Текст книги "Святослав"

Автор книги: Александр Королев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

* * *

До середины XI века в летописном повествовании часто встречаются записи типа: «Знамение змиево явилось на небе, и видно его было отовсюду». И это относительно целого года (1028-го)! Или под следующим годом: «Мирно было». Неужели ничего более на Руси в эти годы не случилось? Или летописец не знал больше? Или не хотел писать о чем-нибудь? О X веке и говорить не приходится. Ольга в 947 году «пребывает в любви с сыном» в Киеве, а о последующих семи годах вообще нет ни слова. Проставлены пустые даты, без обозначения событий. Только под 955 годом сообщается, что Ольга отправилась «в Греческую землю и пришла к Царьграду». Впрочем, все это объяснимо. Как уже говорилось выше, в первоначальном летописном тексте дат не было, шел единый рассказ, разбитый по годам позднее, при переписывании в очередной свод. Летописец знал о подавлении восстания древлян, о поездке Ольги в Константинополь и описывал эти события одно за другим ^{199} . Тот, кто позднее проставил в летописи даты, знал, что Ольга посетила Константинополь в середине 950-х годов. Исходя из этого, он и поставил дату. Так между известными событиями и получился разрыв в семь лет. Интересно другое – главным действующим лицом вновь оказывается Ольга, а не Святослав.

Летопись сообщает: «Направилась Ольга в Греческую землю и пришла к Царьграду. И царствовал тогда царь…» Тут в разных вариантах «Повести временных лет» расхождения – в Лаврентьевской летописи этот царь – Иоанн Цимисхий (вступивший на престол в 969 году, но хорошо известный русским летописцам по русско-византийскому договору 971 года), а в Радзивиловской и ряде других – Константин Багрянородный (который в это время действительно занимал византийский престол). Скорее всего, мы имеем дело с очередной вставкой. В народном предании, записанном позднее в летописи, действовал какой-то безымянный царь. К этому-то царю и явилась Ольга. «…И увидел царь, что она прекрасна лицом и разумна, удивился, беседуя с ней, ее разуму, и сказал ей: „Достойна ты царствовать с нами в столице нашей“. Она же, уразумев смысл сказанного, ответила царю: „Я – язычница. Если хочешь крестить меня, то крести меня сам. Иначе не крещусь“. И крестил ее царь с патриархом…» ^{200}

В столице Византии встречаются два мудрейших человека своего времени – царь ромеев Константин VII Багрянородный и русская княгиня Ольга. Кажется, им было о чем поговорить, но, по мнению летописца, Ольга интересует ученого императора исключительно как женщина. Выше уже говорилось о надуманности всего этого эпизода ^{201} . Летописец считал, что иными отношения княгини и императора и быть не могли. Это дань известному стереотипу в описании Ольги, которая как будто только и попадала в своей жизни в ситуации сексуального домогательства то со стороны древлянского князя, то византийского императора. Можно сопоставить этот эпизод и с упоминавшимся уже сказанием «Степенной книги» о первой встрече Игоря с Ольгой во время охоты, когда князь также попытался овладеть приглянувшейся ему перевозчицей, однако встретил отчаянное сопротивление ^{202} .

Ольга в этом сказании покоряет Игоря своей премудростью, нравственной чистотой и силой. Вообще, премудрость – еще одна из черт ее летописного образа (наряду с сексуальной привлекательностью, мстительностью и своеобразным чувством юмора). И это не случайно. Ведь Ольга – будущая христианка, а христианин, в представлении летописцев, всегда должен быть мудрее язычника. Ольга как будто с рождения готовилась к тому, чтобы креститься, а позднее стать святой. Вот и столкнувшись с домогательствами царя греков, будущая святая поучает разошедшегося василевса. После того как произошло крещение и киевская княгиня получила имя Елены (по мысли летописца – в честь святой Елены, матери римского императора Константина Великого), действующий император ромеев Константин Багрянородный призвал ее к себе и заявил: «Хочу взять тебя в жены себе». Она же ответила: «Как же ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью. А христианский закон этого не допускает – ты сам знаешь». И сказал царь: «Переклюкала (перехитрила. – А. К.) ты меня, Ольга». «И дал ей многочисленные дары, золото и серебро, и паволоки, и сосуды различные, и отпустил ее, назвав своей дочерью». Ольга здесь вновь – неукротимая невеста, а император – очередной неудачливый жених, не сумевший разгадать ее задачки. При этом Константину VII, оказывается, мало было быть единожды обманутым киевской княгиней, он не терял надежды что-нибудь добиться от новой христианки и прислал к ней в Киев послов со словами: «Много даров дал я тебе. Ты же обещала: когда возвращусь в Русь, много даров пришлю тебе: рабов, воск и меха и воинов на помощь». «И отвечала Ольга, обратившись к послам: „Если ты так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда тебе дам“. И, сказав это, отпустила послов» ^{203} .

Опять очень смешно! Конечно, для читателя, способного сопоставить гавани в заливе Золотого Рога (по-русски «Суд») в Константинополе и на Почайне у киевского Подола и представить, как блестящий василевс ромеев, относившийся ко всем соседям империи с величайшим презрением, а к русам еще и с ненавистью, ожидает приема близ киевской пристани. Подобная фантазия не могла не развлечь киевлянина, жившего на окраине тогдашнего обитаемого мира. Всегда приятно утереть нос столичной штучке. Жизнь в провинции, как известно, скудна на яркие впечатления. Так хотя бы помечтать…

События развиваются в рамках всё той же фольклорной традиции. Однако в истории крещения Ольги присутствует не только очередной незадачливый претендент на руку княгини, но и ее сын Святослав. Еще будучи в Константинополе, Ольга после крещения нанесла визит патриарху и заявила ему: «Люди мои – язычники, и сын мой – тоже. Да сохранит меня Бог от всякого зла». И отвечал ей патриарх: «Чадо верное! В Христа ты крестилась, и в Христа облеклась, и Христос сохранит тебя, как сохранил Еноха в древнейшие времена, а затем Ноя в ковчеге, Авраама от Авимелеха, Лота от содомлян, Моисея от Фараона, Давида от Саула, трех отроков от печи, Даниила от зверей, – так и тебя избавит он от дьявола и от сетей его». «И благословил ее патриарх, и отправилась она с миром в свою землю и пришла в Киев». Здесь, в Киеве, Ольгу уже ждал Святослав. Ольга начала склонять его к принятию крещения, «но он пренебрегал этим и не принимал в уши. Но если кто желал креститься, то не запрещал, а насмехался над ним. „Ибо для неверующих вера христианская юродство есть“. „Ибо не знают, не разумеют те, что ходят во тьме, и не ведают славы Господней“. „Огрубели сердца их, с трудом уши их слышат, а очи видят“».

Ольга не теряла надежды и продолжала убеждать Святослава: «Я познала Бога, сын мой, и радуюсь, если и ты познаешь – будешь радоваться». «Он же не внимал этому, отговариваясь: „Как мне одному принять новую веру, а дружина моя станет над этим смеяться?“ Она же сказала: „Если ты крестишься, то и все сделают то же“. Он же не послушался матери, следуя обычаям языческим, не ведая, что кто матери не послушает – в беду попадет. Как сказано: „Если кто отца или матери не послушает, то смерть примет“. Он же за это гневался на мать…» (Мрачное пророчество – позднее сбывшееся.) Но Ольга любила своего сына Святослава и говорила ему: «Да будет воля Божья. Если захочет помиловать Бог род мой и народ русский, то вложит им в сердце то же желание обратиться к Богу, что даровал и мне». «И, так говоря, молилась за сына и за людей каждую ночь и каждый день, воспитывая сына до его возмужания и совершеннолетия».

В этом летописном отрывке есть очевидное противоречие. Святослав – предводитель собственной дружины, с мнением которой он считается, но которая, по мнению Ольги, пойдет за своим князем куда угодно – даже креститься. Он гневается на мать, что недостойно сына и заслуживает сурового наказания. Подобный грех мог совершить только взрослый. Но тут же летописец говорит, что Ольга воспитывала сына до его совершеннолетия. А ведь после гибели отца, по летописному счету, минуло уже десять лет, мальчик должен был вырасти. Правда, если мы вспомним, что даты были вставлены в уже готовый текст, и уберем из летописи «разбивку» по «летам», то все встанет на свои места – Ольга пребывает в Киеве в любви с сыном, потом едет в Царьград (предание не разделяет эти события годами, которые нечем заполнить, летописцу важна динамика изложения), а вернувшись, продолжает заботиться о сыне.

Перед нами впервые летописный текст, в котором сделана попытка представить характер реального Святослава – убежденного язычника и дружинного вожака. За этот отрывок исследователю можно было бы и ухватиться, если бы его содержание и представленные в нем типажи так не напоминали эпические образы удалого богатыря Васьки Буслаева и его матушки «матерой вдовы» Амелфы (или Мамелфы) Тимофеевны. Оставшись вдовой с малолетним сыном, она не идет замуж вторично, смотрит за порядком в доме, ведет дела покойного мужа, пока вырастает сын, сберегает для него мужнее богатство, выручает сына из опасных ситуаций, в которые его заносят молодецкая удаль и похвальба, но от личного участия в важнейших делах по возможности уклоняется, отговариваясь все тем же вдовством. Как тут не вспомнить Ольгу, покинувшую пир с древлянами перед началом страшной резни, устроенной по ее же приказу, обустраивавшую доставшиеся ей владения, отказавшуюся от брака с самим императором и т. д. ^{204} Отправляясь на подвиги, удалец берет у своей матери благословение, а, например, Соловей Будимирович везет с собой матушку на корабле аж из-за моря. Неугомонный Василий Буслаев (по характеру весьма похожий на летописного Святослава), способный объявить войну всему Новгороду (как позднее Святослав, решившийся на войну с Византийской империей – можно сказать, со всем миром) и ничего не боящийся, быстро усмиряется своей матерью. Такая «матера вдова» необходима в былинах, ведь в них так мало внимания уделяется семейному быту героев. Об отцах богатырей – Добрыни и Василия Буслаева – ничего не известно, они, видно, давно умерли. Исследователи даже находят в этом какие-то пережитки матриархата и счета родства по материнской линии ^{205} . Летописное повествование как бы продолжает цикл преданий о детстве и взрослении героя, Святослава. Должно вот-вот наступить время начала богатырских подвигов, но в момент крещения матери оно еще не настало – князь тешится со своими ребятами-дружинниками, раня сердце матушки. Ему тоскливо от бродящей в нем силушки, тесно в родном городе, скоро-скоро он вырвется на простор…

Что же у нас опять осталось от летописного сообщения? Смутные впечатления от крещения Ольги и отношения к этому Святослава, которые сохранились у летописца, знакомого с устными преданиями. Мы вновь не можем понять – кто правит в Киеве? Святослав давно взрослый, он сын Игоря, но из «Повести временных лет» неясно, стоит ли за Святославом кто-то, кроме его дружины. Промелькнувшие в договоре 944 года князья никак себя более не проявляют. Что сталось с ними? Историк права С. В. Юшков высказывал предположение, что Ольга ликвидировала не только Мала, но и всех прочих князей, – это он считал одним из основных мероприятий княгини середины 40-х годов X века. Взамен и была создана «прочная, непосредственно связанная с центром местная финансовая администрация» ^{206} . Но здесь все спорно. О прочной финансово-административной системе управления Русью, якобы созданной Ольгой, речь уже шла. О князьях – еще впереди. К счастью, кроме летописей у нас есть и другие источники, в которых сохранилась информация о Руси 950-х годов, о визите Ольги в Константинополь и о ее крещении.

* * *

Константин VII Багрянородный сохранил описание приемов «Эльги, архонтиссы Росии», в составе еще одного своего ученого трактата – «О церемониях византийского двора». Если «Повесть временных лет» относит визит Ольги к 955 году, то непосредственный участник событий, император Константин, сообщает, не указывая года, что он принимал Ольгу в Константинополе в среду 9 сентября и воскресенье 18 октября. Это значит, что приемы состоялись в 957 году, так как именно в этом году 9 сентября приходилось на среду, а 18 октября – на воскресенье. Получается, летописец не сильно ошибся ^{207} .

Не все обстоятельства встречи Ольги и Константина получили освещение в его трактате. Мы не знаем, сколько времени Ольге пришлось ждать приема ее посольства василевсом ромеев. Наверное, долго. В Константинополе вообще любили томить иностранных послов ожиданием, еще раз подчеркивая значимость происходящего. Как тут не вспомнить сообщение епископа Кремоны Лиутпранда, посла непризнанного Византией «римского» императора Оттона I Великого! Прибыв в Константинополь 4 июня 968 года, он и его люди прождали разрешения войти в город до одиннадцати часов, сидя на лошадях под проливным дождем. Лиутпранд вообще остался тогда недоволен и тем, как его принимали, и результатами своей миссии. Он был человеком опытным и в качестве посла уже посещал Константинополь за 20 лет до этого, в 949 году, находясь на службе у другого государя – итальянского короля Беренгария Иврейского. У Ольги такой богатой практики не было, но она испытала сходные чувства. В предании о долгом «стоянии» в Суде прорывается раздражение русской княгини поведением принимающей стороны.

Константин описывает то, что произошло уже после томительного ожидания. 9 сентября Ольга со свитой – «близкими», «архонтиссами-родственницами», служанками, послами и купцами «архонтов Росии» – вошла в большой зал Магнаврского дворца (одного из самых великолепных зданий дворцового комплекса Константинополя) ^{208} . Послы и купцы остановились у занавесей, отделявших зал приема от вестибюля, в котором ожидали аудиенции. То, что происходило дальше, известно из описания Лиутпрандом аналогичного приема, которого тот удостоился в этом же зале дворца в сентябре 949 года: «Перед императорским троном стояло бронзовое, но позолоченное дерево, на ветвях которого сидели птицы различных видов, тоже бронзовые с позолотой, певшие на разные голоса, согласно своей птичьей породе. Императорский же трон был построен столь искусно, что одно мгновение казался низким, в следующее – повыше, а вслед за тем – возвышенным; трон этот как будто охраняли огромной величины львы, не знаю, из бронзы или из дерева, но покрытые золотом; они били хвостами о землю и, разинув пасть, подвижными языками издавали рычание. И вот, опираясь на плечи двух евнухов, я был введен туда пред лик императора. Когда при моем появлении львы зарычали, а птицы защебетали, согласно своей породе, я не испугался и не удивился, ибо был осведомлен обо всем этом теми, кто хорошо это знал. Итак, трижды поклонившись императору, я поднял голову и увидел того, кого прежде видел сидевшим на небольшом возвышении, сидящим почти под самым потолком зала и облаченным в другие одежды. Как это случилось, я не мог понять, разве что он, вероятно, был поднят вверх так же, как поднимают вал давильного пресса» ^{209} . Вряд ли для Ольги придумали что-нибудь оригинальное. Судя по рассказу Лиутпранда, фокусы с механическими зверями и летающим императором были частью обязательного ритуала. Были ли предупреждены о нем Ольга и ее приближенные, неизвестно. Как и во время приема Лиутпранда, император, встречаясь с Ольгой, не проронил ни звука. Даже если бы он и захотел поговорить с прибывшими, ему это было бы неудобно сделать из-за большого расстояния. Логофет дрома (так назывался в Империи ромеев глава ведомства почты и внешних сношений) задал Ольге дежурные вопросы про ее здоровье и здоровье ее близких. После этого русское посольство покинуло зал через небольшой внутренний сад, прошло сквозь несколько великолепных залов и вестибюлей дворца в портик Августия (главная часть наиболее старого дворцового комплекса) и разместилось там в ожидании второго приема, который состоялся в этот же день.

Теперь все происходило в зале Юстиниана (построенном императором Юстинианом II в конце VII – начале VIII века и украшенном императором Феофилом во второй четверти IX века). Когда Ольга во главе «родственных ей архонтисс и наиболее видных из ее прислужниц» была введена в зал препозитом (главным евнухом) и двумя остиариями (евнухами-привратниками), отодвинувшими занавес у входа в зал приема и провозгласившими имя и титул Ольги, глазам русской княгини представилось весьма внушительное зрелище. Огромный зал заполняли евнухи и жены титулованных персон, разделенные на «вилы»: всего семь разрядов, от высших до низших. Пол зала был выложен разноцветными мраморными плитами, что позволяло присутствующим занять свое, строго определенное место. Потолок сиял золоченой мозаикой. На помосте, украшенном тканями пурпурного («царского») цвета, возвышался большой трон, который занимала императрица Елена, сбоку стояло золотое царское кресло. В нем сидела Феофано, жена Романа II – сына и соправителя Константина Багрянородного, невестка Елены. Звучали два серебряных органа, помещавшиеся за занавесями позади трона. Препозит задал княгине какой-то протокольный вопрос от лица Елены. Дав положенный по протоколу ответ, Ольга покинула зал Юстиниана и отправилась в зал Кенургий («Новое здание», построенное при деде действующего императора Василии I и украшенное при самом Константине Багрянородном), где смогла немного отдохнуть. Этот зал русы смогли рассмотреть более внимательно.

Как и все, что они видели в тот день, Кенургий был великолепен ^{210} . В центре сиявшего золотом потолка палаты переливался выложенный из зеленого стекла огромный крест, а вокруг него были изображены Василий I с семьей, протягивавшие к кресту руки. Потолок поддерживали 16 колонн из зеленого камня, выстроившихся в одну линию. Искусный резчик высек на них виноградные гроздья и всевозможных животных. Стены, переливающиеся многоцветным стеклом, до потолка украшали великолепные мозаики, в основном изображавшие деяния всё того же Василия I в окружении родственников и свиты. В центре зала на полу сверкал выложенный мозаичный павлин, заключенный в круг. От чудесной птицы в разные стороны расходились лучи, доходя до четырех орлов, сложенных из мозаик столь искусно, что казались живыми…

В этот день Ольге предстояла еще не одна встреча с Константином VII и Еленой. Вскоре княгиню вновь пригласили в зал Юстиниана, где кроме императорской четы присутствовали их дети – сын Роман и дочери. На этот раз встреча прошла в неформальной обстановке. Ольге предложили сесть, и она долго беседовала с василевсом ромеев. В тот же день в зале Юстиниана Елена и Феофано дали торжественный обед. Когда Ольга в который уже раз за день вступила в зал, сопровождавшие ее «архонтиссы» простерлись ниц перед императрицами ромеев, но сама Ольга, немного наклонив голову, села к столу, за которым помещались знатные византийские дамы. Вряд ли за столом шли какие-то переговоры. Слух пирующих услаждали гимнами в честь августейших особ певчие храма Апостолов и храма Святой Софии. В трактате Константина Багрянородного отмечается, что там «разыгрывались также и всякие театральные игрища». Нам неизвестно, что это были за «игрища», но ромеям наверняка удалось удивить своих гостей. Лиутпранд, например, рассказывал, что в 949 году во время обеда в обществе византийского императора «пришел некий человек, неся на лбу без помощи рук деревянный шест длиной в 24, а то и более фута, на котором локтем ниже верхнего конца имелась перекладина в два локтя длиной. Привели также двух голых, но препоясанных, то есть имевших набедренные повязки, мальчиков, которые карабкались вверх по шесту и выполняли там трюки, а затем, повернувшись головой вниз, спускались по нему, а он оставался неподвижным, словно корнями врос в землю. Затем, после того как один мальчик спустился, второй, оставшийся там один, продолжал выступление, что привело меня в еще большее изумление. Ведь, пока они оба выполняли на шесте трюки, это казалось вполне возможным, ибо они хоть и были весьма искусны, но управляли шестом, по которому взбирались, благодаря одинаковой тяжести. Но как один, оставшийся на вершине шеста, сумел сохранить равновесие так, чтобы и выступать, и спуститься невредимым, – это меня поразило настолько, что удивление мое не укрылось даже от императора. Поэтому, подозвав переводчика, он пожелал узнать, что мне показалось более удивительным: мальчик, который двигался столь осторожно, что шест оставался неподвижным, или тот, кто держал его у себя на лбу столь мастерски, что ни от тяжести мальчиков, ни от их игры даже слегка не отклонился в сторону? И когда я сказал, что не знаю, что мне кажется… более удивительным, он, засмеявшись, ответил, что и сам этого не знает» ^{211} . То, что увидел Лиутпранд, до сих пор является одним из сложнейших цирковых номеров. Возможно, сегодня такой трюк эквилибристов с першем (шестом) длиной более семи метров не удивит пресыщенную публику так, как он поразил молодого итальянца середины X века. Но еще в 1912 году это было сенсацией, и в объявлении петербургского цирка «Модерн» провозглашалось: «Первый раз в мире! Невероятно! Вдвоем на одном перше, свободно балансируемом на плече третьего, – Кароли, Одони и Камила» ^{212} . Как видим, и тут все проще – шест стоит на плече, а не на лбу у третьего. Но Византия претендовала на роль столицы мира, и ее василевсы много сил тратили на то, чтобы изумлять варваров. Можно предположить, что для Ольги ромеи приготовили что-нибудь другое. Все-таки прошло восемь лет, да и публика за обедом была другая – одни женщины (евнухи не в счет).

Впрочем, мужчины из русского посольства также не были забыты. Одновременно с обедом в зале Юстиниана в Хрисотриклине (главном тронном зале Большого императорского дворца) шел другой обед. Пространство этой, как ее называли, «золотой палаты» было ограничено восемью арками, за которыми открывались более или менее обширные помещения (камары), служившие личными покоями императора. Своей причудливой восьмиугольной формой Хрисотриклин, увенчанный куполом с шестнадцатью окнами, напоминал цветок, из центра которого расходились лепестки. В зал, где стоял трон императора, вели серебряные ворота, стены покрывали великолепные изображения цветов, выложенные из мельчайших разноцветных камушков. В одной из восьми камар помещался большой стол, сделанный из серебра и украшенный различными рисунками и инкрустациями, за который русам предложили сесть. Здесь в обществе императоров Константина и Романа и пировали «все послы архонтов Росии, люди и родичи архонтиссы и купцы». А после обеда состоялась раздача даров: некто, названный «анепсием» Ольги, получил 30 милиарисиев (серебряных монет; 12 милиарисиев составляли один золотой, то есть номисму, так что «анепсий» получил две с половиной номисмы), восемь людей Ольги – по 20 милиарисиев, 20 послов «архонтов» (русских князей) – по 12 милиарисиев, 43 купца – по 12 милиарисиев, некий священник Григорий – 8 милиарисиев, два переводчика – по 12 милиарисиев, люди Святослава (сколько их было, не указано) – по 5 милиарисиев, шесть людей послов – по 3 милиарисия, переводчик архонтиссы – 15 милиарисиев. С Ольгой императоры Константин и Роман и члены их семей встретились еще раз – за десертом. Русских должна была поразить его сервировка – в украшенных жемчугом и драгоценными камнями чашах. При этом Ольге вручили в золотой богато украшенной чаше 500 милиарисиев, шести ее женщинам – по 20 милиарисиев, а восемнадцати ее прислужницам – по 8 милиарисиев.

Среди русского посольства наше внимание не может не привлечь «анепсий», получивший самые большие дары после Ольги (хотя и несопоставимо меньшие). Этим словом в Византии обозначался или племянник, или двоюродный брат, или родственник вообще ^{213} . Как видно из описания приема, Ольгу сопровождали «родственные ей архонтиссы», во время торжественного обеда в обществе василевсов ромеев пировали еще какие-то «родичи» Ольги, но никто из них не получил даров от императора (возможно, Ольга должна была наделить их из выданной ей суммы?), и их степень родства в отношении княгини не определена. Особо выделен только этот «анепсий». Судя по всему, он был наиболее важной особой из свиты Ольги ^{214} . Гадая, кто это такой, исследователи видели в нем чаще всего племянника Игоря, покойного мужа Ольги, следовательно, и ее племянника. В русско-византийском договоре упомянуты два племянника Игоря – Игорь и Акун. Кто-то из них вполне мог сопровождать княгиню в Царьград. Но это мог быть и племянник самой Ольги, происходивший из ее рода ^{215} . Историк Г. Г. Литаврин внес важное уточнение, указав, что «термин „анепсий“ означает кровного родственника, каковым в отношении Ольги не были ни Игорь-младший, ни Акун. Следовательно, логично допустить, что Ольга имела хотя бы одного брата или сестру. Племянник Ольги был вторым после нее лицом в караване, выполнял, по-видимому, функцию военного предводителя во время путешествия, обеспечивая безопасность посольства от возможного нападения врагов» ^{216} . Все это выглядит вполне вероятным, хотя можно предложить иную идентификацию этого «анепсия». В описании приема «архонтиссы Росии» – кстати, названной в трактате по имени только один раз, в начале главы, – в рассказе о раздаче денег сообщается, что восемь людей «архонтиссы», упомянутых после «анепсия», получили по 20 милиарисиев, а «люди Святослава», поставленные в этом списке награжденных за послами русских князей, купцов, священника и переводчиков, – по 5 милиарисиев. Дальше названы «люди послов». Выстраивая иерархию русского посольства, получаем (исключая купцов, не имевших своих людей, самостоятельно получавших дары и, возможно, также являвшихся представителями русских князей, а также священника и переводчиков) следующую последовательность: «архонтисса Росии», «анепсий», люди «архонтиссы», 20 послов русских «архонтов», «люди Святослава», люди послов. Соотнеся знатных русских путешественников и их «людей», получаем, что «люди Святослава» – это люди «анепсия». Таким образом, можно предположить, что Святослав сопровождал Ольгу во время визита в Константинополь ^{217} . («Анепсий» ведь означает кровного родственника вообще, каковым Святослав в отношении Ольги, разумеется, являлся.) Возможно, более точное определение родственных связей взрослого Святослава и Ольги не было обязательно: ведь не определяется же степень родства Ольги и родственных ей «архонтисс», состоявших в посольстве.

Возможность посещения Святославом Константинополя в составе русского посольства в 957 году открывает перед пишущим о князе огромные перспективы. Можно представить, как русский князь проводил время в квартале Святого Маманда, среди соотечественников, как осматривал столицу ромеев. А позднее, описывая столкновение русов Святослава с силами Византийской империи, как-то связать эту войну с впечатлениями, оставшимися у него от посещения Царьграда. Наконец, можно вообразить, как Святослав на обеде рассматривал издалека императора-русофоба Константина VII Багрянородного и его беспутного сына Романа II. Времени насмотреться на них было у участников русского посольства достаточно. Вот и 18 октября, в воскресенье, византийская сторона вновь давала обеды в честь русов. Опять пировали, разделившись по половому признаку. А потом, как полагается, русы получили дары: «архонтиссе 200 милиарисиев, ее анепсию – 20 милиарисиев, священнику Григорию – 8 милиарисиев, 16 ее женщинам – по 12 милиарисиев, 18 ее рабыням – по 6 милиарисиев, 22 послам – по 12 милиарисиев, 44 купцам – по 6 милиарисиев, 2 переводчикам – по 12 милиарисиев» ^{218} .

Историками неоднократно и вполне справедливо подчеркивалось, что суммы, выданные Ольге, были весьма скромными ^{219} . Не менее важна и разница между суммами, врученными ей при первой встрече и на прощальном приеме. «В подобных обстоятельствах, – отмечал Г. Г. Литаврин, – такое отличие служило показателем недовольства императора крушением тех надежд, которые он возлагал на личную встречу с русской княгиней» ^{220} . Впрочем, и Ольга уехала из Константинополя недовольной.

Чего же, собственно, русские ждали от этого визита? Летопись сообщает, что Ольга отправилась в Царьград, чтобы принять там крещение, которое она хитростью и получила от греческого царя. Если это так, то Святослав, сопровождавший мать в Константинополь, должен был, кажется, поддерживать ее искания. Но он остается закоренелым язычником. Зачем же тогда он ездил? И не только он. В свите русской княгини состояли 22 посла от русских князей. Состоят в посольстве и купцы. Причем число послов, указанное в договоре 944 года (25 человек), и число послов, прибывших в Константинополь с Ольгой в 957 году, практически совпадает. Можно согласиться с исследователями, считающими, что Ольгу сопровождали в поездке послы от князей, которые ранее участвовали в заключении договора с греками. Выходит, эти князья никуда не исчезли и система междукняжеских отношений, существовавшая при Игоре, не претерпела существенных изменений ^{221} . Во главе Руси по-прежнему стоял союз князей. Но им-то зачем крещение Ольги? Или князья отправили своих послов и купцов в столицу Империи ромеев просто за компанию, попить-поесть, посмотреть фокусы и спортивные номера, пожить в столице Мира за чужой счет и вдобавок получить подарки? Такое поведение, конечно, встречается среди российских чиновников даже в наши дни, но тогда возникает вопрос: почему князья отправили в Царьград послов, а не нагрянули туда сами вместе с Ольгой, ее «анепсием» и несколькими родственницами и родственниками?

Подробно рассказывая о визите Ольги, Константин Багрянородный не упоминает о ее крещении. Разумеется, император описывал лишь торжественные приемы, а программа визита княгини не ограничивалась их встречами ^{222} . Однако багрянородный василевс вряд ли пропустил бы такое событие, как крещение «архонтиссы Росии» во время визита в Константинополь. Он об этом событии молчит, более того, называет Ольгу не ее христианским именем Елена, а «Эльгой», как язычницу, подчеркивая тем самым, что не считает русскую княгиню христианкой. Во время поездки в Царьград Ольгу сопровождал некий священник Григорий, но с ним при византийском дворе обошлись не слишком почтительно, вручив едва ли не самые маленькие дары ^{223} . Все это может свидетельствовать о том, что Ольга познакомилась с христианством до посещения Константинополя и, как видно, независимо от него, что не могло не раздражать греков.