Текст книги "Водолазание в России от древних времен до наших дней"
Автор книги: Александр Королев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Мы живем под водой
Ученые под водой
Систематические подводные исследования с применением водолазных методов в России (СССР) были начаты в 20-30-е годы минувшего века под эгидой Плавучего морского научного института (Плавморнина) – родоначальника всех ныне действующих институтов, изучающих моря и океаны.
Ученые – энтузиасты И.И. Месяцев (рис. 91), Л.А. Зенкевич, В.Г Богоров и другие использовали гидростат ЭПРОНа и вентилируемое снаряжение для сбора научного материала.
Массовое проникновение ученых под воду пришлось на 60-е годы. К этому времени наша промышленность освоила выпуск первых отечественных аквалангов, масок, ласт и гидрокостюмов. Была создана Федерация подводного спорта СССР. Под эгидой Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту (ДОСААФ) по всей стране создавались клубы подводного спорта, а на предприятиях и при институтах – секции подводного плавания. Некоторые учебные институты начали подготовку «водолазов-совместителей» и вручали водолазную книжку вместе с дипломом.
Стали популярны «самодеятельные экспедиции» спортсменов-подводников, которые не довольствовались чистым спортом, а выполняли задания научно-исследовательских институтов. Энтузиасты участвовали в работах по акклиматизации в северных морях камчатского краба, помогали морским геологам и биологам в изучении прибрежной части морей СССР, работали в подводных археологических экспедициях (рис. 92–94).
В самих институтах, подчас далеких от моря (как, например, кино-фото институт НИКФИ), создавались лаборатории и отделы подводных исследований со своим штатом ученых и инженеров, имеющих квалификацию «водолаз». В этих лабораториях не только разрабатывались новые методы, новая технология подводных исследований, но и конструировалась техника, не освоенная еще промышленностью. Все, начиная с элементов водолазного снаряжения и оборудования, боксов для фото и кинотехники, кончая буксировщиками и проницаемыми подводными лодками, конструировали, изготавливали и применяли сами энтузиасты. Нельзя не отметить буксировщики водолазов – носителей съемочной аппаратуры НИКФИ, фото– и кинобоксы конструктора А.С. Массарского, беспроводную подводную связь, выпуск которой наладил в МЭИС конструктор и энтузиаст-подводник Анатолий Григорьевич Кульгачев. Вся эта техника широко применялась при научных исследованиях и подводно-технических работах.
Большой вклад в популяризацию подводного плавания и клубного технического творчества внес Виктор Андреевич Суетин. О нем рассказ в следующей главе.
В 60-70-х годах морскими институтами страны начаты масштабное ландшафтное картирование прибрежной части морей СССР, более или менее регулярный мониторинг наиболее антропологически нагруженных участков.
Зачинателями этого направления стали ученые из Санкт-Петербурга А.Н. Голиков и О.А. Скарлато. Но первым ученым, освоившим акваланг, был Олег Борисович Мокиевский. Будучи уже немолодым человеком и зрелым специалистом, он сразу оценил перспективы освоения учеными нового дыхательного прибора. В дальнейшем Мокиевский всеми силами способствовал внедрению водолазных методов исследований.
Владимир Ажажа с водолазами из ВНИРО впервые наблюдал работу рыболовного трала под водой. Была отработана методика водолазных наблюдений за движущимися орудиями лова.
Группа ученых, возглавляемая кандидатом географических наук Павлом Каплиным, изучала рельеф дна в районе образования подводных каньонов. Специалисты неоднократно погружались на глубины до 90 м.
По предложению опытнейшего ученого, энтузиаста водолазных методов исследований Михаила Проппа, в 1965–1968 гг. были проведены работы подо льдом Антарктиды. Евгений Грузов, Александр Пушкин и Сергей Рыбаков, сменяя друг друга, изучали подводный мир Белого континента. Примерно в это же время ученые Игорь Мельников и Владимир Грищенко с коллегами-водолазами проводили аналогичные работы близ другого полюса планеты – Северного. Профессор Игорь Алексеевич Мельников погружался не только на нескольких дрейфующих станциях «Северный полюс» но и в Антарктиде и на ледовой дрейфующей станции «Уэддел-1» в 1992 году. (рис. 95).
Интереснейшие археологические исследования были организованы на Черном и Азовском морях профессором Владимиром Дмитриевичем Блаватским.
Другим важным направлением деятельности ученых-водолазов и их помощников пловцов-подводников стала разработка биотехники выращивания морских организмов in situ. Кроме биотехники, необходимо было разработать подводные установки, коллекторы и садки для их выращивания. Причем носители для культивирования мидии на Черном море совершенно не пригодны для этого моллюска на Белом море, где цикл выращивания в 2–3 раза длиннее, да и море замерзает зимой (рис. 96, 97).
Был осуществлен поиск подходящих районов и созданы опытно-промышленные плантации морских водорослей на Белом и Японском морях, мидии и гребешка на Черном, Белом морях и морях Дальнего Востока, трепанга на Японском море. Это потребовало участия сотен ученых-водолазов разного профиля и тысяч добровольных помощников, подводников-любителей из клубов разных городов Союза. В настоящее время в связи с распадом СССР и переходом на новые формы финансирования науки подводные методы исследований в России претерпевают некоторые изменения. У институтов нет денег на строительство подводных аппаратов нового поколения, на масштабные подводные эксперименты. Однако работы не прекращаются, и именно за относительно недорогими водолазными методами исследований вкупе с подводными роботами-автоматами наше настоящее и ближайшее будущее.
Они были первыми
Часто в компании «стариков-подводников» заходит спор о том, кто был первой женщиной-водолазом или гидронавтом в нашей стране. Есть в Москве и Севастополе несколько дам, утверждающих, что именно они впервые в стране спускались под воду в водолазном снаряжении или подводном аппарате. Заинтересовавшись этим вопросом, я на долгие месяцы погрузился в архивы. Следов женщин-водолазов в досоветской России я не нашел, нет и каких-либо сведений о построенных гидростатах или батисферах. В советское время, перед Великой Отечественной войной, по специальному разрешению правительства окончила водолазную школу и работала водолазом Вера Лазарева. Инженер-гидротехник и водолаз Нина Соколова сама обследовала гидротехнические сооружения и провела под водой свыше 500 ч. Но не они первыми надели на себя тяжелое и неудобное для женщины вентилируемое водолазное снаряжение.
В одном из архивов среди множества справок и выписок из приказов я нашел несколько докладных записок о практических работах на морях. Оказалось, что альголог (специалист по водорослям) Мария Степановна Киреева (рис. 98) и геохимик Татьяна Ивановна Горшкова (рис. 99) в 30-33-е годы на Мурмане не только использовали в своих работах водолазов, но и сами погружались в вентилируемом снаряжении. И тут я вспомнил, что когда я в начале 60-х годов пришел на работу во ВНИРО, то на аттестации в окружении весьма известных ученых похвалился, что окончил курсы и теперь я водолаз! Две «бабульки» из серьезной комиссии переглянулись и посмотрели на меня с умилением.
– А помнишь, Маша, как мы работали в тридцатом году в этих медных шлемах? – спросила одна, и глаза обеих засветились молодым блеском. Это и были Татьяна Ивановна Горшкова и Мария Степановна Киреева. Позже они подробно рассказывали мне о своих впечатлениях от пребывания под водой, о том, как важно самому увидеть объекты, которые изучаешь. Ученые-энтузиасты убедились, что в естественной среде гидробионты – жители моря – выглядят совсем не так, как в поднятых на поверхность пробах, а наверху меняются их цвет, форма. Под водой становится ясна функция различных органов животных. Они увидели, что каждый вид водорослей тяготеет к определенным грунтам, на которых, в свою очередь, обитают животные, питающиеся этими водорослями или микроорганизмами, живущими на них. Методик изучения подводного мира водолазным способом не существовало, все приходилось придумывать самим. Как собрать грунт с определенной площади дна, как подсчитать количество водорослей, морских животных? Собственно, в эти годы и зародились подводные прибрежные исследования с помощью водолазов. Конечно, многие вопросы решены не были, однако были заложены основы водолазных методов исследований и намечены дальнейшие пути их развития.
Другая судьба у замечательного ученого – Марии Васильевны Кленовой (рис. 100). Основоположник геологии моря, она, как только появился гидростат ЭПРОНа, добивалась (и добилась!) его научного использования. В 1927 г. недалеко от Балаклавы она неоднократно погружалась в гидростате и даже наблюдала работу донной трубки для взятия проб грунта. Мария Васильевна – первая женщина-гидронавт и, вероятнее всего, не только в нашей стране! Есть косвенные доказательства того, что эта неутомимая женщина в 1928 г. работала и в вентилируемом снаряжении, однако документальных подтверждений этому я в архивах не нашел.
Софья Григорьевна Зуссер под руководством одного из основоположников отечественной океанографической науки и создателя Плавморнина профессора И.И. Месяцева активно участвовала в разработке первой отечественной батисферы (1937 г.). Глубоководный снаряд, который должен был опускаться на прочном тросе и названный «батисферой ВНИРО», сконструировали инженеры Михайлов, Нелидов и Кюнстлер. На фотографии (рис. 101) С.Г. Зуссер осматривает прочный корпус аппарата. Война помешала энтузиастам. Почти готовая батисфера была отправлена в переплавку.
Профессор Месяцев считал, что ученые должны самостоятельно погружаться под воду. В 30-е годы он организовал при Балаклавской школе курсы водолазов-исследователей. Первыми были подготовлены окончившие Мосрыбвтуз Алексеенко, Гвоздухин, Каспин и Пономарев. Софью Григорьевну Зуссер в школу не взяли. Взамен Месяцев поручил ей наблюдать за скоплениями рыбы с дирижабля (рис. 102), что она успешно выполнила. В дальнейшем С.Г. Зуссер удалось работать и под водой. Она изучала поведение рыб из гидростата «Север-1» (рис. 103) и опускалась в глубоководном подводном аппарате «Север-2». Так что вовсе не знаменитый Огюст Пикар был первым покорителем двух стихий, им стала наша соотечественница – Софья Григорьевна Зуссер.
Одной из последних работ С.Г. Зуссер стала организация исследований на Черном море, в Центре марикультуры на Большом Утрише. Случайные отдыхающие с удивлением наблюдали за пожилой женщиной, по утрам прыгающей с высоких мостков в море.
У этих четырех женщин-ученых много учеников и последователей. Они всегда охотно работали с молодежью, передавая им свои знания и умение. Но какая-то незримая граница всегда отделяла их от современников. Создавалось ощущение, что они знают что-то такое, что нам, молодым не дано понять никогда. Может, так оно и есть?
Рассказ о женщинах – ученых подводниках был бы не полон, если бы мы не поведали читателю еще о двух наших соотечественницах.
Рекордсменкой по глубине погружения стала заведующая отделом Института физики Земли АН СССР, доктор физико-математических наук, Валерия Алексеевна Троицкая (рис. 104). Совместно с французскими учеными в 1966 г. В.А. Троицкая проводила измерения магнитного поля и электрических токов Земли.
Батискаф «Архимед» (рис. 105) был построен в г. Тулон в 1961-м году для покорения максимальных глубин океана. Оригинальный аппарат массой 60 т имел легкий корпус (поплавок, наполненный бензином) длиной 21 м. Высота батискафа 7,8 м, ширина 5 м. Полное водоизмещение 196 т. Диаметр «гондолы» – обитаемого отсека – 2,1 м. В отличие от других батискафов, гондола утоплена в поплавок – легкий корпус.
Но «Архимед» опоздал. Все рекордные спуски уже были осуществлены на батискафе «Триест», и на долю «Архимеда» выпали «рядовые» спуски с научными целями. Самый глубоководный из них был выполнен экипажем с профессором токийского университета доктором Сосаки на глубину 9200 м в 1962 г.
Вот что сообщали газеты о погружении В.А. Троицкой:
…Сопровождающее судно всю ночь тянуло за собой батискаф. Давно скрылись огни Тулона. Наконец, корабль остановился. Недалеко от него, как поплавок, качался на волнах «Архимед». Он только что вышел из дока после ремонта и блистал свежей краской. Рассчитанный на глубину 11 км, батискаф на этот раз не шел на рекорд глубины. В.А. Троицкая должна была провести геофизические измерения под водой.
Ровно в 8.00 ч утра с корабля спустили резиновую шлюпку, в которую сели В. Троицкая, профессор Сорбонны Эдуард Зельцер и капитан «Архимеда" Фробервиль.
Задраен входной люк, и батискаф быстро погрузился ниже зоны болтанки. Прильнув к иллюминаторам, ученые наблюдали подводный мир Средиземного моря. Наконец, глубиномер остановился на глубине 2500 м.
«Мадам! – сказал Фробервиль, – я приветствую Вас на нашем «Архимеде». Я пью за Вас, Вы – первая из женщин, которая опустилась на такую глубину». Они выпили Божеле и съели по пол цыпленка – таков обычай французских гидронавтов (сравните с отечественной традицией – см. ниже).
«За дело», – сказала Троицкая. Капитан отключил все механизмы и электрические приборы – они дают помехи. Работали только научные приборы. Шел второй, третий, четвертый час измерений. Командир «Архимеда», легендарный Уо сигналил с борта корабля: «Поднимайтесь, поднимайтесь…»
– «Подождите немного», – просила Троцкая. После почти пятичасовой работы началось всплытие. Спуск и подъем заняли около трех часов. Впервые ученые провели одновременные измерения характерных колебаний электрических токов и магнитного поля на глубине 2500 м.
На следующий день французские газеты писали: «Валерия Троицкая – самая глубинная женщина в мире». От себя добавим, что Валерия Алексеевна – единственная женщина в мире, совершившая погружение на подводном аппарате типа батискаф.
Вот что, по моей просьбе, рассказала о рекордном погружении сама Валерия Алексеевна:
«Поезд с ласковым и загадочным названием «Мистраль» вез меня из Парижа на юг, к Средиземному морю. Я ехала в город Тулон, военно-морскую базу Франции. Въезд в этот город для граждан Советского Союза был закрыт. Потребовалось разрешение президента Франции Шарля де Голля для того, чтобы моя поездка и эксперимент состоялись.
Мне предстояло спуститься на дно Средиземного моря на глубоководном аппарате – батискафе «Архимед», и провести ряд геофизических наблюдений, которые имели смысл и были возможны только под водным массивом толщиной в несколько километров. Все хлопоты по получению этих разрешений заняли у моих французских коллег около года.
Батискаф принадлежал военно-морскому ведомству и на нем не спускался никто из советских граждан. Мой коллега и друг Эдуард Зельцер, с которым по служебной линии меня связывали общие научные интересы и долгие годы совместных исследований, был рад тому, что, наконец, в ближайшее время этот эксперимент осуществится. Ведь именно он предложил мне участвовать в этом опыте и положил немало труда на всех этапах его подготовки.
Было начало 1966 года, и моя командировка во Францию имела совершенно другие цели. Я не ожидала, что разрешение на спуск в батискафе будет получено в начале года, так как до этого Эдуард сообщал мне о дополнительных осложнениях, возникших из-за сомнений и сопротивления первого капитана батискафа – Уо.
Капитан считал, что присутствие женщины внесет целый ряд неудобств для целиком мужского состава команды корабля в виду отсутствия «элементарных удобств". Кроме того, его жена категорически запретила ему спуск в действительно тесной сфере батискафа с женщиной, а также потому, что согласно приметам, присутствие женщины на корабле часто добром не кончается. Однако все, в конце концов, благополучно разрешилось. В нашем спуске должен был участвовать второй капитан батискафа, и наш спуск был назначен на 10 февраля 1966 года.
Но все это было позади и «Мистраль» приближался к Тулону. Я ехала одна, и на вокзале кто-то должен был меня встретить. Когда поезд остановился в Тулоне, было уже совсем темно. Я стояла, оглядываясь на платформе. Ко мне подошел высокий стройный моряк и представился: «Жерар де Фробервиль – второй капитан батискафа «Архимед». Жерар оказался интересным собеседником, и вскоре у нас завязался непринужденный разговор, в ходе которого я узнала, что мы поедем сразу же на военно-морскую базу Тулона – «Арсенал».
Мы проехали освещенные кварталы Тулона и, миновав контрольный пропускной пункт Арсенала, подъехали к месту стоянки корабля, который должен был буксировать батискаф. Мы поднялись по трапу, в конце которого, на корабле, стоял сам капитан Уо. Это был человек средних лет, высокий, худой, с несколько изможденным лицом, большими глазами, которые в упор, с интересом смотрели на меня. Я улыбнулась и сказала: Я чрезвычайно благодарна за представленную мне возможность участвовать в очередном погружении батискафа и надеюсь, что мое присутствие на корабле не принесет особых неудобств. Он приветливо поздоровался со мной и был любезен, остроумен, обходителен и галантен, как это умеют в совершенстве делать, пожалуй, только французы. Мы прошли в кают-компанию, где меня ждала радостная встреча с Эдуардом, и где я познакомилась с офицерским составом корабля. Стол был накрыт, мы быстро поели, и за кофе я ответила на ряд вопросов, которые интересовали присутствующих – впервые встретивших русскую женщину. За вопросами последовала просто приятная беседа, которая, однако, была прервана Уо, сказавшим, что завтра ранним утром предстоит работа – и всем нужно спать. Меня проводили в капитанскую каюту, которую мне уступил Уо. Оглянувшись, я увидела, что берег уже почти не виден, море спокойно и что наш корабль полным ходом движется в открытое море. В каюте я с удовольствием улеглась в капитанскую койку и тут же заснула. Проснулась я среди ночи от сильной качки, не осознав сразу, где же я нахожусь. Я отлично помню, как взлетала вверх моя голова и сразу же затем вверх поднимались ноги…
Меня не столь испугала качка, сколь сознание того, что я себя отвратительно чувствую – меня тошнило, болела голова и ничего мне так не хотелось, как оказаться на твердой земле… А ведь скоро предстояло опускаться в батискафе на глазах десятков французских моряков, и от этой мысли мне стало еще тошнее. Сжав голову руками, я сидела на гуляющей подо мной койке. Вскоре ко мне постучали в дверь и пригласили придти в кают-компанию на завтрак перед спуском. От одной мысли, что нужно что-то выпить или съесть, мне стало совсем плохо, но что делать – надо было идти и по возможности не осрамиться.
С неимоверным усилием мне удалось заставить себя улыбнуться, когда я вошла в кают-компанию и села за стол. Предложение съесть что-нибудь более существенное, чем традиционный французский завтрак, я отклонила, сказав, что утром пью только кофе. Я отхлебнула два глотка и под понимающими взглядами моряков сравнительно спокойно вышла на палубу – и почти бегом бросилась в каюту, где после соответствующих такому состоянию действий мне стало несколько легче.
Ко мне снова постучали в каюту, сказали, что пришло время отправляться на батискаф и что через десять минут меня ждут на палубе. В связи с отсутствием «элементарных условий», проще говоря, туалета на батискафе, главной целью экипировки перед спуском было разумное утепление, не мешающее движениям, но и сохраняющее тепло при любых возможных обстоятельствах. Утеплившись, я отправилась на палубу, которая продолжала «ходить ходуном» под моими ногами.
Примерно на расстоянии сотни метров от корабля качалась прикрепленная к нему буксировочным канатом подводная лодка с развевающимся на ее носу французским флагом и встроенной в ее нижнюю часть гондолой – обитаемой сферой батискафа. В этой сфере диаметром два метра должны были как-то разместиться наш пилот Жерар де Фробервиль, сотрудник Института Физики Земли Сорбонны Эдуард Зельцер и я – сотрудница Института Физики Земли Академии Наук СССР. Жерар уже находился в батискафе.
Наступила моя очередь прыгать с корабля на скачущую по волнам вблизи его борта резиновую лодочку, на которой меня доставили моряки к батискафу. Легко себе представить, что в разгулявшемся море батискаф тоже то нырял носом в волны, то переваливался с борта на борт. Неожиданная для меня трудность возникла, потому что никаких перил, никаких ступенек, по которым можно было бы забраться на палубу аппарата, просто не было. Нужно было изловчиться и попасть ногой в некое отверстие в борту батискафа, который, разумеется, в «такт» с резиновой лодчонкой не качался… Мне повезло, я каким-то образом не только попала ногой в отверстие, но и успела пробежать по палубе и «ввинтиться» в люк, ведущий внутрь, не будучи окаченной волнами. Это было очень важно по той же причине, по которой я старательно утеплялась. Бедняга Эдуард, следовавший за мной, при его пробежке по лодке был с ног до головы покрыт обрушившейся на него волной… Пройдя внутри легкого корпуса батискафа в его нос, мы пролезли через узкий люк, герметично закрывающийся крышкой, внутрь прочной сферы и разместились – каждый на своей маленькой подвижной скамеечке. Я разглядывала внутренность батискафа, который на всех стенках сферы прочного корпуса был заполнен самой разнообразной аппаратурой.
Жерар, закрыв люк, вел последние переговоры с кораблем. Мы проверяли наши приборы, слышались постукивания команды техников по корпусу батискафа, что-то проверявших перед спуском. Батискаф швыряло из стороны в сторону, и меня по-прежнему мучило мое отвратительное состояние. Я крепилась из последних сил. Жерар, с участием взглянув на меня, сказал: «Начинаем спуск, трос, связывающий нас с кораблем, отцеплен, мы переходим на автономное существование, а батискаф, слегка вращаясь, будет «тонуть». Это означало, что специальные камеры в аппарате будут заполняться водой, сам батискаф, становясь тяжелее, начнет погружаться, или, как образно сказал Жерар, «тонуть». Очень скоро, буквально после погружения не более чем на десяток метров, к моему огромному облегчению прекратилась качка. Почти сразу же мое состояние и настроение начали улучшаться. Я оживилась и попросила Жерара включить прожектора с тем, чтобы наблюдать, что происходит в проходимых нами водных толщах. Работа на нашей аппаратуре требовала полной неподвижности и могла начаться только тогда, когда лодка достигнет дна.
Из всех событий, происходивших во время погружения на 2500 метров и подъема, расскажу более подробно о любопытной рыбке, о землетрясении во время спуска, веселом ленче на дне моря и нескольких пережитых тяжких минутах, когда батискаф, не слушаясь многочисленных команд о подъеме, не мог оторваться от дна и вообще сдвинуться с места…
По мере прохождения разных водных слоев менялось их «население», однако, как правило, оно не проявляло к нам ни малейшего интереса, ни страха. Меня поражали разнообразие и яркость причудливо распределенных красок на теле встречавшихся нам существ. Ведь за бортом было совершенно темно, – зачем им такой яркий наряд?
Вдруг, довольно большая и красивая, как мне показалось, рыба уткнулась носом в мой иллюминатор, стала дружественно, как собачка, вилять хвостом и, не отрываясь, внимательно смотреть на меня. Казалось, что она испытывала удовольствие от мирного контакта с таким чудовищем, каким ей, видимо, представлялся батискаф. Она сопровождала нас очень долго. За давностью лет мне трудно вспомнить, до какой глубины продолжался этот милый эскорт, но тогда он казался мне проявлением своеобразного гостеприимства.
Последствия второго события – землетрясения – оказались неожиданны не только для меня, но даже и для нашего бравого пилота. Как ни странно, обнаружение того, что не все в порядке, было сделано мной. Продолжая смотреть в иллюминатор я с удивлением заметила, что полностью исчезла видимость. Батискаф погрузился в облако мутной, непрозрачной воды. Повернувшись к Жерару, я спросила: что это значит? Он с удивлением посмотрел на меня, не понимая вопроса. Я сказала: «Ведь ничего не видно, сплошная муть вокруг батискафа!» Жерар бросился к иллюминаторам, затем что-то лихорадочно колдовал с приборами, все время повторяя: «Этого не может быть, этого не может быть…» Из быстрого обмена мнениями между Эдуардом и Жераром я поняла, что такая ситуация может возникнуть лишь при приближении к грунту, с которого поднимается ил, создающий мутное облако… В таких случаях обычно резко снижают скорость погружения во избежание удара батискафа о дно… Мне стали понятны причина волнения Жерара и его действия, приведшие к тому, что батискаф завис в толще воды. Однако, спустя некоторое время, непрерывно следя за приборами, он несколько успокоился и сказал нам: Приборы устойчиво показывают, что до дна осталось 800 метров. Мы продолжаем спуск. – И добавил: «Что за чертовщина происходит, что привело к потокам мутной воды вокруг нас? Я просто не понимаю… Такую ситуацию я наблюдаю в первый раз».
С нескрываемой озабоченностью, он, не отрываясь, смотрел в один из иллюминаторов, что-то недоуменно бормотал и, как мне показалось, тихо во французской ругани отводил душу. Такая «непрозрачная» ситуация продолжалась еще в течение десятка минут, после чего мы вновь очутились в прозрачных, спокойных водах Средиземноморья. Как выяснилось впоследствии, эти мутные потоки были вызваны землетрясением в районе одного из островов.
Тем временем мы приближались ко дну моря и к намеченной глубине – 2500 метров. Приземление было на редкость мягким, а весь спуск занял около двух часов с небольшим. Я с любопытством смотрела на, как мне казалось, девственную равнину дна моря. Вдруг с искренним изумлением я увидела на дне несколько пустых бутылок из-под кока-колы. Это зрелище ошеломило меня, ведь это было истинное святотатство, совершаемое человеком. Мы находились на глубине 2,5 километра, посреди моря, и даже здесь оказался зародыш помойки…
Жерар обратился с вопросом ко мне: «Валери, хотите совершить прогулку по дну, прежде чем приступить к измерениям?» – «Конечно», – ответила я, не очень понимая, что это значит. Жерар включил моторы лодки, обеспечивающие ее движение, и, смотря в иллюминатор, я увидела, что батискаф медленно заскользил по дну, представлявшему собой песчаную мертвую пустыню, как бы ожившую в свете прожекторов… Ощущение необычайности, нереальности всего происходящего пронизывало мое сознание, и я испытывала состояние, близкое к эйфории… Мое любопытство вызывали появлявшиеся время от времени маленькие круглые «дыры» на дне. Непонятным образом они имели четкие, ухоженные края, что представлялось возможным только при их постоянном «использовании». То есть в них должен был кто-то жить… Мы постояли около одной из них, надеясь, что кто-нибудь вылезет из нее, но никого не дождались.
Выключив прожектора, так как надо было беречь энергию, мы приступили к измерениям малых колебаний – пульсаций электрического и магнитного полей Земли. Задача состояла в обнаружении сигналов, источники которых заведомо расположены в толще Земли. Эти сигналы на поверхности трудно отличить от сигналов, приходящих из космоса либо от технических помех. Позднее я поняла, что нам обидно не повезло, – будь мы на дне моря немного раньше, и наши приборы были бы задействованы во время землетрясения, возможно, мы бы и обнаружили слабые сигналы, предшествующие землетрясению…
Поиск таких сигналов, к сожалению, безуспешно, ведется на поверхности Земли уже много лет, и помехи естественного и искусственного происхождения являются серьезной трудностью в этих исследованиях. Однако и сами наблюдения малых электромагнитных сигналов на дне моря представляли как научный, так и практический интерес. Это и было основной задачей эксперимента. Наша работа продолжалась до святого для французов времени – полуденного второго завтрака. Жерар скомандовал: «Перерыв» и начал со всей добросовестностью, знанием дела, и, наконец, предвкушением приятного церемониала раскладывать взятые с собой припасы. На маленьком раскладном столике появились салат, знаменитый паштет с трюфелями, цыпленок, багет (французский батон), бутылка розового Божоле и разные приправы. Я с удовольствием уплетала эту пищу, только к этому моменту почувствовав, как голодна. Мы очень веселились за этим завтраком. Я вспомнила ряд отличных грузинских тостов, мои спутники напевали старинные французские песенки. Маленькие подвижные скамеечки, на которых каждый из нас сидел, позволяли осуществлять самые разные движения, буквально чуть ли не танцевать сидя! То, что мы завтракали на дне моря, было совершенно забыто – до подъема… Вскоре, однако, мы вновь приступили к измерениям, которые продолжались до момента, когда Жерар сказал: «Мы находимся на дне уже 9 часов. По целому ряду показателей мы должны без промедления начать подъем». Он дал нам 15 минут на завершение наблюдений и принятие мер по предохранению приборов во время подъема. После каких-то манипуляций с системой управления он сообщил нам: «Подъем начат!» Это означало, что из специальных бункеров по определенной программе выбрасывались порции свинца, который закладывается в бункеры перед погружением. Естественно, это облегчало вес батискафа, и он начинал подниматься вверх, к поверхности моря.
Прошло примерно четыре-пять минут. Я сочла, что уже можно попросить Жерара включить прожектора. Он любезно это сделал, я взглянула в иллюминатор и спросила: «Сколько времени должно пройти, чтобы лодка отошла от дна при этой программе выброса свинца?» Он небрежно ответил: «Это же очевидно – одновременно с началом выброса свинца, начинается медленное движение батискафа вверх». – «Но ведь, мы все еще стоим на дне,» – уже с тревогой заметила я. Жерар, убедившись, что мы действительно никуда не движемся, начал по очереди включать моторы, которые обычно позволяли аппарату совершать движения вперед – назад, вправо – влево, вверх – вниз. То есть он раскачивал батискаф, пытаясь оторвать его от грунта, к которому он видно «присосался». Наш режим необычен для исследований, проводящихся на батискафе, – мы все время стояли в одной точке, как того требовали измерения. В других исследованиях, например биологических, аппарат обычно часто перемещался. Жерар явно волновался и все время повторял: «Да что же такое с этим батискафом, да почему же аппарат не движется… Ведь я уже выбросил несколько порций свинца… Все двигатели работают исправно… и ни с места… С ожесточением, уже не понижая голоса, он повторял: Мерд, мерд, мерд (типичное французское ругательство).»
Я внезапно почувствовала щемящее чувство беспомощности, мелькнула мысль о возможной безнадежности нашего положения, но как-то не хотелось верить, что это конец… Эти минуты полной неподвижности батискафа на глубине 2500 метров, недоступной в то время каким– либо спасательным средствам, были, пожалуй, одними из самых жутких в моей жизни. С быстротой молнии в моей памяти промелькнули дорогие мне люди, знаменательные события разных лет, короче вся жизнь…
