Текст книги "Святослав"

Автор книги: Александр Королев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Поскольку в «византийской» версии крещения Ольги обнаруживаются слабые места, в науке начали возникать альтернативные построения. В XIX веке появилась «болгарская» версия крещения Ольги. Кто-то из исследователей разглядел в священнике Григории знаменитого сотрудника болгарского царя Симеона, уехавшего из Болгарии после смерти своего покровителя (в 927 году) и подвизавшегося будто бы на Руси. Кому-то даже сама Ольга казалась болгарской княжной ^{224} . В советское время «болгарская» версия была косвенно подкреплена работами, доказывающими существование неизменно дружественных отношений между Киевской Русью и Болгарией уже в первой половине X века, наличие активных культурных контактов и даже заключение неких союзных договоров в правления Вещего Олега и Игоря. М. Н. Тихомиров, например, считал, что Олег участвовал в походах на Константинополь болгарского царя Симеона ^{225} . А. Н. Сахаров высказывался осторожнее, но из шаблонного замечания летописца о том, что Вещий Олег двинулся в поход на Константинополь «на конях и на кораблях», сделал вывод, что на это нужно было получить разрешение могущественной тогда Болгарии. А раз так, то болгары, которые «перманентно» боролись с Византией, должны были стать союзниками русов. Позднее, при Игоре, отношения двух братских славянских народов испортились, но в 907 году «не было ничего похожего» и между Русью и Болгарией было заключено некое «тайное соглашение», хотя автор и отмечает «гипотетичность данного вывода» ^{226} .

Никто не ставит под сомнение наличие болгарского культурного влияния на Русь. Доказать же наличие союзного договора Олега и болгарского царя Симеона сложнее. Более того, у нас имеются данные, свидетельствующие о заключении в этот период союза греков и русов против (!) Симеона ^{227} . И от версии о том, что Ольга приняла крещение из Болгарии, следует отказаться, так как отношения Руси и Болгарии в 40-50-е годы.

X века, как это признает, кстати, и А. Н. Сахаров, были скорее враждебными, чем дружественными. Когда в 941 году Игорь отправился в поход на Византию, о приближении русов греков известили именно болгары ^{228} . Некоторые ученые, ссылаясь на археологические данные, предполагают даже, что в 40-50-е годы X века имела место война между Киевской Русью и Болгарией! Ведь согласно рассказу, помещенному в «Повести временных лет» под 6415 (907) годом, в походе на Царьград Вещий Олег имел в составе своего войска в числе других племен тиверцев, правда на положении союзников. Позже, в походе Игоря на греков, тиверцы участвовали уже как составная часть войска. Покорив тиверцев, русские князья включили, таким образом, в состав зависимых от Руси территорий земли между Днестром и Прутом. «Однако на южную часть Пруто-Днестровского междуречья, по всей вероятности, претендовала в этот период и Болгария, – пишет болгарский исследователь В. Д. Николаев. – Источники не содержат данных о том, была ли в это время завоевана Русью именно эта, южная часть. По всей видимости, ее завоевание было ко времени русско-византийской войны начала 40-х годов X века лишь начато и продолжалось в 40-50-х годах. Так, на одном из городских центров на данной территории, археологически связанном с Первым Болгарским царством – Калфе, следы разрушений оборонительных сооружений относятся к середине X века» ^{229} . Разумеется, борьба шла с перерывами, так как столкновения с болгарами наносили ущерб русской торговле (ведь русские корабли двигались в Византию вдоль болгарского берега). Вражда продолжалась и в 960-е годы, что особенно проявилось во время балканской кампании Святослава, о которой речь впереди. Отрицательное отношение русских к болгарам сохранялось и позднее, что нашло отражение в летописании. О дунайских болгарах говорится преимущественно в начальной части «Повести временных лет», и всюду летописец не жаловал болгар, хотя и не проявлял это открыто ^{230} . Наконец, не стоит забывать, что богомильская ересь, столь распространенная в Болгарии X века, не была известна на Руси, что косвенно свидетельствует о слабом влиянии в этот период болгарских христиан на русов ^{231} .

Мы уделили столько внимания болгаро-русским отношениям первой половины X века, поскольку их тогдашнее состояние во многом предопределило развитие событий на Балканах конца 960-х – начала 970-х годов, активным участником которых стал наш Святослав. Отмечу, что в историографии имеется еще версия о том, что Ольга крестилась в Киеве у местных христиан (то ли варяжского, то ли хазарского происхождения). Не может не привлечь наше внимание и сообщение источников об обращении Ольги к Оттону I с просьбой прислать священников на Русь и о неудачной миссии в Киев немецкого епископа Адальберта (о которой подробнее пойдет речь в пятой главе). Неоднократно в нашей историографии высказывалось также предположение о возможном участии в христианизации Руси беглецов из разгромленной венграми Великой Моравии ^{232} .

Какие же причины привели к увлечению Ольги, а возможно, и других русских князей христианством? Раздумывая над этим, ученые быстро «переросли» наивные размышления о неожиданно снизошедшем на Ольгу вследствие проповеди какого-нибудь отважного подвижника веры озарении, заставившем ее мгновенно убедиться в ложности язычества и истинности христианства и превратившем кровожадную киевскую княгиню в смиренную вдову, терпеливо сносившую насмешки сына-язычника и проводившую все свое время, уговаривая его креститься. Как правило, за обращением варварских королей и князей в христианскую веру стоял трезвый политический расчет. В частности, болгарский каган второй половины IX века Борис-Михаил, отец вышеупомянутого Симеона, обратился к византийцам с просьбой о крещении из-за постигшего Болгарию страшного голода, рассчитывая получить от ромеев хлеб. Впоследствии он еще долго колебался между Римом и Константинополем, выбирая более щедрого «просветителя». Схожие искания пережила и Великая Моравия. Интерес русских «архонтов» к соседям-христианам также может объясняться какими-то политическими расчетами союза русских князей, расчетами, которые никого из них не могли оставить равнодушным. Стараясь разгадать цели визита Ольги в Царьград, историки то предполагали ее стремление укрепить мир с Византией, то принимали во внимание торговые, культурные, военные или территориальные интересы Руси. Предлагались и такие варианты: Ольга будто бы желала получить царский титул для себя или для сына или же стремилась женить Святослава на византийской принцессе (тогда его тем более логично было повезти с собой в Константинополь) ^{233} . Но все эти предположения построены на догадках. Отправляясь в Константинополь, Ольга могла как преследовать все эти цели, так и не преследовать ни одной из них. Сами по себе поездка в Царьград, встреча с греческим царем, крещение были полезны русской княгине, ибо способствовали ее выделению среди русской и славянской знати, возвышению над подчиненными Киеву землями…

Но вернемся к вопросу о посещении Святославом византийской столицы. Все-таки предположение о том, что «анепсием» Ольги был именно Святослав, недоказуемо. Источник ведь можно понять и иначе. Наличие в посольстве «людей Святослава», стоящих особняком и от людей Ольги, и от людей других русских князей, может определяться особым статусом Святослава на Руси. Но вот тут-то и возникает вопрос: что это за статус? Следует обратить внимание на распределение переданных византийской стороной даров внутри самого русского посольства. Г. Г. Литаврин разделил окружение Ольги, в зависимости от величины полученных даров, на семь ступеней: 1) «анепсий» (как считает исследователь, племянник княгини); 2) восемь «людей» княгини и шесть архонтисс – ее родственниц; 3) личный переводчик Ольги; 4) 20 послов, 43 купца и два переводчика; 5) священник Григорий и 18 наиболее видных служанок Ольги; 6) люди Святослава (по расчетам исследователя, их было пятеро); 7) шесть людей послов. Особого внимания, по мнению Литаврина, заслуживает место в семиразрядной табели о рангах, отведенное «людям Святослава». Оно «неожиданно низко: представители Святослава поставлены на четыре ранга ниже людей Ольги, во столько же раз меньше сумма денег, им выплаченная, их социальный статус уступает даже статусу „отборных служанок“ и священника Григория» ^{234} .

Впрочем, мы не знаем, сколько «людей Святослава» участвовало в путешествии в Царьград. Он явно послал не одного человека, и можно подумать, что в сравнении с послами прочих «архонтов Росии» его люди сообща получили гораздо большую сумму. Наконец, то, что люди Святослава особо выделены ромеями, говорит о их особом статусе и в глазах византийской стороны. Возможно, величина даров, полученных людьми Святослава, объясняется тем, что сам князь мог чем-то не нравиться ромеям (возможно, своим отношением к ним или к христианам вообще?). Известно, что византийцы демонстрировали свое отношение к иностранным послам, умело играя на размерах передаваемых им даров и условиях их содержания ^{235} . Вероятно, не случайно суммы, переданные Ольге и ее «анепсию» 18 октября, значительно уменьшились в сравнении с 8 сентября, а у остальных послов «архонтов Росии» остались прежними – по 12 милиарисиев. Что-то изменилось, и не в лучшую сторону, в отношении греков к главам русского посольства к концу визита…

Завершая разбор истории посещения русами Византии, мы можем констатировать, что именно Ольга возглавляла посольство, именно она явилась в императорский дворец в окружении родственников, послов и купцов, именно ее поддерживали русские князья, именно она вела долгие переговоры с императором Константином, и именно ее ромеи называли «архонтиссой Росии» – тем титулом, которым называли когда-то ее мужа Игоря. К 957 году перехода власти над Киевом к Святославу так и не произошло. Если же признать, что «анепсием» на приемах в Константинополе был назван Святослав, его низкий статус в сравнении с Ольгой будет еще нагляднее. Не мог правитель Киева получать суммы меньше своей матери! Русами управлял княжеский союз во главе с Ольгой, которая уже давно не могла считаться регентшей Святослава.

Но возможно ли, чтобы женщина в кровавом X веке занимала положение правительницы, надолго потеснив мужчин (не только племянников мужа, но и сына) и даже заставив их подчиняться себе? Вполне! Тот же русско-византийский договор 944 года позволяет утверждать, что женщины активно участвовали в политической жизни Руси: ведь его подписали наряду с князьями-мужчинами и несколько женщин – Ольга, Предслава и Сфандра. Для того чтобы участвовать в подписании внешнеполитического договора подобного уровня, женщина должна была управлять каким-нибудь городом, иметь дружину, словом, делать все то же, что и князья-мужчины. Ольга еще до гибели мужа самостоятельно владела Вышгородом. Предслава и Сфандра – вдовы или дочери князей – вероятно, также располагали самостоятельными владениями ^{236} . Можно вспомнить женщин – княгинь и боярынь – чуть более позднего времени. Например, Рогнеду, гордую полоцкую княжну, семья которой была истреблена новгородским князем Владимиром Святославичем, а сама она силой взята убийцей ее родных в жены. Она берется за нож, чтобы отомстить презревшему ее супругу, терпит неудачу и, высланная мужем, оказывается правительницей Изяславля, воспитывает сына. Или мать Феодосия Печерского – боярыню, оставшуюся после смерти мужа с сыном-подростком на руках, но вступившую в управление владениями покойного супруга, направлявшую рабов на работы, надзирающую за хозяйством и воспитывающую горячо любимого наследника. Любопытно, что мать будущего святого, недовольная его смиренным образом жизни, «упрашивала его одеться почище и пойти поиграть со сверстниками. И говорила ему, что своим видом он и себя срамит, и семью свою. Но тот не слушал ее, и не раз, придя в ярость и гнев, избивала она сына, ибо была телом крепка и сильна, как мужчина. Бывало, что кто-либо, не видя ее, услышит, как она говорит, и подумает, что это мужчина» ^{237} . В результате такого воспитания из тихого и терпеливого отрока в конце концов получился деловитый игумен Киево-Печерского монастыря, активно вмешивавшийся и в междукняжеские отношения. Ольгу с матерью Феодосия разделяет менее ста лет, а с Рогнедой – и того меньше.

О том, что княгини в Киевской Руси имели собственные дружины, не уступающие дружинам своих мужей, также известно. В скандинавских сагах описывается, как примерно в последней четверти X века в Новгороде молодой человек по имени Олав убил на рынке своего давнего обидчика, после чего укрылся в доме местной княгини. Между тем в Новгороде «был такой великий мир, что по законам следовало убить всякого, кто убьет неосужденного человека; бросились все люди по обычаю и закону своему искать, куда скрылся мальчик. Говорили, что он во дворе княгини и что там отряд людей в полном вооружении; тогда сказали конунгу (местному князю, мужу княгини; по саге, это Владимир. – А. К). Он пошел туда со своей дружиной и не хотел, чтобы они дрались; он устроил мир, а затем соглашение; назначил конунг виру, и княгиня заплатила. С тех пор был Олав у княгини, и она его очень любила» ^{238} . У княгини свой двор, отдельный от мужа, своя дружина. Русские женщины не только в иностранных сагах, но и в наших былинах наделены силой, хитростью и ничем не уступают мужчинам. Девушка свободна настолько, что сама себя может предложить в жены. Но может сдаться жениху только после отчаянного поединка, а может и сама победить и взять в мужья побежденного. В русском эпосе жена не только не всегда согласна со своим мужем, но способна вызвать его на поединок.

Но при чем здесь Ольга?! Мы же совсем недавно утверждали, что ее книжный образ напоминает скорее старую мать богатыря, «матерую вдову»! Не следует забывать о том, что летописный и житийный образ Ольги сложный, как бы двойственный. Да, в «Повести временных лет» Ольга представлена заботливой женой и матерью, любящей своего сына даже тогда, когда он издевается над ее христианской верой. Этот тип женщины был очень любим христианскими книжниками. Именно как «любящая жена и мать» Ольга, став вдовой, жестоко мстит за своего убитого мужа. Правда, тут будущая святая несколько перестаралась, и из-за образа «честной вдовы-христианки» неожиданно выступает совсем другой образ. Это образ жестокой и коварной мстительницы, женщины-воительницы. Двойственность образа Ольги ярко проявляется и в сказании Жития Ольги из «Степенной книги» о ее первой встрече с Игорем. Ольга изображена здесь удалым гребцом, так что Игорь с первого взгляда принял ее за мужчину и, только присмотревшись, обнаружил, что гребец – это девушка. М. Халанский отметил, что «по тону и стилю рассказа можно подумать, что автору Жития был известен эпический мотив о встрече богатыря с богатыршей, поленицей, мужественной, как богатырь» ^{239} . И вновь Ольга – богатырша, воительница. Впрочем, обычно она действует хитростью. Именно так княгиня губит древлянских послов, а во время визита в Царьград обводит вокруг пальца самого греческого царя. Возмущаясь, тот заявил, что Ольга его «переклюкала» (так в древнерусском оригинале). Ольга вообще склонна говорить «клюками» (загадками), в чем проявляется своеобразная характеристика, которую ей дает летописец, так как это умение, по мнению древнерусских книжников, было проявлением хитрости, лукавства, лживости и коварства говорившего. Но это же умение, если им владел предводитель, ценилось дружинниками. «Подвиг хитрости-мудрости, с одной стороны, мужества и необыкновенной силы, с другой, – отмечал И. П. Хрущов, – были главными мотивами дружинного поведения. Соименный Ольге вещий князь, подобно Ольге, был любимым действующим лицом в рассказе, где хитрость-мудрость приписывали успеху дела. Олег переодеванием обманывает Аскольда и Дира, а кораблями, хитро поставленными на колеса, выигрывает дело с греками. Хитрость отрока спасает Киев от печенегов, хитрость старца, устроившего колодези, выручает осажденный Белгород» ^{240} .

Обладая всеми этими достоинствами и талантами, Ольга вполне могла возглавлять княжеский союз и управлять Киевом, а Святослав – находиться при ней, взяв на себя решение военных вопросов. Константин Багрянородный дает нам понять, что в начале 950-х годов князь уже не владел «Немогардом». В ряде поздних летописей XVII века сообщается, что Святослав сидел на княжении в Новгороде или Чернигове, но эти сообщения скорее всего порождены стремлением летописцев объяснить, чем же занимался сын, пока мать правила в Киеве ^{241} . Мы не знаем, жил ли Святослав тогда с Ольгой в Киеве или занимал какой-то другой город, но ясно, что главой союза русских князей он не был.

Глава четвертая,

повествующая о том, как Святослав ходил в землю вятичей, воевал с хазарами, ясами, касогами и, наконец, вышел к Таматархе и Боспору.

В былинах быстро наступает момент, когда герой перестает «растеть-матереть», приходит время «ясному соколу вылететь», «белому кречету вон выпорхнуть» и, получив от матушки «прощеньице-благословеньице», отправиться в «раздольице чисто поле». В летописи этот «вылет» из-за разбивки единого изначально текста на годы несколько отодвинулся во времени. После рассказа о поездке Ольги в Царьград в «Повести временных лет» вновь стоят «пустые годы» (на этот раз их восемь) и только затем следует долгожданное сообщение: «Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых, и легко, как пардус, передвигаясь в походах, много воевал. В походах же не возил с собой ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину или зверину или говядину, жарил на углях и так ел. Не имел он и шатра, но спал, подостлав потник, с седлом в головах. Такими же были и все его воины. И посылал в иные земли со словами: „Хочу на вас идти“».

Походный быт Святослава вполне соответствует поведению в подобных условиях эпического героя. В связи с этим филолог Р. С. Липец пишет: «Достаточно вспомнить эпос любого кочевого в прошлом народа, жившего в евразийских степях, чтобы найти там знакомую картину походного ночлега: батыры обжаривают на рожнах или даже цельных стволах деревьев над огнем мясо убитых тут же диких маралов или пойманных в чужом табуне кобылиц, а то и мясо верблюдов или овец. Котлы чаще упоминаются, когда действия происходят в укрепленных ставках, юртах, на пирах и т. п. Спит воин, вытянувшись, как цельный ремень, раскрасневшись, как тамариск у того же костра, и постель его – тот же конский приклад – седло, потник. Тут же бродят, пасутся кони, чутко оберегая от опасности беспечных хозяев… Ни шатра над головой, ни какого-нибудь поселения окрест, на „месячное расстояние“ пути…» ^{242} Любопытно, что реальный Святослав мало передвигался на коне. Его стихией была вода, он в основном перемещался по рекам, на ладьях. А в летописи действительно чувствуется влияние эпоса степных кочевников (торков или печенегов), с которыми Святослав то враждовал, то действовал заодно. Потому и герой – всадник. Не вполне понятным кажется сравнение князя с «пардусом» (гепардом). Разумеется, на Руси был известен этот хищник из семейства кошачьих, отличающийся быстротой бега. Азиатских гепардов, распространенных в Афганистане и Иране, русские князья использовали на охоте, они считались хорошим подарком ^{243} . Но уж больно мелким кажется гепард, Святослава хочется соотнести с кем-нибудь покрупнее – с тигром или барсом. Именно с ними обычно сравнивают героя в восточных эпосах: батыр «упивается боем, местью побежденным врагам, динамичен и неукротим в нападении на противников и в преследовании их» ^{244} . Русскому эпосу эти грозные звери неизвестны, в былинах, посвященных войнам оборонительного характера, герой-тигр выглядел бы слишком кровожадным. Святослава летописцы «уменьшают» до гепарда, известного русским XI-XII веков, но и в таком сравнении чувствуется влияние хвалебных песен о русском князе, которые могли возникнуть в нерусской среде, среди тех, с кем сражался Святослав. Возможно, «превращение» Святослава в «пардуса» произошло из стремления рассказчика сделать образ героя более понятным русскому слушателю. Перейдя в русский фольклор, образ гепарда затем оказался и в летописи. В любом случае, сравнение героя с этим хищником стоит одиноко в русской литературе, более не встречаясь.

В летописном описании Святослав – идеал дружинного вождя. Простота быта князя и его соратников как бы противопоставляется картинам из княжеско-дружинной жизни, которые мог наблюдать русский человек, живший во времена летописца. Автор описания походного образа жизни Святослава, вошедшего в «Повесть временных лет», вовсе не был одинок в своих настроениях. Неистребимая тоска по прежним временам чувствуется в мольбах, с которыми обращается другой русский книжник к своим современникам. Он напоминает им о древних князьях, которые не стремились к стяжанию богатства, не наживались на разборе дел в суде, а брали себе только положенное в таком случае вознаграждение, да и то тратили его на оружие для дружинников. А дружинники, проводя время в походах в иные страны, не заявляли князьям, что им мало двухсот гривен за службу (сумма очень большая для XI-XII веков), и не стремились украсить своих жен золотыми «обручами». В результате древние князья и дружинники «расплодили» землю Русскую ^{245} . Вспоминая одного из таких «древних князей» – Игоря, особенно его последний вояж в Древлянскую землю, понимаешь, что писатель просто фантазировал на вечную тему о том, что «раньше было лучше». Святослав возвышался до уровня этого идеала, хотя в реальности скорее всего был таким же хищником, как и его отец. Любопытно, что в процитированном отрывке из «Повести временных лет» Святослав даже войны начинает, благородно предупреждая неприятеля о своем приближении. На самом деле, как мы скоро убедимся, князь всегда использовал фактор внезапности.

Но вернемся к летописному повествованию и посмотрим, куда же направился князь. А направился он «на Оку-реку и на Волгу и, встретив вятичей, сказал им: „Кому дань даете?“ Они же ответили: „Хазарам – по щелягу от рала даем“. Пошел Святослав на хазар. Услышав об этом, хазары вышли навстречу со своим князем Каганом, и сошлись биться, и одолел Святослав хазар и город их Белую Вежу взял. И победил ясов и касогов. Вятичей победил Святослав и дань на них возложил». Текст, когда-то единый, и здесь разбит по годам. Поход растягивается по времени на три «лета»: 964 год – Святослав встречается с вятичами, 965-й – воюет с хазарами и занимает Белую Вежу, справляется с ясами и касогами, 966-й – побеждает вятичей и возлагает на них дань.

Летописцы знали, что вятичи, как и радимичи, – от рода ляхов: «Были ведь два брата у ляхов – Радим, а другой Вятко; и пришли и сели: Радим на Соже, и от него прозвались радимичи, а Вятко сел с родом своим по Оке, от него получили свое название вятичи». Как это понимать? Д. С. Лихачев высказывал предположение, что летописный отрывок следует трактовать в том смысле, что «названия эти произошли от двух польских выходцев Радима и Вятка, передавших свои имена подчинившимся им славянским племенам», и склонялся к тому, чтобы назвать этот рассказ «ученым домыслом летописца» ^{246} . Однако другие исследователи считают, что летописец приписывал польское происхождение вятичам и радимичам в целом, а не только их легендарным князьям. При этом одни авторы склонны доверять этой информации летописца, другие – нет ^{247} .

О взаимоотношениях вятичей с хазарами «Повесть временных лет» под 859 годом сообщает, что уже тогда хазары «брали с полян, и с северян, и с вятичей по беле и веверице от дыма» (от печной трубы? от дома? от семьи?). В понимании размеров дани среди ученых также нет единства. Д. С. Лихачев, например, переводит текст в смысле «по серебряной монете и по белке»; А. Г. Кузьмин – «по горностаю и белке» ^{248} . Ни о каком «щеляге от рала» здесь речи нет. Правда, под 885 годом летописец сообщает, что «по щелягу» платили дань хазарам радимичи. По поводу этого «щеляга» в науке вышел многовековой спор.

В нем видели то шиллинг (большинство исследователей), то номисму, то дирхем ^{249} . Проблема запутанная, если не сказать больше – неразрешимая.

По свидетельству летописца, у вятичей были общие обычаи с радимичами и северянами: «…жили в лесу, как звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах. И браков у них не бывало, а были игрища между селами. И сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни и здесь умыкали себе жен по договоренности с ними. Имели же по две и по три жены. И когда кто-то умирал, устраивали по нему тризну, а затем раскладывали большой костер, возлагали на него умершего и сжигали, после чего, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах при дорогах, как это и теперь еще делают вятичи. Такого же обычая придерживались и кривичи, и прочие язычники, не знающие закона Божьего, но сами себе уставляющие закон». Из этого отрывка следует, что, в отличие от прочих племен, вятичи продолжали придерживаться прежних обычаев и во времена летописца (по крайней мере до конца XI века).

Археологов поражают своим богатством курганы вятичей. Захоронения на территории племен, живших южнее, ближе к Киеву и полянам-русам, отличаются от вятичских большей скромностью. Особенным разнообразием вещей характеризуются захоронения женщин, которых многоженцы-вятичи «умыкали» на игрищах между селами. Здесь встречаются характерные для вятичей семилопастные височные кольца (их носили на головной ленте из кожи или ткани, а иногда вплетали в волосы), разнообразные шейные гривны и ожерелья из большого числа бус, металлические браслеты и перстни. Вятичские дамы были настоящими щеголихами. Захоронения мужчин-вятичей скромнее, в погребениях чаще всего встречаются ножи и глиняные горшки ^{250} . Переход в обряде захоронения к трупоположению (с конца XI века) вовсе не свидетельствует об отказе вятичей от язычества. Знаменитый Киево-Печерский патерик сохранил сообщение о Кукше, монахе Печерского монастыря в Киеве, который в первой четверти XII века отправился проповедовать веру Христову в земли вятичей. Ему поначалу сопутствовал успех – он многих крестил, совершил великие чудеса (вызвал дождь, иссушил озеро и т. д.), но все равно пал жертвой язычников. После страшных пыток Кукша и его ученик были убиты ^{251} .

Неменьшее упорство проявляли вятичи и в отстаивании своей независимости. Так, описывая легендарный поход Олега на Царьград (под 907 годом), летописец сообщает, что в составе его воинства были вятичи. Это сообщение, в общем, ничего не значит – в перечне племен, якобы участвовавших в походе, названы вообще все известные летописцу племена, как славянские, так и нет. Их перечислили по какому-то трафарету, но кто реально был участником этого загадочного похода, неизвестного по византийским источникам, неясно. Во всяком случае, Константин Багрянородный не называет вятичей среди славянских племен, уплачивавших дань Киеву. Неизвестно и какие последствия имело появление Святослава в землях вятичей. На первый взгляд все ясно – власти Киева покоряется еще одно славянское племя. Но под 981 и 982 годами «Повесть временных лет» сообщает об упорной войне, которую вел с вятичами киевский князь Владимир, сын Святослава. Другой Владимир, Мономах (праправнук Святослава), как о подвиге рассказывал в своем «Поучении» о том, что он по поручению отца проехал к Ростову «сквозь землю вятичей». Этот поход исследователи относят к 1072 году. А еще позднее, в 1081-1082 годах, Мономах две зимы подряд ходил в Вятичскую землю воевать с местными правителями Ходотой и его сыном ^{252} . В общем, чего добился своим походом Святослав, сказать трудно. Вряд ли его появление у вятичей сопровождалось эксцессами, подобными тем, что устроила Ольга в земле древлян. После похода войск Ольги Древлянская земля превратилась в придаток Русской земли, вполне лояльный киевской княжеской династии. Низвести за один поход до этого уровня богатых и упрямых вятичей было задачей непосильной даже для стремительного Святослава. Вятичи согласились платить дань русам, которую они платили прежде хазарам, побежденным Святославом, и только. Неясно и то, все ли вятичские племена перешли в разряд данников Киева или только их часть.

Странным кажется само направление движения Святослава «на Оку-реку и на Волгу». Как уже отмечалось, летопись вполне определенно помещает вятичей на Оке, где сел «с родом своим» легендарный Вятко. Что же касается Волги, то в ее верховьях летописец размещает кривичей, а у места впадения в нее Оки – мурому, черемисов и мордву ^{253} . По археологическим данным также выходит, что поселения вятичей не доходили до Волги. Зато на нижней Волге жили хазары. Отсюда А. А. Шахматов и Д. С. Лихачев сделали вывод, что Святослав и направился сразу на Волгу, против хазар. Что же касается вятичей, то диалог Святослава с ними появился позднее как вставка в первоначальный рассказ о войне с хазарами, в качестве мотивировки этого похода. Исследователи обратили внимание на то, что практически сразу Святослав нарушает приписываемое ему летописцами правило – предупреждать врагов о своем появлении заранее. Но если убрать из текста сообщение о вятичах, то все встанет на свое место: «„Хочу на вас идти“… Пошел Святослав на хазар. Услышав об этом, хазары вышли навстречу…» и т. д. «Весь поход Святослава получает большую целеустремленность: Святослав идет прямо к нижнему течению Волги, не поднимаясь безо всяких видимых к тому оснований и результатов к Оке» (Д. С. Лихачев) ^{254} . Но куда же тогда делись вятичи? А. А. Шахматов считал, что в первоначальном летописном повествовании после похода на Волгу рассказывалось о встрече с вятичами, захвате Белой Вежи, ясах, касогах и возложении дани на тех же вятичей ^{255} . Не слишком ли запутанное объяснение? Кроме того, оно не проясняет главного: зачем для покорения вятичей, живших на Оке, понадобилось захватывать крепость хазар Саркел, которую русские называли Белой Вежей и которая располагалась на нижнем Дону? К чему тогда поход Святослава на нижнюю Волгу? Передвижения князя в представлении указанных исследователей приобретают совсем не «целеустремленный», а скорее хаотический характер. Кроме того, пункты назначения, к которым направляли его ученые XX века, разделяют такие огромные расстояния, что даже быстрому Святославу за столь короткий срок преодолеть их не было никакой возможности. Тем более что Шахматов и Лихачев, следуя за летописью, направляли к ним Святослава посуху – лесами и степями.