выводу, что в «Цыганах» и «Онегине» Пушкин достиг совершенной связи с действительностью, овладел национальным мировоззрением.

Пушкин, чтобы обозначить свой творческий метод, воспользовался характеристикой, данной Киреевским, но сжал ее до краткой и выразительной формулы: «Пушкин, поэт действительности».

Обратите внимание на подчеркнутый отказ Веневитинова и Киреевского от эмоциональности в критике. Их тон сдержанный, они строят статью как рассуждение, взывают не столько к чувствам читателя, сколько к его разуму.

О третьем из критиков философского направления, издателе журнала «Телескоп», профессоре Московского университета Надеждине Чернышевский говорил, что это «один из замечательнейших людей в истории нашей литературы, человек замечательного ума и учености». Работы Надеждина в области критики и истории литературы способствовали утверждению реализма. В диссертации «О романтической поэзии» Надеждин доказывал, что развитие литературы зависит от развития общества. Романтизм и классицизм, по его убеждению, отжили свой век. В XIX столетии, когда человек познал многие законы природы, получил ценный опыт гражданской и нравственной жизни, прежние формы искусства стали так же невозможны, как невозможны, например, странствующие рыцари и трубадуры. Надеждин выступал за синтетическое искусство, сочетающее рассудок и чувство, воссоздающее действительность XIX столетия, современного человека. Это был новый подход к искусству.

Но Надеждин считал, что никто из современных ему писателей еще тайнами этого синтетического искусства не овладел. Современник многих великих художников слова, он не оценил в полной мере их шедевры. Ему, например, казалось, что большой проблематики даже в «Евгении Онегине» нет. Но трагедию «Борис Годунов», где изображены на переломном рубеже истории народные судьбы, он принял горячо. Его статья – одна из немногих в русской критике начала 1830-х годов, где трагедии дается высокая оценка. По справедливому мнению Надеждина, Пушкин «Борисом Годуновым» «указал путь русской драме».

В другой статье, отклике на первую постановку «Горя от ума» Грибоедова в Москве, Надеждин сделал ряд упреков в адрес плана и отдельных эпизодов, но в целом дал пьесе высокую оценку, правильно поняв замысел Грибоедова. По его словам, «Горе от ума» – это «живая сатирическая картина, вставленная в сценические рамы».

* * *

Не только критики обдумывают в эти годы происходящие в литературе перемены. Грибоедов, Пушкин, Гоголь, создатели первых произведений русского реализма, в статьях и заметках выражают свои проницательные наблюдения над литературным процессом, над сближением искусства с жизнью.

Публицистическое наследие Грибоедова невелико по объему, и лучшая его часть связана с его комедией «Горе от ума». В отрывке «<По поводу «Горя от ума»>» Грибоедов первым среди русских драматургов анализирует особенности своего труда, рассуждает о специфических сложностях работы над пьесой. Поэма может быть длиннее и короче, а пьеса идет на сцене в течение одного вечера, и поэтому она должна быть строго определенного объема. Ее необходимо разделить на примерно равные по продолжительности и по насыщенности действием отдельные акты, ведь в антрактах публике необходимо «побегать по коридорам, душу отвести в поучительных разговорах». Судьба пьесы зависит не только от автора, но и от постановщика и актеров, насколько они правильно ее поймут и сумеют воплотить. Чем возмещаются для писателя все эти дополнительные сложности? Грибоедов отвечает на этот вопрос так же, как ответил бы и любой другой драматург вплоть до наших дней. Он говорит об удовольствии слышать свои стихи со сцены, видеть свое произведение в театре.

Есть у Грибоедова ответ на критические замечания в адрес «Горя от ума», подобные тем, которые выдвинул Надеждин. Друг Грибоедова Катенин был убежден, что есть погрешности в плане комедии и что сцены связаны произвольно. Отвечая ему, Грибоедов раскрывает свой план и замысел, темпераментно заявляет, что писал пьесу «свободно и свободно».

Литературно-критическое наследие Пушкина гораздо обширнее. Пушкин активно выступал как журналист. Он непосредственно участвовал в издании альманаха Дельвига «Северные цветы», в его же «Литературной газете». За год до смерти Пушкин сам предпринял издание журнала с характерным названием «Современник». Он объединил лучшие литературные силы эпохи. В «Современнике» печатались Гоголь, Тютчев, Кольцов, планировалось приглашение молодого Белинского, но гибель на дуэли помешала Пушкину этот план осуществить.

Пушкин работал в самых разных литературно-критических жанрах, писал рецензии на отдельные книги, создавал литературные портреты писателей, злые памфлеты на своих литературных противников, в первую очередь на Булгарина. Большой интерес представляют теоретические работы Пушкина, где разрабатываются проблемы реализма и народности. В ряде статей и заметок Пушкин пишет о собственных произведениях, вводит в свою творческую лабораторию, вмешивается в литературные споры эпохи.

Он придавал громадное значение критике, доказывал, что в журналах надо разбирать не только произведения, имеющие высокие художественные достоинства: «Иное сочинение само по себе ничтожно, но замечательно по своему успеху или влиянию». Критика, по мнению Пушкина, должна стать «наукой», открывать законы, по которым развивается литература.

От писателей Пушкин требовал ясности, простоты, высмеивал витиеватые украшения. «Точность и краткость – вот первые достоинства прозы,– писал он в 1822 году.– Она требует мыслей и мыслей – без них блестящие выражения ни к чему не служат». В 1830 году, рассуждая о драматургии, Пушкин задался вопросом, подобным тому, который ставил перед собой еще в конце XVIII века Карамзин: «Что нужно драматическому писателю?» Ответ Пушкина на этот вопрос обобщал опыт нового, реалистического этапа русской литературы. Автор «Бориса Годунова» писал, что драматургу нужны философия, бесстрастие, государственные мысли историка, догадливость, живость воображения. Выделил разрядкой как самое, с его точки зрения, важное: «Свобода». В представлении Пушкина неразрывно были связаны гражданская свобода и творческая свобода. «Пишу свободно и свободно»,– читали мы в ответе Грибоедова Катенину. Мысль двух великих современников развивалась в одном направлении.

Пушкин отмечал, что принцип классической трагедии устарел, требование единства времени и места ведет к несообразностям: «Заговоры, изъяснения любовные, государственные совещания, празднества – все происходит в одной комнате! – Непомерная быстрота и стесненность происшествий...» Равным образом он отвергал романтическую драматургию Байрона. Байрон, по его словам, «постиг, создал, описал единый характер (именно свой)», а в трагедиях «каждому действующему лицу роздал он по одной из составных частей сего мрачного и сильного характера и таким образом раздробил величественное свое создание на несколько лиц мелких и незначительных».

Пушкина привлекал великий реалист Шекспир, его метод «вольного и широкого изображения характеров, небрежного и простого составления типов». «Народные законы драмы Шекспировой» Пушкин противопоставлял «придворной трагедии» Расина, особо подчеркивая, что у Шекспира характеры многогранны и раскрываются под воздействием окружающих обстоятельств.

Однако за два столетия, которые отделяли Пушкина от Шекспира, действительность стала неизмеримо сложнее. Шекспир видел в истории прежде всего борьбу одаренных сильных личностей. Пушкин, современник восстания декабристов, задумывается о роли в истории народных масс и дает мудрую сжатую формулу: «Что развивается в трагедии? Какова ее цель? – Человек и народ. Судьба человеческая, судьба народная». Нетрудно заметить, что, размышляя о драматургии, Пушкин разрабатывает общие принципы реалистического искусства.

Для многих статей Пушкина характерны острота слога и ирония. Отличительный признак иронии – двойной смысл; истинный смысл не высказан прямо, а подразумевается. В начале статьи «О прозе», приведя многословную и неуместно эмоциональную фразу одного французского писателя: «Благороднейшее из всех приобретений человека было сие животное гордое, пылкое...», Пушкин пишет: «Зачем просто не сказать – лошадь?» Двумя абзацами ниже он дает еще один пример подобного многословия (речь идет об издателе журнала): «Презренный..., коего утомительная тупость может только сравниться с неутомимой злостию...» – и задается тем же вопросом: «Боже мой, зачем просто не сказать лошадь?» И каждый внимательный читатель поймет и улыбнется: здесь, хотя и написано лошадь, следует читать: осел. По статьям Пушкина можно изучать богатство выразительных средств русского языка, учиться афористической сжатости формулировок.

Гоголь как критик выступал значительно реже, чем Пушкин. Его статьи о литературе тоже стали классическими. Гоголь тоже считал критику важной частью литературы, заявлял: «Критика, основанная на глубоком вкусе и уме, критика высокого таланта имеет равное достоинство со всяким оригинальным творением».

В самом начале своего творческого пути, еще при жизни Пушкина он опубликовал статью «Несколько слов о Пушкине». В ней первым выступил против распространенного тогда взгляда, будто ранние произведения Пушкина имели подражательный характер. Напротив, по его убеждению, Пушкин «при самом начале своем уже был национален, потому что истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа». Гоголь останавливался на национальных чертах творчества Пушкина, на его связи с народной жизнью. Суждения Гоголя о народности резко противостояли официальному взгляду, будто народность состоит в любви народа к царю.

Гоголь убежденно подчеркивал принципиальное значение перехода Пушкина к реализму, отмечал его замечательный талант изображать обыкновенные предметы, «быть верну одной истине». Многие наблюдения Гоголя и сегодня поражают меткостью, например его замечание, что у Пушкина «в каждом слове бездна пространства». Великий художник, он постигал самую сущность своего старшего современника, другого великого художника. Статью Гоголя Белинский считал лучшим из всего написанного о Пушкине.

В 1836 году Гоголь начал работу над оригинальным по форме произведением, драматической сценой «Театральный разъезд». Готовя ее к изданию в 1842 году, собирался включить «как заключительную итоговую статью всего собрания сочинений». То, что он назвал свое произведение статьей, показательно. Писатель ставил перед собой публицистическую задачу: разобрать различные мнения критиков о «Ревизоре», изложить свой взгляд на роль театра в современном обществе, на сущность комического.

Он доказывал, что общественные проблемы имеют теперь больше «электричества», иначе говоря, притягательной силы, больше волнуют, чем традиционные личные, любовные. Создатель «Ревизора» заявлял, что социальному злу он противопоставил «честное, благородное лицо» – смех. «Театральный разъезд» своеобразно дополняет статью о «Ревизоре» Вяземского. Вяземский разбирал комедию как критик. Гоголь прежде всего художник, он использует форму пьесы, вводит читателя в свою творческую лабораторию, создает характеры представителей разных общественных групп.

Итогом раздумий Гоголя над судьбами русской литературы явилась его статья «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность». Эта статья написана Гоголем в пору его идейного кризиса, начавшегося после выхода в свет «Мертвых душ», и приметы кризиса в ней явственно видны. Искусство, как полагал в эту пору Гоголь, не вмешивается в современную общественную жизнь, поэт выступает будто бы лишь с отвлеченной моральной проповедью. Пушкин в «Борисе Годунове», писал он в этой статье, «ничего не хотел... сказать своему времени». На деле же историческая трагедия Пушкина звучала актуально. Вспомним воплотившую раздумья Пушкина над восстанием декабристов знаменитую заключительную фразу: «Народ безмолвствует». И книгами Гоголя зачитывалась Россия в первую очередь потому, что в них звучали «проклятые вопросы» николаевской России.

Но Гоголь оставался Гоголем. В его статье тонкие меткие оценки многих шедевров – «Капитанской дочки» Пушкина, басен Крылова, комедий Фонвизина и Грибоедова. Широкими мазками он рисовал панораму развития русской литературы от Ломоносова до Лермонтова, доказывал, что существо русской поэзии выявлялось по мере ее сближения с национальным характером, с жизнью, с постижением ею «простого величия простых людей». Великолепна лепка слова у Гоголя. Внимательно прочтите в конце его статьи, как он несколькими точными и звучными словами характеризует индивидуальные особенности стиха Державина, Жуковского, Батюшкова, Пушкина, Языкова, Вяземского. И все это в одном абзаце!

* * *

С середины 30-х годов начинается господство прозы. Поэмы и стихотворения отходят на второй план. Проза быстрее ловит на лету изменяющуюся действительность.

Белинский писал: «Какие книги больше всего читаются и раскупаются? Романы и повести... В каких книгах излагается и жизнь человеческая, и правила нравственности, и философические системы, и, словом, все науки? В романах и повестях».

В начале 40-х годов появляются два шедевра русской прозы, посвященные современной теме, полные горьких раздумий над николаевской действительностью. Весной 1840 года вышел из печати «Герой нашего времени» Лермонтова, весной 1842 года – «Мертвые души» Гоголя. Сразу же разгорелись жаркие споры в критике, и впервые спорящие стороны, по замечанию Чернышевского, «заботились не столько о чисто эстетических вопросах, сколько о развитии общества».

Наиболее реакционные критики попытались попросту перечеркнуть обличительные произведения Лермонтова и Гоголя. Журналист Бурачок в «Герое нашего времени» нашел лишь «презрение ко всему святому» и «зверство духовное и телесное». Ему вторил сподвижник Булгарина Сенковский: «Это просто неудавшийся опыт юного писателя». Греч заявлял, что в «Мертвых душах» изображен «какой-то особый мир негодяев, который никогда не существовал и не мог существовать».

Однако подобная критическая расправа никого не могла убедить. Книги Лермонтова и Гоголя завладели умами. Задачу приспособить их к официальной идеологии взял на себя профессор Московского университета Шевырев.

Он написал умные и по-своему тонкие статьи о «Герое нашего времени» и «Мертвых душах», отнес их к «замечательнейшим произведениям нашей современной словесности», а их авторов – к лучшим русским художникам слова. В статье о «Герое нашего времени» сделал ряд верных наблюдений над изображением у Лермонтова Кавказа, над связью образов Печорина и Онегина, над характерами Бэлы и княжны Мери. Рассматривая «Мертвые души», убедительно писал о композиции поэмы, о сочетании в ней лирики и юмора.

Но главное в его статьях связано с ложной предпосылкой, на которой он строил свой анализ. Шевырев исходил из взгляда, будто Россия под самодержавной властью процветает. Следовательно, рассуждал он, в русской действительности нет места неудовлетворенному жизнью Печорину. Печорин, по его словам, «не имеет в себе ничего существенного, относительно к чисто русской жизни, которая из своего прошедшего не могла извергнуть такого характера». В «Мертвых душах», утверждал Шевырев, Гоголь рисует помещиков с мягким, добрым юмором, смеется будто бы лишь над «простодушной бессмыслицей жизни». Но и этот «юмористический хохот», заявлял он, мешает писателю «обхватывать жизнь во всей ее полноте и широком объеме».

Константин Аксаков, поборник идеи русской национальной исключительности, славянофил, к отдельным сторонам политики царизма относился критически, осуждал крепостное право. Но он был противником общественной борьбы, считал, что России, в отличие от Запада, будто бы свойственна «гармония» классовых отношений. В брошюре «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души» Аксаков сравнивал Гоголя с Гомером – певцом гармонии античного мира. Он считал «Мертвые души» «великим произведением», где русская действительность изображена «свежей, спокойной».

Рассуждали Шевырев и Аксаков по-разному, но вывод из их критики был один – оба отрицали обличительный смысл произведений Лермонтова и Гоголя.

Им бросила вызов молодая, революционная Россия.

Герцен, в ту пору начинающий писатель, но уже убежденный противник самодержавно-крепостнического строя (у него за плечами были арест, тюрьма, две ссылки) в дневнике, который не предназначался для печати, расценил поэму Гоголя как изображение «отвратительной действительности». Герцен высказал мысль, что на самом деле мертвые души – это Ноздревы и Маниловы, русские помещики, а николаевская Россия – мир мертвых душ.

Белинский писал для журналов с постоянной оглядкой на цензуру. Но ему удавалось цензурные рогатки обходить. Разбирая «Мертвые души», он дал крайне нелестные характеристики помещикам: назвал Коробочку дурой, Манилова – глупой размазней. Цензору придраться было не к чему, речь шла о персонажах романа. Однако читатель прекрасно понимал, что Белинский нападает на крепостное право, основу основ николаевской России.

Он резко разошелся с Шевыревым в трактовке лермонтовского Печорина. По Шевыреву, образ Печорина будто бы навеян создателю «Героя нашего времени» «гнилым Западом». Белинский, наоборот, доказывал, что Лермонтов правдиво рисует молодое поколение с его бездеятельностью и бесплодным самоанализом, что ему удалось правильно определить симптомы общественной болезни. Имя Шевырева в статье Белинского не упоминалось, но Белинский вскоре написал на Шевырева памфлет «Педант»: остроумно и зло высмеял его «заслуги» перед русской литературой. Белинский писал одному из друзей: «Мое призвание, жизнь, счастие, воздух, пища – полемика».

Блестящим мастером полемики он проявил себя и в споре с Аксаковым по поводу первого тома «Мертвых душ». Сравнивая Гоголя с Гомером, Аксаков тем самым утверждал, что Гоголю присущ эпически-спокойный, как в «Илиаде», примиренный взгляд на мир. Белинский возражал ему: в «Илиаде» жизнь возведена «на апофеозу», «в «Мертвых душах» она разлагается и отрицается». Понять величие Гоголя можно не путем его надуманного сопоставления с Гомером, а раскрыв его «значение для русского общества», его «социальность».

* * *

Белинского не зря прозвали неистовым Виссарионом. Герцен, хорошо с ним знакомый, с восхищением вспоминал: «В этом застенчивом человеке, в этом хилом теле обитала мощная гладиаторская натура. Да, это был сильный боец!»

И действительно, литературная критика становилась частью общественной борьбы. Дворянский этап освободительного движения перерастал в новый, разночинский. Сын флотского лекаря Белинский – его предтеча и первый выдающийся представитель.

Смело, бесстрашно он бросил вызов всесильному Булгарину и его сподвижникам Сенковскому и Гречу. Этот журнальный триумвират защищал литературу, угодную самодержавной власти. Белинский поставил себе целью укреплять в литературе оппозиционное направление.

В 30-е годы было множество дутых авторитетов, и Белинский не боялся их низвергать. Только и слышалось: «Кукольник – отважный соперник Шекспира! на колена перед великим Кукольником!» С первой же своей крупной статьи «Литературные мечтания» (1834) Белинский стал показывать этих «соперников Шекспира» в истинном свете: их идейное убожество, творческую беспомощность.

Псевдоромантических героев низводил с облаков на землю. Издевался над лжепатетическими монологами, неестественными страстями, пошлым резонерством.

Как понимал он назначение писателя? Ему нередко приходилось слышать, что искусство – таинственная область, доступная только избранным. Они, эти избранные, творят будто бы по наитию свыше и не могут, не должны осквернять себя соприкосновением с «низкой действительностью». Белинский отвергал такие взгляды. Разве может честный человек, честный писатель равнодушно относиться к страданиям родного народа? «Наш век враждебен чистому искусству, и чистое искусство невозможно в нем»,– повторял он.

Главную характерную черту современной литературы он видел в сближении с действительностью.

Писать о русской действительности. Но как писать? По Белинскому, это значило обращаться к самым жгучим, актуальным темам. Довольно литературе быть зеркалом только так называемого «общества», пора ей обратиться к жизни обездоленного народа, крепостного крестьянства, городской бедноты. Писатель должен быть наставником, судьей, воспитателем. Литература обязана прежде всего создавать правдивое изображение жизни, не убаюкивать, не развлекать читателя, а будить его мысль, заставлять напряженно думать о судьбах родины.

Он сам задумался над несправедливостью крепостного права с ранних лет. «Кто дал... гибельное право одним людям порабощать своей власти волю других, подобных им существ, отнимать у них священное сокровище – свободу?» – по-юношески звонко спрашивал Белинский в первом своем произведении, романтической трагедии «Дмитрий Калинин».

Путь Белинского – от идеализма и романтического отрицания к материализму и осознанной революционности. Путь этот был трудным, мучительным; в конце 30-х годов Белинский вдруг начал убеждать себя и других, что разумно все существующее, включая и самодержавный строй. Но тут же, противореча самому себе, клеймил идеологию и мораль самодержавной России.

Революционные устремления Белинского одержали верх над его заблуждениями. Уже в конце 1840 года он проклинает свое «насильственное примирение с гнусной расейской действительностью». Теперь он решительно зовет всех честных людей на борьбу: «Борись и погибай, если надо: блаженство впереди тебя, и если не ты – братья твои насладятся им».

В мечтах Белинского жили мечты народа, в его вдохновенных призывах к будущему – вера народа в свои силы.

Он прожил неполных 37 лет. Жизнь короткая, внешними событиями небогатая, в постоянной заботе о хлебе насущном. Но целых полтора десятилетия, с середины 1830-х до конца 1840-х годов, его имя было в центре внимания читающей публики. Лучшие люди русского общества, особенно молодежь, нетерпеливо ждали свежих номеров «Отечественных записок» и «Современника» с его статьями. Их жадно прочитывали, по ним учились самостоятельно мыслить, учились бороться с лицемерием, равнодушием, ложью. Реакционеры приходили в ярость от его смелых идей, строчили доносы в страшное Третье отделение, призывая «унять» Белинского. В конце концов их призывы были услышаны: только смерть спасла его от каземата Петропавловской крепости.

Белинский. Он был натурой возвышенной, поэтической. Кто другой из критиков его эпохи мог бы написать такие горячие, прочувствованные строки:

«Театр!.. Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатления изящного? Или, лучше сказать, можете ли вы не любить театра больше всего на свете, кроме блага и истины?»

Да, у Белинского было большое сердце. Но не только большое сердце. Большой, ясный ум. В его статьях возвышенная эмоциональность сочетается со строгой логикой, философской углубленностью.

Он напряженно обдумывал историю русской литературы. Искал то общее, что объединяет таких разных писателей, как Ломоносов, Державин, Фонвизин, Жуковский, Крылов. Приходил к выводу, что смена творческих методов – классицизма, сентиментализма, романтизма – не была случайностью. Каждый из этих методов – ступень на пути формирования реализма.

То, что с трудом нащупывали в своих лучших статьях Веневитинов, Вяземский, Надеждин, то, что звучало в публицистике Грибоедова, Пушкина, Гоголя как отдельные гениальные прозрения, выросло у Белинского в цельную стройную концепцию.

В центре этой концепции творчество Пушкина. В поэзии Пушкина, говорил Белинский, отразилась вся Русь, вся ее многосторонность. «Сочинения Александра Пушкина» – так назвал Белинский крупнейшую свою работу, цикл из одиннадцати статей. Основу творчества Пушкина он видел в общественном движении, которое началось в 1812 году и привело к восстанию декабристов. Пушкин – первый русский писатель, для которого изображение действительности стало «пафосом творчества», его определяющей чертой. «Для истинного художника – где жизнь, там и поэзия».

«Неистовый», страстный революционер-демократ, видевший в литературе в первую очередь средство воздействия на общественную жизнь России, Белинский в то же время исключительно тонкий ценитель прекрасного. В двух статьях о «Евгении Онегине» он не только раскрывает «отношение поэмы к обществу, которое она изображает», он вдохновенно пишет о красоте отдельных мест, строк, эпизодов, выписывает особенно полюбившиеся ему стихи. Эти статьи – первый всесторонний и глубокий анализ «Онегина» в русской критике, ставший классическим.

Наравне с Пушкиным уже в середине 30-х годов Белинский ставил другого великого писателя, тогда только начинавшего творческий путь,– Гоголя. Он подчеркивал: «Гоголь – поэт более социальный, следовательно, более поэт в духе времени».

Гоголь был любимейшим писателем Белинского. Белинский высоко отзывался о всех его главных произведениях, писал о нем как о таланте «необыкновенном, сильном и высоком». Но последняя книга Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» потрясла Белинского. Как мог Гоголь отречься от «Ревизора» и «Мертвых душ», воспевать смирение, проповедовать любовь между помещиками и крепостными, находить добрые слова для царя и православного духовенства?

В письме Белинского к Гоголю звучали боль, гнев, негодование. «Да если бы Вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы я не более возненавидел Вас»,– заявил он со всей силой оскорбленного чувства.

Утопической, реакционной программе Гоголя Белинский противопоставил требования демократического преобразования России и прежде всего отмены крепостного права. В письме звучали настроения крестьян, веками мечтавших о свободе. С небывалой силой Белинский клеймил позорные стороны своей эпохи: «люди торгуют людьми», «нет никаких гарантий для личности, чести и собственности, нет даже и полицейского порядка, есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей». Спасение России он видел «в успехах цивилизации, просвещения, гуманности», мечтал о пробуждении в народе человеческого достоинства.

Письмо это он писал в июле 1847 года тяжело больным, лечась за границей от чахотки. Говорил в нем самое сокровенное, без оглядки на цензоров, громко, в полный голос. Через десять месяцев он умер, и письмо к Гоголю стало его завещанием. Оно ходило по рукам в списках, его прочла вся мыслящая Россия. На протяжении десятилетий каждый из прогрессивных писателей вновь и вновь неизбежно передумывал глубокую мысль Белинского, одну из главных в этом письме, мысль о связи между литературой и освободительным движением: «Публика... видит в русских писателях своих единственных вождей, защитников и спасителей от мрака самодержавия, православия и народности».

* * *

Как далеко ушла за короткий исторический промежуток русская мысль! Творчество Белинского подвело итог полувековым спорам, напряженным раздумьям лучших умов, начиная с Карамзина, о задачах литературы, об отражении в ней жизни.

А между тем посев Белинского начал давать первые всходы. Пусть Гоголь после «Выбранных мест...» не мог создать ничего равного своим прежним произведениям. Но набирало силы гоголевское обличительное направление, «натуральная школа». В литературу полноправно входили мужик и бедняк-горожанин, оттесняя на задний план барина и аристократа. Литература становилась освободительной силой. В страхе докладывал Николаю I новый глава Третьего отделения Дубельт: «В нынешнее время литераторы являются действующими лицами во всех бедственных для государства смутах».

Здесь заканчивается наша книга. Но жизнь, борьба, великая русская литература – продолжались. Вслед за Белинским властителями дум нового поколения стали революционные демократы 60-х годов, Чернышевский и Добролюбов. Оба они были выдающимися критиками. Передовая критика продолжала оказывать могучее воздействие на общество, укреплять связь литературы и освободительного движения.