Текст книги "Победил Александр Луговой"
Автор книги: Александр Кулешов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Когда Люся очнулась от своих мыслей, хирурга уже не было. Она подошла к справочному окну, спросила, где будет лежать Александр, долго ли, когда можно прийти к нему.
Она поехала домой. Конечно, Нора позвонила. Там все знают, но она представляла себе состояние матери. Однако, войдя в квартиру, Люся была удивлена. Нина Павловна в шляпке сидела за столом. На столе стоял большой узел, из которого торчал термос. По лицу Нины Павловны было видно, что она всю ночь не спала.
– Я все знаю, Люся, – сказала она дрожащим голосом. – He плачь! Главное, не плачь! (Глаза Люси был: совершенно сухи.) Отец уже уехал, я послала его к министру. Алика надо немедленно перевести в Кремлевку. В этом Склифосовском...
– Оставь, мама, – сказала Люся устало. – С ним все в порядке, ему ничего не надо...
– Как не надо? – Теперь голос Нины Павловны звучал твердо. – Что значит не надо? Вот! – Энергичным жестом она указала на узел. – Варенье, компот, блинчики, потом салат (им, наверное, можно?), бульон куриный, не мясной...
Люся подошла к матери, молча обняла, положив ей голову на плечо. И только тогда Нина Павловна зарыдала громко, шумно, вся трясясь, судорожно обхватив дочь...
...Люся ездила навещать Александра каждый день. Она входила к нему в палату в болтавшемся на ней, великоватом халате. Садилась на постель и брала Александра за руку. Так сидела она долго. Оба молчали. Слова не были нужны. Когда Люся с отчаянно колотившимся сердцем пришла к Александру первый раз, она чуть не расплакалась впервые за все время. Он лежал похудевший, под глазами затаились тени, волосы спутались. Люсю поразило выражение его взгляда. Она привыкла видеть этот взгляд веселым, обиженным, радостным, умоляющим, грустным, каким хочешь, но только не таким, как сейчас, – суровым, жестким.
(Вот так и кончается юность на каком-то неведомом рубеже...)
Даже радость, появившаяся в этом взгляде, когда вошла Люся, была не прежняя бездумная, веселая радость. Сейчас Александр смотрел на нее ласково, чуть покровительственно, смотрел, как смотрит мужчина на любимую и влюбленную женщину – нежно и уверенно.
Он не дал ей ничего сказать и заговорил первым:
– Ты не мучайся, Люся. Я все знаю. Знаю, что с самбо покончено. И ты не переживай. Будем на каток ходить плавать, в теннис играть, в пинг-понг (научусь левой), в шашки, в лото! – Александр улыбался. Но глаза оставались суровыми. – Видишь, как много у нас видов спорта. Я уж не говорю о художественной гимнастике – ты меня научишь. Я тебе такие упражнения с обручем буду выделывать... Но и вообще – ничего страшного.
Люся молчала. Она испытывала к нему какое-то новое чувство, словно робела немного. Роли переменились. Когда он проиграл первенство, он был маленьким, а она опекавшей его взрослой. Теперь взрослым был он. И так, наверное, и должно быть, так теперь, наверное, останется на всю жизнь. Ей хотелось прижаться к нему, хотелось, чтобы он обнял ее за плечи. И идти с ним вот так, долго, долго идти. Всегда.
Александра навещали многие. Приехали Лузгин, Юрка Соловьев и Елисеич.
– Порядок, – заявил Соловьев, как всегда грубоватый и не особенно стеснявшийся в выражениях, – достукался со своей самбо. Но ничего, левая нога цела, а это для журналиста – главное, в гонорарной-то ведомости уж как-нибудь подпись и рукой можно накарябать. – Потом, как бы между прочим, заметил: – Я там написал, как это, ну, в общем «Так поступают спортсмены». Сегодня в «Комсомолке»... Да ладно, потом прочтешь... И вот что, не засиживайся, ждем там тебя...
Елисеич долго кряхтел, вынул из кармана банку килек (которые проносить в больницу категорически запрещалось), бутылку пива (которого Александр в жизни не пил) и какую-то толстую тетрадку.
– Тут я принес, старик, – в смущении бормотал он. – Поешь в случае чего. А это... Тебе читать-то есть чего?.. Словом, тут собрал я, да еще давно, статьи там свои разные, очерки, корреспонденции. Наклеил. Это все старые материалы. Самые первые. Ты просмотри, старик... Может, пригодится, может, интересное что найдешь. Тебе сейчас тут пока делать нечего... А неинтересно будет – плюнь, старик. Я тебе в случае чего какой-нибудь детективчик принесу.
Лузгин был не очень многословен и суховат.
– Ваш очерк, Луговой, вышел, уже есть отклики. Редколлегия признала его лучшим материалом номера. Ну что ж еще? – задумчиво произнес он – и как бы между прочим: – Да, забыл сказать, я тут направил в ваш деканат ходатайство, чтоб после окончания университета вас откомандировали в журнал. Вы как, не против? Я планы ваши какие-нибудь не нарушил? Нет? А то они уже ответ прислали, – Лузгин вынул из кармана бумажку и повертел ею в воздухе. – Согласие дано.
И, только уже совсем прощаясь, неожиданно сказал, наклонившись к Александру так, чтобы другие больные не слышали:
– Молодец Ростовский! Вот кому можно позавидовать – не зря прожил жизнь...
В тот день, когда Александр выписывался и Люся собралась уже идти за такси, Нина Павловна вошла к ней в комнату.
– Люсенька, – сказала она своим самым невинным тоном, предвещавшим обычно какую-нибудь неожиданность, – ты не забыла мелочь – там с шофером расплачиваться. Потом надо, наверное, санитаркам дать? Нет?
– Нет, а что? – насторожилась Люся.
– Ничего, абсолютно ничего. Я просто так спрашиваю. Его там хорошо кормили?
– Хорошо, мама, я потом тебе расскажу, мне уже пора.
– Да? Ну, а теперь кто его будет кормить? – задала Нина Павловна новый вопрос.
– Ну как кто? – задумалась Люся (действительно – кто?). – Эта тетка его, где он живет. Я буду приходить каждый день.
– А ты считаешь, что умеешь готовить? – В свой вопрос Нина Павловна постаралась вложить невыразимую иронию.
– Ну, не знаю...
– Вот именно! Человек выходит из больницы после тяжелейшей болезни, – заговорила Нина Павловна возмущенно, – без сил, слабый, еле живой (как обычно, она была склонна несколько преувеличивать). Ему нужен особый режим, строжайшая диета, слышишь – строжайшая! А его будут кормить какая-то дальняя тетка, седьмая вода на киселе, и моя дочь, которая не умеет спечь даже пирог с яблоками, не говоря уже о меренгах шантильи! Он будет жить у нас!
– Мама!
– Что мама? Что мама? С отцом договорилась. Он совершенно за. Мы его устроим в твоей комнате, а ты поспишь на диване в столовой. Не велика принцесса. Я помню, когда я гастролировала в Катуарах, мы на печках спали, да, да, на печках!
Люся стояла растерянная, не зная, что сказать. И тогда вдруг Нина Павловна подошла к дочери, обняла ее за плечи и, заглядывая в лицо, заговорила шепотом:
– Все равно ведь, доченька, он когда-нибудь будет жить у нас. Правда? Так зачем же ждать?
...Люся мчалась в такси радостная и счастливая. Она обожала Александра, обожала свою мать, своего отца. Даже того шофера, что вез ее к Александру, она сейчас обожала.
Но Александр переехать к Донским отказался.
– Не надо, моя девочка, – он впервые назвал ее так. – Я не ломаюсь. Поверь. Просто сейчас будет народ ходить – так зачем? Ждать-то уж осталось недолго. Ты не передумала? Когда мы поженимся? – И в глазах его сверкнул на миг прежний мальчишеский огонек.
– Когда хочешь, Алик. Хочешь – сейчас? Когда ты хочешь.
– Тогда прямо из больницы – в ЗАГС!
Они смеялись, идя к такси, счастливые, уверенные в завтрашнем дне.
А в машине сидели притихшие, прижавшись друг к другу.
Глава девятнадцатая
ПОСЛЕ СУДА
Рука зажила, но на всю жизнь осталась искалеченной. К Александру приходили его тренер Завьялов, ребята, даже совсем юные, новички, с которыми он, как и некоторые другие мастера, проводил иногда по указаниям Ивана Васильевича занятия.
Александр был не только мастером спорта, но и инструктором-общественником и судьей второй категории. Этого тоже требовал Иван Васильевич от своих учеников, это тоже входило в его программу занятий.
– Если ты, брат, научишься учить других, ты не будешь ворчать, когда тебя заставляют делать на тренировках то, что ты считаешь ненужным. Потому что ты будешь на собственном преподавательском опыте знать, что это нужно. Понимаешь? Вот так. И судить должен уметь. Опять же чтобы не бегал после каждой проигранной встречи, как некоторые, и не кричал «Засудили! Засудили!» Когда умеешь смотреть да еще оценивать схватку со стороны судейским глазом, лучше борешься.
Товарищи рассказывали, что делается в секции. Ребятня с блестящими глазами слушала весьма скупой рассказ Александра о происшествии.
Но в секцию он не ходил. Ему было тяжело. При одной мысли о всей этой привычной, родной атмосфере спортивного зала ему становилось так тоскливо, что хоть вой. Он смотрел на свою искалеченную руку, а видел гибкие, сильные тела своих товарищей, их молниеносные мощные движения, слышал падение тел. Он даже ощущал знакомый запах – запах матов, пота, железных гирь...
Теперь все это было далеко и недоступно. И не надо об этом думать. Время – лучший врач, рассуждал Александр, не надо возвращаться к тому, что было для тебя так дорого, а теперь ушло навсегда.
Это как с любимой девушкой. Уж если расстались, лучше не бередить рану, не бродить под окнами, не звонить, не хранить фотокарточек.
Или с журналистикой. «Знаешь, старик, – говорил ему Елисеич, – я никогда не перечитываю свой материал, который не пошел, хороший, конечно, материал. Одно расстройство. Вот, мол, здорово написал, а не пошел, похоронен без толку в шкафу. Не люблю!»
Поэтому, когда председатель общества позвонил ему и попросил зайти, он пошел с неохотой: опять будут речи, вручат ему грамоту, благодарность... Зачем это все!
Но председатель общества не собирался его чествовать. Он усадил Александра напротив через стол и заговорил весьма деловито:
– Скажите, товарищ Луговой, вы ведь, кажется, не работаете еще? Университет кончаете?
– Да, – ответил Александр, недоумевая, к чему эти вопросы. – Сейчас прохожу практику в журнале.
– Но это без зарплаты?
– У меня стипендия в университете. Печатаются кое-какие очерки в журнале – я получаю гонорары.
– Да, я читал ваш очерк о Ростовском. Здорово написано. А что вы скажете, если я предложу вам работу?
– Работу? – Александр ожидал всего, кроме этого. – Какую работу?
– Тренерскую. Да вы погодите головой мотать! Вы лучше вспомните своего тренера и то, что вы писали о нем. Вы не усматриваете некоторого сходства судеб, товарищ Луговой?
Председатель общества был откровенен и деликатничать не собирался.
Александр усмехнулся.
– Ну какое же может быть сравнение...
– Прямое, товарищ Луговой, прямое. Между прочим, я вспоминаю Ростовского, когда он пришел ко мне предлагать свои услуги. Я вот на этом же месте сидел. А он – на вашем. Он по-другому себя вел. Это я тогда колебался, а он... Он не сомневался в успехе. И, как видите, оказался прав.
– Но я же ничего не умею. – Александр был в нерешительности. – У меня опыта нет. И потом рука...
– Странно вы рассуждаете, товарищ Луговой. – Председатель общества посмотрел на Александра с неодобрением. – Рука ваша ни при чем – вы сами это отлично знаете. В конце концов вы спортсмен, а не я. Бороться вы с ней действительно не можете, а тренировать – не вижу никаких препятствий. Опыт, которого у вас, по вашим словам, нет, приобретается. Представьте, такое уж у него странное свойство у опыта, он приобретается. Думаете, Ростовский был очень опытный как тренер, когда сюда пришел? Вы инструктор-общественник, судья, мастер спорта. Занимались у лучшего тренера страны и, надо полагать, немалому у него научились. Сядьте за книги, походите на занятия других тренеров... Наконец, пошлем вас в тренерскую школу. Авторитет у вас есть – ученики вам поверят, особенно теперь...
– Почему теперь?
– Да потому, что вы им такой урок преподали, который не всякому тренеру дано преподать. Ну, словом, согласны?
– Кажется, согласен, – сказал Александр серьезно.
– Ну вот и прекрасно! – Председатель общества широко улыбнулся, и Александр сразу понял, что сухой, официальный тон предшествующего разговора давался председателю нелегко. – Ну вот и прекрасно, – повторил он. – Идите в отдел кадров, я их предупредил. Ну чего вы так смотрите? Вы что ж, думаете, я хоть минуту сомневался, что вы согласитесь?
И Александр взялся за дело. Он действительно стал штудировать книги, и не только по самбо, но и по педагогике, даже по психологии. Часами сидел, наблюдая, как проводят занятия опытные тренеры. Времени у него хватало – ведь самому ему теперь не приходилось тренироваться. Постепенно он все больше и больше увлекался. У него уже была группа юношей.
С председателем общества договорились, что, как только Александр сдаст экзамены, закончит университет и начнет работать в журнале, он поступит на заочное отделение школы тренеров. Лузгин полностью поддержал эту идею.
– Для меня журналист – мастер спорта, тренер, да еще не только с журналистским, но и с физкультурным образованием, – просто находка. Давайте, Луговой, действуйте. Мы вам все условия создадим.
– Ну, а я? – спрашивала Люся. – Где же будет мое место во всех этих твоих делах?
Они сидели в своем любимом кафе, на пятнадцатом этаже, и смотрели на предпраздничную Москву. Александр пригласил ее сегодня сюда весьма церемонно и торжественно, в присутствии Нины Павловны.
– Я намерен отметить получение моей первой в жизни зарплаты. Не стипендии, а ЗАРПЛАТЫ! Говорят, что это полагается обмывать, и мы с Люсей выпьем по коктейлю.
– Нет! Никогда! – воскликнула Люся с неожиданной яростью. – Слышишь? Никогда в жизни я не буду пить этих проклятых коктейлей! И шампанского! И вообще никогда не буду пить! Слышишь?
Александр опешил. Он не мог понять, что так взорвало Люсю.
– Ради бога... Я же так, пошутил. Я ведь и сам не пью. Будем есть пирожные...
Но Люся уже успокоилась.
И вот они сидели за столиком, и Александр излагал ей свои планы. Теперь это уже не его, это их планы. Теперь уже ни для кого не секрет, что скоро – свадьба.
По вечерам, ложась спать, Люся слышит порой театральный шепот матери, беседующей с отцом.
– Ты забываешь, – говорит она мужу этим шепотом, который слышен, наверное, на лестнице, – ты забываешь, что это наша единственная дочь. Единственная. Или у тебя где-нибудь еще есть? Признавайся!
– Нинон! Как ты можешь, – слабо протестует Петр Федорович.
– Так в чем же дело? Единственная дочь первый раз выходит замуж. Ты это понимаешь?
– Будем надеяться, что и последний, Нинон, – бормочет Петр Федорович. – Но к чему этот разговор? Разве я против?
– Еще бы ты был против! – воинственно шепчет Нина Павловна. Она говорит с той вызывающей запальчивостью, с какой говорят обычно люди, убеждающие не других, а себя. – Значит, телевизор надо? Надо. Магнитофон надо? Надо. Я не понимаю, почему ты возражаешь, ведь для Люсеньки музыка – это все...
– Но я же не возражаю, Нинон, – как слабое эхо, слышится голос Петра Федоровича.
– Еще бы ты возражал! Теперь – сервиз. Это необходимо. Ну где он возьмет это? Он же только начал получать зарплату. А насчет кооператива я тебя не понимаю, Петя, неужели ты не можешь их записать? Ну не надо двух – пусть пока однокомнатная.
– Но у нас ничего не строится, я же узнавал, да и ты сама ходила. Между прочим, Нинон, ты могла с ним быть повежливее. В конце концов Василий Васильевич – не только председатель месткома, он ведь кандидат наук...
– Бездельник твой Василий Васильевич! Детям нужна квартира, а он не может затеять кооператив!
– Что значит «затеять», Нинон? Это так не делается. И потом ведь у нас три комнаты. Разве этого мало? Они будут с нами.
– Да, конечно, – смягчается Нина Павловна, – я буду рядом, они ведь совсем еще молодые. Им нужен совет, помощь, их нужно, наконец, просто оберегать против таких, как твой, например, Василий Васильевич, бездельник! – снова принимая воинственный тон, говорит Нина Павловна. – И вот для этого рядом буду я.
– Конечно, конечно, Нинон, – покорно соглашается Петр Федорович, – но все же насчет Василия Васильевича ты зря. Кандидат наук...
– И потом, – не слушая мужа, продолжает Нина Павловна, – очень важно, что у них будет пример идеальной семьи – мы с тобой. Всегда – мир, согласие. Никаких ссор. Молодые, Петя, они вначале всегда ссорятся: «я», «нет я», «нет я». Каждый хочет показать, что он главный, настоять на своем. А тут они увидят, как мы живем. В согласии. Все вместе решаем. Никто не командует. Правда, Петя? Петя, ты слушаешь меня?
– Ну разумеется, Нинон, разумеется, никто не командует...
Конца разговора Люся уже не слышит. Накрывшись подушкой, она засыпает, сладко улыбаясь своим голубым снам, которые стали явью.
Люся теперь усиленно занималась в институте – госэкзамены были не за горами. Но не менее усиленно и тренировалась – у нее тоже предстояло первенство столицы. Александр, когда бывал свободен, как раньше, приходил на ее тренировки. Даже чаще, чем раньше. Он присутствовал на всех, даже самых маленьких, соревнованиях и показательных выступлениях, в которых участвовала Люся. Счастливый и гордый, смотрел он на нее. Он стал больше Нины Павловны гордиться Люсиными успехами. Но к этим радостным чувствам примешивалась и грусть. Какая она красивая, какая искусная. Как раскрывается она вся во время этих выступлений. А ему вот это теперь не дано...
Пройдут годы. Люся будет выступать, и, может быть, когда-нибудь осуществится для нее то, о чем он мечтал для себя – она станет чемпионкой страны. Она будет возвращаться с соревнований, еще живя ими, возбужденная, радостная, торопясь рассказать ему, самому близкому, обо всем, вместе с ним пережить все перипетии минувшей борьбы. Он будет радоваться вместе с ней, огорчаться (ведь будут и огорчения), вникать во все мелочи, спорить, подбадривать ее или ругать.
А вот у него этого не будет. Ни волнений борьбы, ни радости побед, ни грусти поражений. Люся не побежит в раздевалку, преувеличенно веселая, когда он проиграет, не скрывая радостных слез, когда он выиграет.
Не будет больше побед.
А может быть, будут? Разве победа его учеников – не его победа? Конечно, они еще очень юные, а сам он еще не очень опытный тренер. Но ведь юные станут взрослыми, мастерами, чемпионами. Сколько радости испытывал Иван Васильевич, когда выигрывали его воспитанники, он, Александр, например. И когда судья поднимал на ковре его руку, Александру и в голову не приходило считать эту победу только своей, только личной. Он был одним из ее «соавторов», а другим был его тренер. И, сойдя с ковра, он прежде всего бежал к нему и поздравлял его. Все поздравляли тренера. Это было естественным.
И может быть, все это ждет и его?
А написать книгу (осуществить свою заветную мечту), хорошую книгу, которую будут читать, будут любить, – разве это не победа? И разве острый спортивный репортаж, увлекательный очерк, умная, интересная корреспонденция, хороший рассказ – разве они не ведут к той же цели? Не привлекают к спорту миллионы таких вот ребят, которые приходят к нему заниматься, не воспитывают у них лучшие качества советского спортсмена, не показывают, на кого равняться?
И разве бесчисленные успехи и победы советского спорта – это не их победы?..
...Александр отвлекается от своих мыслей и смотрит, как Люся, легкая и сильная, носится по залу с белой лентой.
К Александру подходит Елена Ивановна.
– Хорошо?
– Очень!
– Вы знаете, Александр, – Елена Ивановна задумчиво следит за тем, как Люся выполняет упражнение, – она ведь не будет участвовать в первенстве города. Она вам говорила?
– Нет! – Александр поражен. – Как не будет? Почему?
– Видите ли, их курс, весь целиком, взял обязательство на каникулы выехать в колхозы на месяц. Помочь наладить физкультурную работу. А первенство как раз в каникулы. Я думала, она вам говорила...
Елена Ивановна не отрывает взгляда от Люси. «Выше, выше руку, легче!» – кричит она и недовольно цокает языком.
– Елена Ивановна, – Александр расстроен, – а давно это выяснилось?
– Недели две назад. Странно, я думала, вы знаете.
– Ничего не сказала, – Александр недоуменно пожимает плечами. – Ничего. Наверное, не хотела огорчать.
– А ей предложили остаться и не ездить, – продолжая смотреть в зал, говорит Елена Ивановна, – Не деканат, не дирекция. Комсомольское бюро, ее же товарищи. Они-то понимают, что значит для нее это первенство.
– Ну и что она? – в волнении спрашивает Александр.
– Ничего, отказалась конечно. – В голосе Елены Ивановны легкий упрек.
– И это не сказала, – задумчиво констатирует Александр. – А уже две недели как знала...
Елена Ивановна молчит. «Так, так, чуть резче поворот! – кричит она. – Нона Владимировна, пожалуйста, это место еще раз... Резче, Люся!»
На мгновение умолкший рояль звучит с новой силой, лента сверкающей белой змеей прочерчивает в воздухе причудливые арабески...
– Но чего она еще не знает, – опять начинает говорить Елена Ивановна, в голосе ее звучит скрытое торжество, – и узнает только сегодня – это то, что ее включили в состав сборной страны для поездки в Будапешт. Да! Сегодня утром был президиум, утверждали команду. Люсю утвердили единогласно.
Александр не может вымолвить ни слова. Уж кто-кто, а он-то знает, что это значит. Член сборной команды страны! Люся и мечтать не смела об этом. То есть мечтала, конечно, но как о чем-то очень далеком. «Есть другие, – говорила она, – посильней». А вот, оказывается, не посильней, радостно думает Александр, не посильней. Моя Люся посильней! Вот об этом она бы рассказала. Небось примчалась бы сразу же! А о том, что меня огорчит, молчит. Сама-то ведь огорчается в десять раз больше. И молчит. Ведь как она готовилась к этому первенству. И сейчас продолжает, без скидок, не пала духом. Но теперь это не пропадет зря. Теперь она поедет в Будапешт. Да! Есть на свете все-таки высшая справедливость!
Высшая или людская?
Домой Александр провожает Люсю невероятным маршрутом. Они идут по самым своим любимым переулкам. Не так уж рано, но еще светло. Май! Они без пальто. В скверах все начинает зеленеть. Поют птицы. Из окна слышится песня: «А у нас во дворе...» И во дворах действительно сидят доминошники, радуясь теплой погоде, возможности выйти, наконец, на «оперативный простор». Зимой в квартирах не очень-то расстучишься.
Они идут переулками.
Люся, как это бывает иногда с очень счастливыми людьми, молчит. Она устала от переживаний, да еще Алик, противный, разыграл ее. Притворился обиженным, что она ничего не сказала ему про поездку в колхоз. «Подумаешь, Будапешт! Раз ты от меня все скрываешь, меня это не интересует...» Но долго он притворяться не смог. Его ведь тоже распирала радость. За нее, за Люсю.
– Ты только подумай, – говорил он за двоих, – Будапешт! Это же первые международные соревнования по художественной гимнастике. Можно сказать, первенство Европы!
– Ну, ты уж скажешь, – вяло протестует Люся. Но втайне она сама так думает.
– Конечно, первенство Европы! Участвует дюжина стран. Под руководством Международной федерации! Определенно первенство Европы! А? Люська, вдруг ты у меня станешь чемпионкой Европы? Нет, надо нам свадьбу теперь сыграть на всякий случай, а то ничего не выйдет...
– Почему это? – В голосе Люси вялости нет и следа. Она вся поворачивается к Александру.
– Ну, а как же, чемпионка Европы – и какой-то там захудалый мастеришка, да еще бывший. Ты меня на вокзале – приду встречать – не узнаешь. Скажешь: «Спасибо, товарищ, за цветы, спасибо, вы от какой организации, от Большого театра или от Объединенных Наций? Ах, вы бывший – тогда простите...»
Александр смеется. Но Люсю не обманешь, она отлично чувствует горечь его шутки.
– Зачем ты так, Алик, – говорит она с упреком, еще тесней прижимаясь к нему. – Как тебе не стыдно, у меня такая радость, а ты меня хочешь огорчить...
Александру действительно становится стыдно.
– Ну что ты, Люська, ну я дурак, ты права. Но ты же знаешь, я больше тебя радуюсь!
Он хочет поцеловать ее.
– Алик, народ ведь...
Теперь можно немножко пококетничать, скоро они будут целоваться сколько захотят, хоть часами, хоть сутками. Интересно, как это быть женой? Неужели все остается на месте? И люди так же ходят, солнце светит, трава растет? Не может быть! Наверное, все становится, другим. Жена! Она, Люся, – и жена. Невероятно!
Александр провожает Люсю до подъезда, потом становится на свое обычное место, свой «пост», как называет его Люся, – у входа на почту. И ждет, когда в заветном окне зажжется свет.
Он идет домой и улыбается. Можно себе представить, в каком ажиотаже сейчас Нина Павловна. Люсенька едет за границу! Ее дочь!
...Хулиганов судили в середине мая, в первом участке народного суда. Все четверо сидели за перилами на отведенных для них. местах. Вид у них, как у всех хулиганов, когда они оказываются на скамье подсудимых, был довольно жалкий. Обритые, унылые, скисшие.
Сначала их допрашивали. Допрашивал судья, потом – прокурор, адвокат. Затем начали вызывать свидетелей.
Еще перед началом заседания, когда свидетели толпились на улице, греясь на теплом майском солнышке и ожидая, как полагается, добрых два часа, пока съедутся все, кому положено, к Александру подошли юноша и девушка, которых он тогда спас.
– Вы простите, – сказала девушка и покраснела, юноша тоже залился буйной краской, – мне очень совестно, я тогда после больницы ни разу не позвонила вам...
– Хотели еще раз поблагодарить, – сказал юноша.
– Да погоди ты! – Девушка дернула его за рукав. – Телефона не знали... И адреса. Еще раз большое, большое вам спасибо.
– И ребята на заводе тоже просили передать вам большое спасибо, – сказал юноша.
– Да погоди ты! – Девушка опять дернула его за рукав.. – Скажите, можно к вам с просьбой? Тут у нас есть... Ну говори ты, чего молчишь-то? – Она вытолкнула юношу вперед. – Сам хотел, а сам в рот воды набрал!
Юноша переминался с ноги на ногу. Наконец, словно окунаясь в холодную воду, решился.
– Вы, товарищ Луговой, ведь мастер спорта, а? Нам сказали, что вы по самбо мастер. Конечно, я тогда видел, как вы их, но я ничего не видел... волновался очень. А вы сами не тренируете, не учите самбо?
Александр улыбнулся.
– Учу. Я теперь тренером работаю.
– Тренером! – вскричал юноша. – Так тогда, товарищ Луговой, возьмите меня к себе, я очень прошу? Я хотел просить: может, в какую секцию устроите. Но если вы сами, возьмите меня к себе, я очень прошу...
– Мы просим! – вторила девушка.
Теперь, когда юноша высказал главное, он чувствовал себя уверенней.
– Понимаете, товарищ Луговой, я хочу самбо заниматься. Это теперь моя самая заветная мечта! После, конечно, чтоб техникум кончить, – поправился он – он не хотел обманывать.
Александр незаметно оглядел стоявшего перед ним юношу. Да, не очень-то крепкий, но разве это главное.
– А почему ты выбрал самбо? – спросил Александр. – Ты другими видами спорта не занимался? Легкой атлетикой, лыжами, может быть?
– Нет. Удил только.
– Что?
– Ну, удил. На рыбалку с отцом езжу. Но это спортом, наверное, не считается?
Юноша вопросительно посмотрел на Александра.
Александр улыбнулся.
– Да нет вроде. Разве что для рыб. Впрочем, бывают и у рыболовов соревнования. Ну, а почему ты самбо-то выбрал? Придется силенки поднакачать. Там все же сила требуется, а ты не...
Александр посмотрел на девушку и замолчал.
– А вы не беспокойтесь, – вступилась девушка. – Он, знаете, какой настырный. Если надо, он ночи напролет будет тренироваться. Через год не узнаете – силачом станет.
– Нет, правда, я все буду делать! – горячо подтвердил юноша.
– Но почему самбо все-таки? – повторил Александр свой вопрос.
– Бить я их хочу! – вдруг сурово и зло заговорил юноша. – Я, товарищ Луговой, с того вечера возненавидел их. Вы знаете, я даже в милицию ходил, хотел поступить по комсомольской путевке. Не берут: ростом мал. Но я их буду бить!
– Да кого? – спросил Александр.
– Всех их! Хулиганов, воров, бандитов – всех! Вы подумайте, сколько вреда наносят. Ну что мы им сделали тогда? Сидели, никого не трогали. Ведь если б вы не подоспели, что они могли сделать, подумать страшно! Ох, до чего я их ненавижу! Возьмите меня, товарищ Луговой. Я мастером-то не собираюсь, и эти чемпионства мне ни к чему. Бить их хочу! Научите. Ну куда я такой без самбо, сами видите... – Юноша уныло развел руками, демонстрируя свою хилую фигуру.
– Ну вот что, – решительно произнес Александр, – приходи завтра в секцию. Что-нибудь придумаем. Нужно будет, индивидуально с тобой работать буду. Давай приходи. Записывай адрес.
– Ох, спасибо вам, товарищ Луговой! – Девушка сияла. – Он спал и видел, как займется этой самбой...
– Самбо! – строго поправил паренек. – Самозащита без оружия! Не склоняется это.
– Ну да, самбо. Спасибо вам большое! – повторяла девушка.
В этот момент свидетелей стали поочередно вызывать в зал. Собственно, особых свидетельских показаний не требовалось, подсудимые во всем признались и все рассказали сами.
Главарь, Русанов, действительно оказался хулиганом со стажем. Много раз судимым, но ни разу нигде не работавшим. В Москве ему проживать было запрещено, он наезжал сюда периодически, скрываясь у дружков, лазил по карманам, снимал часы у одиноких ночных прохожих – словом, «зарабатывал» на жизнь. Если «заработок» был приличен, его обмывали, и тогда он не мог не похулиганить, не отомстить этим проклятым москвичам, выкинувшим его из своего города.
Так было и в тот вечер. Утром в толкучке на рынке Русанов вытащил у какой-то старушки кошелек с неожиданно большой суммой денег. Весь день пили, а вечером, немного протрезвев, отправились «побаловаться» в парк.
Сбили с какого-то пожилого мужчины шляпу, толкнули женщину в яму, а потом незаметно, из кустов, набросились на этих, юношу и девушку. Напугали, начали стегать прутами. Те побежали, хулиганы – за ними. А тут – дружинники. Так все и вышло.
– Если б знал, – мрачно уставившись в пол, говорит Русанов, – разве полез бы в драку! А так, смотрю, он один, – Русанов, не поднимая глаз, кивает в сторону Александра, – девки какие-то с ним. Думал, сейчас расщелкаем их – и тю-тю... А он мастер, оказывается... А так бы я ни в жисть за нож не взялся.
– Подсудимый Русанов, а у ваших сообщников были ножи?
– Нет... откуда... – хором бормочут остальные хулиганы.
– Подсудимый Русанов, вопрос задан вам. Отвечайте.
– Да что вы, гражданин судья, это же сопляки. Если б не они, я, может, и драться-то с этим мастером не полез. А то смотрю, он их, как детей малых, валяет. Я и вступился за корешков. А как же...
– Но ведь вы хотели ударить девушку-дружинницу.
– Да это я так... Сами знаете, тут уж не разберешь. А так зачем она мне...
– Подсудимый Русанов, расскажите точно, как вы пытались убить ножом дружинника Лугового.
Некоторое время Русанов молчит, потом нехотя начинает рассказывать, видимо, уже много раз рассказанное следователю.
