Текст книги "Нф-100: Приключения метеоролога"

Автор книги: Александр Путятин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

– И какой в среднем процент разумных рас его проходит?

– На текущий момент в зале Совета занято тридцать шесть кресел.

– А сколько было претендентов?

– Нам известны не все, но, по экспертным оценкам, число их давно превысило десять миллионов.

– Но тогда всем должны быть видны следы катастроф?

– А вы их и видите! Только не можете отличить от взрывов Новых и Сверхновых.

Я взглянул на звездную россыпь Млечного пути.

– Так это, что – кладбище цивилизаций?! А вы спокойно смотрите... Нет! Бесстрастно ждёте, когда рванёт очередная звезда?! Может, ещё и ставки делаете на тотализаторе?!

– Были попытки помочь в преодолении третьего барьера...

– Ну и?

– Появилось семь свободных кресел.

– А что с ними стало?

– Извини, но история их гибели разглашению не подлежит.

Больше на эту тему мы не беседовали. Зато его планы возвращения на родину обсуждали довольно часто. Основная идея базировалась на вероятном времени и месте появления спасательной экспедиции. По словам Обаламуса, сигнал о неполадках с кораблём должен был достичь ближайшего патруля примерно тридцать пять лет назад, в этом случае в июле 1982 года крейсер Сообщества начнёт внимательно обследовать земную поверхность по предполагаемой посадочной траектории. Наиболее удобным местом для ожидания пришелец считал район озера Байкал. А если более точно – остров Ольхон. Озеро Фролиха, куда мне предстояло отправиться в экспедицию, Обаламуса тоже устраивало. На мой вопрос, почему он уверен, что спасатели прилетят именно в июле, бесплотный дух ответил, что при посещении систем, аналогичных Солнечной, где имеются орбитальные станции и космические корабли припланетного типа, действуют правила обязательной маскировки. Сближение с планетой разрешается только в сопровождении естественного космического объекта, ещё лучше – группы объектов. А в июле там несколько суток будут идти сильные метеоритные дожди, под прикрытием которых крейсер сможет и к планете близко подойти, и спасательную капсулу в атмосферу Земли отправить.

Так мы прожили почти год. Все знакомые считали, что я "свихнулся на учёбе". А что ещё можно подумать, если человек всё свободное время проводит с книжками в руках? И никому не пришло в голову, что на самом деле эти зрачки большую часть суток работают на благо инопланетного разума, а сам я частенько отключаю сознание и сплю с открытыми глазами, сидя в читальном зале. За это время разбежались все друзья, включая даже Мишу, но не мог же я отказать Обаламусу! Ему так много нужно было узнать о нашем мире, и так мало времени оставалось до отлёта на родину!

8.

Странный год, тянувшийся, казалось бы, нескончаемой лентой, подходил к концу. Приближалось время прощания. Вот уже пять дней, как мой сосед по черепной коробке установил контакт с экипажем крейсера. Было это в аккурат на второй день после того, как наша экспедиция поменяла лагерь, перебравшись с Фролихи на остров Ольхон в поселок с тем же названием. Причина передислокации – погода. Три недели над Фролихой шли дожди, срывая всю актинометрию[5]. В конце концов разлившееся озеро добралось до приборной площадки. Коллеги проклинали судьбу, а у меня крепли подозрения, что кое-кто сознательно добивается переноса стоянки.

Зато на Ольхоне погода сразу наладилась, и наша группа с головой погрузилась в наблюдения. Измерения шли всё светлое время, выспаться за четыре ночных часа толком не удавалось, поэтому моя идея погулять под падающими звёздами всех оставила равнодушными. Что, собственно, и требовалось. А ещё мне нужно было пройти километров на пять вдоль берега к утёсу, выбранному Обаламусом в первый же день прибытия, и ждать, когда над нами зависнет невидимая в темноте капсула. Дальше он отключит наше общее сознание и покинет планету, а я через несколько минут приду в себя и вернусь в лагерь.

Всю дорогу к утесу Обаламус меня торопил и отключил сразу, как только пришли. Видимо, капсула уже была на месте. Даже не попрощался, скотина! Только что были видны: и дорога, и залив, и звёздное небо, а потом сразу – чёрная пелена, будто свет в кино погасили...

...А потом из этой темноты медленно проявился круглый светящийся диск, а следом – разноцветные капельки-звёзды. Когда местные говорили, что на Ольхоне при полной луне можно ночью читать газету, думал: врут. А оказалось – правда, можно. Я встал и развернулся в сторону поселка.

Сюрприз! Метрах в десяти трое мордоворотов. Вот же чёрт! Вчера у одного из наших возле магазина пытались денег "одолжить" на бутылку. Но расклад вышел: пятеро против четверых не в их пользу, и ребятишки разумно отступили. Не навсегда, как выяснилось... Похоже, от самого поселка меня "пасут". Гопники, чтоб их! А как подготовились: один с обрезком трубы в руках, у другого арматурина из-за голенища кирзача выглядывает, третий неторопливо натягивает на руку шипастый кастет. Оглядываюсь – за спиной ещё двое. Видимо, вдоль берега утёс обошли. Значит дорога с обеих сторон перекрыта. И тоже, блин, не безоружные – у каждого то ли черенок от лопаты, то ли просто дубина... Но их тень от утёса накрывает – видно плохо...

Так, приплыли ... Много их, ой много... Мне хватило бы и троих... Молчком двигаются, без смешков и подначек – значит не бить, убивать собрались... И что теперь? Бежать некуда, кричать бесполезно... Место тихое, никто не услышит... Драться – можно, но увы – недолго... И за что вдруг такое невезение?!

...Господи, ну, какой же я идиот!!! Обаламус в открытую говорил, что важно сохранить его визит в тайне... Вот и сохраняет... Если уж бесплотный дух погоду переделал под свои нужды, то организовать этих дебилов ему вообще не проблема... Я ж для него низшая раса, не прошедшая какой-то там барьер... Муравей, возомнивший себя другом и соратником бога... Носитель... Ёжика – того он лисице скормил... А меня подставил этим... Неандертальцам...

Мордовороты между тем молча сжимали кольцо... Судя по тому, как все посматривают на владельца кастета, он у них главный... И он начнет ... Да, он... Продолжает идти, все остальные застывают на месте... Нет, он лишь отвлекает внимание... Один из тех, что сзади, скользящими бесшумными шагами приближается со спины, подняв над головой дубину... Стоп... Но я не могу этого видеть... Пусть – так блекло и схематично... Дубина продолжает быстро падать вниз... А затем движение её внезапно замедляется, и я успеваю убрать голову из-под удара... Мой несостоявшийся убийца промахивается, инерция бросает его вперёд, на то место, где я стоял только что... Стоял, но сейчас инстинктивно сместил вес на левую ногу и, выждав секунду, резко двинул назад правый локоть... Чавкаюший звук удара в ночной тишине прозвучал особенно громко. Короткий вскик, парень хватается за лицо и падает на дорогу. Но мне некогда жалеть рухнувшего наземь бандита... Их и без того слишком много осталось.

Из нападавших только владелец кастета успевает среагировать... Главарь – точно... Шагнув вперед, он выдаёт отличный правый свинг шипастым кулаком в корпус... Грамотно... Голову из под удара убирать легче, чем туловище... А добить подранка вчетвером – плёвое дело... Но я ничего не убираю, наоборот – добавляю недостающее... Увесистый дрын, выпавший из рук первого разбойника, носком правой ноги подброшен в воздух. Хват ладонью, рывок... И вот он уже упёрся в дорогу одним концом, как рогатина, и ловит руку с кастетом на другой... Получилось!.. Вопль главаря можно было услышать, наверное, и на другом берегу пролива... Сжав обеими руками дубину я приготовился к продолжению... Но его не последовало. Трое оставшихся разбойников развернулись и, побросав оружие, пустились наутек...

Но как же так? Я же ничего этого не умею! Да, занимался боксом, имел второй юношеский разряд... в легком весе... Но ребят с такими габаритами, даже двоих, даже без колов и арматурин, мне ни за что не одолеть! А пятеро вооруженных – верная гибель! И вообще, как можно видеть то, что за спиной?

– Извини, – раздался в голове далекий, постепенно стихающий голос. – Я немного усовершенствовал наше тело, теперь тебя гораздо труднее убить и невозможно застать врасплох.

– Зачем? – что-то подсказывало мне, что время общения уже ограничено.

– Форма извинения за ухо, ну и ... Есть ещё одно соображение... Но о нём я ничего не могу тебе сказать сейчас, возможно – когда вернусь... Если вернусь... Прощай...

9.

Рюкзак со всеми экспедиционными шмотками я полчаса назад по дороге из аэропорта закинул в камеру хранения ФДСа[6]. Осталась только полиэтиленовая сумка. Она лежала сейчас в пределах видимости на соседнем стуле и не давала полностью посвятить себя счастью. А счастье было прямо перед носом, оно великолепно выглядело, еще лучше пахло и рождало в душе сладостные воспоминания. Я говорю о тарелке с пельменями. Вы будете смеяться, но это единственное, чего мне обычно недостает в экспедициях. Ни бесчисленные орды комаров, ни утренний иней на забытой с вечера ложке, ни моросящие дожди, ни ливни с грозами, ни шквалы, ни град не огорчают меня так, как необходимость длительное время обходиться без любимой «праздничной» еды. И пусть в столовке только один сорт пельменей, да и те фабричные, в то время как у нас дома к празднику их лепят сами хозяева по пять-шесть видов только мясных, а иногда ещё и до трёх видов рыбных!.. В экспедиции не было никаких, поэтому сейчас даже такой суррогат казался поистине райским блюдом.

Вот почему я снял со стула сумку и поставил её в ноги, сжав для верности пятками кроссовок. После обеда обязательно отнесу куда велено, а сейчас пусть уберётся с глаз моих и не мешает встрече сибиряка с его первой летней порцией желудочного счастья.

Но как бы ни был богат человек, сколько полевых[7] ему бы ни выдали под расчёт, а сидеть он по-прежнему будет только на одном стуле и спать в единственной кровати. И само собой разумеется, он не сможет съесть за обедом две первых порции пельменей, потому что одна из них будет, увы, уже второй.

Так что я ограничился единственной тарелкой, допил чай и, подхватив многострадальную сумку, покинул столовую. В сумке лежал пакет с результатами наблюдений байкальской летней экспедиции, который я должен был, в соответствии с полученными вчера указаниями, вручить сотруднику университетской метеообсерватории Жарикову Георгию Михайловичу в собственные руки.

Руки в комплекте с самим Жошей (как его называли сослуживцы за то, что представлялся всем новым знакомым, начиная с фамилии – Жариков Гоша) встретили меня в коридоре. Жоша закончил нашу кафедру два года назад и был уже старшим инженером. Сейчас, во время летнего отпуска, он временно исполнял должность начальника отдела, чем ужасно гордился.

Мы с Жариковым – давние знакомые. С моей первой зимней экспедиции, когда в составе группы таких же молодых и нахальных "подопытных кроликов" я участвовал в бальнеологических[8] исследованиях на одном из пятигорских курортов. Жоша (тогда студент пятого курса) выполнял там функции исследователя и никак не мог понять, почему так получается, что каждое утро при малейшей нагрузке у подчинённых ему первокурсников резко взлетает пульс и скачет давление, а к обеду все устаканивается. Только через две недели, в последний день наблюдений, Жоша догадался, что это – обычный похмельный синдром. Так что ум и сообразительность не были сильной стороной моего старшего товарища. Но зато был он очень добрым и каким-то домашним. Слегка округлые – но ни в коем случае не толстые – щеки и пышные пшеничные усы, любимая вязаная безрукавка, а главное, искреннее желание всем помочь делали его очень обаятельным. Вот и сейчас, пренебрегая субординацией, Жоша встретил меня в коридоре, провел в кабинет, предложил чаю и посвятил в последние кафедральные новости. Я узнал, что послезавтра из обсерватории отправляется экспедиция в лесной заповедник на Оке близ города Пущино. В метеогруппе ещё есть одна вакансия. Так что, если вдруг будет желание...

Вообще-то я собирался после практики рвануть домой: пусть родители хоть раз в год на сына посмотрят! И пока Жоша подробно излагал своё видение целей и задач экспедиции, подрёмывал в кресле, не забывая держать глаза открытыми и периодически кивать головой. Но тут Жоша обмолвился, что главным в этой лавочке назначен Михельсон, и моё прохладное отношение к предлагаемой авантюре резко изменилось.

Алексей Исаакович Михельсон – сын американских коммунистов, эмигрировавших в Советский Союз по идейным соображениям и притащивших с собой в социалистический рай маленького Алекса. Сейчас "малышу" перевалило за пятьдесят... Работал он на кафедре гидрологии, читал лекции по технике безопасности на воде и был известным на весь университет бабником, вечным тамадой на любых банкетах и вечеринках, выдающимся филателистом и проч. и проч. и проч.

Курил Алексей Исаакович практически беспрерывно, частенько запаливая новую сигарету от предыдущей. Его именем на факультете была даже в шутку названа единица задымленности – один михельсон. Это когда в помещении на высоте один метр висит топор массой в один килограмм. Из скандалов, связанных с бесконечными пьянками и аморалками, урождённый американец не вылезал, был постоянным героем доски приказов о взысканиях и большинства факультетских анекдотов. Но при этом никто лучше Михельсона не мог в полевых условиях организовать работу группы людей любой численности, состава и степени знакомства. Его беспрекословно слушались студенты и аспиранты, раскопщики из вчерашних зэков и степенные доктора наук. Очень примечательная личность!

И почему-то мне вдруг расхотелось ехать домой на каникулы, а появилось острое желание: поближе познакомиться с этим человеком, о котором так часто судачили в факультетских курилках.

– Хорошо, согласен! Каковы дальнейшие действия? – сказал я, как только в Жошином рассказе наступила небольшая пауза.

– Собеседование завтра в десять утра, – сообщил мне довольный "охотник за простофилями"[9], и тут же добавил радостно. – В Формозе.

"Формозой", или "Тайванем", университетский люд именовал пивную, расположенную у самых стен китайского посольства в пяти минутах ходьбы от главного здания МГУ. Чувствовалась, что твердая рука Алексея Исааковича крепко держит бразды правления коллективом.

Наверное, может показаться невероятным, что после окончания летней практики меня снова потянуло в поле[10], да ещё в такой компании, но уж очень скучным и размеренным был последний учебный год. С утра до ночи я занимался лекциями, семинарами да беготнёй по библиотекам, а потому был полностью лишен развлечений. И вот теперь, когда необходимость в "монашеской" жизни отпала, безалаберную и шебутную половину моей студенческой души неудержимо потянуло в загул. А уж в том, что вся Пущинская экспедиция будет одним сплошным загулом, сомневаться не приходилось...

10.

На следующее утро, ровно в «десять ноль-ноль», я стоял в дверях пивного бара и обшаривал глазами зал. Точность, как известно всему факультету – главное, что Михельсон ценит в людях. Вторым необходимым условием было умение быстро и органично вписаться в «крепко спитый» коллектив.

Где же? А, вот они, голубчики! Ждущая моего прихода комиссия состояла из трех человек. Между вгрызающимся в распотрошенную воблу Жошей и жестикулирующим сигаретой Михельсоном за столиком неподвижной скалой расположился лучший друг Алексея Исааковича и восходящая звезда отечественной гидрологии доктор физико-математических наук Андрей Христофорович Упоров. Лица не видно – стоит спиной к двери, но Упорова и так ни с кем не спутаешь. На первый взгляд, он обычно напоминает одетый по последней моде двустворчатый шкаф. Симпатичный такой шкафчик в расстегнутом бежевом плаще! И это – несмотря на летнюю жару.

Гм... Значит, высокая комиссия не пивом единым мозги промывает. Что ж, да здравствуют приключения! А приключения – это то, что постоянно, как сильнейший магнит, притягивал к себе сын американских эмигрантов. Вот и сейчас он дымил в аккурат под самой табличкой: "За курение в общественном месте штраф 5 рублей". Обычно завсегдатаи, сами иной раз втихомолку "дымящие в рукав", ястребами накидывались на нарушителя и начинали его "клевать", но сейчас они старались устроиться подальше от живописной компании и сделать вид, что ничего не замечают. Уж очень колоритно возлежали по обе стороны от упоровской кружки покрытые коричневыми "рукопашными" мозолями двухпудовые волосатые кувалды. Рядом с ними полулитровая пивная посудина производила впечатление стопарика. Голова доктора наук была слегка наклонена влево к рассказывающему о чем-то Михельсону. Коротко стриженый затылок плавно перетекал в могучую шею и тонул в воротнике плаща.

Верилось с трудом, что семнадцатилетний первокурсник Андрюшенька Упоров был худеньким невзрачным очкариком. В те далекие времена он великолепно играл на фортепьяно и даже выступал с концертами. Но в экспедициях требовались сила и ловкость, и Андрей стал заниматься несколькими видами тяжелой атлетики и силовых единоборств одновременно с тем же фанатизмом, с которым прежде разучивал гаммы. Результат – к тридцати пяти годам при росте сто семьдесят пять сантиметров он весил около ста тридцати килограммов, носил брюки пятьдесят шестого размера и пиджак шестьдесят восьмого, собрал коллекцию кандидатских и мастерских удостоверений в различных видах спорта, имел чёрный пояс по каратэ. Очки Андрей Христофорович надевал теперь только на лекциях, а в обычной жизни обходился без них. На эту тему в прошлогодней факультетской стенгазете появилась даже карикатура с подписью: "У носорога очень плохое зрение, но при такой массе это не его проблемы". Упоров не обижался.

Многие не могли понять, что связывало такого прямолинейного и внутренне-организованного человека с "вечным флюгером" Михельсоном. Возможно, этой дружбой молодой доктор наук удовлетворял свою потребность в разгильдяйстве и неорганизованности. Подобных качеств никогда не было у него внутри, и Андрей Христофорович нашел их вне своего могучего организма.

Взяв у стойки кружку пенящегося "жигулёвского", я приблизился к руководящему столику.

– Вы позволите? – кивок в сторону свободного четвёртого места.

– Здесь занято, – произнёс, даже не посмотрев на меня, Михельсон.

– Мы человека ждем, – спустая секунду пояснил Андрей Христофорович, взглянув в лицо непонятливому нахалу. За соседними столиками граждане затаили дыхание и начали отодвигаться.

Но тут Жоша проглотил, наконец-то, кусок воблы и сказал, обращаясь к старшим товарищам:

– Больше не ждём, это он и есть.

Михельсон взглянул на меня с интересом.

– А я уж думал, что парнишка с утра выпил лишнего, и не видит, куда прётся.

– Нет, – отвечаю негромко, но чётко. – Не выпил, с собой принёс.

Шутка обросла бородой ещё при Петре Первом, но я подкрепил её визуально: отвернув полу пиджака, продемонстрировал Михельсону торчащее из внутреннего кармана горлышко "Столичной" с характерным язычком на пробке.

– Вот это по-нашему! – тут же оживился Алексей Исаакович. – Считай, что собеседование ты прошел и в штат экспедиции зачислен. Переходим к неофициальной части. Он придвинул голову поближе к Упорову:

– Андрюша, будь другом, сделай человеку вкусно.

Моя кружка утонула в правой ладони доктора наук и опустилась под стол. Раздались три коротких "буля" – и вот уже на стол вернулся новорожденный "ёршик". Я отхлебнул и восхищённо хмыкнул.

– Ух, ты... Прекрасно!

Было действительно здорово.

– Андрей Христофорович лучший специалист в этой области, – торжественно приподнял сигарету над столом Михельсон. – Жаль, что он не сможет поехать с нами.

– Травму на соревнованиях получил, – пояснил Жоша. – Шею ему свернули на первенстве Москвы по вольной борьбе.

Я с долей сомнения взглянул на расстегнутый воротник рубашки Упорова, попытался представить себе, чем можно свернуть такую шею. Но ничего мельче экскаватора в голову почему-то не приходило.

– ...И нам срочно понадобилась замена, – вернул разговор в прежнее русло Алексей Исаакович. – Но, сам понимаешь, студент его заменить не сможет. Поэтому сделаем передвижку: Георгий (Михельсон двинул сигаретой в сторону Жоши) займет место моего заместителя. На должность руководителя группы наблюдения вместо Георгия назначим Сергея Птицына – он самый опытный из наблюдателей. А вы, Александр, займете освободившуюся должность наблюдателя. Эти перемещения нужно оформить приказами, поэтому машина завтра уходит без меня. Я буду через один-два дня, когда доделаю все бумаги. В мое отсутствие обязанности руководителя исполняет, естественно, Жариков. Приедете на место, оборудуете площадку приборами, устроите лагерь. Обедать будете в Доме отдыха в двух верстах от базы, я там уже договорился, завтрак и ужин в лагере. Есть вопросы? – он посмотрел на Жошу.

– Никак нет, Алексей Исаакович, – по-военному щёлкнул каблуками Жоша. – Всё как обычно: трехразовое питание, двухкратный прием спиртных напитков, заступающая смена – пятьдесят граммов, сменяющаяся – сто пятьдесят, остальным водка без ограничений.

– Не всем! Дежурному по кухне ни капли спиртного, пока с поста не отпустили, а то опять кто-нибудь соду с солью перепутает! – строго напомнил Михельсон. – В остальном все верно. А теперь, студент, передай мастеру емкость, ему в плаще разливать сподручнее. Все рабочие вопросы решили, отдыхаем! Как-никак суббота сегодня – выходной день.

И мы принялись отдыхать с энтузиазмом людей, понимающих, что с завтрашнего дня о выходных им придется надолго забыть.

11.

В машине, не считая водителя, нас было шестеро. Выехали из Москвы пораньше, чтобы хватило времени на обустройство. Жоша сел в кабину – показывать дорогу. В кузов тентованного ЗИЛка вместе со мной забрались и устроились на свёрнутых палатках и спальниках длинноногий Сергей Птицын, с недавнего времени сотрудник кафедры физгеографии СССР, мой однокашник Гена Лущенко и двое незнакомых первокурсников, представившихся Михаилом и Ренатом. Под монотонное урчание двигателя я довольно быстро уснул, а когда открыл глаза, ребята уже выбрались из машины. Я стал подавать им из кузова ящики с приборами и продуктами, мешки с палатками, спальники и прочую хрень (а каким ещё словом можно назвать, например, огромное дубовое кресло?). Жоша внимательно осматривал всё, что мы выгружали, и сверялся со списком. Когда из кузова вытащили последний ящик тушенки, наш ВРИО подписал водителю бумаги и попрощался с ним. Машина пустилась в обратный путь, обдав нас напоследок вонючей струёй выхлопных газов.

На опушке леса, примерно в сотне метров от расположенной в поле метеоплощадки, лежали сейчас две живописные кучи экспедиционного барахла. Врытый между ними в землю дощатый стол с двумя лавками по бокам, проплешина от кострища и лежащие рядом старые колышки указывали, что Пущинская экспедиция существует уже не первое лето.

Закипела привычная работа по обустройству лагеря. Все разбились на пары и разыграли по жребию места для палаток. Нам с Геной досталось ближнее от стола. После установки мы забросили в палатку рюкзаки и спальники. Как и большинство других, была она просторной, четырехместной – на комфорте Михельсон не экономил. Впрочем, в лагере установили и две шестиместные палатки. Одну – для отсутствующего пока руководителя, Вторую заняли начальники помельче: Жоша и Птица.

В трудах праведных не заметили, как приблизилось святое время обеда.

– Птица – в лагере, остальные – за мной, – скомандовал Жоша, и мы послушно двинулись по тропинке через лес за своим временным руководителем.

На территорию Дома отдыха попали через дыру в сетчатом заборе. Столовая оказалась мечтой лесного жителя: уютная, опрятная, вся в белых скатертях, салфетках, занавесках. Наши штормовки и джинсы нарушали эту идиллию. Строгая заведующая встретила компанию с распростёртыми объятиями, справилась у Жоши о здоровье начальника и спросила, когда же тот сам зайдет на огонек. Стало ясно, что незримая рука Михельсона и его прославленное умение четко решать вопросы ведут нас по жизни и в отсутствие Алексея Исааковича...

До ужина все дружно монтировали и налаживали приборы на метеоплощадке: развесили в будках психрометры[11], установили комплект почвенных термометров[12], заправили ленты в самописцы[13].

Птица оформил титульные листы журналов наблюдений, Жоша восстановил поврежденную линию электроснабжения, наладил освещение на площадке и в самом лагере. По кухне дежурил Ренат. Он приготовил на костре гречневую кашу с тушенкой, как ни странно, очень вкусную.

После ужина я, повинуясь решению Жоши, заступил на первое дежурство. Теперь до утренней смены все метеонаблюдения были на моей совести. Я положил перед собой на стол наручные часы, достал из кармана и проверил фонарик, раскрыл купленного неделю назад в ольхонском букинисте "Наследника из Калькутты"[14] и приготовился к бессонной ночи.

До половины третьего всё было тихо, затем издали послышался неровный гул приближающейся легковой машины, и на ведущем к лагерю проселке синхронно запрыгали светлячки фар.

Рыбаки? В ночь на понедельник? Бред! Скорее заблудился кто-то. Будут дорогу спрашивать, а от меня толку, что с гадюки шерсти. Точно заблудились! К палаткам сворачивают. Желтая "волга" с шашечками на бортах медленно вкатилась под лагерный фонарь и встала, заглушив двигатель. На переднем бампере новенькими цифрами сверкал московский номер.

Щёлкнув замком, отворилась правая передняя дверка. Вышедший из нее незнакомый парень в линялых джинсах и выцветшей штормовке, не говоря ни слова, кинулся открывать заднюю, из которой грациозно выпорхнула размалеванная стройная блондинка в алом вечернем платье, а ля "ночная бабочка". Я ущипнул себя за ногу под столом. Машина осталась на месте. Странная парочка не исчезла. Значит, не сплю. Неужели они к нам в экспедицию? Бред... На телке косметики – больше месячной зарплаты профессора. И единственный прибор, с которым она контактирует по работе, к гидрометеорологии имеет... Э-э-э... Косвенное отношение.

Но в тот момент, когда моя челюсть грозила упасть на раскрытые страницы, из машины показался элегантный и нетрезвый Михельсон, галантно выволакивающий следом за собой пышногудую брюнетку в чем-то фиолетовом и обтягивающем.

– Привет ночной смене! – Алексей Исаакович и не подумал приглушить голос. – Как идет первая вахта?

– Устроились без проблем. Вахта без происшествий. Местные жители о вас спрашивали, велели при случае кланяться! – отчитался я перед высоким начальством.

– Ага... Понятно! – Михельсон положил руку на талию ошеломлённой блондинки. – А я тут пару цыпочек с собой захватил: девчонки хвастали, что ночные вахты им не в диковинку.

Девицы посмотрели на спутника с немым укором, оно и понятно: у них, в валютном кабаке, вахта – нечто совсем иное...

Из "младшей" шестиместной палатки показались две всклокоченные головы. Помаргивая узенькими щелочками глаз, они оглядели всю композицию. Глаза стали значительно шире. И головы сразу исчезли под опустившимся пологом.

Одеваются, надо полагать.

Когда из палатки вылез Жоша, в центре стола неровной горкой лежали завёрнутые в бумагу ресторанные деликатесы. А продолжающий балагурить Михельсон вынимал из двух больших полиэтиленовых пакетов и расставлял на столе недопитые бутылки. Из всей компании, похоже, только он один чувствовал себя свободно и непринужденно.

Девицы, судя по всему, ещё не оправились от шока: они явно ожидали чего-то другого. Прибывший с Алексеем Исааковичем парень стоял отдельно от них с экспедиционным рюкзаком в руках и, похоже, не знал, что делать дальше. Водитель помогал Михельсону сервировать стол. А я? Я бросил взгляд на часы, закрыл книгу, вынул из кармана фонарик, сунул под мышку журнал и двинулся на метеоплощадку. Время!

Когда вернулся, вся компания сидела за накрытым столом. С правой стороны, поближе к свету, угнездились девицы. Рядом с ними устроился водитель. Напротив, в порядке старшинства – Жоша, Птица и парень в штормовке. А во главе стола, под самым фонарём, на принесенном из начальственной палатки дубовом кресле счастливым падишахом восседал сам Алексей ибн Исаакович. Сигарету он держал в левой руке, потому что в правой уже была полная рюмка. Как, впрочем, и у всех, кроме водителя.

– ... А потом я поймал у кабака тачку, заехал за Василием, – кивок в сторону незнакомого парня, – чтоб ему на перекладных сюда не тащиться, и вот мы все здесь... Вы спросите, какое отношение имеет эта история к следующему тосту? Да никакого. Потому что пить в присутствии столь очаровательных особ за что-нибудь, кроме их несравненной красоты, считаю неприличным и данной мне властью запрещаю! – Михельсон торжественно выпрямился. – За прекрасных дам!

Я встал вместе со всеми, приложил рюмку к губам и нетронутой поставил на стол. Встретив заинтересованный взгляд руководителя, глазами указал на журнал наблюдений. На лице Алексея Исааковича мелькнуло одобрение. Потом он перевёл взгляд на водителя. Тот кивнул головой и отошёл к своей "волге".

Вскоре из салона раздалась негромкая музыка. Михельсон подошел к водительской дверке, добавил громкости, а затем, вернувшись к столу, шепнул что-то девицам. Те послушно поднялись и юркнули в его палатку. Следом отправился хозяин. Общество восприняло его уход, как команду "отбой". Жоша пошел устраивать новенького, Птица вернулся в свои парусиновые апартаменты. Водитель вернулся за стол и продолжил ужин. А я снова раскрыл книжку: оставалось дежурить еще больше четырех часов.

"Волга" с девицами покинула стоянку во время моего следующего визита на площадку. Михельсон накрыл остатки трапезы бумажными салфетками с надписью "Прага" и ушел досыпать. А я сидел и прикидывал, сколько месячных зарплат просадил за эти сутки наш начальник, и откуда у него такие деньги. На факультете ходили слухи, что Алексей Исаакович не только филателист, но и эксперт-посредник на крупных сделках с редкими марками. Поговаривали даже, что его левые доходы превосходят официальную зарплату всей кафедры.

События сегодняшней ночи делали эти рассказы похожими на правду. Впрочем, что толку считать чужие деньги!? Карьера фарцовщика, толкача или посредника никогда меня не прельщала – слишком уж тусклой казалась перспектива...

И я снова углубился в чтение романа. Тем более что сюжет там с каждой страницей закручивался всё туже, а тропическая экзотика от абзаца к абзацу расцветала всё ярче...

12.

Утром вахту у меня принимал Птица, в экспедициях это было своеобразной традицией – первую дневную смену всегда брал на себя ответственный за наблюдения, как бы официально ни называлась его должность. За эти двенадцать часов он составлял график дежурств, консультировал новичков, проверял приборы в работе.