Текст книги "Х...евая книга"

Автор книги: Александр Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Глеб перевел взгляд с пола на белобрысого:

– Что дальше?

Парень не ответил.

– Я могу одеться?

– Сиди.

– Дай хоть штаны одеть.

– Сиди!

Надо ждать его оплошки. А если ее не будет? Выбить пистолет ногой? Убьют его или нет? Ясно, что эту суку ему подставили. Если его не грохнут, он найдет кто это сделал.

– Юлька, собери патроны и принеси пистолет, – раздраженно скомандовал парень.

"Юлька!" Не Инна!

Значит, его подставил кто-то, кто знает его очень давно и хорошо. Еще с тех времен. Кто? Кто?

Уже наполовину успевшая одеться Юлия нагнулась и начала собирать патроны. Рискнуть? Все равно они его тут положат. Он же видел их в лицо. Слышал имя. Знает, что продал кто-то из своих. Найдет. Не трудно. Он вычислит предателя.

Глеб деланно вздохнул, скучающе перевел взгляд от Юлии в сторону, резко схватил ее за руку, прогнувшись дернул и толкнул ногой в сторону пистолета. Резко вскочил и бросился к ванной.

Глухой хлопок, пуля ударила его в плечо. Глеб упал, зажимая рукой рану.

– Сволочь, – в глазах Инны-Юли сверкнула ненависть. Она поднялась с пола и уселась на кровать, потирая ушибленную руку.

– Все положила?– спросил белобрысый.

– Да.

– Молодец. Будем считать, твоя задача выполнена, ты хорошо справилась. Даже отлично.

Глушитель переместился по направлению к кровати. В последний момент Инна-Юля все поняла, ее зрачки расширились, рот открылся, но крик застрял где-то в горле. Раздался негромкий хлопок и девушка сползла с кровати на пол, уставившись в потолок остекленевшими глазами.

– Вот так вот, – белобрысый посмотрел на Глеба, – я тебя сразу не пристрелил, чтобы успеть сказать одну вещь. С прошлым надо кончать сразу и навсегда, Глеб. Иначе оно покончит с тобой...

Третьего хлопка Глеб уже не услышал.

Фотография

Стопка книг и журналов не удержалась у меня в руках, обрушилась на пол и из нее вылетел забытый школьный альбом. Клей рассохся, снимки с шорохом отваливались от серых картонных страниц. Я осторожно перебирал их, разглядывая такие знакомые, будто вчерашние лица. Выпускной. Мне вручают аттестат. Коробкова с указкой у карты, чуть заметная улыбка, позирует. Снова выпускной. А вот мы на пороге школы, весь наш десятый. Все у нас впереди...

 * * *

...Я узнал ее сразу, хотя после школы мы не виделись – боже мой! – десять дет! Она совершенно не изменилась.

– Привет, Светка!

Прищур глаз, мгновение узнавания:

– Ой, привет!

И самый обычный разговор встретившихся на бегу однокашников. Что, да как. Кто где. Женился-развелся.

–Ты-то как? Почему не замужем? Кольца, вижу нет.

– Правильнее спросить почему опять не замужем? Я ведь там уже два раза побывала. Хватит.

– Может, у тебя и дети есть? -спросил я и вдруг с удивлением поймал себя на том, что не хочу, почти боюсь услышать утвердительный ответ.

– Есть. Сын...

Она была самая красивая в нашем классе. И самая умная. И самая увлекающаяся. Каратэ, дзюдо, восточная философия, рок-н-ролл. Она прекрасно играла на пианино, рисовала, писала стихи. Я почему-то был уверен: уж у нее-то все прекрасно. Самим богом Светка была создана для счастья.

И вот – мать-одиночка, разбитая жизнь. Она идет рядом и рассказывает, рассказывает...

Декан факультета, на который Светлана поступила, успешно пройдя конкурс в двадцать человек на место (кто бы мог подумать – тимирязевка!), предложил ей стать своей любовницей. Пришлось уйти.

Первая любовь... Андрей переспал с ее лучшей подругой, а потом взахлеб рассказывал Светлане об этом. Двойного предательства она не выдержала, приехала домой и открыла газ. Спасли. А вскоре после этого Светлана с горя влетела в свой первый брак. Мужа она не любила, к тому же он оказался безмерно жадным человеком: брал с жены деньги за какие-то вещи, услуги. Были у Левушки и другие причуды. Поэтому, встретив Сергея, Света долго не раздумывала. Это была любовь. Настоящая, с большой буквы. Сергей казался добрым и справедливым, чутким и щедрым. Лучшего человека на свете не было. Но лучшему человеку была нужна не Светлана, а жилплощадь и московская прописка. Заполучив искомое, он ушел, оставив Светку после тяжелых родов одну с ребенком...

...Вот она стоит. Слева. Нижний ряд. Вместе со всеми, но чуть отодвинувшись от Лидки Глушко, которая обнялась с Коробковой. И получается, что стоит одна. Красиво, легко и весело. Чуть улыбается. Или это мне кажется?

Ну что ты смотришь на меня, девочка? Удивляешься? Десять лет прошло, что ты хочешь? Мы были уверены, что все будем счастливы. Ну, может и не все, но уж я-то точно! А как еще мы могли думать в такой яркий летний день? Или весенний? Когда это было? Без курток стоим, значит, тепло. Солнышко. И тысячи дорог впереди, оттого и хорошо, уверенно нам.

Ах, если бы ты очутилась сейчас рядом со мной! Я бы взял тебя всю, не раздумывая. Я бы оградил тебя от того, что уготовила тебе жизнь, от всех опасностей и тревог. Я бы сумел. А теперь у тебя ребенок, и ты не можешь больше рожать. Да, конечно, ты в этом не виновата. И он, твой сын, тем более не виноват. И я не виноват. Разве это вина, что я хочу иметь сына? Своего. Видишь, никто ни перед кем не виноват. Просто не сложилось. Вот только почему я опоздал?..

Мы со Светкой медленно идем к ее дому и получается, что я провожаю ее. С опозданием на 10 лет.

– А помнишь, я полгода в восьмом в школу не ходила, болела?

– Не помню. Я вообще-то не очень любил наш класс.

...Я никогда не любил свой класс. В таких случаях говорят: нет коллектива. Я говорю просто: не сбылось. Да и что, кроме общего помещения, могло объединять людей, случайно собранных вместе? Мы каждый день с утра встречались, как попутчики в метро, и, доехав до определенной станции, шестого урока -ѕ расходились по своим делам, чтобы назавтра опять продолжить путь. Пусть длиною в десять лет. Мы проехали его. И кто может осудить нас за то, что забываем бывших попутчиков?

Нет, иногда мы встречаемся. Случайно, на улице. Живем-то все рядом, почти вокруг школы. Даже странно, что встречи эти так редки. Улыбаемся. Привет-привет. Как дела? Не женился еще? Как наши? Во время таких вот встреч и передалась новость о Димке... Да что ты говоришь! Ах-ах-ах! Несколько секунд положенного молчания, приличествующее моменту выражение лица... И опять по своим делам.

Так об этом узнал и я. Встретил Вадима.

– Распланировал себе золотые горы, институт, а попал в армию, -рассказывал он. – Вернулся с Дальнего Востока, привез вшей, плюс радикулит, минус два зуба...

Ля-ля-ля. Что, да как... Коробкова разводится. Кузя опять в ЛТП. И вдруг:

– Ты знаешь?.. Димка погиб.

– Как!? Когда?

Да уж месяца два-три. На мине подорвался...

– Два месяца! Значит, похороны уже были.

...Димка. В верхнем ряду. Руки положил на плечи Вадиму и Кузе Пехтереву. Все трое смеются.

Мы с ним могли бы стать друзьями. Но почему-то крутились в разных компаниях. Однажды классная велела явиться после уроков в школе – намечалась экскурсия не то на ЗИЛ, не то еще куда-то. Слесарей глядеть. Но пришли только двое, я и Димыч. В классе мы как-то не общались, а тут разговорились. Он оказался неплохим парнем, открылись общие интересы. Мы даже в чем-то похожи друг на друга, смотрели на какие-то вещи одинаково. Сойдемся, понял я и, когда мы разбегались, решил ему позвонить, продолжить неформальное внеклассное общение. Но почему-то не получилось. Он заболел, потом я, секция, уроки... Я все откладывал, откладывал и постепенно забылось. Рассосалось

Лишь однажды, уже на первом курсе, мелькнуло, звякнуть бы. Но к тому времени я потерял старую записную книжку, а в новой была куча каких-то новых телефонов. Тогда я звонил по ним...

А вот теперь...

– Ты был на похоронах?

– Нет, не смог.

– А кто из наших был?

– Не знаю. Кажется, Грунин был.

Господи, Димка погиб!

– А почему мне не сообщили?

– Так, говорят, у тебя телефон изменился...

Изменился.

– Запиши мой новый.

Нашли ручку, записал на обрывке, сунул в карман.

...А Димки нет!..

– Позвони мне! Обязательно позвони!

Не звонит.

Я никогда не любил свой класс...

 * * *

...Гудки. Нет что ли никого? А может они переехали? Или телефон поменялся? Странно, что вообще этот номер у меня сохранился. Буква "П", «Потапов». Зачем я его сохранил? Неужели для сегодняшнего звонка?..

– Алло, вас слушают.

– З-здравствуйте. – (Господи, как же его зовут-то?!) – А-а-а... Петра позовите, пожалуйста.

– Я слушаю.

– Ну, привет. Это я, Никсон, президент.

– Какой еще пре... Санька, ты что ли?

– Я, я...

Сейчас начнутся те же расспросы. И будет висеть до первой, неловко затянувшейся паузы незаданный вопрос – зачем звонишь?

– Я, собственно, просто так. Слушай, давай встретимся, поговорим. Можешь?

– Сейчас?

– Нет, почему, вообще...

– Давай. Где?

– Ну где? У школы давай. Завтра, в семь. Устроит?

Он задумался.

– Устроит...

Петька Потапов. Любится во всю наличность. Одной рукой наставляет рожки Грунину, стоящему на ступеньку ниже, второй обнимает за плечи Иванову. Иванова серьезна.

...Он опоздал на 10 минут.

– Я слышал, что ты женился. Хоть и поздно, но поздравляю.

Потапов улыбнулся:

– Когда?

– Что? – не понял я. – Женился?

– Слышал когда?

– Не помню. Давно.

– Я развелся уже.

Пауза. Я рассыпаюсь на запчасти, с трудом собираюсь:

– Когда?

– Год назад.

– Сколько же вы?..

– Год.

Уже темнело. Мы шли по улице мимо освещенных витрин магазинов, мимо "Гастронома" с негорящей буквой "Г", мимо спешащих людей с авоськами, мимо заполненной темной массой народа автобусной остановки, к которой мигая оранжевым квадратиком, подползал перекошенный грязный автобус, мимо ободранных афишных стендов. И никому на этой кипящей вечерней улице не было дела до двух бредущих неизвестно куда людей.

– ...даже не знаю, куда все делось, мы ведь любили друг друга.

– Люди меняются.

– Нет... Люди не меняются. Если ты увидишь Ленку сейчас, ты скажешь, что она не изменилась. Как была наша Ленка Иванова, так и осталась. Люди не меняются, но при более тесном контакте они раскрываются... А мы ведь с ней с пятого класса...

Да, кажется, с пятого класса Потапов начал гулять с Ленкой Ивановой. Их вроде бы даже дразнили тогда. А может и нет, может я это придумал, что дразнили. Их трогательные отношения стали в школе притчей во языцех, и я, да и никто, наверное, не удивился, когда через несколько лет после школы услышал о свадьбе...

– Нет, ссор не было. Никто никого не оскорблял, не хлопал дверью. Просто однажды в ее жизни появился он. Они ходили, говорили. Я не возражал, пусть дружат. Но... женщина любит ушами, а язык у него был хорошо подвешен. Наплел, наверное... ну ты знаешь... звезды, облака, тонкая душа, грандиозные планы, прочая... Уши развесила. И ушла к нему. Через две недели прибежала обратно – ты-де, лучше, я тебя, Петя, больше люблю. Сравнила, значит. Я не простил. Отвернулся к стенке, пальцем до нее не дотронулся, знал – если трахну, прощу.

– А почему не простил? За одного битого двух небитых дают.

– Не хочу испытывать в жизни больше таких закидонов. Не верил ей больше. Разве можно жить с человеком, которому не веришь? Подобные экзерсисы дорого обходятся для нервной системы.

– Хорошо еще, что детей у вас не было. А то платил бы алименты 18 лет.

– Если бы был ребенок, я бы ее простил, однозначно. Ради него. Так что, хорошо ли, плохо ли, не знаю.

– Странная история, – я поежился то ли от сырости, то ли от его рассказа. – Нелепая какая-то.

– Обычная. – Петька достал сигарету, отвернувшись и прикрыв огонек от ветра, закурил.

Закурил спокойно. От первой спички. Я проводил обгоревшую спичку взглядом. Она упала в кучу мусора возле столба, рядом с бумажкой от мороженого.

– Скажи, ты не жалеешь, что развелся?

– Что развелся нет. Это было неизбежно. Я жалею, что все так случилось.

– А что, могло быть все по-другому?

Потапов быстро взглянул на меня:

– Другими словами, фатален ли мир? Другими словами – зачем все?

Я махнул рукой:

– Кстати, вот мой дом... Зайдем?

– Нет. Пора... А если серьезно, то ничего у меня дальше нет.

– Сдурел что ли! Свет что ли клином... Женишься еще.

– Ну и что?

– Или не женишься.

– А какая разница?

Я пожал плечами:

– Поток жизни. Общий смысл всего этого, – я обвел рукой вокруг.

– Никакого смысла ни в чем нет, старик. Все блеф, суета, атомы, квантовое мельтешение. Пустота в итоге... Ну, бывай.

Он подал мне руку. Пожимая ее, я спросил:

– И это рукопожатие блеф?

– Блеф...

И пошел, сутулясь, подгоняемый ветром.

– Подожди! – крикнул я, догнал, тронул рукав синего плаща. – Подожди. А Бог есть?

– Бо-ог?!

Глаза его удивленно распахнулись, он некоторое время странно смотрел на меня, потом молча хлопнул по плечу, отвернулся и не оборачиваясь пошел домой.

 * * *

Я отпустил кнопку звонка. Дверь распахнулась.

– Ну здравствуй, Груня!..

...Звякает ложечка о края побуревшей чашки. Мы сидим на кухне, и Грунин, еще не оправившийся от удивления после моего неожиданного появления в дверях, размешивает сахар в теплом жидком чае. Рваные тренировочные штаны с пузырями на коленях, застиранная майка, щетина на щеках. Жалуется, что ему не закрыли какие-то наряды, что расценки снизили, что грозятся уволить...

– Пью. А чего еще делать? Нет, может быть, если бы я тогда женился на этой лярве... ну помнишь суку эту, блядву общажную, давалку, жил бы сейчас с бабой. Может, и не пил бы. Я тогда еще не пил... Не так пил. Здоровый еще был. Это сейчас я допился. Представляешь, братан, намедни тут рухнул – отвезли в больницу, сказали: алкогольная эпилепсия. А раньше хуй стоял как каменный. Я по три-четыре раза за ночь кончал. И в рот и в жопу... Мне интересно было все попробовать. Поспишь за ночь полтора часа, зато потрахаешься вволю. Чего еще надо? В этом был весь смысл жизни. Но маманя не захотела, чтоб я на Ирке женился. А теперь вот померла, и я один, как этот... как его... Как перст. Выпить хочешь?

– Нет... С тобой все ясно. А Бумка как?

– Бумка из ментовки ушел. Надоело, наверное, бухать да пьяных обирать. Пошел человек спекулировать. Самое такое дело. Будешь тыщи грести. Столько и не пропьешь.

– Как он?

– Пьет. Завалились они тут ко мне с Ширшековым. Все полы заблевали, суки.

– Шишарик-то вроде развелся, я слышал?

– Да. Они с женой вместе квасили. Но он еще из ментовки не ушел. А Бумка ушел. Я говорил. А у них ребенок еще родился. Но они его пропили. Бухали себе на кухне оба, а ребенок в это время в другой комнате блевотиной захлебнулся. Шишарик и рад: алименты не платить.

– Значит, он до сих пор в ментуре?

– Ага... Выпить хочешь? – Груня налил себе в стакан водки на три четверти.

– Нет... А Гендос?

– Гендос... Он это... Жениться хочет. Нашел какую-то дочь начальника – страшная, как, ептыть, смерть. Зато папа у нее шишка. Но Гендос сам-то хмырь изрядный, раз десять трипаком переболел.

– Доволен?

– Кто?

– Гендос.

– Чем? Трипаком? Или вообще?.. Не-а. Хер ли ему. Я видел его тут, у магазина. Жаловался, что из института его выперли, что писька уже плохо стоит. Последняя надежда – на эту страшилу, дочь папы своего.

– Понял. Дальше. Глушко?

– Не, про эту ничего не знаю. Говорили, что уехала куда-то.

– Смирнова? Пехтерев?..

– Я тут трахал ее три дня... или четыре? Четыре дня назад. Как бы сифак не подхватил... Смирнову эту...

Неразлучная троица – Грунин, Буманыч и Шишарик. Стоят рядышком, на ступеньку выше Гендоса, у Шишарика в углу рта беломорканальский бычок. Груня смешно насупив брови, отдает честь фотографу. К пустой голове... Рядом Смирнова.

А вот и я. Пиджак, кажется, до сих пор где-то в шкафу валяется. Я стою, между прочим, недалеко от Светки. Всего один шаг. Один шаг навстречу. Почему я не сделал его? По тысяче уважительных причин. Я могу убедить в этом каждого. Но как мне оправдаться перед собой?

Лем. Станислав Лем! Вот только не помню где... Два альпиниста совершают восхождение, один срывается, ломает кости, калечится. Второй вынужден, бросив все – палатку, вещи, продукты – взвалить на плечи находящегося в состоянии комы товарища и начать обратный путь. Рации нет или она разбита, помощь вызвать нельзя. И измученный вконец человек, жадно хватая потрескавшимися губами разреженный воздух, шатаясь под тяжестью тела, спускается вниз. Периодически он останавливается и подносит к лицу друга полированный топорик, надеясь, что на сей раз лезвие не затуманится и можно будет с чистой совестью сбросить с себя мучительную ношу. Но пострадавший еще дышит, и альпинист, проклиная про себя его живучесть, со стоном взваливает изломанное тело на плечи и идет дальше. И каждый раз, поднося зеркальное лезвие к лицу товарища, он безнадежно молит, чтобы не появилось это маленькое мутное пятнышко. Но оно появляется, и мучение продолжается.

Неужели и я обречен всю жизнь тащить своего альпиниста, свой крест, свою потерю, свой несделанный шаг, не в силах сбросить непосильную ношу? Я же надорвусь. Я не дойду.

Я так хотел обернуться и, красиво махнув рукой, сказать: "Прощай, детство!" Не успел. Вот уже и юность отгрохотала и, не задев, пронеслась, а я один стою на грязных шпалах и с тоской гляжу на рубиновые огоньки. Где-то в последнем вагоне унеслось студенчество. И вроде кажется уже, что неплохо было в этом поезде. Даже хорошо. А что осталось?..

Однажды родился афоризм – старость приходит, когда начинается ностальгия по прошлому. А ведь мне только двадцать семь. Нам всем только двадцать семь. Отчего же мы так устали? Говорят, все еще впереди. Почему же мы смотрим назад? Почему живем, стиснув зубы, вязко, топко, по инерции? Почему ни один из нас не счастлив?

Я оглядываю лица. Ни один...

А на глянцевом листке полукартона мы все еще там, на светлом перекрестке. Все еще впереди...