Текст книги "Андрей Тимофеевич Болотов – выдающийся деятель науки и культуры 1738—1833"

Автор книги: Александр Бердышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Чем эта шутка закончилась, Андрюша увидел из окна: на конце раскачивающейся качели висел, держась за веревки, Михаил. Андрюша так и обмер, со страхом ожидая, что он сорвется и упадет. К счастью, все обошлось благополучно. Михаил таки сумел продержаться, пока качели не остановили.

В другой раз шутка Миши оказалась еще более опасной. Придя как-то к Андрюше, Миша увидел в тарелке на столе ягоды. Он попробовал их, они были сладкими, но с каким-то привкусом. Любопытный мальчик сейчас же заинтересовался странными ягодами и снросил у Андрюши о причине их необычного вкуса. Тот объяснил, что на этих ягодах делали винную настойку и недавно ее слили, после чего ушел в свою комнату заниматься. А у великого проказника Миши тут же созрел план новой шутки. Дождавшись, когда появится Михаил, он с невинным видом начал вовлекать его в спор. Предложив попробовать ягоды, спросил, нравятся ли они Михаилу, а после утвердительного ответа заявил, что тому не съесть все, что находятся на тарелке. Михаил, по своему обыкновению, тут же вступил в спор, и Миша, воспользовавшись этим, предложил спорщику доказать свою правоту на практике.

Челищев, ничего не подозревая, сел за стол и быстренько расправился с ягодами, благо чашка была не очень большая. Не успели они обсудить дальнейший план своих действий, как за Мишей прибежал посыльный: он срочно понадобился отцу. А дальше произошло вот что: Андрюша, занимавшийся в своей комнате, услышал непонятный шум. Желая узнать, что случилось, он пришел в гостиную и увидел странную картину: его гость с дикими глазами, размахивая руками, бегал по комнате и что-то нелепо кричал. Попытка Андрюши поговорить с ним успеха не имела. Михаил не узнавал его и продолжал свои ни с чем не сообразные действия. Андрюша страшно испугался: ему показалось, что тот сошел с ума, а что нужно делать в таких случаях, он не знал. Хотел бежать за помощью, но в это время вошел Миша. Увидев картину, которая поразила Андрея, on покатился со смеха, чем крайне удивил брата: тому было непонятно, как можно смеяться над несчастьем человека. Андрей стал упрекать Мишу в жестокосердии, уверяя его, что Челищев сошел с ума. Услышав эти слова, Миша схватился за живот и захохотал еще сильнее. Андрей не на шутку забеспокоился, наблюдая несомненно болезненное состояние Челищева и в то же время какую-то удивительную, совершенно не вяжущуюся с обстановкой веселость брата. У него даже мелькнула мысль о том, что сошли с ума оба: и Челищев, и Миша.

Наконец Миша успокоился и, утирая слезы, выступившие у него от непрерывного смеха, рассказал историю с ягодами, заключив: «Так что, братец, никакой он не сумасшедший, а просто пьяный».

Между тем Михаилу стало совсем плохо, он повалился на пол, на губах у него появилась пена, глаза закатились и остекленели. Испугавшись теперь уже оба, братья послали за Артамопом.

Долго пытались привести в чувство безжизненного Михаила. Наконец кто-то посоветовал влить ему в рот конопляного масла. После этой процедуры малого стошнило, и ему стало легче. Он уснул, а когда проснулся, был уже нормальным человеком.

Глава 2
Воинская служба (1755-1762)

Новые хлопоты об отпуске. Неудача

За делами и забавами, веселыми и опасными, Андрей не заметил, как подошло время возвращаться в армию. Думы об этом неприятном событии (очень уж не хотелось ему от свободного образа жизни переходить на армейский режим) все чаще и чаще стали навещать его. Правда, в документе об отпуске не был записан конкретный срок, с указанием года, месяца и числа. В нем лишь значилось, что Болотов отпущен до наступления 16 лет. По молодости и неопытности Андрей наивно полагал, что в полку неизвестно точно, когда ему исполнится 16 лет, и пользовался любым поводом, чтобы оттянуть возвращение, тем более что родичи каждый на свой лад содействовали этому.

Однажды на семейном совете, после длительных дебатов, было решено обратиться в Москву в военную контору с ходатайством о новом продлении отпуска. В качестве ходатая опять был избран Артамон, а поддержку ему должен был оказать проживающий в Москве генерал, родственник Никиты Матвеевича Болотова, владельца третьей усадьбы в Дворянинове.

Однако на этот раз ни старания Артамоиа, ни помощь генерала не возымели действия: «... военная контора наотрез отказала, объявив, что она мне отсрочить никак не смеет, а если я хочу, то просил бы я о том в Петербурге, в самой военной коллегии, от которой я отпущен был» [¹ Болотов А. Т. Жизнь и приключения... Т. 1. Стб. 261.].

И снова начались раздумья: ехать в Петербург за отсрочкой или, оставив всякую надежду на повторный отпуск, распрощаться с родными местами и отправляться в полк. И уже совсем было решился Андрей на последнее, даже собрали все необходимое для длительного житья вне дома, как вдруг судьба свела его с одним из домашних учителей соседних помещиков. Тот увлекался хиромантией и предложил юному Болотову но линиям рук определить, будет ли удачной его поездка. Андрей согласился, хиромант изучил ладони его рук и клятвенно заверил, что поездка будет благополучной и результат положительным.

Это предсказание и определило дальнейшее поведение юноши: надеясь на получение отпуска, а стало быть, и на скорое возвращение, он не стал обременять себя основательным обозом, а тронулся налегке. За раздумьями да за сборами время шло, и поехали они с Артамоном уже по зимнему пути. В Москве оказались в конце 1754 г. На счастье Андрея, там в это время находился офицер его полка, хорошо знакомый ему по прежнему пребыванию в армии. Оба были рады встрече. Осип Максимович (так звали офицера) рассказал о всех полковых новостях: где в данное время расположен полк, кто его новый командир, как живут прежние сослуживцы. Тут же упомянул, что Андрея в полку ждут уже давно. Когда Андрей сообщил Осипу Максимовичу, что едет в Петербург за получением нового отпуска, тот отнесся к этому отрицательно и решительно отсоветовал делать такой неразумный шаг, мотивируя тем, что ехать в Петербург далеко, а поскольку военная коллегия обязательно откажет в просьбе и придется возвращаться в полк, то расстояние бесполезной поездки удвоится.

Однако мысль об отсрочке настолько укоренилась в сознании Болотова и была ему настолько приятной, что все идущее вразрез с ней воспринималось им крайне неодобрительно. Не приняв во внимание совет Осипа Максимовича, Болотов все же решил ехать в Петербург. Но червячок сомнения, оставшийся в душе, понемножку точил ее: как-никак, а путь не малый – и вдруг напрасно?

В Твери встретили ехавших из Петербурга военных, и те подтвердили, что отпуска из армии категорически запрещены. Призадумался Андрей и решил еще раз обсудить положение с Артамоном, своим верным дядькой, который имел богатый жизненный опыт и не раз выручал его в трудные минуты мудрыми советами.

Артамон внимательно выслушал сомнения Андрея и без колебаний заявил, что нужно ехать в полк. Цеплявшийся за все, что хоть как-нибудь оправдывало идею поездки в Военную коллегию, Андрей напомнил Артамону, что едут они налегке, а если ехать в полк, то потребуется возвращаться за всем необходимым для длительной жизни в армии, что займет много времени.

Однако смышленый Артамон, чувствовавший настроение Андрея и в то же время понимавший, что всякая задержка с возвращением в полк чревата опасными последствиями, решительно пресек последнюю попытку юноши защитить идею поездки в Петербург. Проблему с домашним скарбом он решил просто: ехать в полк надо было через Псков, по дороге они заедут к сестре в Опанкино, часть же людей отправят в Дворяниново с запиской, чтобы там собрали обоз и направили его вслед за ними. Дождавшись обоза, продолжат путь. Андрею ничего не оставалось, как согласиться с Артамоном.

Через несколько дней они были уже в Опанкине. К большой радости Андрея, они застали дома не только сестру, но и ее мужа, который находился в отпуске. Радость еще более усугубилась сообщением зятя о том, что отпуск его кончается и вскоре он должен вернуться в полк. Было решено, что поедут они вместе. На этот раз Андрей прожил в Опанкине до марта 1755 г. В начале этого месяца вместе с Неклюдовым они приехали на мызу Сесвечен, неподалеку от Риги, где на зимних квартирах стоял тогда их Архангелогородский полк.

Возвращение в полк, получение офицерского чина

О годах своей службы в армии Андрей Тимофеевич писал по-разному. В одних (правда, весьма редких) случаях он отзывался о том времени положительно. Это главным образом воспоминания о новых местах, куда забрасывала его судьба, о хороших людях, с которыми ему приходилось встречаться. Чаще годы воинской службы он считал напрасно потерянным временем. Объясняется это, во-первых, тяжелыми условиями, существовавшими в царской армии, бессмысленной муштрой солдат, тупостью мышления многих представителей командования; во-вторых, воинская служба Андрея Тимофеевича пришлась в основном на период Семилетпей войны с Пруссией, а война, по его убеждениям,– далеко не лучшее занятие человека.

Особенно тяжело переживал Андрей первые месяцы своего пребывания в армии. Сам он записал об этом так: «Сей пункт времени составлял важную эпоху в моей жизни, с оного начиналась для меня жизнь совсем нового рода: до сего жил я на совершенной воле и был властелином над всеми своими делами и поступками, а тут все сие вдруг кончилось и я принужден был готовиться жить в повиновении у многих» [² Там же. Стб. 273.].

В первом представлении Андрея командиру полка помог Неклюдов. Будучи довольно богатым помещиком, он имел возможность оказывать полковнику существенную помощь деревенскими продуктами, за что пользовался его расположением. Это обстоятельство, а также то, что Андрей был сыном предшественника командира, сыграли весьма важную роль. Полковник благосклонно принял Андрея и сразу же предоставил ему некоторые льготы по полку, в частности разрешил жить не в казарме (как полагалось сержанту), а на квартире вместе с Неклюдовым.

Впрочем, вскоре для Андрея наступили тревожные дни. Выяснилось, что он уже давно числится в просроченном отпуске. Оказалось, что в свое время Тимофей Петрович, зачисляя сына в полк и соблюдая какое-то возрастное условие, прибавил ему год. Поэтому в штабе полка, получив уведомление Военной колегии о предоставлении Андрею отпуска до 16-летнего возраста, полагали, что этот возраст наступит у него не в 1755 г. (как думал он сам), а в 1754г., и уже с того времени стали числить его в просрочке, о чем был подан соответствующий рапорт. Может быть, сам по себе этот факт и не отразился бы особенно на судьбе Болотова, если бы не был связан с другим обстоятельством. В тот период Россия уже начала готовиться к войне с Пруссией, намечалось формирование новых войсковых соединений. Потребовалось увеличение офицерского состава. Одним из резервов его пополнения были сержанты. Штабы получили указание представить их списки. В списках Архангелогородского полка Андрей был в числе первых, и при нормальном ходе событий он получил бы звание офицера автоматически. Но, поскольку в генералитете имелся рапорт о просрочке отпуска, против фамилии Болотова появилась приписка: «За просрочку и неявление и поныне в полку – обойден». Огорчение Андрея еще более усилилось, когда стало известно, что представляли его «через чин», т. е. не на прапорщика, а на подпоручика.

Первое время Андрей старался не встречаться с товарищами, ему казалось, что все будут насмехаться над ним и он сгорит от стыда. Но вскоре выяснилось, что офицеры полка совсем по-другому относятся к неприятности Андрея. Они весьма сочувствовали ему и, не ограничиваясь сожалениями, обсуждали, как можно исправить допущенную несправедливость. Наконец был выработай план действий, согласно которому Неклюдов должен был поехать в Петербург с ходатайством от полка о присвоении Болотову офицерского чина. Официальное письмо командования было сопровождено ходатайством, подписанным всеми офицерами полка. Однако, когда все оказалось подготовленным, Неклюдов заболел. Откладывать затеянное было нельзя, и Болотову пришлось ехать в Петербург самому.

Длительные мытарства, связанные с ходатайством, Андрей Тимофеевич в своих записках охарактеризовал так: «Теперь оставалось мне только исходатайствовать позволение съездить на несколько времени в Петербург, ибо и сие сопряжено было с некоторыми затруднениями. Полковник не в состоянии был сего сделать; он с радостью готов бы был меня на несколько месяцев отпустить, но власть его так была ограничена, что он не мог отпустить меня и до Ревеля; к тому ж и челобитной моей должно было идтить по команде, т. е. сперва от полку представленной быть командующему нами генерал-майору, а от сего представлена быть к генерал-поручику, а от него далее в Петербург к главнокомандующему, генерал-аншефу графу Петру Ивановичу Шувалову, от которого надлежало уже последовать резолюции»[³ Там же. Стб. 303.]. В конце концов положительная резолюция Шувалова была получена, и в полк Андрей вернулся уже не сержантом, а подпоручиком.

Поход в Пруссию

Впрочем, служба нового офицера еще долгое время была необременительной. Дело в том, что в Архангелогородском полку не было свободной штатной должности для подпоручика. Болотову предстояло или получить назначение в другой полк, или остаться в своем «сверх комплекта», т. е. без получения жалованья. Уходить из родного полка, к которому он уже привык и где у него были хорошие друзья, Болотову не хотелось. Жить без жалованья тоже больших радостей не сулило. Тем не менее не склонный к мотовству и разгульной жизни, которую вели многие офицеры, особенно из богатых дворянских семей, Болотов предпочел остаться в своем полку. Но и зачисление «сверх комплекта» требует разрешения высокого начальства. Все это Андрей узнал еще в Петербурге и разрешение получил заблаговременно, используя установившиеся хорошие отношения с начальником канцелярии генерал-аншефа П. И. Шувалова – М. А. Яковлевым.

Довольно свободная жизнь в полку, без определенных обязанностей, предоставила Болотову много свободного времени, что дало ему возможность решить еще одну проблему, которая беспокоила его не менее, чем просрочка с возвращением в армию. Отпуск ему был предоставлен «для окончания наук». А он уже слыхал о случаях, когда «отпущенных» и вернувшихся в армию вызывали в военные коллегии для проверки приобретенных знаний. В основном, конечно, проверялось знание языков и математики. Геометрию, черчение он знал, а вот за языки опасался. В комиссиях требуется хорошая разговорная речь. Андрей старается установить товарищеские отношения с людьми, свободно владеющими языками, ищет квартиры с такими хозяевами, в семье которых говорят на немецком или французском языках. Много времени он уделяет самостоятельной работе с языками, переводит книги с русского на иностранный и наоборот. Впрочем, постепенно беспокойство по поводу проверки проходит, никуда его не вызывают, а жизнь идет своим чередом: в полку открылась вакансия, и его зачислили в штат. Способного офицера замечают, и через некоторое время он назначается командиром роты.

Ранней весной 1757 г. слухи о предстоящей войне с Пруссией обретают реальную основу, в полк приходит указание готовиться к походу. Впрочем, военные действия в Пруссии уже начались, теперь определилось лишь участие в них России. В армии производятся некоторые изменения: дополнительно организуются бригады, вводятся новые тактические построения и перестроения войсковых соединений. Архангелогородский полк вместе с Ростовским и третьим гренадерским составил бригаду, которой командовал генерал– майор Вильбоа. В конце апреля русская армия в районе Риги перешла Двину, а в середине мая бригада Вильбоа вступила в Польшу. Здесь Болотов получил назначение полковым квартирмейстером.

Новая должность доставляла много хлопот, но имела и свои преимущества. Поход велся медленно, с длительными иногда остановками, и квартирмейстер, обеспечив стоянку для полка и снабжение его провиантом и фуражом, был более или менее свободен. Новые обязанности давали возможность Болотову постигать неизвестные ранее житейские мудрости. Вот как он описывает некоторые из них: «На сем месте принуждены мы были опять стоять двое суток, ибо как тут заготовлен был провиант, то должны были мы оный принимать и печь себе хлебы. При сем случае в первый раз случилось еще нам печь хлебы сии в земляных печах и растворять квашни в ямах; зрелище до того невиданное и по новости своей любопытное. Мы, увидев помянутые ямки и в них в рогожах и в мешках растворяемое тесто, а для печения хлебов другие, выкопанные наподобие нор, дивились и не хотели верить, чтоб могло выйти что хорошее; но удивление наше увеличилось, когда увидели после хлебы и сухари столь хорошие и вкусные, что таковых мы до того времени не едали» [⁴ Там же. Стб. 431.].

Не меньшее восхищение Болотова и его товарищей вызвал прием навьючивания сена.

«Впрочем, что касается до сего фуражирования, то всякому, не видавшему оного никогда, покажется оно весьма удивительно, и он не поверит, что такое великое множество сена можно было увезть на одной лошади, а что того еще удивительнее – верхом; ибо надобно знать, что для скорейшего и удобнейшего привоза сено фуражируется всегда верхами, и из сена связываются два превеликие тюка или кипы, из которых каждая почти с маленький воз будет, и оба сии тюка на веревках перекидываются по седлу через лошадь поперек, а человек садится между ними и едет властно как на возу сена, ибо сии тюки тащатся почти по самой земле, и лошади за ними совсем почти не видно...» [⁵ Там же. Стб. 489.]

Противник рядом

В первых числах июня бригада Вильбоа пришла в Ковны, где было назначено место сбора войсковых соединений, двигавшихся по разным дорогам. После некоторого перестроения бригад и дивизий армия направилась к границе с Пруссией и во второй половине июля перешла на ее территорию. С этого времени началось соприкосновение русских частей с неприятельскими. Болотов, упоминая о военных действиях в Семилетней войне не только наших войск, но и союзников, рассказывает о событиях, связанных с его полком и бригадой. Его оценка этих событий весьма интересна в двух отношениях: во-первых, как очевидец, Болотов излагает факты с большой степенью достоверности; во-вторых, его суждения позволяют создать представление о его политических взглядах, нравственном облике, человеческих качествах. Правда, записки были написаны значительно позднее происходивших событий, и порою трудно сказать, кому принадлежат суждения: Болотову тех времен, еще не лишенному непосредственности и некоторой наивности юности, или Болотову начала 80-х годов, обогащенному научными знаниями и житейским опытом. Но в любом случае они характеризуют личность Болотова.

Первое столкновение русских частей с неприятелем в районе расположения полка Андрея было неудачным. Разведывательная группа в количестве около 500 солдат, направленная под командованием француза майора Де-ла-Руа с заданием обнаружить ближайшее расположение неприятеля, была разбита прусским гусарским подразделением полковника Малаховского. Вина за это позорное для русского оружия событие, по словам Болотова, полностью лежит на майоре Де-ла-Руа. Отъехав недалеко от расположения лагеря и не обнаружив на пути противника, майор легкомысленно решил, что его вообще поблизости нет, и, остановившись в одной из деревень, устроил попойку, дав волю не только офицерам, но и драгунам. Захваченные гусарами Малаховского врасплох, русские драгуны не успели как следует сорганизоваться и обратились в бегство. Преследуемые по пятам противником, они понесли большие потери. Группа казаков под командованием вахмистра Дрябова сделала попытку контратаковать пруссаков, но успеха не имела. Майор Де-ла-Руа за свои действия был разжалован и предан суду, а вахмистр Дрябов произведен в поручики.

Наблюдая события первых месяцев пребывания русских войск на территории Пруссии, Болотов впоследствии так оценил сами события и их участников. Во-первых, по тактике военных действий. Его поражала плохая осведомленность командования обо всем, что делалось в стане противоборствующей стороны: где располагались воинские части, сколько в них солдат, чем они вооружены. Никто об этом толком ничего не знал. Разведка высылалась редко, от случая к случаю и прощупывала только ближайшую местность. В то же время противник имел прекрасное представление о плане русского командования, и Болотову казалось, что в наших штабах имеются люди, передающие все важные сведения прусскому генералитету. Особенное недоверие в этом отношении вызывал не только у Болотова, но и у других офицеров генерал Ливен. В качестве примера подозрительной осведомленности прусских генералов о планах русского командования Болотов приводил начало сражения при Эгерсдорфе, о котором будет рассказано несколько позднее.

Удивляла Болотова перетасовка воинских частей. Порою какой-либо полк перебрасывался из одной дивизии в другую, в то время как примерно такой же полк из дивизии, расположенной рядом с этой другой, переводился еще куда-то. Зато с какой радостью Андрей воспринимал разумные действия командования. Так, при движении русских войск вдоль реки Прегель было обнаружено, что войска противника, зная о направлении движения русских, заранее подготовились к обороне этих позиций: выбрали узкие, а также неудобные места прохода и сосредоточили здесь артиллерию, воинские подразделения, построили защитные сооружения, на водных преградах разрушили мосты. Чтобы не попасть под огонь подготовленных рубежей, русские решили переправиться на противоположную сторону Прегеля и продолжать движение по ней. Тем самым укрепленные позиции противника окажутся обойденными, а он сам будет вынужден оставить их и выйти на сближение с русскими уже в незащищенных местах. Эта операция хорошо удалась русским войскам и в дальнейшем принесла им немалую пользу.

Интересны рассуждения Болотова об отношении армии, занявшей территорию противника, к местному населению. С его точки зрения, главное здесь – поведение солдат и позиция командиров. Если командиры с первых же шагов армии по чужой территории будут пресекать малейшие попытки к мародерству и другим фактам бесчинства солдат, эти попытки не получат распространения и население встретит'армию если не доброжелательно, то, во всяком случае, без ненависти и актов мщения. Так, собственно, и было в первых прусских деревнях. Однако, когда казаки стали грабить население, жечь деревни, насиловать женщин, появились случаи активного сопротивления прусских жителей, они начали устраивать засады против русских солдат и стрелять в них. Не разобравшись в истинных причинах агрессивности местного населения, некоторые командиры стали поощрять солдат за расправу с «непокорными» жителями. В результате конфликтные ситуации расширились, что давало повод прусским газетам обвинять русскию армию в варварстве и жестоком обращении с мирным населением.

Сражение при Эгерсдорфе [Там же. 3-е изд. 1875. Т. 1. Стб. 534.]

Болотов был свидетелем Эгерсдорфского сражения. Хотя непосредственного участия в бою он не принимал (их полк оказался вне линии сближения враждующих сторон), но находился в таком месте, откуда хорошо были видны главные события боя. Его описание «баталии» весьма красочно. В общих чертах оно представляется так. Когда русская армия перешла на левую сторону Прегеля и продолжила поход на Кенигсберг, прусские войска, как и предполагалось, были вынуждены оставить укрепленные пункты на правой стороне и также перейти на левую, что значительно ухудшило их положение. Наконец войска сблизились настолько, что могли вступить в сражение. Русское командование выбрало очень удобное для боя место: довольно обширную поляну, на которой войска хорошо прикрывались с одной стороны рекой, с двух – густым лесом, с четвертой-обширным оврагом. Здесь армия и остановилась в ожидании нападения противника. Было проведено несколько тренировочных тревог с выходом на Эгерсдорфское поле. Однако прусские генералы тоже проявили тактическую мудрость. Они решили не рисковать, атакуя русскую армию, а выждать и посмотреть, что предпримут русские. Так прошло несколько дней. Наконец главнокомандующий фельдмаршал Апраксин собрал военный совет, на котором было решено оставить занятую позицию и первыми обрушиться на прусскую армию через Эгерсдорфское поле. Выступление было назначено на 19 августа.

На рассвете по сигналу началось движение полков к проходу на поле. Слабая подготовленность к боевым действиям проявилась сразу же. На пути, в проходе, оказалась сырая старая протока, обозы замешкались на ней и задержали полки, которые двигались без определенного порядка. В результате в проходе сгрудилась масса людей, повозок, мешавших друг другу, каждый стремился побыстрее продвинуться вперед. И вдруг по войскам пронесся слух, сначала робкий, потом все громче и громче: «Неприятель! Впереди неприятель!» Вначале не верилось. Но вскоре раздались орудийные выстрелы. В войсках началась паника. Никто не знал причины случившегося, не мог понять обстановку и сориентироваться. А произошло то, что прусское командование, узнав о решении военного совета русской армии, разработало план: атаковать русские войска в момент выхода их по узкому проходу на Эгерсдорфское поле, не давая возможности развернуться на нем многим полкам. Как удалось прусским войскам незаметно пройти через лес, а тем более через обширное поле и вплотную приблизиться к русской позиции, тогда никто объяснить не мог. Короче говоря, Московский полк, охранявший проход со стороны Эгерсдорфского поля, заметил пруссаков, когда они уже оказались в непосредственной близости от него. Батарея полка открыла огонь, по которому русские войска узнали о наступлении неприятеля. Обстановка складывалась явно не в пользу русских. Бой практически приняли только те полки, которые успели выйти из лагеря на Эгерсдорфское поле. К счастью русских солдат, среди командиров нашлись хладнокровные энергичные люди, которые сумели погасить панику и организовать сопротивление врагу. Началось кровопролитное сражение. Положение было неравное: прусские солдаты использовали обширное пространство, шли организованно но заранее разработанному плану; русские же были прижаты к лесу, не имели пространства для маневра, их было меньше (большая часть полков и артиллерии находилась за лесом в лагере и бездействовала). Несмотря на отчаянное сопротивление, чаша весов стала постепенно склоняться в сторону прусской армии.

Победа прусских войск, казалось, была не за горами. И тем не менее русские солдаты не уступили. Третий гренадерский и Новгородский полки, находившиеся на месте стоянки, узнав о тяжелом положении своих войск, решили пробиться на помощь напрямую через лес, отделяющий лагерь от Эгерсдорфского поля. Оставив на месте пушки, они с большим трудом пробрались через чащобы и вышли весьма удачно на позиции Нарвского и второго гренадерского полков, которые были уже почти полностью разбиты. Выскочив из леса с громкими криками, свежие полки с ожесточением бросились на врага. Их появление внесло решительный перелом в ход боя. Воодушевленные помощью русские солдаты с новой силой продолжали сражение, а прусские войска, полагая, что из леса появится еще множество русских, не выдержали натиска и, расстроив свои ряды, обратились в бегство. Так была одержана решающая победа.

В «Записках» Андрей Тимофеевич упоминает, что описание Эгерсдорфского сражения он сопровождает рисунками, на которых схематически изображена позиция наших войск перед сражением, а также ход сражения. Однако издатель «Записок» М. И. Семевский в примечаниях к тексту сообщает, что этих рисунков ни в рукописи, ни в качестве приложения он не обнаружил. При каких обстоятельствах они утрачены – неизвестно.

Возвращение в Россию

В «Записках» Андрея Тимофеевича есть следующее размышление: «Говорят, что от предводителей войск двойное искусство требуется, а именно: чтобы они умели побеждать, а того более, чтоб они умели победами своими пользоваться, а не допускали бы пропадать им даром. Но что касается до наших предводителей, то мне кажется, что им обоих спх искусств недоставало: они ни побеждать, ни пользоваться победами не умели»[⁷ Там же. Т. 1. Стб. 542.].

Это размышление он неоднократно подтверждал примерами. Одним из них было поведение высших командиров, в частности Ливена, после Эгерсдорфского сражения. Многие офицеры, как и Болотов, полагали, что командование будет стремиться развить успех боя, прикажет войскам преследовать противника и, не дав ему собраться с силами, разбить до конца, тем более что многие русские полки не принимали участия в сражении, были свежими и могли нанести прусской армии завершающий удар. Однако так думали не все.

Болотов приводит слова Ливена, сказанные будто бы им в ответ на предложение преследовать противника: «... на один день два праздника не бывает, но довольно и того, что мы победили». Так это было в действительности или нет – неизвестно, но последующие события подтверждают, что Ливену как главному военному советнику главнокомандующего удалось склонить фельдмаршала Апраксина к отказу от погони за врагом.

Еще более удивительным для Болотова и других русских офицеров был приказ о прекращении похода на Кенигсберг и возвращении войск в Россию. Об этом событии Болотов вспоминал следующими горькими и ироническими словами: «Итак, помянутого 29 числа, то есть ровно через десять дней после нашей баталии, выступили мы в поход и поплелись обратно в сторону к своему отечеству» [¹ Там же]. Это обратное движение было, пожалуй, больше похоже не на планомерный отход войск, а на их бегство. Полки получили указание двигаться ускоренно, офицеры должны были оставить лишнее имущество. Холодная дождливая погода вызывала простудные заболевания и смерть солдат. Однажды фельдмаршал послал Болотова проверить состояние армии, растянувшейся от очередного привала до предыдущего. Увиденное привело молодого командира в ужас: «Впрочем, не успели мы выехать из лагеря, как и начали встречаться с нами повозки в таком состоянии и положении, какое без внутреннего сожаления я вспомнить не могу. Инде погрязла телега в грязи, и лошади, выбившись из сил, лежали, растянувшись. В другом месте наезжал я лошадей, совсем уже издохших, и самих повощиков едва в живе – стужа и мокрота их совсем переломила; а отъехав далее, наезжал я и лошадей, и повощиков, умерших от стужи: те как шли, так, упав, и издохли, а сии, прикурнувшись, сидели позади повозок – и так окостенели... Одним словом, вся дорога наполнена была такими печальными зрелищами, что я не мог без внутреннего содрогания смотреть на оные» [⁹ Там же. Стб. 59Э.].