Текст книги "Открытие Вселенной - прошлое, настоящее, будущее"

Автор книги: Александр Потупа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

Обсуждая средства Контакта, мы, возможно, кое-где впали в аналогичные ошибки. Не исключено, что аннигиляционные реакторы вообще не смогут работать на реактивном транспорте, а развитие теории пространства-времени подкинет принципиально новые идеи движения. В общем, к линейной экстраполяции современных технических достижений надо относиться с опаской. Полезно помнить, что фундамент научных законов, на которых покоятся представления о транспортном и сигнальном Контакте, тоже систематически реконструируется и это вполне нормальный процесс.

Но попробуем обсудить отклонения от прогнозов на более высоком уровне, когда дело не сводится к действию в каких-то областях Вселенной еще неизвестных законов физики.

Можно ставить вопрос шире: универсальна ли наша физика, не следует ли вообразить себе совсем иные ее варианты?

В такой постановке проблема выглядит фантастично, гораздо фантастичней любых межгалактических полетов. При всем том, она очень интересна и глубока и, как мы убедимся вскоре, в какой-то степени уже существует.

Чтобы конкретно почувствовать ситуацию многих физик, начнем издалека.

Нетрудно уловить, например, ситуацию многих биологий. Можно полагать, что в несколько иных условиях в итоге первого миллиарда лет эволюции на Земле мог бы закрепиться иной генетический код. Планета, где жизнь развивается на той же белково-нуклеиновой основе, но с несколько иным кодом, дала бы нам пример другой биологии. Известную классификацию живых существ пришлось бы, конечно, сильно расширить, однако у нее нашелся бы общий корень – на уровне протобионтов с еще не сформированным генетическим аппаратом. Единой основой служила бы при этом биохимическая структура общий набор молекулярных блоков. Видимо, развитые формы жизни с иным кодом были бы экологически несовместимы с земными формами.

Можно представить себе и принципиально иной вариант биохимического реактора, где в основу жизни заложены иные молекулярные блоки. Наглядный пример на эту тему строится путем замены двухвалентного иона кислорода аминовой группой NH. Это сразу меняет вид обоих пиримидиновых оснований ДНК – цитозина и тимина. Соответственно, подставив вместо одновалентного гидроксила ОН амин NH2, получим качественно новый аналог пуринового основания – гуанина. Незатронутым остается только второе пуриновое основание ДНК – аденин. Такие же замены ведут к новой структуре белков группа СООН в аминокислотах переходит в группу CNHNH2. Таким образом выстраиваются сколь угодно сложные бескислородные "белково-нуклеиновые" комплексы. Не видно причин, по которым на аминовой основе не могли бы возникнуть весьма сложные формы жизни*. Другой очевидный вариант фтористый аналог белково-нуклеиновых комплексов, где фтор замещает кислород, а плавиковая кислота (HF) – обычную воду. Оценить характер сложных организмов, возникших на аминовой или фтористой основе, очень трудно, ясно только, что такие существа в биологическом отношении были бы полностью изолированы от нас, хотя возможности информационного Контакта оставались бы достаточно широкими. Учет многих биохимий заметно увеличивает шансы встретить жизнь и разум во Вселенной, хотя речь идет об уже довольно далеких от нас эволюционных ветвях. Классификация организмов теперь не могла бы вестись чисто биологическим путем, однако важно, что для них существует единая химическая основа на атомно-молекулярном уровне.

*Роль воды играл бы здесь аммиак.

Поверить в то, что известные нам законы строения химических соединений могут привести к очень далеким по свойствам биологическим системам, не так уж трудно. Тем более развесистая эволюционная крона должна получаться на уровне, скажем, технологически развитых социальных структур. Во всем этом нет ничего слишком необычного. Земные образцы метаболизма и репродукции живых организмов не обязательно наилучшие и тем более единственно возможные во Вселенной. Соответственно с их относительностью мы можем допускать и совершенно нереализуемые в земных условиях пути социализации. Кое-что в этом смысле выдвинуто фантастами – мы имеем в виду, прежде всего, лемовский Солярис и хойловское Черное облако как примеры социальных структур с практически неиндивидуализированными элементами*. Естественно допустить, что далекие ветви социализации связаны с совершенно иными типами передачи небиологической наследственной информации, то есть их система обучения и науки может резко отличаться от известной нам, совершенно иной характер может носить и их технологическая активность.

* Я не уверен, что такие структуры следует рассматривать как самые мощные формы разума. Скорее всего, будущая теория очень сложных систем выведет какой-то оптимальный вариант или набор вариантов с определенным балансом между уровнями социализации и индивидуализации. Разумеется, этот баланс может зависеть от строения основных биомолекул.

Интересные перспективы открываются при обсуждении искусственных систем типа компьютеров. С одной стороны, они открывают особую эволюционную ветвь организмов, где запись и переработка информации осуществляется на уровне технических микроэлементов. С другой – главное стремление создателей компьютеров заключается в перезаписи информации на молекулярный уровень, что по современным представлениям выглядит самым компактным и выгодным способом содержания информационных массивов. Молекулярные структуры, которые лягут в основу будущих разумных машин, могут заметно отличаться от известных белково-нуклеиновых комплексов и порождать новую биохимическую (киберхимическую?) линию эволюции.

Короче говоря, широчайший спектр возможностей эволюции, начиная с биохимического уровня и выше,– явление вполне допустимое и, вероятно, во многом доступное обсуждению.

Но попробуем отступить немного назад и поискать более ранние разветвления общей эволюции. Биохимические, биологические и социокультурные разбежки в конечном итоге можно рассматривать как обширную крону на едином химическом стволе. Едином ли? Не могли ли физические условия в отдельных областях Вселенной привести к устойчивой репродукции совсем иных атомно-молекулярных структур?

Очевидно, речь идет об условиях, изменяющих параметры и, возможно, состав атомов и молекул. Такого типа условия известны и в какой-то степени изучены.

При определенных температурных режимах и высоком давлении можно ожидать появления необычных молекулярных структур – в недрах планет или на поверхности черных карликов. Было бы интересно выяснить, допустима ли в этих случаях какая-то полимеризация и длительное существование более или менее сложных квазиорганических соединений, иными словами – исходные условия для зарождения жизни. Другая любопытная ситуация – соединения атомов, деформированных сильными внешними полями.

Наконец, можно рассматривать атомы, где роль некоторых орбитальных частиц играют не электроны, а мюон, ?-лептон и даже адроны. Мюонные атомы изучены неплохо. Поскольку масса мюона в 200 раз больше массы электрона, размеры такого атома во столько же раз меньше, а объем уменьшается уже в 8 млн. раз. Еще большие изменения имеют место при орбитировании ?– или К-мезонов. Мезоатомная химия требует особых условий наблюдения – мюон живет около 2.10-6 секунды, а ?-мезон, который ко всему прочему способен сильно взаимодействовать с ядром,– всего 2,6.10-8 с. Это большие времена лишь по ядерным масштабам (то есть в единицах 10-23 с). Однако можно вообразить ситуацию с относительным изобилием, скажем, мюонов, когда мезоатомные структуры постоянно возобновляются и это оказывает существенное влияние на ход химических реакций – создаются необычные каталитические условия. Еще один вариант – атомы с необычными ядрами, включающими, например, гипероны или переходящими в сверхплотное состояние. В вакууме гипероны распадаются довольно быстро, но на поверхности нейтронных звезд, где гравитационный потенциал может достигать огромных величин (до ?~0,1 с2), некоторые каналы распадов должны запираться и гиперядра станут стабильными. Вообще поверхности нейтронных звезд, в соответствии с довольно давними гипотезами Коккони, Моррисона и Дайсона, подозрительны с точки зрения особой химии, которая может там разыгрываться.

Речь идет о гипотезе так называемой "ядерной жизни". В соответствии с ней, на поверхности нейтронных звезд могут возникать сложные ядерные структуры молекулярного типа, что и позволяет говорить о кодировании информации по аналогии с обычным атомно-молекулярным уровнем. Сами ядерные молекулы простейшего типа были открыты еще в 1960 г. в экспериментах Чок-Риверской Лаборатории (США) при изучении столкновений ядер углерода. Наряду со слиянием двух ядер углерода в ядро марганца (12С6 + 12С6 > 24Mg12) возникали своеобразные слабо связанные двууглеродные состояния гантелевидной формы. По обычным меркам ядерные молекулы крайне неустойчивы – их время жизни порядка 10-21 с, но оно весьма велико в масштабе характерного времени ядерных реакций (10-23 с), и с этой точки зрения вполне можно говорить о существовании особых объектов, чья структура сложнее отдельных ядер. Сейчас ведется активное исследование различных ядерных молекул на новых ускорителях тяжелых ионов, но, разумеется, делать выводы о появлении особой ветви жизни пока рано. Тут лишь начинается прорыв в область химии на ядерном уровне, и получены лишь примитивнейшие соединения. Пока не обнаружено чего-либо, напоминающего эффект полимеризации, так что до прямой проверки гипотезы очень далеко. Однако понятно, что в условиях мощной энергетики пульсаров при обилии ядерного вещества могут возникать и эффекты, пока недоступные нашему эксперименту. Остается только мечтать о тех временах, когда мы сумеем (в духе экспериментов Юри-Миллера для условий древнейшей Земли) смоделировать соответствующую обстановку для пульсаров...

Надо понимать, что, вступая в очерченную несколькими штрихами область иных химий, мы попадаем на значительно более зыбкую почву, чем это было в ситуации со многими биологиями. Уровень четкости аналогий здесь резко падает, и, заводя, скажем, речь о каких-то живых и разумных существах, развившихся в подобных условиях, мы, не имеющие ясного представления даже о любителях принимать аммиачные ванны, рискуем удариться в не омраченную научными доводами фантастику. Но такова судьба всех очень далеких экстраполяций.

Иные химии, основанные на необычных атомах, могут оказаться и пустым номером, не порождая достаточно гибких структур. Однако если они и дают что-то, соответствующее самым широким представлениям о жизни и разуме, возникают очень серьезные проблемы нашей, так сказать, относительной коммуникабельности.

Мы знаем, что Контакт можно осуществить, имея какую-то общую зону практической деятельности. На простейших пересечениях практики (пища, ее добыча, орудия охоты и труда, жилища) строились первичные контакты народов Земли. И этот фрагмент географической модели Контакта обнадеживает в том плане, что достаточно близкие нам по практике инопланетяне будут поняты и поймут нас. Уже гипотеза разных биологий порождает немалые трудности – зоны пересекающейся практики могут оказаться весьма ограниченными, и взаимопонимание сильно затруднится. Что же говорить тогда об эволюционных ветвях разных химий? Здесь, пожалуй, теряется даже надежда на какую-то схожесть технологических систем, то есть непонятен сам характер их способов преобразования окружающей среды – эта среда очень уж отличается от всего известного в окрестностях Земли. Что может означать, например, искусственная фаза в жизни нейтронной звезды или черного карлика, до каких тонкостей мы должны довести теорию их строения, чтобы выяснить природу такой фазы? Видимо, немалое еще время эти вопросы будут непосредственно волновать одних фантастов...

Заскочив достаточно далеко, попробуем донести полную чашу своего любопытства до какого-то совсем уж непроницаемого барьера. Разные химии все-таки имеют единое физическое объяснение. Обратимся к, казалось бы, монолитному стволу ранней эволюции Вселенной, когда плотность вещества и температура вообще не позволяют говорить об атомных структурах, состоящих из обычных элементарных частиц. По довременным представлениям, где-то через 10-6-10-5 с после Первовзрыва кварки, разбегаясь на слишком большие средние расстояния, неизбежно конденсируются в адроны – самые ранние структурные объекты.

В свою очередь, мы отнюдь не уверены, что кварки, лептоны и фотон истинно элементарны, а не синтезируются из чего-то более элементарного при t~10-21 с или в иную эпоху. И, разумеется, не известно, единственные ли это ветви эволюции недоступного пока субэлементарного уровня? В любом случае они синтезируются (в неком очень общем смысле) не ранее t~10-43 с, поскольку заведомо нет смысла рассуждать об элементарных частицах внутри планковской области. Собственно, не ранее того же момента синтезируется (в не менее общем смысле) и само пространство-время, то есть включаются эволюционные часы нашей Вселенной. И здесь, на самой кромке доступной нашему воображению физики, вспыхивает вопрос: а является ли планковский синтез единственным исходным стволом эволюции или следует сразу же рассматривать иные ответвления, где начальные пути синтеза материи и пространства-времени совершенно не похожи на тот, который приводит к наблюдаемому нами миру? По сути, мы вышли на вопрос об уникальности Вселенной. Допустить множественность путей эволюции уже на уровне планковского синтеза – это и значит рассматривать множество вселенных, реализуемых отличными наборами элементарных частиц и пространства-времени, то есть ввести разные физики.

Вот такая картина получается при попытке распространить идеи ветвящейся эволюции вплоть до границ научного воображения. Вместо "древа эволюции", с могучим физико-химическим стволом и обширной биосоциальной кроной, мы получили любопытный "эволюционный кустарник". Возможности подробного его анализа – дело далекого будущего, и он допустим как гипотеза очень дальнего прицела независимо от того, будем ли мы предполагать, что самые нижние ветви способны генерировать что-то типа жизни и разума, не выходя на привычный нам биологический уровень (с нормальными атомно-молекулярными структурами).

Не так уж трудно предвидеть, что земная наука, как следует разогнавшись в исследованиях молекулярного конструирования, когда-нибудь прорвется к иным биологиям и даже осуществит полимеризацию, а быть может, и более сложный синтез в иных химиях. Можно даже указать один из важнейших практических стимулов для такой деятельности – необходимость перекодировки земной биологии на уровень более компактных (или удобных в ином смысле) молекулярных структур. Очень вероятно, что в свое время нам потребуется не только трансформировать себя в новый вид, но и переделать всю биохимическую основу жизни. Не исключено, что впоследствии нас перестанут устраивать атомно-молекулярные параметры, естественные в условиях Земли, и будут сформированы особые условия (внешние поля, состав элементарных частиц) для перекодировки жизни в структуры иной химии.

Но пока практически невозможно представить цивилизацию (скажем, IV типа, пользуясь схемой Кардашова), умеющую творить искусственный планковский синтез и строить какие-то обширные участки Вселенной (или фактически иные вселенные), где действуют правила иной физики. С современной точки зрения это выглядело бы как игра с фундаментальными законами природы (искусственная регулировка эволюционных часов на всех уровнях), и фактический масштаб воображаемой космологически активной цивилизации был бы еще очень долго недоступен нашим экспериментальным средствам*.

* Тем, кто хотел бы глубже поразмышлять на тему суперцивилизаций, творящих среду с иными законами физики, стоит ознакомиться, например, с рассказом Станислава Лема "Новая космогония Альфреда Тесты".

ПОХВАЛА ЕРЕСИ

Теперь попытаемся разобраться с удивлением, которое вполне могло возникнуть по несколько формальным, но вполне уважительным причинам. В самом деле, что же получается – опираясь на научные данные, выдвигается прогноз о некоем более высоком уровне мышления, превосходящем научный. Да может ли быть на этом свете что-либо более точное и разумное, чем наука?

Сразу же стоит сказать, что никакого парадокса в ситуации нет, более того, она довольно проста. Чтобы проследить это, обратимся к конкретной оценке роли науки.

С детства многие из нас, обладая, по сути, еще несколько магическим видением мира, впитывают истину, согласно которой наука представляет собой что-то вроде универсального ключа ко всем тайнам природы. Красивый образ отливается в хрустальную мечту об идеальном устройстве мира, где все бы решалось на основании безукоризненных научных построений. Но реальная жизнь, в общем-то, далека от этой мечты, и вряд ли что-нибудь слишком сильно убеждает в близком ее осуществлении. Мы отчетливо видим, что, вооружаясь наукой, люди постигают действительно прекрасные вещи и нередко приносят огромную пользу всему человечеству, но и уровень ошибок и опасностей неизмеримо увеличивается – порой до планетарных масштабов – и принимает даже конкретную форму угрозы всему нашему существованию. Наука, например, криком кричит о страшных последствиях отравления окружающей среды или о "конце света" в результате ядерной войны, но это не мешает ей успешно искать новые и все более изящные пути расширения вредного производства и улучшения эффективности оружия. Иными словами, она вовсе не всегда следует своим собственным рецептам, вернее, люди не слишком рьяно стремятся привести свою жизнь в строгое соответствие с выводами науки. В чем тут дело?

Жизнь – в немалой степени цепочка решений. Отдельные люди и огромные социальные структуры вынуждены постоянно принимать те или иные решения, оценивая их полезные и вредные последствия. Но во всякой мало-мальски серьезной ситуации в игре участвует множество факторов, и учесть действие каждого из них очень нелегко. Еще труднее понять, как эти факторы будут действовать в сочетании. В идеале все выглядит довольно просто – каждый фактор следует изучить отдельно, потом, сочетая их по два, по три и т. д., постепенно построить строгую научную модель их совместного действия. На практике удивительно редко удается провести в жизнь нечто, напоминающее эту программу. В идеале человек или социальный организм могут представляться бесконечно долго живущими системами с бесконечными энергетическими и технологическими ресурсами – для таких систем вроде бы и вправду нет ничего недостижимого и непостижимого. Им ничего не стоит затратить любое время и любые мощности на исследование каждой детали ситуации, и полученные такой ценой выводы вроде бы кажутся безусловно верными и полезными.

К сожалению, это имеет крайне слабую связь с реальностью. Люди и социальные организмы принимают решения в условиях резко ограниченного времени и ресурсов. На изучение каждого фактора, если их очень много, приходится всего ничего. Поэтому необходимо заранее отбирать среди факторов те, которые оцениваются (правильно или ошибочно) как действительно важнейшие, да и их последующий анализ должен проводиться весьма быстро и ограниченно глубоко. Чем сложней система, относительно которой приходится принимать решение, тем ограниченней научная модель – основа для принятия решений. А кроме всего, даже ее выводы не всегда оказываются применимы с точки зрения ресурсов и времени. Проблемы такого рода особенно хорошо известны тем, кто в какой-то степени знаком с положением дел в педагогике, медицине, экономике, научно-техническом планировании и десятках подобных областей. Иными словами, они особенно рельефны в ситуации, где ставится задача перевести сложный организм (человека, социальную структуру, технологический комплекс) в более сложное и в некотором смысле лучшее состояние, планируя более или менее обозримое будущее этого организма.

О принятии решений недаром говорят как об искусстве. Искусство в том и состоит, чтобы ориентироваться в сложной ситуации, основываясь на неполной информации, и притом проделать наибольший путь к цели. Ориентация в свою очередь означает разумное привлечение точных и приближенных данных относительно всех факторов.

Планируя, например, космический полет, мы при всем желании не можем составить абсолютно точной инструкции по поводу обстановки в космическом пространстве, поведения космонавта и корабля. Даже траектория корабля вычисляется приближенно и требует периодических коррекций*. Попытка же предусмотреть и экспериментально отработать все возможные происшествия попросту ликвидирует проект на корню, никто не захочет вкладывать в дело с бесконечной перспективой силы и средства. Всякий проект предполагает конечность научных изысканий и испытательного периода. Когда-то подводится черта, и корабль стартует, невзирая на оставшиеся сомнения. По-настоящему есть лишь одна возможность смоделировать полет – осуществить его, а вообще же – множество полетов. То же самое следует отнести и к иным проектам, да, пожалуй, и к будущему в целом.

* Корректирующие подсистемы – общий признак очень сложных систем. Они компенсируют небольшие неустойчивости, нарушающие движение систем к той или иной цели.

Ситуации такого рода известны и понятны каждому* и сами по себе не требовали бы столь долгой подачи, но проблема несколько меняется при выходе в иной масштаб.

*Великий врач античности Гиппократ (460-377 г. до н. э.) превосходно суммировал суть дела в своем знаменитом первом афоризме: "Жизнь коротка, наука обширна, случай шаток, опыт обманчив, суждение затруднительно".

Пока мы имеем дело с ограниченными проектами, не слишком влияющими (по нашей правильной или ошибочной предварительной оценке) на судьбу крупных социальных организмов, можно сетовать на вечную нехватку времени и средств и верить, что, если бы общество благосклонней отнеслось к вашему двигателю или электронному блоку, его научная разработка была бы глубже, испытания длительней и т. д. Но, в общем, понятно, что лучшим может оказаться иной вариант, другие ученые и конструкторы будут удачливей, в целом же общество выиграет.

Иная ситуация связана с глобальными проектами. Реализация или категорический запрет проекта, влияющего на судьбу всего человечества необратимым образом, дело особое.

Не думаю, что гениальному изобретателю первого колеса мерещились все последствия распространения своего детища, и он мог, например, вообразить, что некогда под транспортными колесами будет гибнуть больше людей, чем в войнах. Более того, в период Среднего царства Древнего Египта само понятие глобального технического проекта выходило за рамки системы мировоззрения. Оно стало формироваться в период становления цивилизаций класса В, интенсивно развивающих технику. Когда в начале 19-го века по английским рельсам побежал первый паровоз, трудно было предвидеть будущую сеть дорог и темп транспортного отравления атмосферы. Разобщенность государств толкала к быстрейшей и максимальной выгоде в рамках данного региона и не слишком стимулировала размышления о планете в целом.

Появление ядерных реакторов и соответствующих бомб, возможно, впервые поставило человечество перед лицом качественно новой ситуации. Ядерные средства оказались, пожалуй, своеобразной красной чертой. Страшные своей массовостью системы вооружения, включая отравляющие газы, потрясали еще в период первой мировой войны. Но после взрывов в Хиросиме и Нагасаки стало ясно, что техносфера выходит из-под контроля*. И это была уже не спонтанно и неспешно расползающаяся техносфера времен первых паровых котлов и ткацких фабрик, а нечто вроде бы научно планируемое с неплохо рассчитываемыми последствиями и притом лавинообразное.

* А чернобыльская катастрофа заставила осознать, что чудовищные последствия выхода техносферы из-под контроля вовсе не обязательно связаны с военной ситуацией...

Порог ядерной энергетики наша цивилизация перешагнула, как говорится, несколько бессознательно, но вот замаячили новые пороги, и перешагивать ли их – до поры до времени вопрос выбора. Мы не можем, например, научно предвычислить все последствия такой операции, как пересадка мозга. Фактически надо провести десятки или сотни этих операций, чтобы разобраться в результатах. Но, с другой стороны, мы понимаем, что главным результатом может стать резкое переопределение человеческой личности. В отличие от всех других пересадок, когда тело донора – простой резервуар запасных частей, здесь мы сталкиваемся с чем-то новым. Соединение мозга с чужой вегетативной нервной системой – это личность, несводимая ни к донору, ни тем более к реципиенту. Вообще, что собственно подвергается пересадке – мозг или остальное тело? Итак, технически обозримая хирургическая операция ведет к искусственному творению новых личностей – в какой степени это правомерно?*

* Хирургический "синтез организмов" порождает серьезные проблемы, но что же можно тогда сказать о генетических приемах вроде клонирования, когда из единственной клетки выращивается полноценная копия организма-донора? Допустимо ли рассматривать эту копию как идеальный (по причине полной совместимости тканей) резервуар запасных частей для донора или она независимо от цели своего создания имеет равные с донором права на жизнь? Между тем, генная инженерия стоит на пороге создания улучшенных копий...

Как вообще оценить проекты, осуществление которых сулит и пользу и несчастья в масштабах всей цивилизации, если сама постановка эксперимента (то есть полноценный научный подход!) означает решающий шаг, фактически осуществление проекта?

Уровень мышления, допускающий реализацию проектов, оказывающих сильное и необратимое влияние на нашу биосоциальную эволюцию, и определяется как автоэволюционный. Цивилизации, для которых он является доминирующим, мы назвали цивилизациями класса С. Ясно, что этот уровень не сводится к научному – в классическом понимании науки как определенной системы взаимоотношений с окружающим миром.

Собственно наука играла роль высшего контролера в программе приспособления окружающей среды к тому, что более или менее туманно определялось как нормальные условия нашего существования. Считается (а до недавних пор, безусловно, считалось!), что разумные существа выделены среди всех других именно умением не только приспосабливаться к имеющимся внешним условиям, но и активным преобразованием этих условий,– интенсивным отношением к природе. Теперь же речь идет и об интенсивном отношении к себе как к элементу природы.

Вместо очевидной, казалось бы, цели безусловного сохранения своих видовых норм в биологическом и социальном плане формируется цель их преобразования, постепенного усложнения биосоциальных систем. Отделываясь от иллюзий абсолютности современного Homo sapiens и, скажем, цивилизацией класса В, мы уходим и от абсолютизации соответствующего мировоззрения. Мы просто допускаем, что, преобразовав, например, свой вид в нечто более сложное, придется неизбежно столкнуться с системой познания, которое значительно обширней и глубже современной науки. В рамках современной науки можно предсказать многие черты вида с резко усиленными функциями мозга и даже цивилизации, этому виду соответствующей, но нельзя смоделировать указанную систему познания в целом.

Здесь мы сталкиваемся с общим положением, согласно которому более простая система никогда не может вести целостное моделирование более сложной системы. Допустимо и даже необходимо моделирование каких-то подсистем, но лишь этим ограничена роль науки более простой системы. Данный момент мы как раз и учитывали, обсуждая в начале главы проблемы прогноза.

Уже сейчас кибернетические исследования вышли на рубеж, великолепно предугаданный одним из крупнейших математиков 20-го века Джоном фон Нейманом. Речь идет о моделировании объектов, создать которые проще, чем описать. Для достаточно сложных автоматов программа их функционирования должна реализовываться автоматом, по крайней мере, не меньшей сложности. Видимо, положение такого рода имеет место для живых систем.

Весьма вероятно, что в отношениях науки с реальностью всегда проступало нечто подобное, и лишь в очень простых случаях научно разработанный проект хорошо соответствовал реализации. Например, двигатель вел себя на 90 или 95 % в соответствии с конструкторской разработкой, или поведение элементарной частицы с 5-процентной погрешностью втискивалось в модели реакций данного типа.

При переходе к анализу очень сложных систем их предварительное проектирование или описание функционирования оказывается гораздо менее детальным, а поведение, соответственно, менее определенным – как бы непредсказуемым. Мы вынуждены принимать решение о ее создании, имея, скажем, не более 50 % уверенности в том, что она окажется полезной относительно целей текущего момента. Принятие таких решений, видимо, характерно для мероприятий вроде реконструкции своего биологического вида, преобразования социальной структуры или расщепления цивилизации в процессе освоения межзвездного пространства, и оно не укладывается в рамки собственно научного стиля мышления в традиционном понимании. Оно требует какой-то целевой (телеологической) установки, побуждающей к активным действиям и стоящей вне сферы узко трактуемого логического вывода, вне сферы сиюминутной выгоды. Автоэволюционное мышление может отыскать такую цель на пути оптимального усложнения биосоциальных и культурных структур в попытках развить дальнее футуровидение и вырваться за рамки, очерченные "естественной" эволюцией*. Проблема Контакта в плане поиска иных цивилизаций и особенно собственноручного творения новых должна послужить превосходным маяком в этом движении.

* Здесь использованы кавычки, поскольку разделение на естественную и искусственную эволюцию, разумеется, условно. Межвидовое и внутривидовое взаимодействие всегда играло важнейшую роль, вводя ту или иную группу живых существ в иерархическую систему и создавая тем самым как бы искусственные условия развития. Примерами могут служить такие известные факты, как культивация тли муравьями или структура пчелиных обществ. Историк может извлекать корни автоэволюционного процесса в земной биосфере на уровне формирования земледелия и скотоводства, когда человек занялся активным производством искусственных видов животных и растений. Вступление в технологическую эру связано с уже непосредственным искусственным творением энергетических функций социальных организмов, а в 20 веке – и с искусственной эволюцией интеллектуальных функций в связи с массовым внедрением ЭВМ и колоссальным наращиванием средств информации. Очень наглядным примером может служить появление суперсенсоров – искусственных "органов чувств", позволяющих заглядывать на невообразимые расстояния (от 10-15 см до 1028 см), улавливать и анализировать отдельные атомы и молекулы и даже всепроникающие нейтрино. Фактически по диапазону своего видения (от радиоволн до космических лучей очень высоких энергий), или, скажем, по энерговооруженности (порядка 60 млрд. Джоулей в год на человека) и скорости счета (миллиарды операций в секунду) современный человек, включенный в технические системы, совершенно фантастически отличается от человека неолита или эпохи средневековья. Это как бы принципиально новый вид по сенсорно-энергетическим и информационным признакам. Однако все эти преобразования в той или иной степени основывались на биологической неизменности вида, который их проводил. Собственно автоэволюционный уровень мышления характеризуется в такой последовательности тем, что вид сознательно допускает собственное изменение в соответствии с целями, которые он ставит себе на данном этапе. Очевидно, по мере развития и цели и их оценки могут меняться труднопредсказуемым образом, и в этом смысле эволюция превратится в очень сложную игру с Природой как с равноправным партнером, чья стратегия заранее неизвестна и выявляется лишь в ходе игры. Грань между естественным и искусственным в такой ситуации утрачивается окончательно.