Текст книги "Х...евая книга"

Автор книги: Александр Никонов

Глава 13. По всем приметам несчастливая

В четвертый раз я был крепко бухой в беляевской общаге, где мы отмечали 8 марта. Это послесенежская весна. Сазонова и Белова к тому времени уже нашли нас. Баранов взял Белову с собой, они вскоре уползли на дискотеку, а остальные люди остались пить.

– Надо поссать, – сказал Вова Королев и пошел в туалетик.

Мужчина пописал и вернулся. Попойка продолжалась. Некто Рубин повторил мой трюк – он записал наш пьяный треп на магнитофон, а потом все не давал нам прослушать. Я даже подговаривал Яшку и Бена наказать Рубина – привязать к кровати и выпороть.

Рубин, по нашей офицерской легенде, был интендантом. Весьма мужик своеобразный. Что-то в нем есть – то ли ума палата, то ли говна тачка. Чуток не от мира сего, но в хорошем смысле, в эйнштейновском, в эпилептическом. Такой головастый, но слегка ебанутый. Слегка больше, чем все. Он приехал в МИСиС из цветущего Еревана. (Тогда еще СССР был одной большой дружбой народов). А в этом году, году написания книги, оставшаяся в Ереване сухонькая старушка-мама Рубина всю зиму сидела в квартире без отопления, электричества и газа, как и весь город. Там идет война и мало еды. Жалко мне маму Рубина. Мне всегда очень жалко мам-старушек. И себя в критических ситуациях я всегда жалел как бы через мать, ее глазами, и жалел, наверное, даже не себя, а ее – вот если бы она меня видела в столь жалком положении, бедная моя. Я не жалею гибнущих молодыми людей, чего их жалеть, их уже нет, но мне ужасно больно за их родителей, в особенности за матерей. Сердце кровью. Я много могу простить человеку за его мать. Если увижу его мать. Вот бы свести лицом к лицу, глаза в глаза армейских дедов-садистов, избитых жертв-духов и их матерей.

Вспомни о матери того, кого бьешь, вспомни о своей матери, когда кого-то бьешь смертным боем. Какими бы глазами они сейчас посмотрели, если б оказались рядом...

Чего-то я отвлекся...

В тот раз я тоже здорово упился. Вышагивал ногами по комнате, рассуждал. Вскоре в комнату зашел Валера Медведкин из нашей группы со своей бабой, снятой для случки. Он был под мухой. А его баба попросила у меня попить. Я взял стакан граненый и пошел к источнику воды. Но ванна была закрыта, тогда мой пьяный мозг зашел в туалет, спустил воду, набрал из потока в стакан и отнес бабе. Но зато я потом подарил ей дешевый брелок в виде рыбки-открывалки, купленный в Череповце. Она не открывала, видно, бракованная была, я и подарил. Говна-то...

Глава 14. Следующая, под кассету

Там, на неведомых дорожках следы невиданных зверей, хуйнюшка там на курьих лапках... Откажусь ли я когда-нибудь от этой своей книги? Вряд ли. Я мудр.

Все проходит. Пройдет и моя жизнь. И даже твоя, читатель.

В Медведихе, где родился мой отец, а ныне наша дача, лежат везде большие и малые кругло обкатанные валуны. Откуда они там, где морем и не пахнет? Это следы давно ушедшего ледника. Они лежат тут десятки тысяч лет и перележат всех нас.

Мы когда-то всей бандой пили здесь, древние викинги. Этого не вернуть, это ушло. Все проходит и в большом и в малом.

На втором курсе мы все поголовно тащились от эмигранта Токарева. Еще бы: эмигрант, почти враг справедливой Советской власти. Необычность. Хуй требовал... Все проходит. Теперь и Токарев остался только на кассете.

 
«Я нигде без тебя не утешусь, пропаду без тебя, моя Русь...»
 

Или утешусь. Родина понятие относительное.

Мой дед пропал без вести где-то под Смоленском в 1942 году. А я почему-то помню слова отца о деде:

– Мне сейчас 54 и считаю себя еще молодым, а в 42-м забрали на фронт отца с грыжей, тогда ему было 43 года, и я думал: ну как же можно брать такого старика, как же он побежит с винтовкой, такой старик?

У него, наверное, были мозолистые крестьянские руки...

У деда нет могилы. Отец, помню, писал куда-то, что-то выяснял, искал. Тщетно.

Маленьким во время войны отец пахал в колхозе на быках. Калинин немцы взяли, а до Медведихи не дошли, хотя на 50 верст в округе не было ни одного нашего солдата.

– Наши бежали через деревню толпами. Прошли и ушли, – вспоминал отец. – И никого. Один раз только немецкий летчик на самолете пролетел у деревни. Так низко-низко, что мы, пацаны, видели его очки-консервы. Он помахал нам рукой, качнул крыльями и улетел. Но уже примерно через неделю вернулись наши...И пошли в другую сторону организованным порядком. За ними пришла и похоронка.

...Хорошее слово "наши", зря отдали его Невзорову...

 
"Вези меня, извозчик, по гулкой мостовой..."
 

А бабушка, когда я спрашивал у нее, как они жили при царе Николае-кровавом, совсем не по школьной истории говорила: хорошо жили, неплохо. Ей в 1917 году исполнилось 15 лет.

– А потом начался голод, при большевиках.

Голод. Это уже рассказы матери. Единственное, что она запомнила из детства – постоянное ощущение голода. Доминанта.

...Маленькая девочка, случайно нашедшая за печкой засохший и изъеденный тараканами кусочек сухаря, прижала его к груди и прибежала к маме:

– Ой, мама, какая же я счастливая! Смотри, что я нашла!..

Эта девочка – моя мать. С кого мне спросить за ее голодное детство? Ебал я в рот все учебники, которыми мне засирала голову КПСС, ебал я всех коммунистов, патриотов... – говорю я сейчас. А тогда рассказы близких странным образом совмещались с верой в незыблемую справедливость Советов, преимущества планирования и основной экономический закон неуклонного роста благосостояния. Ебаный в рот!

 * * *

Я родился через 19 лет после войны, через 47 лет после Октябрьского переворота в Питере и умру в 21 веке, оставив родителей в двадцатом, прошлом веке, уже в истории. Мама моя...

Я родился, когда еще был жив Гагарин, я родился всего через 19 лет после второй мировой войны. А вы?..

Глава 15. Осень жизни

 
«Оторвите меня от земли, журавли».
 

Почему все сочиняют и поют о журавлях? Национальная птица? И Токарев, и я, и Гамзатов, и Северный, и этот Асмолов. Очень многие.

 
"Мне постоянно снятся
крылья, чтоб к вам подняться"
Осень и – "последний
                               журавлиный
                                                   клин"
 

Уходящее время года, унылая пора, прощальное курлыканье – у всех людей и поэтов навевают печаль.

 
«Не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых журавлей...»
«Белым крылом грешной касаясь Земли».
 

Вот запишу целую кассету разных песен о журавлях, прослушаю и повешусь на хуй.

...Заметил: во второй половине жизни, к старости мужиков тянет к земле. Из земли возник, в землю и уйдешь.

 
А я хочу тропинкой виться
В осенних убранных полях.
Здесь умереть и раствориться
В российских реках и кремлях...
 

Часть II. Унесённые на хуй

Глава 16. Фотография

...По здравому размышлению я решил выкинуть эту главу из книги за полной ненадобностью,  хотя она сама по себе была красивая, чувствительная такая, ну да хуй с ней...

Глава 17. Хронология

Надо наконец навести в книге порядок и написать о море. Но предварительно расположить в хронологическом порядке все этапы бандитской жизни, а то я шарахаюсь как роза в полынье, туда-сюда.

Итак, после первого курса была месячная ознакомительная практика в Магнитогорске – лето 1982 года. В следующем году – строяк и колхоз. После третьего курса, летом 1984 года я с Яшкой, Стасом и Т.Половцевой ездил в Пицунду в спортивно-оздоровительный лагерь "Металлург", а в сентябре того же года полгруппы поехали на практику на 1,5 месяца в Череповец, а полгруппы – в подмосковную Черноголовку. Мы с Беном были в Черепе, а Микоян с Барановым – в "Чернозалупке". (Но я знаю, что Яшка там однажды в сиську нарезался и ходил пьяный по улицам. Мне донесли).

1985 год – насыщенный очень. В зимние каникулы – Сенеж. Лето – Медведиха и военные сборы под Калинином. А осенью (август-октябрь) – производственная практика в Запорожье.

На следующий год – диплом. А летом 1986 года я, Бен и Яшка, взяв двухместную барановскую палатку, поехали на юга, в Пицунду, где жили в часе ходьбы от "Металлурга", в третьем ущелье.

Но жизнь в виде попоек и поёбок текла и во время учебных семестров, хотя и несколько замедленно. Для особой наглядности я расположу сейчас все этапы в виде отдельной схемы, чтобы каждый читатель, поднятый среди ночи пинком в рыло, мог сразу ответить. Хлопнуть эдак ночью сверху по хуиной голове читателя:

– А ну-ка, гнида, когда был Запор?

– С середины августа по середину октября 1985-го года!

– Ладно, спи покуда...

1982 лето – Магнитогорск – после первого курса

1983 лето – Строяк – после 2 курса

1983 осень – Колхоз – начало 3 курса

1984 лето – Пицунда – после 3 курса

1984 осень – Череп – начало 4 курса

1985 зима – Сенеж – 4 курс

1985 лето – Медведиха – после4 курса

1985 лето – Жопа (лагеря) – после 4 курса

1985 август-октябрь – Запор – начало 5 курса

1986 весна – Диплом – 5 курс

1986 лето – Пицунда (3-е ущелье) – после 5 курса

Эту табличку надо выучить. Приду, проверю.

Кто не работает, тот срань.

Глава 18. Как я на спор поебался

Я подумал и решил, что об этом расскажу позже, а сейчас о другом.

Глава 18. Хуюс, Членис, Пенис, Пиписис

А когда мы отмечали введение антиалкогольного Указа, названного в народе сухим законом, купили несколько бутылок вина и шарахнули их вкруговую из майонезной баночки в беляевском лесу. Никто не блевал...

В общагах студенческих именно и происходит великолепное общение студентов с водками. Там мы и проводили любезно время, а после, счастливо смеясь, дружно ссали с 16-го этажа вниз. Это было летательно и чудесно. Душа пела под журчание высоковольтной струи. Это ли не счастье?!

На лекциях мы тоже времени даром не теряли, а играли в литературные игры, поскольку были рафинированные интеллигенты. Один пишет на листочке первые 2 строки стихотворения в рифму, другой – другие 2 строки, и так стих ковыляет сам по себе, ища себе дорогу. Вот пример.

 
Детишек много, на спинах ранцы, [14]14
  Для динамизма я некоторые двустрочия выкинул


[Закрыть]
Все утром в школу идут, засранцы.
Идет Ванюша в расцвете лет,
В кармане финка, в руках кастет.
Потянет Таня на первый сорт:
В 12 лет – второй аборт.
Кто в том повинен – поди дознайся:
Ромашкин Вова иль Дубов Вася?
А может Коля, а может Сидор,
А может Юра по кличке Пидор?
Приходят в классы, садясь за парты,
А на камчатке играют в карты
На человека – училку Зинку,
В нее продувший запустит финку.
Продулся в дупель Печенкин Стас,
Попал ей ручкой под левый глаз,
Поскольку финки кидает худо
Тот сраный Стасик, паршивый муда.
Шел мимо завуч, услышал крики,
Дверь открывает – о ужас дикий!
Помчался завуч, старик несчастный,
Ведь это дети – народ опасный.
Бежал он быстро, всем жить охота,
А у детишек своя забота:
Пинают Зинку и в глаз, и в ухо,
А кто-то хочет разрезать брюхо.
Вдруг слышат голос: «За парты всем!»
Вошел директор, в руке ПМ. [14]14
  Для динамизма я некоторые двустрочия выкинул


[Закрыть]
Попробуй вякни, жесток грузин!
И в лоб залепит весь магазин.
Ребята быстро за парты сели,
Убрали финки свои в портфели.
Училка встала, как ей не злиться?
Плюется кровью и матерится.
И то спасибо, что хоть живая:
Ведь в этом классе она восьмая!
 

По тому же принципу рисовались комиксы: одна картинка одного автора, другая – другого.

Но интереснее всего были прозаические полотна, написанные поочередно несколькими авторами. Каждый выбирал себе персонаж, одного или нескольких героев и говорил, и действовал за них поочередно в пределах реплики или какого-то небольшого участка текста. Каждый вел своего персонажа и, в зависимости от сюжета, старался сделать ему хорошо.

Иногда разворачивалась жуткая борьба между авторами через персонажей. Усложнялось дело тем, что персонажи действовали в основном через разговоры. Надо сказать, что мои герои чаще одерживали победы, я упорно гнул свою линию. Это свидетельствует, на мой взгляд, о превосходстве моей фантазии, некоторой природной агрессивности и упрямстве, умении настоять на своем, когда нужно. Хороший я мужик.

Очень долго и нудно у нас тянулась эпопея о некоем неудачном сицилийском мафиози Родригесе и его приятеле Санчо Паноса с названием "Из жизни мафии". Я вел Родригеса, Бен – Санчо, Яшка – лейтенанта Интерпола Дэрьмо и старика Гандоне. Двое мафиози поехали в Ленинград, чтобы выкрасть из Эрмитажа статую амура, просящего подаяния. За ними все время охотится лейтенант Дэрьмо.

Была у нас космическая история, где действовали Хуюс, Членис, Пенис, Пиписис.

Были истории о средневековых инквизиторских допросах, абстрактные диалоги, эпизоды о стычках работников МВД и КГБ... Была повесть на шести клетчатых тетрадных листах о том, как мы в лагерях едем в танке на стрельбище, а кто-то в танке бзднул, а потом насрал в снарядную гильзу. Были шпионские страсти. И многое другое.

Очень трогательная история, помнится, сложилась про бандитов. Хороши там были действующие лица: главарь бандитов Скотопизд, его дочь Любовь Скотопиздовна, некая Блядина Демидова, грузин Мандулия, грузин Ебулия, старик Еблыська, поручик Хуевич в пенсне, с наганом.

Отрывок подобной эпопеи для примера и строгой оценки нашей студенческой деятельности литературоведами, я быть может приведу в Приложении. Его читать не обязательно, это только для продвинутых. А также для заядлых эстетствующих молодчиков от литературы. Иногда в охотку случалось и индивидуальное творчество. Я вот стихи написал:

 
Хочу в стихах я, а не в прозе
Про радость жизни написать:
Люблю пописать на морозе,
А проще говоря – поссать.
 
 
Привычным жестом, по старинке,
Над предрассудками смеясь,
Я извлекаю из ширинки
Холодный член, не торопясь.
 
 
Чуть-чуть помедлю, ожидая,
И вот с улыбкой вижу я,
Как, снег пушистый разъедая,
Журчит ядрёная струя.
 
 
Клубится пар густым туманом
И попадает в глаз и в рот.
И будь ты трезвым или пьяным -
Душа ликует и поёт.
 

Или.

 
Не надо!
Не орите на меня звонко,
Я могу умереть от страха.
Я поэт, человек тонкий,
И идите вы все на хуй!
 

Писулю с этим стихом я направил Бену. Он написал: «Сам пошел!» Имея в виду на хуй. Тогда я послал писулю Вове Моренблиту на повторную рецензию. Вова написал: «Присоединяюсь к предыдущей рецензии». Козел. Ни хуя нет пророка для местных распиздяев.

Но я и разные другие стихи писал. В том числе и про офицеров, конечно. И вот однажды, вдохновленный моими виршами, Рубин показал их своей даме сердца и будущей жене, а потом притащил мне ответ – фронтовой треугольник. Но прежде чем огласить его содержание, я должен познакомить аудиторию со своими шедеврами.

 

Русская рулетка

Снова дым над столом,
Снова водка в стакане,
Тупорылый патрон
Притаился в нагане.
Вновь бокалы звенят
В бестолковом угаре.
Ну и масть у меня -
Всякой твари по паре.
 
 
Припев:
Позабудьте, барон,
Бесполезные споры.
Все равно для ворон
Что святые, что воры.
 
 
Мои карты, барон,
Так смешно наблюдать -
Короли без корон,
Они биты опять
 
 
Затрещит на ладони
Барабаном судьба.
Вспоминаются кони,
Где-то стонет труба.
 
 
Припев
 
 
Как всегда дам зарок -
Брошу пить и уйду,
Если щелкнет курок
По пустому гнезду.
 
 
Повезло. И привычно
Снова карты сдаю.
И кляну как обычно
Эту слабость мою.
 
 
Припев
 

А еще вот стих:

 
Нынче все потерялось.
Суета и обман.
Что от жизни осталось?..
Лишь потертый наган.
 
 
Пулеметные ливни
И станичные хаты,
Лошадиные гривы -
Это было когда-то.
 
 
Над желтеющей нивой
Я лечу от беды,
Сын, конечно, счастливой,
Но упавшей звезды.
 
 
Мой случайный попутчик,
Придержите свой кнут:
Все дороги, поручик,
Из России бегут.
 
 
Тройка скачет удало,
Тройка мчится вперед.
Мы прожили так мало,
Будто день или год.
 
 
В небе грустно и бойко
Шелестят журавли,
И следы нашей тройки
Пропадают вдали.
 
 
Колокольчик старинный -
Чистый звон в облаках,
А дорога пустынна
Будто в старых стихах.
 
 
С бесполезным стараньем
Мы бежим от судьбы.
И мелькают в тумане
Верстовые столбы.
 
 
Дышим хрипло, устало
И глядим тяжело.
Мы прожили так мало,
Может быть ничего...
 
 
А склоны все круче.
А ветер в лицо все сильней,
Я прошу вас, поручик,
Я прошу, не гоните коней.
 

А вот прочитав стихи «Пока 12 не пробило», будущая рубинская жена, которой я тогда в глаза не видел, и написала мне треугольник. У меня там как-то так было:

 
Пока 12 не пробило,
Пока не начат артналет,
Выпьем мы за то, что было,
Выпьем, господа, за старый год...
 

И так далее. И вот я получаю от нее треугольник:

Письмо на фронт

«Действующая армия. Штабс-капитану Его Императорского величества Тверского непробиваемого полка Никонову А.П.»

 
Cher Александр!
Вы помните то время,
Когда еще Вы жили на Тверском?
Не думайте, что Вы забыты всеми,
Кто до германской с Вами был знаком.
 
 
Перед войной, в собрании, на бале
Мой брат-повеса познакомил нас.
Вы Блока, Северянина читали,
Когда мы танцевали па-де-грас.
 
 
Признаюсь, мне потом частенько снилась
Фигура Ваша в блеске аксельбант..
И как судьбы негаданную милость
Мне сообщил Ваш адрес интендант.
 
 
Мой брат при государе адъютантом
(У каждого, конечно, свой талан)
Я знала Вас поручиком и франтом,
Теперь Вы, говорят, Штабс-капитан.
 
 
Вы б не узнали девочку-курсистку:
Не в шляпке я с цветками на полях -
С крестом косынка над бровями низко
Дежурю по ночам в госпиталях.
 
 
Я к Вам пишу, как сказано в романе.
Виной тому не взбалмошность, а страх,
Что (не дай Бог!) убьют Вас или ранят.
(Я часто вижу смерти – медсестра).
 
 
Храни Вас Бог от пули иль осколка.
Я каждый день и час молюсь за Вас...
Как странно – мы не виделись так долго,
А голос Ваш я слышу как сейчас.
 
 
Прощайте. Жду письма. Живу надеждой,
Что очень скоро немцев разобьют.
 
 
PS. А на Арбате музыка как прежде,
И у Никитских розы продают.
 

Штабс-капитан тут же нахуякал ответ девушке.

Письмо с фронта

 
Дожди. Дожди стоят над нами,
Воды в окопах до колен,
Но все же мысленно я с Вами,
Я вспоминаю Вас, Элен.
 
 
И нет уже окопной глины,
Не липнет к телу мокрый шелк,
Вдруг испарился, умер, сгинул
Окоченевший третий полк.
 
 
И я не ежусь в грязной бурке.
Мне в воспаленной голове
Вдруг кажется – я в Петербурге,
Или напротив – я в Москве.
 
 
Холодный ветер на опушке
Доносит странные слова:
«Монетный двор», «Литейный», «Пушкин»,
«Замоскворечье», «Яр», «Нева».
 
 
Неужто все когда-то было -
Река и розы в полынье?..
Мы познакомились так мило.
«Pardon, madamе» – «Pardon,monsieur».
 
 
«Et je vous pris...» – «Ну что вы, право...»
Тверской бульвар, парадный строй,
Потом театр и крики «браво»...
Все это было... Боже мой!
 
 
А вот теперь в осенней каше,
Где то и дело «в душу мать»,
Лицо, улыбку, жесты Ваши
Мне все труднее вспоминать.
 
 
Теперь мне ближе вой снаряда,
(Как итальянцу близок Тибр).
И если ляжет где-то рядом,
Я точно укажу калибр.
 
 
Ну что ж, быть может, так и надо,
Как говорят попы – «юдоль»,
За все прошедшее награда -
Неутихающая боль.
 
 
Но все же пульс надеждой бьется,
Лишь в том я вижу смысл и суть,
Что все ушедшее вернется,
Что все пройдет когда-нибудь...
 

И вот снова она пишет:

Письмо на фронт

 
Мon cher! Благодарю сердечно!
Письмо! Вот радость, Боже мой!
Вы вспоминали наши встречи,
И я все помню до одной.
 
 
Знакомясь, я нашла Вас дерзким:
Едва ль не в первый же момент
С апломбом чисто офицерским
Вы мне сказали комплимент.
 
 
Я вижу вновь как это было:
«Pardon, madame, vous etes tres bellе...»
"Pardon, monsieur, – я возразила, -
Je suis encore mademoiselle!"
 
 
Зачем в Москве была к вам строже,
Чем мне хотелось – не пойму,
Но – случай, промысел ли Божий -
Весной мы встретились в Крыму.
 
 
Под ветром с запахом полынным
Там, на понтийском берегу
Упрямо древние руины
Эллады память берегут.
 
 
Гекзаметр прибоя мерный
И парусов крылатый крен...
Сравнив с Прекрасною Еленой,
Вы стали звать меня Элен.
 
 
Лазури празднество и света,
Прогулки к морю допоздна
И звездопад на склоне лета -
Все вдруг оборвалось – Война!
 
 
Вдруг – как по злому мановенью -
Нет места счастью и стихам,
Вой бабий, да в солдатском пенье
Тоска и удаль – пополам.
 
 
Знать, наших дней беспечных стая
Снялась и взмыла в синеву -
На поиски такого края,
Где боль и горе не живут.
 

W...

Письмо из госпиталя

 
Приказ. Привычно, терпеливо -
В атаку, сбросив сон и негу.
Но что-то нынче мне тоскливо:
Я так соскучился по снегу...
 
 
Бежим по этому же лугу
Как час назад, как день, как век.
Мир будто движется по кругу.
Я так устал... Когда же снег?
 
 
И вдруг, как будто вниз с обрыва -
Удар и боль, оборван бег...
И дым шрапнельного разрыва
Как чистый снег, как первый снег.
 
 
Мне снег покоем обернулся
И долго плыл в бреду, увы.
Но вот случайно я очнулся
И показалось – рядом Вы!
 
 
Да, я, конечно, обознался,
В глазах плыло, как в том бою...
Я победить себя старался,
И вот теперь уже встаю...
 
 
PS. Смотрю в окно и вижу прелый,
Замерзший, позабытый стог
И первый снег. Такой же белый
Как госпитальный потолок.
 

Письмо в госпиталь

 
Простите меня за молчанье, мой друг,
На ваш треугольник последний.
Я ездила к бабушке в Санкт-Петербург
И только вернулась намедни.
 
 
Прочла – обомлела. Какая беда!
Вы ранены, Боже всевышний!
В бреду и горячке метались, когда
Кружил меня вихорь столичный.
 
 
Смеялась, плясала, не зная того,
Что гибель Вам, друг, угрожала.
Каталась на тройках и под Рождество
Красавицу-ель наряжала.
 
 
Лишь в праздник – за воинов тост прозвучал -
Вдруг сердце предчувствие сжало,
Из рук моих выпал со звоном бокал,
И я вся дрожа убежала.
 
 
Потом в бывшей детской сидела тайком
В вольтеровском кресле большущем
И год уходящий листала, потом
Мечтала о годе грядущем.
 
 
День Нового года настанет. Пришлет
Нам солнышко зайчиков стаю.
Чертя в синеве прихотливый полет,
Снежинки как зайцы играют.
 
 
Рассыпал на пол, на узоры окна
Камин свои зайчики-блики...
Сквозь стекла озябшая смотрит Луна
На танец тепла многоликий.
 
 
Над каждою крышей (зима-то строга!)
Пусть теплятся дыма колечки,
И Огненный Заяц огонь очага
Хранит неустанно и вечно.
 
 
Пусть кончатся месяцы страшной войны, -
Ах, Заяц, ведь ты не задира! -
Верни же друзей из чужой стороны,
Верни же безоблачность мира,
 
 
А нам поскорей подари rendez-vous...
Лечитесь, себя берегите.
Надеюсь, в Крещенье вернетесь в Москву.
Иль я к вам приеду, – хотите?
 

На этом переписка обрывается, видимо, штабс-капитан был убит...

История знает романы в стихах и письмах. Революционный герой Шмидт, еще там кто-то. Один взор, пятиминутная встреча – и переписка на всю жизнь. В письмах любить легче. Мазохизм какой-то, самолюбование своей придуманной любовью к придуманному персонажу. Окучивание, старательное взращивание, лелеяние придуманной любви к придуманному человеку. Так легче, так чище, так идеальнее, так воздушнее, так печальнее и оттого острее. Так надрывнее, вразнос, остро до бритвы.

...Милый друг... Смею ли я... Как я взволнована Вашим прошлым письмом, я сама, как и Вы, много об этом думала...

А если б они вдруг встретились, то что ж, любовь скультивирована – надо автоматически под венец.

Только разлука оттачивает тонкую любовь. Разлука – это письма, чуткие переживания. Совместная жизнь – это быт, стирки, ругань. Опять спит в бигудях. Опять пепел на ковер стряхивает, идиот.. Опять она в драном халате, мымра.

А разлука... Дух взмывает ввысь, вдаль от пресыщения, к звездам, навстречу любимой. И тоскует, тоскует там, облекаясь в эпистолу, утончаясь до платонизма.

...Но у нас не было любви. У нас была красивая игра. Очень красивая, правда?