Текст книги "Х...евая книга"

Автор книги: Александр Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Малые формы

ТИК – ...

Презентация
быль

Я в первый раз шел на презентацию. Никогда раньше не ходил я на них. Не звали меня. А тут позвали. Л. презентовал свой новорожденный журнал. Ну и хорошо.

Рассекая накануне со своей подругой Г., как с женщиной, я волновался у нее: мол, что мне одеть на презентацию, где будет высший свет, а ля фуршет, всякая богема и другая культура.

– Костюм надо, – сказала Г., как женщина, галстук. – Туфли. В сандалиях не ходи.

В сандалиях, понятно, в них культуры нет. Я и насчет серого костюма подозревал. Хотя меня и смущало, что на улице очень тепло. Но на всякий случай переспросил:

– А костюм обязательно?

– Обязательно, – жестко сказала женщина Г. – Галстук в тон. У тебя какие туфли, какого цвета?

– У меня нет туфлей, у меня есть только полуботинки белого, коричневого, черного цветов. А говорить про мужчину "туфли", так же глупо, как и говорить про мужскую одежду "платье". Так только в XIX веке говорили, в книжке про Робинзона Крузо.

– Да, "платье" для мужчины – это смешно и "устар.", – согласилась Г., женщина, – Но "ботинки" – еще хуже. Когда говорят "ботинки", я представляю такого пролетария конца XIX начала XX веков, в огромных бахилах на шнурках, который ковыряет свой булыжник. Лучше "туфли".

Я возмутился.

– Это омерзительное в отношении мужчины слово "туфли", ты не употребляй при мне, пожалуйста...

– Да черт с тобой, одевай чего хочешь!.. Только туфли не забудь...

А я все равно не стал одевать костюм и галстук. Я одел лишь белые "тюфли" (тьфу, гадость какая!), вареные беловатые штаны, белую рубашку и черный кожаный пиджак. А вместо галстука нацепил толстую цепочку на шею, для чего расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. На нос надел темные очки и решил, что, несомненно, я выгляжу прилично. В конце концов, мессир может себе позволить прийти в драном халате. Я даже второй носовой платок, совсем чистый в карман положил. Один, чтоб сопли в него высмаркивать из носа (потому что у меня был насморк), а второй -ѕ для презентации. Чтоб, когда на тебя телекамеры смотрят, а из носа течет, и ничего сделать уже нельзя, вот чтоб в такой ответственный момент взять и с чувством собственного достоинства культурно и интеллигентно достать из кармана презентабельный, чистый, сложенный платочек и непринужденно так, интеллигентно, как бы даже невзначай промокнуть сопливый нос, борясь с диким желанием сморкнуться как следует. Можно еще лоб захватить, чтоб подумали – человек пот промокает, взопрел под софитами. Это прилично. Хотя я совершенно не понимаю, чем пот лучше соплей. И почему промокать приличнее, чем вытирать и сморкаться.

Ну да ладно, бог с ними, с соплями. В конце концов имею право на насморк. В свободной стране живем. А вот возьму да нарочно сморкнусь смачно! Чтоб аж всем завидно стало... Хотя я чего-то отвлекся...

Я-таки в этом виде прибыл на презентацию. После выступления Л. и всяких артистов в Домжуре, где я нагло восседал в первом ряду, вся эта толпа халявщиков повалила на фуршет. И хоть бы кто организовался приглашения проверять (у меня их целых два было)! А то ломанулись все – я подчеркиваю! – на халяву пожрать. Богема, блин. Половина одеты в грязные джинсы да клетчатые рубашки с коротким рукавом. Похватали у оторопевшего официанта рюмки с вином, облепили столы. Некрасов когда-то нищенствовал, дармовой хлеб в трактирах жрал, со стыда газеткой прикрывшись (это мне в школе рассказали, на уроке литературы). А тут было ощущение, что кругом одни некрасовы, только бесстыжие. Хватали, запихивали в рот, торопливо жевали, давясь глотали и даже газетками не прикрывались. Один даже парень был прямо в рюкзаке, ходил от столика к столику, насыщался. Наверное, это был профессиональный едок, не пропускающий ни одной презентации.

Я с умным видом скучающего интеллигента слонялся между людьми по маленькому зальчику, держа в руках рюмаху и периодически касаясь губами ее содержимого. Иногда передо мной вырастала какая-нибудь спина, что меня несколько раздражало. Богема тем временем, сметя со столов все, потянулась к служебному входу, откуда официанты выносили смену блюд. Они стояли около служебного входа, как вороны возле умирающего кабана. И как только официант появлялся с подносом, богема бросалась на него, ведомая магазинным рефлексом "выбросили" и мгновенно расхватывала все. Он до стола редко донести успевал. А некоторые, особо наглые даже сами заходили в служебное помещение и гордо каркая выносили оттуда разноцветное мороженое. Значит, у еще живого кабана глаза выклевывали. Один дядя, накушавшийся водки, упился пьян, вложил 2 (два) пальца в ротовую полость и минуту оглушительно свистел, пока его не вывели.

В суматохе я углядел на краю стола забытый кем-то жюльен в кокотке, воровато оглянулся... Нет, не воровато, это я вру. Очень так непринужденно осмотрелся вокруг поверх рюмки, промокнул нос, взял спокойно этот жюльен и сделал ноги вдругой конец зала: не есть же его прямо на месте преступления, вдруг хозяин за ним вернется. Съев жюльен, я поплелся разыскивать брошенную где-то во время бегства рюмку: там еще оставалось. Нашел в сохранности!

Совершая все эти манипуляции, я периодически перебрасывался парой слов со знакомыми работниками культуры. Светскость такая.

В середине фуршета минут на несколько появился пародист Александр Иванов. Постарел, постарел...

Когда я смотрел в рюмку и раздумывал на сколько пригублений там осталось жидкости и удобно ли ходить с практически пустой рюмкой, возле меня возник поэт Вишневский. Он урвал себе и мне чашечку кофею. Святой человек. Мы отодвинулись в уголок и стали беседовать беседу. Рядом жрала мороженое блондинка с лицом, которое все почему-то считают красивым, и которое таковым не является. Судя по широко посаженным глазам и неестественной белизне волос, это была расходная дама, приглашенная на презентацию для мебели.

Завязав светскую, то есть глупейшую беседу (хуже может быть только о погоде) Вишневский начал охмурять белобрысую и охмурил. Сказал, что он поэт, выступает, публикуется и так далее. Шлюшка была, видимо, на столь интеллигентном сборище впервые и после дворовых мальчиков легко купилась на творческую личность, размахивающую у нее перед носом журналом "Крокодил" со своей подборкой стихов. Она взяла у Вишневского телефон и дважды крепко пообещала позвонить.

– А с кем вы сюда пришли? – наконец поинтересовался Вишневский.

– С молодым человеком, – индифферентно оповестила девушка.

Тут же подошел знакомиться этот молодой человек, толстоватенький, в очках. Пиджак у него был такой, в каких выходят выступать на эстраду фокусники – черный с блестящим узорчиком.

"А что вы читали со сцены?" – чуть не спросил я, но Вишневский опередил:

– Вы пишете или просто друг журнала?

– Я один из хозяев журнала, – просто сказал толстоватенький, неумело держа в руках приличную рюмку, несколько отличающуюся по форме от граненого стакана...

– Конечно, валюты у меня нет, в отличие от этих нуворишей, – сказал Вишневский, когда мы с ним шлепали по улице к метро, – но зато девушку я у него увел. Обязательно позвонит, глазки строила.

А я не преминул заключить со свойственным мне остроумием:

– Ничего, что у них денег больше, зато у нас хуй длиннее.

Я очень остроумный.

Вспомним школу, товарищ
рассказ, написанный на основе подлинных событий в конце развитого социализма

«– Коня! Коня! Полцарства за коня!»

Из классики

Справа мелькнул ЦУМ, где-то там, на пьедестале с надписью «Островскому» сидел зеленый Островский, но мне было не до красот родной столицы, пора было перестраиваться в правый ряд, чтобы выскочить на улицу Горького.

Полчаса назад позвонил двоюродный брат и сообщил, что достал нам мойку для кухни. Мойку, элементарную конструкцию из одной стенки, дверцы и нескольких палочек с шурупами. Но этой элементарной конструкции, как и следовало ожидать, не оказалось в магазинах (раковин, впрочем, тоже), поэтому я с другом ехал сейчас в другой конец города и размышлял, влезет ли мойка в багажник или на заднее сиденье. Лучше бы на сидение, конечно: все-таки мягче...

Мы проскочили Юрия Долгорукого на толстом коне, сплошь облепленного голубями, Пушкина с неизменным голубем на голове и вскоре вырвались на оперативный простор широкого Ленинградского проспекта.

Развалившись, насколько позволял ремень безопасности, Олег сидел на переднем сидении и "тащился".

– Клево! – наконец выразил он свои ощущения. – Два молодых инженера едут на тачке! Слушай, нам сейчас только двух баб сзади не хватает.

– Угу, или одной мойки, – улыбнулся я, притормаживая у светофора. – Постой, а почему ты сказал, что у нас плохой унитаз?

...Перед поездкой Олег сходил у меня дома в туалет и выйдя оттуда заявил, что у него толчок лучше...

– Да, у нас лучше, – подтвердил он и устроился на сидении поудобнее, вероятно намереваясь всласть пофилософствовать на туалетную тему.

– Короче, Склифосовский! Почему? – подстегнул я.

– А у нас говно прямо само вниз сваливается, потому что дно скошенное, а у вас дно прямое и надо обязательно смывать.

Нужно было срочно спасать честь родного унитаза и я запротестовал:

– Ничего подобного, у нас лучше. Вот у вас говно вниз свалилось, а как его обратно достанешь? А у нас просто: нужно – бери.

– А зачем его из толчка доставать? – не понял Олег.

– Ну, мало ли!.. Например, анализ кала в поликлинику нести.

– Ну, не знаю. Можно что-нибудь придумать.

– Ну что?

Олег впал в глубокую задумчивость, перебирая варианты. Я торжествовал победу родного толчка:

– Есть только один выход, Олег! Насрать на газетку, а с газеты уже наложить говно в майонезную баночку, сколько надо.

– Лучше в спичечную коробку.

– Не перебивай, это дело вкуса... Вот, а потом оставшееся говно спустить вместе с газеткой в унитаз... Постой-постой! Ты что, ни разу анализ кала не сдавал что ли?

– Почему, сдавал один раз, когда в Волгограде жил. У нас другой унитаз тогда был. Я тогда учился, дай бог памяти, в восьмом... нет... да, в восьмом классе. У нас в школе проходила диспансеризация, и наша классная велела всем на следующий день принести в школу говно. А я забыл. Я и еще человек пять. Вот она нам всем пистон и вставила, что мы разгильдяи, бестолковые, и туды, и сюды. И велела строго-настрого, чтобы завтра принесли и сдали, потому что, мол, врачи ждать не будут и из школы на днях уедут.

А назавтра, представляешь, утром встаю, а срать не хочется. Как назло! Я стабильно раз в день по утрам сру. Редко, когда не хожу утром. И тут как назло! Происки врагов, не иначе. Пришел в школу, не знаю как нашей дуре в глаза смотреть. Не объяснишь ведь, что срать не хотелось. Ей-то плевать, ей говно хоть из-под земли подавай, она по нему перед врачами отчитывается.А в этот день все уже принесли, кроме меня и еще одного парня. Ну она за нас и принялась! Поставила к доске, стыдить начала... Вот, мол, ребята, посмотрите на них! Они подвели весь класс, такие позорят нашу школу! Я бы с ними в разведку не пошла! Потом мне говорит: он-то ладно, двоечник и вообще, а ты-то, Олег, хорошо учишься, комсомольский активист, неужели не мог такого пустяка сделать! Никакой ответственности! Короче, если завтра не принесете, обоим строгий выговор без занесения в учетную карточку.

Ну ладно. Весь день ходил как под грузом, даже ночью спал плохо, все говно в коробочке мерещилось. Будто я этот дефицит лопатами гребу и разгоняю охотников урвать бесплатно килограммчик.

Наутро встал, поел, сходил в туалет, наложил в коробочку и, чтобы не забыть, положил ее на портфель. Пошел руки мыть. Прихожу – нет коробки. Я к бабке: "Ба! Тут коробок спичечный лежал, не брала?" Я, говорит, его в мусорное ведро кинула. Бросаюсь на кухню – нет ведра. Ору: "Ма, где ведро?" – "Отец пошел выносить, оно уже полное". Я к двери. Только выскочил – сталкиваюсь с отцом. Ведро, конечно, уже пустое. Вот так, думаю, попал. Вообще что ли в школу не ходить?

Ладно, взял портфель, побрел. Зашел как всегда к однокласснику, этажом ниже. Еврей один. Я всегда к нему заходил перед школой. Или он за мной. Он посмотрел на меня. Чего, говорит, ты такой пришибленный? Так и так, говорю. Погоди, отвечает, сейчас чего-нибудь придумаем. Пошел в туалет. Минут пять думал. Вышел, нет, говорит, не получается. Но давай я молока кислого выпью, меня с него всегда проносит. Только придется подождать минут тридцать. На первый урок не пойдем. Лучше, думаю, один урок прогулять, чем с пустыми руками являться. Здравствуйте, я ваша тетя, опять без говна пришел!

"Слушай, – говорю, – тебя пронесет, а зачем мне жидкое говно? Еще какую-нибудь дизентерию найдут у меня". "Нет, – говорит, – у меня все стерильно, как в аптеке. И потом, меня же не совсем вчистую проносит. Так, полусредняя консистенция... Только долг платежом красен. Подари мне за это свою французскую зажигалку!"

Вот ведь торгаш! Никогда ничего за так не сделает, все с выгодой. Даже посрать просто так, от души, и то не может! Пользуется моим несчастьем, кровопийца!

"Ладно, – говорю, – подарю, только выбирай там что погуще". "Хорошо, – отвечает, – а ты пока за зажигалкой сходи".

Так представляешь, этот паразит даже разбираться не стал. Взял и насрал в литровую банку. Скотина. Потом, правда, половину в унитаз вылил. А я как последний идиот поперся с этой банкой в школу.

Пришли мы ко второму уроку. Как раз история, а я на истории на первой парте сидел, прямо перед ее носом. Она на меня смотрит грознее тучи. Что, спрашивает, опять не принес? Я растерялся и быстро, чтоб она не успела начать орать на меня, вытащил из портфеля эту банку и бухнул ей на стол.

– Ну и чем все закончилось? – спросил я.

– Да ничем. Она опять на меня наорала: "Что ты мне в нос суешь! Родителей вызову, из комсомола выгоню!.." Говно я врачу отнес. Баба там сидела молодая совсем, а я с этой банкой, неудобно жутко. Она так на меня посмотрела, будто я инвалид душевный какой-то. Ну а вскоре мы в Москву переехали. Вот и все, – закончил Олег свой рассказ.

Дальнейший путь мы проехали в молчании.

В одной давильне всех калеча
быль

Посвящается всем обществам охраны животных и прочим зелёным гринписам

– А это что такое? – я указал на странное деревянное сооружение, состоящее из двух колод, перекладины и хреновины на суровой нитке.

– Это я мышеловку построил. Такие раньше строили, в мою бытность, – ответил отец. – Много мышей. Совсем обнаглели.

Я бросил ключи от машины в буфет, переоделся, разобрал сумку. Я только что приехал на дачу, где летом жили предки-пенсионеры, и пошел изучать мышеловку.

Идея состояла в том, что мышка забирается под тяжелую колоду и начинает жадно поглощать привязанный на специальный язычок сыр. От шевеления язычок освобождает держатель на нитке, и колода падает на мышь.

– А не легковата дубина? – усомнился я. – Вдруг мышь не убьет или она успеет выскочить?

– А я для весу еще чугунный колосник сверху положу, – обнадежил отец мой, Петр Иванович.

– Это дело. Гуманное оружие.

... Теперь про гуманизм. Когда-то в хозяйственных магазинах я видел два типа конструкции противомышиных агрегатов. Давно еще – суровую мышебойку за 15 копеек с мощной пружиной и скобой, которая сразу ломала мышке хребет. Хрясь!!! Потом, видимо, заразившись гнилым западным либерализмом, наша промышленность начала выпускать пластмассовые мышеловки. Они представляют собой особым образом изогнутую длинную коробочку с крышкой. Голодная мышка в поисках пропитания забегала туда, и под ее тяжестью крышка захло-пывалась.

Вопрос: какая конструкция гуманнее? Та, которая сразу хребет ломает или которая живьем ловит?

Ну хорошо, вот поймалась живая мышь – что с ней дальше делать?

Ясно, что убивать. Топить удобнее и бескровнее. Вытряс ее их мышеловки в унитаз и спустил. Или в ведро, если в сельской местности. (А в унитазах, между прочим, горожане даже котят топят. Слепеньких. По шесть штук зараз! И ничего, не засоряется).

Но самим убивать негуманно. Гуманнее уже убитый трупик за хвостик выбросить. Машинка пусть убивает, а на нас греха нет, ептыть.

Отец мой, Петр Иванович, водрузил сооружение на стол и начал тонко настраивать. Длину нити регулировал, колосник сверху пристраивал. Тут главное, чтобы, с одной стороны, сразу убить, а с другой, чтоб при этом из ноздрей не брызгало на окружающую обстановку. Главное так подобрать вес, чтобы живое существо чисто убивало, без крови, но и надежно, чтоб пикнуть не успела, а то товарок распугает. Надо, чтоб аккуратно и резко все внутри ломало – кости, основание черепа. Тогда получается как яичко сваренное "в мешочек". Внутри – жидко, снаружи – пристойно. Отбивная мышка.

Насторожив мышеловку, отец раскрыл складной ножик и начал осторожно приближать лезвие к язычку, с понтом мышь бежит.

– Вот она бежит к сыру, топ-топ-топ-топ. Ам!

Бац! Хлестко ударил по лезвию тяжкий груз.

– Этак всех ночью перебудит.

– Ничего... А то они уже всю крупу сожрали.

Вечером отец установил мышеловку на кухне, погасили свет. И почти сразу зашуршало. Мыши.

Минут через пять, резко включив свет, я зашел на кухню. Две маленькие мышки бросились от меня наутек по лавке. Одна затаилась за ведром. Я видел ее. Ну буквально руку протянуть, сидела. Вот когда я на секунду пожалел, что не взял на дачу свой дробовик – газодробовой пистолет. Я бы сейчас ее одним выстрелом в труп превратил. Эта дробь для пистолетов, она та-кая мелкая-мелкая, будто специально для мышей предназначена. Эх, нашпиговал бы ее сейчас свинцом.

Впрочем, я тут же понял, что идея моя не вполне хороша. Потому что мышей много, а один выстрел -ѕ два доллара. Харч-но. Да к тому же дробь летит веером (точнее, конусом), я бы в обоях дыр понаделал, стулья попортил, клеенку. Но главное, ко-нечно, цена. Два бакса за мышь – дорогое удовольствие. Другое дело пневматический пистолет, стреляющий 4,5 миллиметро-выми шариками. И стоят эти шарики относительно дешево. Вот можно было бы в свое удовольствие поохотиться. Резко включать свет и палить. Но пневматического пистолета у меня нет.

Нагнувшись над мышебойкой, я увидел, что сыра на язычке нет. Съели!

– Это ничего, – сказал отец, – сейчас послабже натяг сде-лаем. Он подвязал еще один кусочек сыра и сделал натяг послабее.

Вышли, погасили свет, легли спать. Только легли, как с кухни раздался глухой удар. Не звонкий, а глухой такой, потому что мышиное тело смягчило удар.

Входим, и что же мы видим? Из-под колоды только хвостик сиротливый. Крохотуля, дитенок совсем, пикнуть не успел. Лежит, лицо недовольное. За хвостик его – и в помойное ведро. Всякое живое создание божье хочет жить. Аминь.

Отец опять насторожил свой убойную колоду.

– Они в первый раз сыр у меня съели и опять пришли. Понравился им сыр, – издевался отец, радуясь, что сработало. – А теперь недосчиталась мама сына. Сейчас, небось, ищет. Это ж надо, и отошел-то всего на пять минут, за сыром. И куда пропал? И друзья, небось, недоумевают: где же Вася? Только что тут был. Хороший был парень. И сыр любил.

... Еще девять раз срабатывала машина смерти, исправно, без шума и пыли делая свою гуманную, нужную людям работу. Девять маленьких и средних детишек-мышек было насмерть задавлено этой ночью тяжелым предметом.

–Затаились, потери считают, – улыбался папа утром. На ночь опять поставлю. Жаль, что я на девятой уснул, а то бы больше набило.

А я написал на давильной колоде специально для мышки-мамы: "Не стой под стрелой". А то ведь дети не знают, что тут опасность, а я предупредил. Пусть все будет по-честному.

Липецкие раздумья
не рассказ, а просто так

А вот был я недавно в городе Липецке. По службе ездил. Прибыл, а гостиницы все забиты. Значит не одному мне в Липецк надо было. Не одному. Я в общем, не против, пусть ездят, тем более, что город-то не мой, запретить не могу. А если бы и мой был, как запретишь? Он вон сел на поезд и приехал. Или на самолет. Или даже на автобус. И я так приехал. Но я все равно никому не запрещаю, пусть едут, раз надо! Но только я против, когда в гостинице мне места не дают. Я не бомж, мне по подъездам жить трудно.

Ну просто чудом устроился в гостиницу "Динамо". На две ночи. Потому что потом в этот Липецк, во все-все его гостиницы приезжают какие-то жуткие спортсмены, и в "Динаму" мою тоже. А мне, значит, пхнут под зад, хотя я тоже не в бирюльки играть приехал.

Номер трехместный. А по вечерам в окно доносятся страшные звуки. Будто воет собака Баскервилей. Такой, знаете, утробный рев, а потом воют волки. А рычит, наверное, пантера какая-нибудь или что-то в этом роде. Окна-то прямо на зоопарк выходят. Хорошо, что они ночью молчат, звери. Спят, видимо. И я сплю. Ночью я сплю.

А днем я еду на завод. НЛМК называется. "К" – значит комбинат. А остальные буквы я не буду расшифровывать, незачем. Комбинат – не завод. А завод – не комбинат. (В чем отличие я не хочу объяснять, хотя знаю. А если вам стало интересно, поступайте в Московский институт стали и сплавов, там вам расскажут). Впрочем, все это к делу не относится.

Еду я на трамвае... и даже не могу этого описать. Сижу, думаю, как описать, и не знаю. Такая фара у него впереди. Всего одна. Сам он красный и округлый, как оплывшая карамель "Театральная". Очень старый, и весь дребезжит трамвай этот. Все в нем дребезжит. А в салоне какие-то железки торчат, нет шурупов, винтов, измызгано все, разболтано. Нет подушек на некоторых сиденьях, а под сиденьями перекатывается какое-тожелезное бревно. Стенки и спинки исписаны всякими умными словами типа... Ну не важно. Даже компостеры плохие. Хотя и не такие древние, как этот рыдван. На втором маршруте все трамваи такие. Плохие на втором маршруте трамваи.

Зато они очень соответствуют местности по которой трясутся. Прямо скажу – невеселая очень эта местность. Все серое и пыльное, какие-то мостики, трубопроводы, заводы, корпуса без окон. Трубы дымят. Остановка "ЖБИ". Кому она нужна? Так все это грустно, товарищи! Хочется грызть ногти и думать, что жизнь не удалась.

...Поел в кафе «Уют». Накормили бякой...

Кстати, талончики для трамвая и автобуса разные. Для трамвая зеленые и по три копейки, для автобуса красные и по пять. Даже для троллейбуса и автобуса разные, у троллейбуса голубые, хотя тоже по пять копеек. Это все очень неудобно, понимаете? Лучше бы одни были талончики для всего транспорта. Правда для этого надо поднять цену за проезд в трамвае на две копейки, чтоб везде одинаково было, понимаете? До пяти копеек поднять надо цену. Или до десяти. Или... Понимаете?

А метро в Липецке нет. Совсем нет. Значит, маленький город Липецк. Не дорос еще. Ну пусть пока будет без метро. Пока подрастет. Сейчас в нем 500 тыщ народу, а надо еще столько же. Тогда и будет метро. А пока рано.

...Поел в кафе «Дружба». Накормили бякой...

Зато когда трясся в трамвае, вспомнил, как в прошлом году из Азова в село Кулешовка на заводском ПАЗике ехал. А над стеклом, у заднего сиденья было написано большими буквами не по-нашему – «НО СМОКИНГ». Судя по величине латинского шрифта, надпись предназначалась в основном для англичан, ежели им, не дай бог, случится проезжать на этом ПАЗике из Азова в Кулешовку. Все проезжающие англичане, видимо, хотя и покуривали в рукав тихонько, стараясь не замечать укоризненного «НО СМОКИНГ», но в автобусе не сорили, не замечали за ними этого, судя по отсутствию соответствующей предупреждающей надписи на английском. А в общем, бог им судья, сэрам этим.

А теперь я еду в краеведческий музей. Традиция у меня такая.

...Реку переезжаем. А что за река, стыдно сказать – не знаю. Четвертый раз в Липецке. По пять раз на дню через этот мост еду, а что там внизу за вода течет, не знаю. Это очень стыдно...

Вот, значит, такая у меня традиция. Объясняю. Приехал я когда в первый раз сюда, чин-чинарем сходил в краеведческий музей. Как водится. И там, в экспозиции, посвященной 1905 году увидал на стенке прилепленный обгоревший, ржавый револьвер. А под ним надпись: "Револьвер системы наган. Конец..." Дальше оборвано, видно, конец XIX века оборвали. Ну я, чин-чинарем, подхожу к тетеньке в кассе. Так, мол, и так, говорю, не наган это вовсе, а шпилечный револьвер лефоше. Ошибка, то есть. Она заохала, сказала, что я, мол, в этом не главная, а билеты продаю, но сейчас я чин-чинарем позову специальную тетеньку, которая все знает и отвечает. Пришла та тетенька и записала в талмуд: "Шпилечный револьвер лефоше". И сказала мне спасибо. И я ушел довольный, потому что сделал доброе дело. Если бы каждый делал хоть раз в день доброе дело... то все было бы просто здорово, чин-чинарем.

Хорошее слово "чин-чинарем".

Вот. В следующий свой приезд я опять пошел в музей, поглядеть на дело рук своих. Заплатил 30 копеек. Мне не жалко. Нате, пожалуйста. Хотя консультанта могли бы и так пропустить. И что я вижу?! "Револьвер системы наган. Конец..." Снова к тетям местным подхожу. Так и так. Ошибочка вышла. Они заохали, записали "шпилечный револьвер лефоше" и вежливые люди – спасибо сказали. А как же – доброе дело я опять сделал...

А сегодня я уже денег не платил, пришел к закрытию, сказал, что на минуту, только на 1905 год взгляну и уйду себе. Прошел, увидел "конец" оборванный и к тете. Так и так. Записала в талмуд "шпилечный револьвер лефоше". И пошел я, получив свое спасибо. А на здоровье! Я опять приеду! Потому что ШПИЛЕЧНЫЙ, ШПИЛЕЧНЫЙ, ШПИЛЕЧНЫЙ, ЛЕФОШЕ, ЛЕФОШЕ, ЛЕФОШЕ, ЛЕФОШЕ.

...Поел в столовой № (запамятовал). Накормили бякой...

Нюхаю я. Запах в Липецке... Как вам сказать... Такой запах можно учуять в Магнитогорске, Запорожье, Череповце, Старом Осколе, в общем, везде, где есть большая металлургия. Езжу по стране и нюхаю. Специфический очень, понимаете? Вредный он, наверное, а я нюхаю.

А квас в Липецке белый. Чуть потемнее нашего молока. Жаль только я так и не попробовал. Не собрался как-то. Квас государственный. Хотя кооперативы в Липецке тоже разворачиваются. Продают всякие штуки. А один дядя сказал: "Закрыть их всех к чертовой матери!" Прямо так и сказал. Я дядю не понимаю, ведь не нравится цена – не покупай. Я, например, себе такое право выбил. Теперь, если цена меня не устраивает, я и не беру. Пусть он хоть миллион стоит! Назло не беру!

А презервативов в городе Липецке нет. И в других городах нет. Я везде бываю, специально смотрю и ответственно заявляю – нет нигде! Только в Москве пока есть. Но вроде уже и у нас пропали. Мой друг Яшка (это кличка, а зовут его Дима Макеев) по этому поводу сказал: "Народ в провинции размножается беспрепятственно". Юмор.

...Поел в гостиничном буфете. У них что-нибудь другое готовить умеют?!

...Сегодня я ходил в сауну. Захотелось сделать праздник организму. У нас в Измайлове, я видел, продавали значок «Татаромонголофикации – 700 лет». Побывав в Липецкой бане, я стал сомневаться немножко в этой цифре, у меня сложилось ощущение, что Мамай ушел отсюда только вчера. Кафель оббит, декоративные пластиковые квадраты с потолка поотрывались, и вообще все какое-то некрасивое да кривое. Мерзость, но не запустение, народ сюда ходит, на мамаево побоище. Стены в комнатенках для раздевания исписаны грамотными посетителями. Я тоже грамотный, очень грамотный, у меня высшее образование, я при письме почти не делаю ошибок, но на стенке я писать не стал, потому что не взял с собой ручку. Да и что я мог сообщить липчанам?

Я сидел в кресле, завернутый в простыню и очень смеялся. Потому что простыня была смешная. Она вся-вся усеяна махонькими зелененькими букетиками и надписями "Минздрав". Я весь был усыпан зелеными "минздравчиками". По всему спеленутому телу моему – "минздрав-минздрав-минздрав". Может быть я сумасшедший?..

А потом я вспомнил, как в городе Бежецке мы с Яшкой (с тем самым, который Димка, видите, как у меня все связано!), ходили в баню, в номера. Номер на две персоны, там парилочка такая маленькая, душевая на два душа, отдыхальня с креслами и столиком, и раздевальня с парикмахерским феном для сушки волос, у кого они есть. А у кого нет, еще проще – вытерся простыней, и иди. Все дела.

Мне в тех номерах понравилось. Вот хорошо бы, размечтался я, развалившись в Липецке, поехать специально в Бежецк. В номера. Чтоб попариться. Со Светкой. Хотя нас с ней в один номер не пустят. Потому что у нас в паспортах нет специального штампа, что нам можно в одной душевой мыться и в одном номере гостиницы одновременно жить. Это нам нельзя, даже если мы оба на это согласны. Наверно, у всей советской администрации в сфере обслуживания есть тайный приказ следить за нашей нравственностью. Мы со Светкой разнополые, поэтому в душ и в гостиничный номер нам нельзя без штампа. А в одном купе ехать можно. Это какое-то упущение, мне кажется. Штамп, так уж везде!

А вот если бы мы были однополыми, то в душ бы нас пустили. Даже если мы гомосексуалисты. А почему? Ведь у нас нету справки, что мы не гомосексуалисты. Упущение.

С другой стороны, штамп, конечно, поставить можно. Но тогда все это будет уже не так интересно. Когда можно, то всегда не хочется. Так устроен организм. Помню, очень я хотел виноград. Думал, вот приеду к тетке в Краснодарский край, ох и нажруся! А съел, дай бог, пару кистей. Потому что, ежели висит – только руку протяни, – то человек скучнеет, в глаза ему наплывает сытая наглость, он становится хозяином и ничего не хочет. Только желает лежать пузом кверху, сволочь. Голод – двигатель прогресса.Любой голод. Вот взять штамп. Разве интересно с женой идти в номера? Отвечаю – нисколько. А с любовницей? То-то! Даже само слово "любовница" гораздо лучше, чем "жена". Слово "любовница" происходит от слова "любовь". А "жена" – от слов "стирка", "уборка" и так далее. Поэтому и трахаться с любовницей гораздо веселее, чем с женой.

А когда меня пихнули в мой личный зад из гостиницы, я взял билет на поезд и еду.

А в купе хорошо. У меня рост как раз под вагонный стандарт. Если я вытягиваюсь на полке, то пятками и макушкой упираюсь впритык в стенки. Правда, мне немного на затылок вагоном давит, но я не огорчаюсь. Это ведь пустяки, правда? Лишь бы не было войны.

Все, я больше не могу уделить вам внимания. Мне нужно нести этот рассказ в редакцию, чтоб получить гонорар и безбедно пожить годика два.

...Вот так я побывал в Липецке.

До свидания.

1989