Текст книги "Подкравшийся незаметно"

Автор книги: Александр Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Глава 5.

Лариса Моисеева, урожденная мужчина позвонила в дверь. Сейчас откроют и она вручит Ему букет цветов. Он, конечно, сначала не заметит. А когда заметит... Сердце сладко затрепетало.

За дверью послышались шаги, щелкнул пудовый замок фирмы "Zapizdutsen und Der Pizdekliaus" и дверь из мореного дуба распахнулась. На пороге стоял Он – высокий, красивый, улыбающийся.

– Это тебе, – Лариса протянула букет Филиппу и смутилась.

Некоторое время он смотрел на нее не узнавая. Еще бы! Узнать ее было непросто: белое платье вместо всегдашних джинсов, густо напудренное лицо, глаза... Впрочем, глаза всегда были подведены.

– Господи, Боря, ты ли это?

– Я, – смутилась Лариса. – Только я теперь не Боря. Сбылась моя мечта.

– Какая мечта? Да ты проходи, проходи. Жены нет дома. Я сейчас чайник поставлю, штаны сниму...

– Филипп, ты не понял! Я стала женщиной!

– Поздравляю. Только, по-моему, это случилось с тобой еще в юности, когда ты еще не брился. С тех пор тебе в любви не везет, если не считать меня. – Последняя фраза была сказана Филиппом, конечно, в шутку. Уж Ларка-то знала количество его любовных связей! Это жене он может мозги крутить...

– Ты ничего не понял, дурашка! Мне сделали операцию.

– Ах черт! Так вот где ты пропадал!

– "Пропадала", – мягко поправила Лариса.

Видно было, что Филипп потрясен этой информацией. Некоторое время, пока он ставил чайник и дрожащими от волнения руками щелкал золотой зажигалкой над плитой фирмы "Zaebition and gowno", в воздухе висело некоторое напряжение.

– Ну что скажешь? – наконец не выдержала Лариса.

– А что сказать? Я даже... Я думал, ты что-то под платье натолкал, ваты что ли. А это... это сиськи? Это настоящие сиськи у тебя теперь?

– Ага. Хочешь потрогать?

– Нет-нет! – испугался Филипп. – Вот это да! Боря, как же ты решился?

– "Решилась", – снова мягко поправила Лариса. – И не зови меня Борей. Бори больше нет. Есть Лариса. Я уже и паспорт поменяла. Я так давно об этом мечтала, так давно!

– За это надо выпить, – Филиппа наконец посетила первая дельная мысль.

– Ну, конечно, глупый... Наливай, ептыть.

Разлили.

Выпили.

Разлили.

Выпили.

– Ну что? Еще по одной?

– Давай, а чего...

Разлили.

Выпили.

– Ну, вдогонку что ли?

– Скрупулезно подмечено...

Разлили.

Выпили.

– А борода не растет? – наконец отошел от новостей Филипп, проявив живой интерес к диковинке.

– Пока растет, но я сейчас сижу на женских гормонах. Потом расти перестанет. Начнут увеличиваться бедра. Не отличишь. А сейчас приходится два раза в день бриться и сильно пудриться.

– А сиськи у тебя из чего?

– Сделали. Сейчас это не проблема.

– А... А это... Неужели отрезали?

– Отрезали.

– И то, и другое?

– Напрочь... Сделали наоборот.

Помолчали.

– Уму непостижимо. И что теперь?

– А что? Жить буду. Танцевать.

– Публика пойдет на какую-то Ларису?

– На какую-то не пойдет... дай огурчик... на какую-то не пойдет. А на бывшего Бориса с сиськами – валом повалит.

– Вообще, да, – согласился Филипп. – Они же быдло.

– Быдло, – согласилась Лариса. – Тупое быдло. Но мы с него живем. И давай поэтому поуважительнее о собственных бабках.

– Бабки – это святое.

– Самое святое, что у нас есть. Они и отличают нас от того быдла.

– Ты какие бабки особенно любишь?

– Я-то? Баксы люблю. Новенькие стодолларовые особенно удались. Наши тоже люблю, сотенные купюры. Но уж больно они мелки, неудобно расплачиваться. Марки эти... Ну, немецкие. Еще кредитки люблю, если на них много лежит. А ты?

– Ну у нас с тобой, в общем, вкусы сходятся. Наверное потому и мы вместе сошлись. Я слышал, схожие люди сходятся.

– А я слышала, схожие расходятся, а сходятся расхожие. Они дополняют друг друга.

– До чего дополняют?

– До единого целого.

– Хе-хе-хе... До гермафродита что ли?

– В смысле, в любви мы всегда ищем половинку.

– А я всегда искал целой любви. Кому нужны половинки, четвертинки некондиция?

– Да нет, я не в том смысле. Легенда есть такая. Древняя.

– А-а. Тогда ладно. Древние, они много мудрости знали. Ты вот Библию читал?

– Видела. Мне Юдашкин показывал в каком-то фильме. Там мужик на ней клялся в суде.

– Серость! А я сам читал. У племянницы моей есть детская Библия в комиксах. Так я тебе скажу – это мудрость веков. Вторые смыслы, понимаешь, разное такое... Там все зашифровано. Что было, что будет. Кто был, не забудет...

– А ты Апокалипсис читал?

– Это про что?

– Про конец света.

– Не-а, я фильм смотрел. Там еще мертвецы такие на всех нападали. Из могил вылезли – и вперед. А наши – от них драпака.

– Наши – это русские что ли?

– Да какие мы с тобой русские! "Наши", в смысле, живые! Фильм-то американский. Поэтому живые там были американцы.

– А мертвые?

– Ну, не знаю. Ты уж прям... чего от меня хочешь? Чтобы я титры читал?

– А по фильму не ясно?

– Ну что у них, по твоему, должно быть на лбу что ль написано, чей он мертвец?! Они полусгнившие и так все были. И вообще... Слышал, говорят – "у преступника нет национальности"? Так вот я считаю, что у мертвеца тоже нет национальности.

– Мудро. А я тебе скажу, что у женщины тоже нет национальности!

– Мудро. Да у человека вообще нет... не должно быть национальности!

– Умно, умно... Нет национальности – нет национальных предрассудков. Вот ты, например, какие знаешь национальные предрассудки?

– Ну у китайцев, например, это... они червей едят.

– Зачем?

– Да ни за чем! Обычай такой. Это у них запросто, вместо "здравствуй". Не здоровкаются по человечьи, а начинают червей глотать.

– Фу, гадость какая! А еще чего едят? Говно едят?

– Говно мы с тобой едим сейчас.

– А у тебя поприличнее закусь есть?

– Тебе что, устриц что ли захотел? Потом, блин, греха не оберешься, хуже Церетели. Вон Третьяков один раз поел устриц, так до сих пор ему этих устриц вспоминают, ептыть.

– Да, нехорошо получилось.

– Еще бы хорошо! Вон Алла уже даже не может больше икру есть. Не могу, говорит, икру больше есть, когда народ голодает. И не ест больше.

– Больше чего?

– Больше полбанки. Даже чуть меньше.

Лариса вздохнула:

– Сильная воля у женщины. Все-таки она у тебя великая женщина.

– Да, немалая. Но не у меня! Она у народа великая!

– У быдла что ли?

– Я их не отличаю. Просто, когда публика хорошая, тогда – "народ". А когда плохая – "быдло".

– А мы с тобой "народ"?

– Когда хорошие – народ. А когда нажремся и пойдем на паркет блевать, тогда "артисты".

– Точно... Расскажи мне о своем творчестве, Филиппушка. Какие, например, у тебя творческие планы?

– Ну что тебе сказать о моем творчестве? Я иногда ночами не сплю. Творю!

– Много натворил?

– Да до хера уже. А у тебя какое творчество?

– У меня тоже оно есть. Что я, хуже тебя что ли? И я иногда... и у меня бывает бессонница. И еще я запорами страдаю. А ты страдаешь запорами?

– Нет. Запоры у меня случаются, но я от этого не страдаю. Я страдаю, когда понос. Стоишь на сцене, а у тебя понос, представляешь?

– Беда. Капусты поменьше кушай. Кушай мясо. Я вчера ела в ночном клубе дичь. Целого лебедя. Аж усралась потом.

– Кстати, насчет "усралась", – вдруг вспомнил Филипп. – Несколько часов и минут тому назад Алле звонил Лебедь.

– Так я ж его съела...

– Дурак. Генерал Лебедь!.. Так, Моисееву больше не наливать, – Филипп убрал бутылку водки на другой конец стола.

– А зачем такой большой начальник звонил Алле?

– Думаю, это дело государственной важности. Аллы не было дома, но он обещал перезвонить. Я думаю, скоро война.

– Лишь бы не было войны, – машинально откликнулась Лариса и привычно положила руку на колено Филиппа. – Филипп, давай любить друг друга, как прежде – я снизу, а ты сверху.

Филипп убрал ее руку со своего колена и впервые наконец назвал женщиной.

– Нет, мать, исключено. Теперь это исключено. Ты хотела стать женщиной. Тебе это удалось. Но мне так не интересно. Мне жены хватает. За глаза, причем. О чем ты думала, когда шла на операцию?

Такой удар Лариса выдержать не могла. Она зарыдала и выбежала из квартиры когда-то любимого ею человека, крикнув на прощание:

– Гондон проклятый!!!

Глава 6

Березовский мелко трусил по улице, запахнувшись в тонкое пальтецо на рыбьем меху. Холодный ветер продувал его буквально насквозь, как ту пенсионерку из первой главы, которой пенсию давно не платили. Абрамыч застылыми ручонками без перчаток безуспешно пытался прикрыть от мороза реденькую лысину. Головке было холодно. Тонкие паркетные ботиночки скользили на льду тротуара. «Вот сейчас еще шарахнусь, не дай бог, башкой об лед, сразу вся жизнь перед глазами промелькнет,» – подумал безработный олигарх.

Сейчас он работал под прикрытием. Как человек тайно управляющий всякими там тайными пружинами, Березовский изучал страну, идя по улице, как простой прохожий. Он изучал жизнь. И жизнь не оставалась в долгу, преподнося один урок за другим.

Дорогу Березовскому преградили казаки.

– А ну-ка постой, жидомасон. Куда идешь? Жидомасонам туда нельзя!

– Я не жидомасон, – привычной скороговоркой зачастил Березовский. – Я абсолютный гражданин этой страны и даже люблю ее, некоторым образом... А вообще меня давно интересует,как вы их различаете? Ну, я имею в виду жидомасонов. Вот мне никак не удается.

– Да никак не различаю, – сказал казак-борода лопатой. – По мне, что жид, что масон – все едино.

– Безусловно. Безусловно. А кто, по-вашему, опаснее, евреи или жидомасоны? Это мне, чтоб знать, с кем бороться. Кто больше угрожает безопасности страны?

Казак, крякнул, позвенел многочисленными георгиевскими крестами, потрогал задумчиво шашку.

– Я тебе так скажу: один другого стоят. Олигархия. Все захватили, весь капитал.

– Как же весь? Как же весь? – забеспокоился Березовский. – Не могли весь. Просто физически весь не могли.

– Не могли, однако захватили. Смотри, кто у нас банкиры главные? Гусинский – Березовский – Смоленский.

– Ну позвольте, а вот этот, этот же... – залопотал Березовский. – Ну как же его... Этот, беглый... Виноградов, по-моему. "Инкомбанк". Который тоже жидомасонов не любит.

– Вот ты один его и знаешь. Сам, небось, из банкиров, – нахмурился казак. – Что-то, паря, мне твоя рожа знакома. Постой-постой... Да я ж тебя на днях по телевизору видел! Да ты Гусинский! Эй, ребята, я тут Гусинского поймал!

– Нет-нет, я не он. Он – не я. Я его не люблю... не любил... то есть я хотел сказать... я бы сам его с удовольствием бы убил. Он такой плохой человек! Вы не представляете, какой он дурной человек!

– Тебя надо зарубить шашкой, – раздумчиво сказал казак.

– А может быть просто плеткой посечь? – с надеждой спросил Березовский.

– Или так, – казак нагнулся к сапогу за нагайкой. К концу нагайки была привязана гайка М14. – Сымай портки.

"Все-таки, они как бы родственны чеченцам, – подумал Березовский, расстегивая брюки. – Только те палками бьют по своим диким законам, а казаки плеткой по своим не менее диким. Господи, как нецивилизованно! А с другой стороны, разве цивилизованно стрелять человека в подъезде?"

– Чей-то ты затосковал, парень? – добродушно спросил казак.

– Да так как-то. Во мне отчего-то проснулся рефлексирующий интеллигент, что очень редко бывает.

– Так ты интеллигент?

– Ну, в каком-то смысле. Без пяти минут академик все-таки. Член-корреспондент.

– "Член" – это ты хорошо придумал. Интеллигент, значить. Ну, ну... А что же без шляпы?

– Да понимаете, я и очки дома забыл.

– Маскируисся?

– Да нет, не маскируюсь, что уж там особо маскироваться. Бесполезно. Интеллект не национальность, его не спрячешь.

– Эт верно, – вздохнул казак. – Знакомая проблема. Ладно, паря, иди. Но гляди! С такой рожей патрули да посты за версту обходить надо. Это еще хорошо, что на нас попал. А попал бы на ментов, отбили бы почки дубинками.

– Да за что?

– Будто сам не знаешь за что, – ухмыльнулся казак. – Забыл, где живешь?

– Спасибо, спасибо, – часто закивал Березовский, застегивая ремень. Совет да любовь, совет да любовь. Благодарствую.

Казак-борода лопатой отвернулся от Березовского и начал меланхолично ковырять в зубах концом шашки. А Березовский поспешил к себе в Кремль, где пока мог чувствовать себя в относительной безопасности.

В кабинете его уже ждал коллективный Распутин.

– Здравствуйте, – кивнул Березовский. Он предпочитал ни с кем не портить отношения. Если же они случайно портились, Березовский предпочитал убивать испорченного или по крайней мере склонять кого-нибудь к его убийству.

Коллективный Распутин почесал бороду:

– Здорово, Абрамыч.

Березовский поморщился. Все раздражало его в коллективном Распутине – и вечный запах чеснока изо рта и расшитая рубашка "а ля рюсс", подпоясанная кушаком, а больше всего вот это вот обращение – "Абрамыч". Особенно почему-то Березовского передернуло от этой фамильярности после встречи с казаками. И вот еще что... Зачем он все время чешет бороду? Что хочет этим сказать? Тем более, что чесать бороду бесполезно: волосы не чешутся, чесаться может только подбородок.

"А, может, его убить?" – пришла привычная мысль. – "Говорят, живуч он. Сразу не завалишь паразита."

– Чего смотришь на меня, как сыч на новые ворота? – коллективный Распутин сытно отрыгнул. – Угрюмый ты какой-то. Не люблю я тебя. Потому что не верю тебе. Не русский ты, не русский.

– А какой же, простите? – Березовскому было неприятно это постоянное напоминание. Лучше бы они все намекали о его лысине или малом росте. А то нашли повод... Русский, не русский – какая разница, если деньги есть?!

– Ладно, не меньжуйся, – коллективный Распутин взял рукой из миски кусок вареного мяса и сунул его в рот, начал жевать, запивая водкой "Гжелка". Березовский догадывался, у кого он украл эту бутылку. Ну ничего, хозяин еще спохватится своей бутылки, он еще устроит дворцовые порки. Дай бог ему здоровья.

– Ты это... того, соблюдай государство, ищи козни, – коллективный Распутин вытер жирные пальцы о штаны. – А то черт знает что творится. Лебедь уже два раза звонил Пугачевой. Слава богу, ее дома не было. Филька к телефону подходил. Чего-то затеял аспид.

– Может, у них личное...

– У Лебедя-то может. А вот у Пугачевой личного не бывает. Понял? У нее все общественное. Эта баба в политику рвется, президентом стать хочет.

– Ну это вряд ли, – усомнился Березовский. – Что такое президент? Президент ведь – это толькона пять лет. А Пугачева – это на всю жизнь.

– Вот и видно, что ты дурак, – коллективный Распутин подошел и пребольно ткнул Березовскому костяшками пальцев в лоб. – Ты сам прикинь хрен к носу – Новый год давно прошел, а Лебедь пишет письма в Лапландию. Думаешь, кому? А из архива МВД надысь затребовал все сведения о серийном убийце Раскольникове по кличке Ручечник. А Ручечник-то давно помер, царствие ему небесное. Значит, будет искать другого, более живого. Есть контакт?

Березовский напрягся: запахло большой политикой. Но кое-чего он еще не понимал.

– А почему у него кличка Ручечник?

– А я почем знаю? Это ты у Вайнеров спроси. Тут другое интересно. Лебедь будет искать дальше. Я вот думаю, может, ему Саньку порекомендовать?

– Какого Саньку? – Березовский старался ухватить нить.

– По кличке Слоник. Очень грамотно стреляет. С двух рук, с двух ног.

– Так убили же его. Не то в Греции, не то в Зимбабве.

– Да? Жаль, жаль... Ладно, чего-нибудь прикумекаем, – коллективный Распутин опять почесал бороду.

– Э-э... Григорий, а, собственно, кому писал Лебедь в Лапландию?

– А ты не догадываешься? Кому все пишут в Лапландию? Деду Морозу.

– Что за ерунда? Это же мифический персонаж. Я еще с детства в него не верю. Его не бывает.

– А вот Ельцин говорит, что бывает.

– Борис Николаевич?.. Ну, я хотел сказать, бывает, конечно, но очень редко встречается.

– Вот иди и подумай, что здесь к чему, – устало махнул дланью коллективный Распутин. – Ой, чую, что-то готовится. Я всегда чую... Ступай отсель.

Березовский шел по коридору и злился. Ну почему он должен уходить из собственного кабинета? Ну почему?..

Глава 7

Шамиль Басаев был чеченец. На его руке с некоторых пор синела наколка «Не забуду Буденновск». Очень красиво.

Басаев любил свою небольшую родину, часто ласково называя ее просто "моя родинка". Коварный агрессор напал на его "родинку" и попрал ее своим сапогом. Ни пяди земли не отдал Шамиль Басаев врагу. Хотя оккупант всячески старался осквернить родину и глумиться над ней. Курносое лицо грязного оккупанта преследовало Басаева в тихих ночных кошмарах за секунду перед пробуждением, когда шмелем гудел далекий вражеский вертолет, который делал геноцид.

– Мы не потерпим этих проклятых гяуров на земле свободных вайнахов Ичкерии, – любил говорить на митингах герой народа, хотя и не очень представлял себе, что такое "гяуры" и "вайнахи". – Мы их засудим международным судом, заставим платить нам алименты. Они подлецы, а мы хорошие.

Толпа встречала его слова громом аплодисментов и криками "бис!" Поэтому Басаеву приходилось выступать еще раз.

...Он любил дышать воздухом гор. Потому что это были горы его родины. "Я никому вас не отдам, клянусь Аллахом!" – плакал герой, лежа на каменистой земле и обнимая горные породы. И никто не смел потревожить его в этот момент. Такой уж человек был этот Шамиль Басаев.

– Шамиль, – бывало обращались к нему старейшины, чтобы он разрешил их проблему. – А велик ли Аллах?

– Аллах... – задумывался Басаев. – Аллах не просто велик. Аллах акбар!

Удовлетворенные старейшины расходились по своим пещерам, а Басаев шел молиться или насиловать да убивать. За ним тянулся кровавый след. Иногда ему даже кричали:

– Эй, Шамиль! У тебя кровь идет.

– Это не кровь, – отшучивался Басаев. – Это клюквенный сок.

И шел дальше, оставляя кровавую дорожку.

А еще Басаев очень любил слушать певицу Зыкину. И очень не любил певицу Аллу Борисовну Пугачеву. "Какая она, в сущности, сволочь, – думал Басаев долгими бессонными ночами. – Другое дело Зыкина." Ему представлялось, что тощая, как фитиль Зыкина, расставив крепкие ноги с бутылкообразными икрами, поет на фоне гор песню про Аллаха.

Раздумья Басаева о высоком его помощник Мухаммед.

– Какие будут распоряжения, начальник? – спросил он, и боевой шрам на его лице противно задергался, как у негодяя.

– Принес план? – вопросом на вопрос ответил Басаев. – Что говорит разведка?

Мухаммед молча протянул ему цветную схему московского метро, нагнулся к уху Басаева и горячо зашептал:

– Сахар завезли. Варенье тоже. Из Кремля сообщают, что Лебедь два раза звонил Пугачевой. Ее не было дома, Филька подходил. Но он перезвонит.

Басаев резко схватил Мухаммеда за грудки и рывком притянул к себе, жарко дохнул в лицо:

– Что!? Что ты сказал?!

– Лебедь два раза звонил Пугачевой. Ее не было дома. Филька подходил. Но Лебедь еще перезвонит, – послушно повторил Мухаммед.

Басаев отпустил помощника.

– Спасибо, Мухаммед. Только впредь говори громче: чего-то я в последнее время стал плохо слышать, переспрашиваю постоянно. Контузило, наверное, когда в Буденновске с Черномырдиным по телефону говорил. Он так орал... Я не люблю Пугачеву, она злая. Если бы она тогда оказалась в Буденновске, нам бы не поздоровилось. Ладно, иди...

Мухаммед пошел, потирая пальцами ожог на щеке от жаркого дыхания своего патрона. Дело в том, что месяц назад у Мухаммеда взорвался патрон, лежащий в нагрудном кармане. Тогда-то лицо и опалило. Испорченный патрон пришлось выкинуть. А злопамятный Басаев вычел у Мухаммеда из жалованья стоимость утраченного патрона.

Басаев лег на овечьи шкуры и задумался. Он размышлял об интересах тех неведомых людей, которые делали неведомую ему политику в далекой Москве. Неведомые их интересы неведомо как переплетались между собой и имели непонятные для Басаева последствия на поверхности которых лежали два звонка Лебедя Пугачевой. Всего-навсего два самых обыкновенных ни к чему не обязывающих телефонных звонка.

– Кто-то серьезно влип, – размышлял Басаев. – А кто-то что-то замышляет. Кто? Что? Где? Зачем? Почему? И чем все это закончится?

Вопросы, вопросы...

Если это надо Волошину, то при чем здесь братья Черные, а если бучу затеял Коржаков, то не импотент ли он? Господи, как все сложно и непредсказуемо в российской политике! Нужно кого-нибудь зарезать или изнасиловать для прояснения ситуации. Басаев вытащил из ножен кинжал и начал точить его о камень, вспоминая старушку-маму и ее напутствия: "Живи честно, сынок, никогда не езди в Буденновск." Увы, заклинания старушки остались без внимания и Басаев стал тем, кем он стал – великим мыслителем современности и крупным философом.

"Все ясно, – вдруг дошло да Басаева. – Ельцину недолго осталось: скоро выборы. ОНИ готовят замену. Значит, будет большая буча. Действительно, кому же и быть президентом, как не Пугачевой? Кто еще соберет голоса? Только она."

От возбуждения Басаев начал чесаться. Так, так, так. А почему бы и ему не выставить свою кандидатуру на выборах президента России? А что, не джигит он что ли? Смел, красив, в Бога верит. Неужели не проголосуют?

– Мухаммед!

Подбежал помощник.

– Я здесь, хозяин.

– Аллах нам всем хозяин... Запусти в российские средства массовой информации слух о том, что России нужен новый президент – настоящий крутой и хозяйственный мужик, а именно – Шамиль Басаев. Пробный шар. Мне любопытно, как отреагируют.

– Но ведь Чечня – самостоятельное государство, – робко возразил Мухаммед. – Разве можно быть президентом другого государства?

– Не проблема, – махнул рукой Басаев. – В крайнем случае, Россию мы завоюем. Это очень просто. За два-три часа одним чеченским батальоном можно взять Москву.

– А зачем нам такая большая провинция? – спросил Мухаммед. – Кормить их, этих дикарей, не знающих Аллаха и истинной духовности.

– Что ж, – пожал плечами Басаев. – Нужно же нести культуру диким народам. Миссия великой вайнахской нации состоит в том, что мы несем свет народам, сеем разумное, доброе, вечное.

– А президент России будет подчиняться президенту Чечни?

– Масхадову? – Басаев почесал затылок. – Об этом я как раз и не подумал. М-м-м-м... Нет, пожалуй, не надо Чечне завоевывать Россию. Пожалуй, я и так протырюсь в президенты России. Ведь формально-то я российский гражданин.

– Арестуют, Шамиль.

– Да за что? – не скрыл удивления Басаев.

– За Буденновск, Шамиль.

– Да ну, брось! Кто старое помянет... Да они уже забыли давно! Да они благодарны мне: я убил-то там самую малость, попугал больше. Зато я спас тысячи русских мальчиков с цыплячьими шеями, остановив войну. Один ноль в мою пользу. Неужели русские добра не помнят?

– Ты прав, Шамиль, – склонил голову Мухаммед. – Твоими устами хорошо мед пить.

– Лучше водки, – Шамиль достал из-за пазухи запыленный граненый стакан, свято хранимый им еще со времен московского студенчества, продул его и протянул Мухаммеду. – Наливай...