Текст книги "Подкравшийся незаметно"

Автор книги: Александр Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Никонов Александр
Подкравшийся незаметно

Повесть о настоящих людях.

Все совпадения имен и событий считать случайными.

Пролог

Вечерело. Холодало. Высоко в небе болтались перистые облака. Буревестники летали низко. По всем приметам был канун социалистической революции. Мир содрогался от ужаса и несправедливости.

По улицам Петербурга передвигалась долговязая черная фигура. Родион Раскольников опять шел убивать старух. В городе уже не осталось ни одной процентщицы, а неистовый Родион все не унимался. Поправив петельку под мышкой, Раскольников решил зайти в кабак порассуждать про тварь.

Войдя в полутемное помещение дешевой забегаловки, Раскольников подсел к своему знакомому Герасиму. На руке Герасима синела наколка "Не забуду Муму". На груди была вытатуирована целая картина – самодержавие руками Герасима утопляет Муму.

– Дай выпить, а то зарублю, – жестами показал глухонемому Раскольников.

Герасим привстал, похлопал себя по ягодицам и ткнул пальцем под стол, в лужу блевотины.

"Иди в задницу, Родион, без тебя тошно", – перевел Раскольников.

В кабачке висел неясный глухой звук.

Это кряхтел под игом самодержавия Савва Морозов. За соседним столиком стонали бурлаки. Бурлаки стонали "Интернационал".

– Этот стон у нас песней зовется, – пояснил бурлак сидевшему с ними помятому Некрасову.

"Некрасов опять дует на халяву," – отметил в специальной книжечке агент охранки, торговец опиумом и содержатель притона поп Гапон. Некрасов и Гапон встретились глазами.

"Агент охранки поп Гапон", – подумал Некрасов.

"Вольнолюбивый поэт Некрасов", – подумал Гапон.

– Что новенького? – спросил агент, подойдя к Некрасову.

– Из деревни пишут, что дед Мазай спас Муму, – сказал Некрасов, покосившись на Герасима. – Муму очень выросла, и Мазай продал ее заезжему англичанину по фамилии Баскервиль. Добрейший пес, скажу я вам. Но Герасим пока не знает.

– Ну и ну! – удивился поп Гапон и записал себе в книжечку без точек и запятых: "Ну и ну".

Некрасов успел заметить на обложке книжечки золотое тиснение"От полковника Зубатова лучшему агенту попу Г."

Поп Гапон скользнул взглядомпо столику у выхода. Там сидели пьяная растрепанная женщина и граф Толстой.

– Пойми, папаша, – внушала женщина, тупо икая и размахивая пальцем перед картофельным носом графа. – Я не какая-нибудь подзаборная там... я по любви... а он... Да я... без билета... под поезд брошусь.

Толстой плакал и сморкался в бороду. Иногда женщина грохала кулаком по столу, тогда Толстой вынимал зеркало, долго смотрелся в него, после чего жалобно спрашивал:

– Аня, ну скажи мне, Аня, разве я похож на русскую революцию?

"Как это все низко", – Раскольников вздохнул и вышел на улицу. Возле кабака городовой драл уши мальчишке. "А любопытно, тварь он дрожащая или право имеет?" – заинтересовался Раскольников. В этот момент Родиона окликнул знакомый точильщик.

– Родя, ты, никак, опять за старушками собрался. Не сезон, вроде. Давай топор поточу.

– Поточи, – согласился Раскольников.

– Эх, Родя, – разбрызгивая с лезвия искры, сокрушался точильщик, – все беспутством занимаешься, студентствуешь. Лучше бы денег заработал.

– Ходил я нынче к Достоевскому. Просил взаймы. Не дает, собака, – хмуро ответствовал Раскольников. Он умолчал, однако, что выйдя от Достоевского, написал мелом в парадном: "ДОСТОЕВСКИЙ – КОЗЕЛ."

– Хватит или еще поточить? – спросил точильщик, протягивая топор Роде. – Возьмет такая заточка старушку?

– Смотря какая старушка, – рассудительно ответил Раскольников, цвенькая ногтем по лезвию. – Иную тюкаешь, тюкаешь... Особенно живучи процентщицы. Очень прочная голова... Эх, да разве теперь старушки! Вот раньше были старушищи, так старушищи! За полчаса не обтяпаешь.

– Вот и ладно, – сказал точильщик, – с тебя, Родя, три копейки.

– Три копейки, – раздумчиво повторил Раскольников и ударил точильщика топором по голове.

Точильщик рухнул как подкошенный возле станка. Раскольников оглядел его нищенскую, латаную-перелатаную одежду, худую обувь, мозолистые руки.

"Проклятое самодержавие", – подумал Раскольников.

...Узнав в Цюрихе про Раскольникова, Владимир Ильич вскочил, зашагал по комнате, вцепившись большими пальцами в жилетку. Глаза его заблестели.

– Какой человек! Какой матерый человечище! – воскликнул он и, хлопнув, Плеханова по плечу а потом по голове, заключил, – но мы пойдем другим путем. Да-с, батенька. Мы сначала захватим почту и телеграф.

Так все начиналось...

Глава 1.

Алла Пугачева поскользнулась на обледенелости у подъезда и с маху ударилась затылком о ступеньку. Удар был так силен, что женщина, которая поет, даже не почувствовала боли. Просто мир вдруг лопнул и рассыпался тысячью зеленых искр. За какое-то мгновение перед Аллой кинолентно промелькнула вся ее жизнь, и наступила полная чернота – пленка кончилась. «Сапожник! Сапо-о-ожник!» – затухающе донеслось откуда-то из тьмы.

Такое с ней было лишь два раза в жизни. В первый раз это случилось в глубокой юности, когда худую, местами даже костлявую девочку еще никто не звал Аллой Борисовной, а ласково называли Лелей, Аленой, Алкой-давалкой. Дворник же Пантелеймон из их старого московского дворика отчего-то окрестил девочку Глистушкой. Тогда, возвращаясь с радиостудии после ночного записывания партийных гимнов, Алка зацепилась старенькой туфлей за торчащую из земли арматуру.

– Ч-черт!

Падая, она выставила руки вперед, как учил ее отец, опытный фронтовик, но что-то не получилось, "не срослось", как говаривала ее подруга из Конотопа Барбара Брыльска, – Алла упала и сильно ударилась затылком о брошенную строителями бетонную плиту. Тогда перед ней впервые промелькнула вся ее небольшая жизнь – детство, школа, младенчество. Вот она сидит на горшке и мощно тужится, а вокруг довольно смеются мамины гости, подбадривают ее, гладят по рыженькой головке. Только седоусый боцман Оноприенко хмурится и на его серебряных усах дрожат слезы. Маленькая Аллочка уже понимает, в чем дело: взрослые только что пришли с похорон дедушки Сталина и все осиротели. "Осиротели," – это слово Оноприенко произносил мягко грассируя. (Его дед был беглым французом из древнего грузинского рода.) Видимо, боцман так часто повторял это, потому что слово "осиротели" было созвучно фамилии его пра-прадеда – Джюряба Церетели, известного кавказского писателя, автора "Витязя в тигровой шкуре"...

Второй раз подобный промельк жизни случился с Аллой в зрелые годы, в Швейцарии. Там ей удаляли треть аппендикса. Алла (тогда уже "Борисовна") впала в кому и как бы сверху наблюдала за действиями врачей в операционной. Магистр хирургии Майкл Дебейки что-что кричал своим ассистентам на швейцарском языке, чернокожая медсестра Отари хлопала тело Аллы по обвислым щекам, пытаясь привести пациентку в чувство, от растерянности забыв, что та под наркозом. Приборы осциллографов вместо фигур Лиссажу вычерчивали мертвенные зеленые прямые, перья самопиздцев не дрожали, и на бумажных лентах текла черная прямая линия.

– Defibrilliator! – по-немецки выругался Дебейки, прилаживая к ее дряблой груди пластины электрошокового аппарата, затем скомандовал: -Priamoy ukol w serdse!

Чернокожая сестра Отари, только недавно пасшая овец в предгорьях Килиманджаро, перехватила огромный шприц обеими руками так, словно это был охотничий кинжал и с маху воткнула его в грудь клинически мертвого тела. Навалилась всем телом на поршень, выдавливая раствор диэтиламида лизергиновой кислоты в остановившееся сердце.

Вот тогда и промелькнула вторично перед Аллой вся ее жизнь. Боцман Оноприенко ("осиротели"). Юное лицо школьного пионервожатого Чикатилова, который любил сажать первоклассницу Аллу к себе на колени (в классе ее дразнили Пугалом). Песня "Аль Пачино", после которой она проснулась знаменитой. Ночь, когда она лишилась девственности.

...Ее снял молодой, немного похожий на еврея парень по имени Исраэль. Он был долговяз, черняв, кучеряв, горбонос и картав, а его влажные темные (словно сливы) глаза печально глядели на Аллочку и в них светилась вся скорбь еврейского народа. Аллочка почувствовала, что она безумно и безнадежно влюбляется.

Для начала посетили пивную "Пльзень" в Парке культуры и отдыха. Аллочка в простом ситцевом платье не отрываясь смотрела, как сутулый Исраэль, пробравшись без очереди, прикупил несколько кружечек пивка и, ловко лавируя между пьющими у столиков мужиками, пробирается к ней. Он счастливо улыбался и совершенно не обращал внимания на тычки в спину и пошлые выкрики "жид проклятый". Казалось, он даже не слышал этих выкриков (а может, привык). Аллочка тоже была с ним счастлива. Обхватив обеими руками, она ртом сосала его соленое пиво; не слыша деревянного стука, била засохшей воблой о край стола и залупляла кожуру воблы. Не вдумываясь в смысл, девочка просто наслаждалась музыкой картавой речи. "Он говорит как Ленин!" – вдруг подумалось ей.

Потом поехали в Бирюлево-товарное, где в коммуналке жил Исраэль. Там-то, среди пропитавшего всю квартиру запаха жареной рыбы, под звуки драки доносившиеся из соседней комнаты, Аллочка лишилась невинности. С тех пор она любила запах жареной рыбы и звуки драки, и когда другие воротили нос или звонили в милицию, она затаенно улыбаясь вспоминала пышущий страстью картавый голос Исраэля.

Потом (ну, в смысле, наутро) выяснилось, что фамилия у Исраэля деревянная, но красивая – Ясень. Он был начинающим литератором.

– Лист березовый падает с ясеня, – смеясь продекламировала Алла.

В ответ Ясень начал развивать теорию о том, как тяжело жить евреям в Советском Союзе.

– Посмотри сама, сколько антисемитской литературы, книг, фильмов выпускается в последнее время. Вот хотя бы эта книга, посмотри, – он вынул с полки и всучил Аллочке книжку исчерканную карандашными пометками. – Одно название чего стоит – "Белая книга жидовствующего сионофашизма"! Или вот эта – "Сионизм от начала веков до наших дней – пособник империализма." А вот еще...

В руках Аллы оказалась третья почерканная книга "Быть евреем некрасиво."

– Ты что, конспектируешь их? – спросила Алла. Сама она научных книжек никогда не читала и сейчас была просто потрясена интеллектом и эрудированностью Исраэля.

– Конечно, конспектирую, – кивнул еврей. – Чтобы потом на будущем процессе по типу Нюрнбергского было чем и как обвинять этих гоев. А ведь евреи – богоизбранный народ. Все страны, которые изгоняли евреев, плохо кончали, тому в истории достаточно примеров. Вот из Египта евреи ушли Египет поразился семью казнями господними. Там произошли катастрофы и катаклизмы.

– Какие клизмы? – не расслышала Алла Пугачева. Она с интересом читала в одной из книг, как евреи распяли Христа а потом пили кровь христианских младенцев. – Кстати, какова по вкусу кровь христианских младенцев?

– Такая же, как и нехристианских. Где ты в стране поголовного атеизма найдешь настоящих христианских младенцев?.. Используем то, что есть. Не отвлекайся. Я когда-нибудь напишу великую книгу, как евреев изгоняли из нашей страны. И поверь, это кончится плохо для СССР. Империя рухнет! Когда евреи уходят, империи рушатся.

– Может, они как крысы, которые бегут с тонущего корабля? предположила Алла.

– Они не бегут, их гонят взашей! – пылко возразил Ясень. – Нас не любят. Но при этом каждый русский мужчина мечтает трахнуть чернявую "жидовку" с волосатыми руками и ногами и с сосками, поросшими черным волосом. А лучшие русские женщины, похожие на древних половецких княгинь, слепо отдаются еврейским мужчинам, не имеющим сексуальных комплексов. Ты, кстати, заметила сегодня ночью, что у меня нет комплексов?

Алла залилась краской смущения, вспомнив, как Ясень вертел ее сегодня ночью, имея и так и сяк и даже ножкой от табуретки.

– А ты, кстати, заметил, что я была девственницей? – спросила Алла, пытаясь словесной шелухой скрыть смущение.

– Конечно, – Ясень указал рукой на лужу крови на полу. – Потом уберешь за собой. Не отвлекайся... Как кролик на удава, глядит русская красавица на горбоносого кривоного еврея. И отдается ему!А наши еврейки выходят замуж за лучших из русских мужчин... И так было всегда. Нас били, но мы не сдавались! Мы управляли Хазарским царством! Этим будет пронизана вся моя книга! Эту книгу еще назовут великой...

– Ладно, когда напишешь, вышли, а мне пора, – сказала Алла. Она вдруг вспомнила, что вчера вечером ей нужно было идти на свадьбу. Как же она забыла?! Ведь вчера она должна была выйти замуж за академика Велихова из соседнего подъезда. Именно для него она берегла свою девственность. Черт, нехорошо получилось.

Всю дорогу от Бирюлева до дома, Алла ломала голову, что же сказать Велихову, чтобы он не обижался...

Над столицей занималась заря. Алла любила свой город. Вот и сейчас, лавируя на подходе к дому между помойками, она таяла от любви к Москве, родной стране и вообще к жизни.

На детской площадке гуляла с коляской продавщица Киркорова из соседнего дома. Недавно у нее родился мальчик.

– Здравствуйте, – проявила вежливость Алла и нагнулась над коляской. А кто это у нас тут такой краси-и-ивый? А кто это у нас тут такой богаты-ы-ырь? Ах, это Филиппушка, маленький... Агу-агусеньки...

Младенчик заулыбался тете Алле. Хотя младенчики еще не умеют читать, Алла подарила ему "на вырост" поучительную книжку писателя Льва Толстого "Филиппок".

– Не видели академика Велихова? – спросила Алла у продавщицы Киркоровой.

– Да вон он валяется, сбросился с крыши, – продавщица кивнула куда-то влево.

Тут только Алла заметила у подъезда несколько милицейских машин и карет скорой помощи. Вокруг толпились любопытные. Дворник Пантелеймон ворча сметал мозги с асфальта.

Алла заплакала. Тонко чувствующий чужое настроение младенчик Филипп вторил ей густым басом.

...Короче, все это промелькнуло перед мысленным взором Пугачевой, когда она шарахнулась башкой о ступеньку. Прическа растрепалась, вуалевая шляпка от Гуччи, явно не рассчитанная на русские морозы и подобные перегрузки, откатилась в сторону, пальто от Версаче на спине все испачкалось. Господи, как она теперь покажется на званом обеде в присутствии высших должностных лиц государства!

Алла медленно встала, обхватила руками раскалывающуюся голову и злобно матерясь пошла в розовому"Кадиллаку", за рулем которого роскошно улыбался муж. Краем гудящей головы Пугачева вдруг осознала, что ее, оказывается, может беспричинно раздражать вечная улыбка Филиппа: "Лыбится, как козел какой-то."

Так, покачиваясь, матерясь и держась за голову растрепанная Пугачева брела к машине в грязном пальто и даже не расслышала злобное шипение проходящей мимо старушки:

– С утра уже нажралась, корова немытая...

Алла Борисовна рухнула в "Кадиллак", и лакей в ливрее захлопнул за ней дверцу. А голодная старушка пошла дальше по улице. Сегодня опять не заплатили пенсию, и у бабушки не было денег даже чтобы купить хлеба и водки. Ее старенькое пальтишко продувал морозный ветер, а богатая Пугачиха ехала в розовом "Кадиллаке" и трескала бутерброды с черной икрой.

Глава 2.

Билли Клинтон прикрыл глаза, безвольно откинулся на спинку кресла и обвел зрачками Совальный кабинет. Еще совсем недавно непременной принадлежностью кабинета было круглое лицо Моники с открытым ртом. Лицо возникало совершенно внезапно, где-то под столом и неотвратимо надвигалось из темных глубин прямо к креслу Билли. Откуда оно бралось, президент так и не смог разобраться. Нельзя сказать, чтобы Биллу не нравилось это румяное налитое лицо и мягко сверкающие керамические зубы, нет, скорее нравилось. Но в некоторых пор лицо перестало появляться, а Билла начали таскать по судам, требуя отчета, откуда оно пришло и куда потом подевалось. «Я ни в чем не виноват. Может быть, это местное привидение? Белому дому очень много лет! Может быть это была святая Моника – покровительница округа Колумбия?» слабо пытался выкрутится Клинтон. Но никто ему не верил.

"Мы тебе, блядь, импичмент объявим, волчина позорный!" – грозили Биллу политические оппоненты, а он лишь слабо краснел и неловко отбивался от их нападок, не вполне понимая сути происходящего. Пытаясь успокоиться, он однажды велел даже хорошенько проветрить Белый дом и разбомбить Ирак, но ясность так и не наступила. Напротив, наступал срок окончания его полномочий.

Раскачиваясь в кресле-качалке Совального кабинета, Билли вспоминал годы своего правления. Самым ярким было воспоминание о России. Именно там он когда-то впервые увидел мощную женщину, внезапно напомнившую ему святую Монику. "Может быть у меня под столом являлся как раз ее пресветлый дух?" думал Билли, и перед глазами его вставала далекая заснеженная, завьюженная и запурженная Раша.

... Русские, они такие – нажрутся кислой капусты, и давай пердеть!

Билл устало закрыл глаза под шум самолетных двигателей. Все-таки эти переговоры утомили его. Не столько сложностью темы, сколько паршивым русским духом. Когда-то советники рассказывали ему о русской культуре, о Толстоевском, о загадочной русской душе. В памяти мало что осталось, но может быть под русским духом они имели в виду именно это?..

Для начала его пригласили на обед в кремлевские палаты. Министр иностранных дел прощебетал через переводчика о том, что сытый голодному не товарищ и просил отведать, чем Бог послал.

– Джизас Крайст? – переспросил друг Билли.

– Ест, – обошелся без помощи переводчика министр. – Оф корс. Натюрлих.

К водке русские подали салат провансаль и "щи вчерашние". С трудом похлебав плавающую в миске капусту, друг Билли увидел как официанты уже несут вторую смену блюд – солянку по-селянски и вегетарианские котлеты из капусты. Друг Билли поискал глазами что-нибудь отличающееся от капусты. Черномырдин перехватил его взгляд, взял круглый каравай, прижал его к своему темно-синему костюму от Юдашкина и начал отрезать от каравая ломоть. Друг Билли понял, что тем самым ему, как высокому гостю, оказана большая честь. Ельцина на обеде не было, он болел какой-то незначительной детской болезнью типа ветрянки или сифилиса, поэтому Черномырдин был старшим за столом и на правах хозяина лично отрезал ломоть дорогому гостю. Виктор Степанович сунул щепоть в хохломскую солонку, щедро посолил ломоть и протянул его другу Билли.

– Сэнкью, – вежливо кивнул гость и на секунду задумался, не зная, что он должен делать с ломтем, густо засыпанным солью. Потом вежливо откусил один разик. На зубах заскрипела соль. Клинтон положил ломоть рядом с тарелкой и увидел, как официант белой салфеткой стряхивает с костюма Черномырдина хлебные крошки.

Премьер-министр явно чувствовал себя за столом полновластным хозяином. Он добродушно шутил, весело клал руку на колено какой-то рыжей растрепанной женщины рядом с собой, смешно хлебал "шти" расписной ложкой. Кстати, ложка у него была самая большая из всех присутствующих и предназначалась не только для еды. Как только седоватый человек в темных очках по фамилии Лившиц подцепил кус мяса в своей тарелке и потянул в рот, Черномырдин вдруг гулко шлепнул его своей ложкой по лбу:

– Мясо потом! Сначала щи выхлебай...

Все промолчали, только где-то в конце стола прыснули со смеху два министра, но тут же осеклись под грозным взглядом Черномырдина. Лившиц хотел было зареветь, но сдержался и только некоторое время шмыгал носом.

– Ладно, еще по одной -и на переговоры, – сказал Виктор Степанович и поднял стакан. – Дай Бог, не последняя...

Друг Билли едва пригубил водки, как вдруг услышал рядом резкий подозрительный звук. Он скосил глаза. Никто не признался. Гость вопросительно взглянул на Виктора Степановича.

– В России вежливым человеком считается не тот, кто не пустит ветры за столом, а тот, кто не заметит, если это сделает другой, – пояснил Черномырдин.

Друг Билли кивнул, хотя не заметить было трудно. Запах прокисшей капусты и тухлых яичек был настолько силен, что у президента заслезились глаза.

– Здесь русский дух, здесь Русью пахнет, – шепнул ему на ухо переводчик. – Надо терпеть. Это менталитет.

...Менталитет преследовал друга Билли и во время переговоров: сказывался съеденный обед. Во время обсуждения югославского вопроса даже Черномырдин не удержался, приподнялся и басовито загудел, словно пароход. И Клинтон понял, за что Виктора Степановича любят русские женщины: от него веяло надежностью и солидностью.

Запах перевариваемой капусты смешивался в зале для переговоров с запахом дорогогоодеколона "Тройной" и шикарного мыла "Банное". Поэтому, когда решалась проблема сектора Газа, Клинтон не выдержал, глаза его закатились, друг Билли перегнулся через подлокотник кресла, и его вырвало на персидский ковер, принесенный по случаю из Грановитой палаты.

Перед президентом, как водится, за одну секунду промелькнула вся его жизнь – детство, школа, прочее такое – и закончилось все запачканным персидским ковром. "Чистота – это чисто "Тайд", без базара," – подумал Клинтон и потерял сознание...

...Над ним свесилось круглое лицо рыжего мужика.

"Наверное, ирландец," – подумал друг Билли.

– Ну что, небось вся жизнь перед глазами мелькнула? – спросил рыжий через переводчика. – Туннель-то видел?

– Ху из ю? – слабым голосом осведомился друг Билли.

– Ай эм Чубайс. Андерстен? Чубайс – ист раша регент. Вместо Ельцина, типа. Андерстен? Чиф, большой начальник, – рыжий показал руками нечто великое. – Ай эм чиф ту, ну, как Виктор Степанович... Поднимай его, ребята, притомился хлопец.

– Может, ему водки? – спросил кто-то из-за спины Чубайса.

– Водки? – оживился рыжий чиф, большой начальник, повернулся к поднятому на ноги другу Билли. – Ду ю вонт рашен виски? Маленько-то можно. Врежешь?

Рыжий выразительно пощелкал пальцами по горлу Билли. Друг Билли отрицательно затряс головой.

– Понимаю, – кивнул Чубайс. – Америкэн анонимный алкоголик. Торпедо.

– Да какая торпеда! – Чубайса отодвинул Черномырдин. – На обеде же он пил! И ни слова про то, что зашился. Набздели тут просто, вот и не выдержал заморский интеллигент, в голову ударило.А здесь всегда так. Велком ту Раша, Билли! Привыкай. Это ты еще портянку не нюхал. Эй, Лившиц, а ну, принеси портянку... Да я шучу, шучу! Дайте отдохнуть простому американцу.

Друг Билли понял, что насчет простого американца Viktor Stepanovitch иронизирует, поскольку прекрасно знает, что имеет дело с самим президентом Соединенных Штатов! "У нас есть атомные бомбы," – подумал Клинтон.

"А у нас их больше," – подумал Чубайс, но вслух ничего не сказал.

– Ну, ладно, петухи, – улыбаясь пробурчал Черномырдин. – Будет вам. Короче, перерыв. Всем отдыхать. А завтра продолжим. После обеда.

И засмеялся, будто увидел свою резиновую куклу из одноименной программы "Куклы".

...Валяясь в дорогом номере отеля "Солнечный", президент США Билл Клинтон мучился головной болью и синдромом пропавшей родины. Нет, нужно встряхнуться! Хиллари не зря все время твердит: "Билли! Если ты хочешь быть счастливым президентом Соединенных Штатов – будь им! Но если ты хочешь быть разбитым и несчастным президентом Соединенных Штатов; если ты вздумал стать неудачником, тогда убирайся к чертовой матери! Фак ю!" Она права, его любимая козочка. Помоги себе сам, Билли!

И он знал, что может ему помочь. Когда жизнь прижимала президента, когда было совсем невтерпеж, когда ныло сердце и болело натруженное за день туловище, его всегда спасало одно и тоже. Блестящий. Сверкающий. Металлический. Ласкающий руки и взгляд. Нежный. Хрипловатый...

Саксофон!

– Саксофон! – решительно приказал президент, и челядь, толкая друг друга, бросилась на поиски уникальной вещи. Эти люди знали, что за малейшую нерасторопность их могут без суда и следствия расстрелять, а всю семью сослать на Аляску.

И вскоре уже над Москвой плыл задушевный музыкальный пузырь выдутый из трубы президента. Музыка была столь прекрасна и удивительна, что из Лосиного острова подтянулись к окнам гостиницы серые волки и подвывали в тон. "Господи, хорошо-то как! – подумал президент. Он не замечал собственных слез, которые катились по щекам на персидский ковер, унесенный по случаю из Грановитой палаты.

И он не заметил, как открылась дверь, и охранник преградил путь огромной рыжей женщине с растрепанными волосами.

– Куды прешь, – женщина как бы нехотя тыльной стороной ладони ударила охранника по лицу и тот свалился на персидский ковер. Его темные очки упали рядом и тут же хрустнули под тяжелой стопой рыжей женщины.

– Какая музыка! Боже мой, какая музыка! Меня чуть волки внизу не разорвали. Со мной раньше такого никогда не было! – размахивая рукамивоскликнула женщина через переводчика.

– Кто вы? – оторопел через переводчика друг Билли.

– Алла Борисовна Пугачева – самая большая певица в этой стране.

– Чиф? Биг чиф?– вспомнил друг Билли жестикуляцию Чубайса.

– Ну, можно сказать и так, – согласилась рыжая. – Певец в России больше, чем начальник... Но каков саксофон!.. Слушай, я тут проходила мимо и просто отпала.

– Она шла мимо и упала, – по-английски перевел переводчик.

– Как упала? Куда? – растерялся друг Билли.

– Может, это из-за волков? Сейчас выясню... – Засуетился переводчик и перешел на русский. – Э-э... Коспожа Пюгатшова, куда ви есть упадать?

– Да никуда, – великодушно отмахнулась великая певица. – Просто я затащилась от симфонии маэстро президента. Мне это все в кайф. Вери гут! Короче, я приглашаю друга Билли к себе в оркестр. Пускай обдумает мое предложение. Уж я-то дам ему за работу побольше, чем американские налогоплательщики. К тому же в России платить налоги не обязательно. Получать будет налом, в баксах, как положено. Новыми сотенными. Уж больно понравилась симфония.

– Я очень признателен вам за ваше ценное предложение, – не скрыл улыбки президент. (Господи, как непосредственны и наивны эти русские!) – А не вас ли я видел сегодня на обеде?

– Меня, а то кого же еще? Мне еще старый кобель Черномырдин руку на коленку клал. А с другой стороны сидел мой муж... ну такой волосатый... улыбается все время... он руку клал на коленку Черномырдина. Вспомнил? Там-то я тебя и приметила. Думаю, хороший парень, скромный. А ты, оказывается еще и на трубе можешь.

Друг Билли зарделся от похвалы.

– Может быть хотите водки попить? – вспомнил он обычаи русского гостеприимства.

– Да ну ее на хер твою водку. Знаю я вашу водку – хуже сивухи. Лучше нашей "Гжелки" по стопарю хлобыстнуть. Мой папка ее любит.

– Ваш батюшка еще... пьет водку? – Друг Билли хотел было сказать "...еще жив?", но вовремя поправился.

Впрочем, Пугачева поняла его заминку:

– Жив. Потому и жив, что пьет. Но это не мешает ему руководить страной.

– Ваш папа – Борис Николаевич Ельцин?! – изумился друг Билли. Только теперь он понял, почему певица присутствовала на званом обеде.

– Конечно, а то с каких же рожнов я Борисовна? Правда, папка не признает, что я его дочь. Получается – незаконнорожденная. Так? Не дает поуправлять страной. А Таньке дает. Сеструха-то у него в паспорте записана официально. А я всю жизнь прожила, отца не видемши. – На глаза Пугачевой навернулись слезы.

Билли растерялся. Он не знал, что же делать дальше.

– Ну, а кто же, к примеру, ваша мама? – на всякий случай уточнил он.

– Как кто? – удивилась Пугачева. – Наина Иосифовна Ельцина.

– Так почему же вы незаконнорожденная получились?

– А вот это не твое дело. У людей есть разные семейные тайны и не нужно в них соваться. Терпеть не могу, когда стирают чужое грязное белье. Я и свое-то не стираю никогда. Я вообще стирку ненавижу. У меня женщина специальная стирает. Я ей деньги плачу за это. Государство ей денег на заводе не платит, нет у него, ау меня есть. Хоть бы у меня заняли что ли... Но я немного все равно плачу прачке. Но она и этому рада, у нее детей много, семеро по лавкам. Бывает, что на еду не хватает. Постирает-постирает да и упадет в голодный обморок. А я сижу рядом, бутерброды с черной икрой ем. Неловко ужасно.

Друг Билли молча кивал головой, внимательно следя за развитием мысли.

– Ну ладно, – вдруг резко прервалась Пугачева. – В общем, ты подумай. А мне пора.

Перешагнув через лежащего на персидском ковре охранника, она остановилась у двери:

– Да, и это... Мальчонку-то своего приведите в чувство. А то снесут на Домодедовское. Будешь семье пенсион выплачивать...

– Непосредственная женщина, – потешался переводчик поливая охранника пепси-колой из большого кувшина. – Это ж надо, предложить самому президенту Соединенных Штатов работу простого оркестранта!

– Русские, они как дети, – улыбнулся Клинтон укладывая саксофон в футляр. – Кстати, надо разобраться тут с их родственными связями и вообще... Что означает фамилия Черномырдин в буквальном переводе?

– Человек с черным лицом, чернолицый, – ответил переводчик.

– Негр что ли?

– Ну, прямо так не сказано, но по смыслу можно догадаться, что да, негр.

– Странно, я думал, в России нет негров. Они же не импортировали рабов из Африки, они же друг друга делали рабами... Ладно, а, например, Чубайс?

Переводчик почесал затылок:

– Лучше проконсультироваться в ЦРУ, но по моему мнению она состоит из двух разноязыких корней – славянского "чуб", что означает "клок волос надо лбом", и немецкого "айс", что означает "лед". Получается "ледяной чуб" или "отмороженная голова".

– Угу, – президент записал полученную информацию в книжечку. – А Лившиц?

– Буквального русского перевода фамилия не имеет, но по созвучию это определенно бюстгальтер.

– Шахрай?..

– Шах – великий султан, большой начальник. Рай – это рай. Выходит, райский начальник – Господь наш, Иисус Христос.

– А что, похоже: "шахрай" – "христос". А Бурбулис?

– М-м-м... В технике есть термин "барботирование", то есть пускание пузырьков, – пустился в догадки переводчик. – Видимо, "Бурбулис" "пускающий пузырьки". Или это как-то связано с белорусской картошкой бульбой. Но Бурбулиса вам заучивать не надо, его давно уже выгнали с работы. Лучше выучить Лебедя. Это такая мирная птица белого или черного цвета, по обстоятельствам.

– Припоминаю, припоминаю. Есть у них еще одна птичья фамилия – Куликов. Кажется, такая маленькая птичка с длинным носом. Но лебедь гораздо больше! Америке нужно делать ставку на Лебедя. Советник! – Президент щелкнул пальцами. – Почему лебедь сказал, что не может жить с куликом в одной берлоге? Разве птицы у них живут в берлогах?

– В России очень холодно, – напомнил советник. – Если хотите, мы закажем через посольство сводку погоды.

– Нет, не надо, пускай будет сюрприз, – потер руки президент. Политика – сложная штука. Будем думать, будем думать...

На другой день, придя после переговоров в отель, Клинтон увидел, что весь номер завален письмами и телеграммами.

– В чем дело?

– С самого утра все несут и несут письма и поздравительные телеграммы, – доложил секретарь.