Текст книги "Месть ведьмы (СИ)"

Автор книги: Александр Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

   – Залезай, – прищелкнув пальцами, велел рыжебородый.

   – На него? – Стараясь дышать мелкими глотками и чуть отворачивая голову, удивился Казимир. Козерог паскудно ухмылялся, скребя пятерней бороду.

   – А ты кого хотел? – Хохотнул кобольд, подхватывая на ладонь пучеглазого уродца. Хватаясь ручонками, тот проворно вскарабкался на плечо рубезаля, устроился на покрытом складками жира загривке, крепко вцепившись в перекинутые на спину жесткие рыжие пряди бороды. – Кони белые кончились.

   – Преотфратительные тфари, – скорбно прошепелявило чудище с мясистым алым гребнем. – Йа потом пол-тня фыбирал из зубофф кусошки шкуры.

   – Не стой колом, – подогнал кнакер.

   Казимир обернулся на Калю, во все глаза разглядывавшую щерящегося во весь рот козерога.

   – Может, я девочку повезу? – Предложил тот, шутливо подмигивая Сколопендре. – Обоим будет приятственнее-с. А ну как комесок кусаться в пути станет, или еще чего неумного выкинет? Знаем мы их породу людскую!

   – Девка на многоножке поедет, – отрезал кобольд, передергивая плечами, так чтоб чахлый ездок его устроился поудобнее на широченном загривке. – Залезайте, чтоб вам пусто всем было!

   Следя за мощными жвалами, Каля подступилась к многоножке, примериваясь к покрытой гладкими частями спине. Повернув голову, создание равнодушно оглядело разбойницу черными глазищами, прогнуло спину, словно показывая, где лучше будет усесться.

   За головогрудью многоножки оказалась выемка, словно специально созданная для ездока. Рядом болтались два мясистых загнутых выроста, еще два оказалось на боках. Примерившись, Каля села верхом, зацепилась за них ногами, покачавшись на пробу из стороны в сторону.

   – Выросты на спине видишь, девица, вот за них и хватайся, – посоветовал козерог, подгибая одно колено, чтоб шляхтичу было удобнее залезть на него. – Держись крепче, да смотри не свались!

   От козерога тоже пахло зверем. Встав на мясистую ляжку, шляхтич взобрался на спину козерогу, как кольцом сжимая его бока ногами.

   – За рога берись, – встряхнув комеса, велел козерог. Просунув руки под голени шляхтича, получеловек несколько раз круто развернулся в стороны. – За шею не души, дурачина, – хрипнул он, дергая кадыком.

   Комесовы руки чуть разжались, давая козлоногому вздохнуть. Чудовища заволновались, распуская хвосты и перья, у кого они были. Нетерпеливо зацокали языками, наполняя пещеру змеиным шипом.

   – Свалитесь – токмо ваша беда будет, – кровожадно ухмыльнулся кобольд. – Вертаться не станем! Уа-ха-ха, – загремел он, – понеслися!..

  ***

   Сколько мчали они через нескончаемые переходы и пещеры, люди не ведали. Казимир давно потерял счет времени. Чёрные, золотые, белые и изумрудные, рубиновые и лазурные краски слились в мельтешащий хоровод, когда катящийся через подземное царство вал живых тел проносился сквозь очередную полость в горе.

   В глазах рябило, ветер хлестал в лицо, выжимая слезы на глазах и тут же их высушивая. Ни одной остановки, ни одной заминки не было на пути свиты кобольда.

   Впереди, грохоча широкими ступнями и непрерывно воя, мчался сам рубезаль. Худосочный уродец на его плечах скакал и бился, вторя старшему пронзительным визгом. В одной из пещер, намертво вцепившийся в козерога шляхтич увидел, как плюгавый монстр подскочил от толчка, и сорвался на спину кнакеру. Правда бородищу мелкий пакостник так и не выпустил, и теперь колотился по спине кобольда, отчаянно голося и дрыгая кривыми ножонками.

   – А-ха-ха!

   Разноцветный вопящий вал катился дальше. Мимо мелькали гранитные глыбы, прыгало стогласое эхо, вспыхивали и уносились яркие искры в пропитанном яростной живой силой воздухе.

   Однажды свита заложила дугу, выносясь по крутому подъему на поверхность. От брызнувшего в глаза солнца Казимир зажмурился. На миг пахнуло далекими луговыми травами, хвойным лесом. Разлепив веки, шляхтич успел разглядеть глубокую воронку карьера в земле. На дне, расплавленным серебряным озерцем блестела вода.

   Стуча копытами, козерог оттолкнулся и прыгнул. Сердце у Казимира ухнуло вниз, к самой воде. Сорвалось, задергалось, едва не останавливаясь, пока нестерпимо долгие мгновения длился прыжок над бездной. Взгляд шляхтича уловил проплывшую по стене карьера черную корявую тень. У той были рожки и здоровенный, корявый горб на спине.

   – Берегись!

   Чудовищный удар едва не сбросил Казимира со спины «коня». Ухватившись руками выступающий обломок скалы, козлоногий коротко хекнул, боднул головой, словно выдергивая себя с края узкого карниза, и поскакал дальше.

   – Э-ге-ге-й!

   Сколопендра махала рукой, едва ли не лежа в воздухе. Многоногая чудина карабкалась вверх, к широкому лазу в светлой породе, почти вертикально взбираясь по крошащимся стенками карьера.

   Перед глазами у комеса заплясали круги. Чернота горы после яркого дня лишила шляхтича зрения на несколько мгновений. А когда тот смог различать тени, скачущие вокруг, потянуло ледяной стужей.

   – Уа-ха-ха! – Гремел кнакер, выбивая из камней колкую крошку. Уродец на его плечах обернулся, скорчил Казимиру рожицу.

   – Уууу... Аааа... – вторила свита.

   Подземное воинство катилось через полную света пещеру. Под самыми стенами робко жались густые тени, в солнечных столбах плясали мелкие пылинки, заставляя воздух дрожать и искриться.

   – Ааргххх...

   – Застряли, комес!

   Шелест сотни лапок догнал Казимира прежде чем многоногая животина Сколопендры поравнялась с козерогом шляхтича. От дикой гонки волосы у Кали растрепались, щеки налились румянцем, и доспех на груди так и ходил в такт быстрому дыханию.

   – Жива? – Сплевывая попавший в рот курчавый каштановый волос, прокричал Казимир.

   Каля улыбнулась, похлопала по извивающейся спине.

   – Справная лошадка, – крикнула она в ответ. – Не трясет, не брыкается! Токмо впереди пропасть. Ни одной гадине не перемахнуть!

   Казимир уперся локтями в плечи козлоногому, приподнялся повыше.

   Широченный пролом разрезал пещеру пополам. Над краями клубились струйки пара, сверху, просачиваясь между камней, стекала мутная вода.

   Кобольд зарычал.

   К краю пролома, высоко поднимая суставчатые ноги, промчался зверь-"подсвечник". Остановился на краю, крепко ухватился за камни и, распахнув пластинчатый рот, беззвучно заверещал.

   В потолок пещеры ударил грязный фонтан.

   Тень у стены зашевелилась. Из густой темноты налетел ледяной вихрь. Каля закашлялась, зажимая рот обеими руками. Вмиг стало холодно, как лютой зимой. Поднявшийся над проломом водяной вал вдруг выгнулся, на глазах покрываясь грязной морозной корочкой. Меж двух краев, сверкая скользкими гранями, протянулся ледяной настил.

   – Держись, – расхохотался козерог, прыгая вперед.

   Ревя по все глотки, оскальзываясь, размахивая лапами и хвостами, все подземное воинство перебралось через пролом, устремившись сплошным потоком в круглый проход в стене.

  ***

   Дорога пошла под уклон. Теперь бежали не так быстро. Большинство мелких тварей отстало, рассеялось в темноте. Мимо Казимира проплывали угольные пласты, траурными лентами пронизывающие гору. Жарким огнем вспыхивали золотые и медные жилы. Попадалось и запертое в горе серебро. Такие места чудовища обходили стороной, держась подальше от стен.

   Свернув несколько раз в едва приметные глазу проходы, кобольд, не сбавляя хода, промахнул заполненный рубиновым свечением тоннель, оказываясь в просторном, заполненном жаром гроте.

   Козерог проехался по гранитному полу. Казимира бросило на шею неожиданно остановившемуся получеловеку. Скривившись, комес провел языком по прикушенной губе. Козлоногий встряхнулся, сбрасывая шляхтича на землю. Рядом, припав брюхом к горячему полу, остановилась Калина многоножка.

   – Прибыли, – растирая шею, мрачно буркнул козерог.

   Рубезаль ухмылялся, глядя на спутников. Даже уродец на его плече притих, вращая глазками и тихо пуская слюни на вздутый живот.

   – Куда это нас приволокли? – Шепнула Каля, подбираясь к шляхтичу поближе.

   Кругом, насколько хватало глаза, тянулся широкий, давящий гранитный свод. Воздух был сухой и горячий. Да еще под ногами, глубоко под полом стучало, словно по наковальне били огромным молотом.

   За спиной зацокали копыта. Кобольд, широко расставив семипалые ступни, стоял на месте, меряя шляхтича колючим взглядом. Рядом с ним, глядя то на комеса то на Калю, ухмылялся козерог.

   Сколопендра, до того вертевшая головой, не сдержалась и кашлянула.

   – Что надооо...

   ...адо...адо...адо... – отозвалось глубоко в горе затихающее эхо.

   Казимир накрыл ладонью руку разбойницы. Волосы на голове зашевелились от налетевшего горячего вихря.

   – Комес... – охрипшим голосом позвала Каля.

   Казимир вторично осмотрелся. Под ногами грохотала подземная кузня, кобольд глядел с мстительной усмешкой, а от жары казалось, будто голову стягивает раскаленным обручем.

   – Казимир, – дернула за руку Сколопендра. На бледном лице двумя потемневшими колодцами выделялись глаза, впившиеся в лицо шляхтича так, будто пытались запомнить каждую, самую незначительную черточку. – Король...

   Казимир до боли стиснул челюсти.

   Жар.

   Размеренные удары под твердью камня.

   – Мы в груди Короля, – обреченно подтвердила Сколопендра.

   Комес еще раз взглянул в лицо Кали, точно отдавая всего себя в едином взгляде, и пал на колено, склонив голову едва не на грудь.

   – Прости, что потревожили тебя, всесильный Король, – напрягая голос, чтобы переорать подземный грохот, и одновременно сдерживая его, дабы не казаться непочтительным, молвил он. – Я, человек, пришел просить твоего справедливого суда между мной и одной из подвластных тебе тварей, которой уже нет среди живых.

   Глухой рокот прокатился по гроту, пол под ногами приподнялся, толкая рыцаря в подошвы. Козерог накрутил на палец колечко бороды, меряя комеса влажно блестящими глазами.

   – С колен встань, человечишка, – выставив вперед пламенеющую бороду, ухмыльнулся кнакер, – Королю все одно, как ты ему вину доложишь, стоячим али коленнопреклоненным.

   Волна зноя прокатилась от стены к стене, выжимая у Казимира соленые капельки над губой.

   – ГОВОРИИ...

   Покосившись на козлоногого, Казимир поднялся на ноги, стараясь ни с кем не встречаться взглядом.

   – Несколько лет назад, – тише пробормотал он, – ведьма из нечисти безо всякой обиды с моей стороны наложила злое заклятье. Пока оно на мне, я не могу жениться и продолжить свой род. Я прошу тебя, всесильный Король, решить мою судьбу и судьбу моих потомков. Сними несправедливое заклятье, ибо гложет оно меня изнутри лютой пыткой. Жить с ним не могу, легче гибель. Реши, как быть мне дальше. А ежели оставишь, предай смерти хоть тут, ибо все равно мне с ним не быть!

   Комес договорил. Воцарилось молчание, прерываемое лишь подземным гулом. Король молчал, молчали и его подданные. Лишь козлоногий явно имел, что сказать, кося на Казимира ехидным взором. Поймав взгляд Кали, он игриво подмигнул, но тоже молча. Никто не смел говорить вперед Короля, вот-вот должного изречь свою волю.

   – Трудно... – спустя очень долгое время произнес чудовищный голос. Удары сердца владыки нечисти стали как будто глуше. – Трудно решить, и трудно не решать... Сущность обидчицы твоей покорежена от боли, но в ее боли нет твоей вины... Не должно было карать тебя за проступок другого... Заклятию, наложенному без вины, должно быть сняту.

   Как ни сдержан был Казимир, он не смог удержаться от улыбки. Однако на лице Кали лежала тень еще большей тревоги, нежели ранее.

   – Дозволь мне сказать, Повелитель! – не выдержал кнакер, тряся бородой. – Этот человек для нас, твоих подданных, опаснее, противнее и злее любого предавшего свою суть мракоборца-истребителя! За три года, что Сечь попала в его владение, от его руки погибло больше из наших, чем успело передохнуть от дряхлости за две с небольшим сотни лет. Жизни не дает! Травит, эдакая дрянь, режет, колет, жгет, убивает, истязает по-страшному! На руках его кровь, да и весь он кровавый! Отдай его нам, Повелитель! Вот справедливо-то что будет!

   – Отдай! – неожиданно поддержал козлоногий, немыслимым образом оказавшийся неподалек от Кали. – Трех лесовиков пережег, из родни моей дальней! Вся Сечь от него стонет! Присуди, владыка, Залы Боли. Пусть трижды там за каждую отнятую жизнь подохет!

   Толпа нечисти поддержала своих предводителей одобрительным визгом и воем. Со всех сторон Казимиру раздавались обвинительные выкрики тех, кто мог говорить. Комес молчал под градом обвинений. Они были если не справедливы, то правдивы.

   Рука Кали лежала в его руке.

   – Говори, человек, – грянул голос, мгновенно заставивший умолкнуть разошедшихся обвинителей. – Что есть у тебя сказать на это?

   Комес почувствовал, как вздрогнула Каля.

   – Я защищал моих крестьян, – угрюмо ответил он, сжимая девичью руку. – Твои подданные часто нападают на них, либо наносят урон их стадам. Не успел я принять наследство, мой замок превратился в место истинного паломничества. Из каждой деревни, что выстроена оголенным боком к Сечи, каждый день являлось по солтысу либо по цельному отряду просителей. Все как один просили защиты от твоих тварей, Король. Что было мне делать? Я собрал отряд из своей стражи и отправил их в ближайшее село, что несло потери от набегов выворотней. Из всего отряда в замок воротились двое воинов, из которых один был обречен – выворотень рвал его зубами, и он сам должен был стать выворотнем. Он пожелал умереть человеком. Мне пришлось убить его своей рукой. В тот же день пришло послание из другой деревни – мелкие мохнатые паразиты вновь вышли из Сечи и обожрали большое стадо вместе с двумя пастухами.

   Казимир бросил гневный взгляд на молчавшую по велению владыки нечисть.

   – Отец мой не трогал Сечи, – продолжил он ровно. – По молодости лет я не занимался хозяйными делами и не спрашивал его – с чего. В юности же покинул отчий дом и вернулся уже зрелым. Не знаю, почему мои предки не ограждали своих людей от подлых тварей. Но у меня не стало терпения сносить сии бесчинства в своих землях. Верно, что я приглашал мракоборцев отовсюду. Верно, что многому учился у них. Верно, что в моих землях верных мне воинов поболее, чем у сюзерена моего, короля Златоуста, и самые умелые да опытные из них – в Сечи. Верно, что убивал я чудин твоих, где только видел. А только для меня они – враги, и в том, что делал, не раскаиваюсь. Суди, Король.

   Комес умолк. Ладонь Кали в его руке была ледяной.

   – У каждого своя правда, – прогрохотал Король, речь которого по мере пробуждения становилась все более связной. – Ты убивал моих подданных и не отрицаешь того. Их кровь на тебе и они вопиют об ответе за сотворенное тобой. Дела твои не могу оставить безнаказанными.

   Козлоногий даже прищелкнул пальцами от восторга. Влажные глаза его блуждали по Калиному телу так уверенно, словно это ее, а не Казимира королевская воля вот-вот собиралась отдать в руки свиты.

   – Но ты пришел ко мне за справедливым судом, – продолжал Король, и его голос набирал силу. – Долгое время нес ты наказание от твари моей без вины. И мука твоя была сильна. Дурманила она разум твой. Мыслить связно мешала. Видел ты вину всех чуд перед собой и родом человечьим. Трудное дело твое, человек.

   Удары каменного сердца делались сильнее.

   – Если бы ты первым стал творить свои бесчинства среди моего народа, не думал бы я долго. Вы, люди, сделались сильнее. Боги и духи покровительствуют вам. Изничтожаете вы подданных моих за один только вид, нигде в покое не оставите. Многих ты убил, человек, да убивал с неправедной жестокостью. Скажу опять – нанеси ты обиду первым, и я послушал бы подданных своих. В Залах Боли пережил бы ты каждую смерть так, как чувствовал умерщвленный тобою чуд. Наказание это не оставляет людского даже в таких, как ты. За жестокость свою навеки остался бы ты в моем царстве, среди тех, кого ненавидел, присоединившись к моей свите.

   Казимир еще раз покосился в сторону нечистых тварей, и его передернуло.

   – Однако народ мой первым нанес тебе незаслуженную обиду. Ты стал мстить за нее после, хотя и прикрываясь защитой своих людей. Мое решение таково: между тобой и моим народом нет больше обид. Прекрати убивать чудин без причины и уходи отсюда с миром, человек. Ты уже понес свое наказание.

   Морды нечисти ровно как лица людей впервые за их встречу выразили удивительное единодушие.

   – Да как же это... – только и выговорил кнакер, а козерог даже опустил руку, уже почти дотянувшуюся до Калиного бедра. Оба они, ровно как и вся свита, гляделись подавленными.

   Однако в отличие от нечисти, комес выглядел ошеломленным всего первые несколько мгновений. Его зеленые глаза в единый миг налились густой темнотой, светлокожее лицо пошло рваными красными пятнами. Прокушенная правая рука сама легла на пояс, туда, где часто был подвешен его меч.

   – Ну что же, это действительно справедливо, всесильный Король, – почти по-змеиному прошипел Казимир тихо, но гул нечисти смолк как по волшебству. – Меня обидели первым и я отомстил за себя, мы в расчете с моей обидчицей. Да только не забывай, Король, что обида моя не кончится до последнего дня моего, а значит и мстить за себя я волен до тех пор, пока не упаду мертвым. И если не отменишь ты своего решения, останется тебе два пути – либо тотчас приказать уродам твоим убить меня на месте, либо в эти... залы или как их там... А я даю слово князя, что пока жив и висит на мне мерзкое проклятие безумной ведьмы, буду уничтожать чуд не только где увижу, а жизнь свою положу сколько ее осталось на то, чтобы выследить и убить последнего из них. Решай, справедливый Король, и пусть решение твое будет мудрым!

   Казимир умолк, свирепо переводя дух. Каля стояла рядом, прикрыв лицо руками. Чуды молчали тоже. Даже сопение их теперь не перебивало ударов сердца самой горы.

   – Я не отменяю своих решений, – в голосе Короля не было гнева на дерзость человека. Казалось, он вообще ничего не ощущал. – Но в твоих словах есть доля правды. Пусть будет так. Я сниму с тебя заклятие нечистой дочери моей. Взамен ты пообещаешь мне и моим подданным не убивать их без причины, а лишь для защиты, когда другого выхода не будет. Это мое последнее слово, человек.

   Пальцы Казимира стиснули пустую петлю на поясе, там, где прежде висел меч. Поверх, чуть пожимая, легла рука Сколопендры.

   Словно море, с шипением накатывающее на берег, кусает в бессильной ярости твердь, так и недовольный ропот прокатился по едва различимым в темноте подданным Короля. Полтердук мотнул огненной бородой, злобно скривил губы.

   – Где же справедливость, владыка? – басовито громыхнул он, перекрывая ропот чудовищ. Угольные тени согласно подались назад.

   – Пролитая кровь о мщении взывает! – Вскинулся приунывший было козерог. – Ведь кат он лютый! Такого врага, как он, у нас отродяся среди смертных не бывало...

   – Моо...л...чать...

   Зной точно патока облепил Казимира со всех сторон, спеленал по рукам и ногам. По пещере гулял горячий ветер. Скребся в уши, заглушая тяжелые удары под полом и цоканье копыт козерога шелестом бегущего меж пальцев песка.

   Каля подергала шляхтича за одеревеневшую руку.

   – Комес?

   Казимир не отзывался. Потемневшие глаза смотрели перед собой, тело на ощупь казалось холодным, словно не пронизывал грот жар сердца Короля.

   – Я еще не закончил. За жестокость бессмысленную комес Казимир приговаривается к Залам Боли. В первый день нарожденной луны, каждой из двух, быть ему взяту из тела и до ночи конца оставаться в чертогах моих. Если он хотя бы раз чудину погубит безвинно, останется в Залах навсегда. Срок велению сему – до конца его жизни.

   Казимир спал с лица.

   – Так будет...

   Сухой, шелестящий шепот стих. В гроте теперь слышались только размеренные, затихающие удары. Рыцарь вздрогнул, сбрасывая с себя оцепенение. Моргнул и повернулся к Кале.

   – Силы небесные, – только и прошептал он.

   – Прощай, человек, и ты, женщина, – голос Короля усилился, заполнив, казалось, каждую крупицу и сознания. – Мы не встретимся более.

   Жаркая волна ударила в обоих людей и на миг тела их ярко вспыхнули. Когда они погасли, ни рыцаря, ни его нареченной в груди подземного владыки уже не было.

   ...Каля с шумом выдохнула набившийся в грудь воздух. На миг показалось, что от жары и утомы все виденное только почудилось. Она по-прежнему стояла на берегу пересохшей реки, а рыцарь сидел у ее ног, тиская перчатку. Эту перчатку вечность назад он стащил, чтобы отмахиваться от зноя, да и бросил, где сидел, чтобы подойти к рассматривающей щели разбойнице.

   Только присмотревшись, Сколопендра углядела подсохшую кровь на вспухшей оголенной руке. И река теперь снова была шумной и полноводной, неся свои потоки в Мраморные горы вспять, туда, где снова спал потревоженный людьми Горный Король. Эта дорога к нему была теперь навсегда закрыта.

   – Мы не встретимся более, – прошептала Каля последние слова подземного владыки, глядя на бурную воду.

  ***

   День перевалил за свою середину, и летняя жара медленно шла на убыль. Работать в поле, ровно как и в мастерских, было невозможно, и кметы привычно маялись, пережидая зной в тени деревьев и хижин. Ковши с холодным квасом степенно переходили из рук в руки, так же степенно велись ленивые разговоры.

   Тем неожиданнее было появление двух взмыленных всадников, крупной рысью проскакавших по раскаленным улицам деревни. Верховые правили лошадей прямо к притулившемуся ближе к окраине деревенскому храму. И не успела улечься пыль из-под копыт усталых загнанных лошадей, как в спины им ударил многоголосый шепот, переходящий в гомон недоумевающих жителей деревни.

   – Комес! Сам комес приехал!

   Вслед за всадниками тут же увязалась стайка быстроногих мальчишек. Со всех сторон спешили любопытные кметы и кметки. Те, кто первыми успел к храму, видели, как их владыка, резко осадив коня у самого входа, спрыгнул на землю и помог выйти из седла своей спутнице – невысокой тощей девке в измятом и пыльном кожаном доспехе. В единый миг окинув взором каждое из лиц, комес вскинул бровь и, не говоря ни слова, скрылся внутрях храма, увлекая девицу за собой.

   Казимир шел по молитвенному залу так стремительно, что Калина, в который уже раз, едва поспевала за ним. Священнослужитель обнаружился в самом дальнем конце короткого ряда беленых колонн, у алтаря. Как и жители деревни, стоявшей в поприще от замка, он знал владыку в лицо и испуганно вскинулся, увидев комеса прямо перед собой. До сего момента тот не удостаивал своим посещением этот храм.

   – Чьего бога прислужник? – меж тем отрывисто бросил Казимир. За спиной комеса с оханьем и причитаниями суетились женщины в платках и белых передниках.

   – Хелтиса, – побелевшими губами прошелестел священнослужитель, сухонький старичок в белой мантии, сам белея лицом. – Госпиталь для хворых у нас, вельможный господин. Одни старики и старушки...

   Шляхтич улыбнулся, опуская тяжелую руку на слабосильное плечо служителя.

   – Обручить сможешь?

   Выцветшие серые глазки старика стрельнули в переминающуюся поодаль Сколопендру. На губах разбойницы, скрывая смущение, гуляла нагловатая ухмылка.

   – С радостью, – разглаживая скомканную Казимиром мантию, кивнул жрец. – Даст вам светлый Хелтис благословение.

   – Ну, так, приступай, отец, – уже тише и с нотками подобающего почтения, проговорил комес, опускаясь на колени. Дранная, как кошка, девица встала рядом с ним, стиснув руки рыцаря в своих. Наметанным взглядом подметил старик и опухоль вокруг рваной раны на рыцарской ладони, и тень, пробежавшую по его лицу, когда пальцы его и невесты переплелись. Нареченная тоже выглядела не лучшим образом. Словно оба они спешно вернулись из дальнего и трудного похода. Что же заставило комеса явиться в этот храм, по всему судя – просто ближайший на пути, для свершения важнейшего обряда в его жизни в неподобающей ему скромности? Должно быть, робко заходивших в храм любопытствующих крестьян мучили те же мысли, в мгновение перераставшие в домыслы, которыми люди немедля спешили поделиться друг с другом. Спустя совсем короткое время вся деревня знала, что вельможный господин явился к жрецу не исцеления ради. Светлый комес женится! Да на ком! Стоявшая подле него у алтаря коленопреклонная девица ничем не напоминала благовоспитанную милсдарыню благородных кровей, приличествующую такому жениху. Воистину владыка надолго дал своим подданным знатный повод для пересудов.

   Меж тем, к тому моменту, когда опомнившийся священнослужитель, сделав необходимые приготовления, начал обряд, в храме было не протолкнуться. Те кметы, которым не хватило места внутри, толкались на улице, давили друг другу на плечи, вытягивая шеи, чтобы лучше видеть. Большее любопытство вызывала непонятная невеста комеса, под десятками обращенных на нее взглядов уже долгое время алевшая ушами. Сам рыцарь, хоть и улыбался, также выглядел достаточно смущенным.

   – ... Илоня! Илоня! Где ж тебя угораздило запропасть?

   Подобрав край расшитой юбки, молодая кметка остановилась посреди улицы, прикладывая пухлую белую руку к глазам. В обе стороны клубилась взбитая десятками босых ног сухая пыль. За соседским забором мекнул козел, зыркая на женщину желтым глазом. Почти на каждом дворе возилась живность. Куры беспрепятственно ходили в сенях и горницах, копошась на полу. Неприсмотренная скотина мычала в хлевах или, как козел, углядев откинутый плетень в огород, ринулась на грядки.

   Почти вся деревня собралась у храма. Не пошли только совсем немощные или увечные старики, да детишки, оставленные успокоенными матерями, и сладко посапывающие в люльках.

   – Илоня!

   В конце улицы, взбивая прилегшую было пыль, показалась растрепанная светловолосая девочка лет шести. Просторная вышитая рубашонка билась по ветру, расплетенные косы прыгали по плечам. Перед собой, прижимая обеими руками к груди, она держала большую расписную миску.

   – Горе ты мое, – пожурила кметка, выхватывая посудину из рук дочери. – Чего возилась-то столько?

   – То не я, – шмыгнув носом, отозвалась Илоня. – Бабушка долго монетки искала. Наказала, штоб ты, мамка, вперед шла. У ней ножки болят, пока дочапает... а правда, – девочка ухватилась за руку кметки, изо всех сил волоча ту к темнеющему над крышами храму, – што наш комес такой красавец? А невеста его какая? А долго они здеся пробудут? Грят, старый Бажен уж так напужался, так напужался! А комес ему сказал...

   – Тише ты, поветрулся, – пригладив дочку по волосам, рассмеялась женщина, – сама увидишь, как придем.

   – Скорее бы!

   Привстав на носочки, Илоня вытянула шею, с беспокойством разглядывая плотное кольцо спин, загородивших подходы к храму. Соседские мальчишки наверняка успели пробраться поближе, и теперь видели все самое интересное. Илоня надула губки. Пока бежала к околице за миской с пшеном, каких только слухов не нахваталась. Отовсюду к храму торопились жители деревеньки, над улицами плыл удивленный, а местами и встревоженный гомон. Вельможного комеса здесь если и ждали, то только проездом и в паре лиг от крайнего домишки.

   – Мамка, а можа он у нас останется? – прыгая на одной ноге, спросила Илоня. Рукой, не цепляющейся за материнскую юбку, она все пыталась выбрать прилепившуюся к пятке колючку. – Бабушка сказала, што как вемь.. вемльё.. вей-ль-можа, – по слогам прочитав непривычное слово, приободрилась девочка, – женится, так сразу гулянья начинаются? Правда, ма?

   Прижав к груди миску с пшеном и мелкими потускневшими монетками, которым в окрестных деревнях и городах не было ходу кроме как из рук в руки в пределах нескольких семей, женщина налегла плечом, расталкивая зевак в последнем ряду.

   – Ишь растопырились, окаянные, – отдуваясь и давя округлым, плотным плечом, говорила она. Следом, словно утенок, пробиралась Илоня, шустро перебирая ногами, пока сапоги и лапти не отдавили голые пальцы. – Дайте пройти, штоле... глазеть все горазды. А ну как комеса привечать с молодой женой будете?

   Впереди, по скученной толпе прошло движение. Вид выглядело так, словно над головами, ряд за рядом, проносили тяжеленный молот, и кто успевал, тот нырял под него, подаваясь вперед.

   – Идут! – Пронесся чистый, пронзительный голос. Ряды стали теснее, качнулись, возбужденно шумя.

   Из храма, через распахнутые двери, потянуло жжеными можжевеловыми ветками, и следом, вторя, а затем и подхватывая выводимую надтреснутым голосам служительниц Хелтиса, грянула здравица.

   – Не вижу! – Со слезами в голосе заголосила Илоня, крутясь, точно уж, между прижавших её тел и материнским боком. Слезы закапали из распахнутых голубых глаз, оставляя на припорошенных приставучей пылью щечках светлые точки-горошинки.

   – Кто же плачет в свадебку? – Хохотнул над головой хриплый бас. Вздернув заплаканное личико, Илоня увидела над собой улыбающееся, заросшее до самых глаз буйной бородой лицо деревенского кузнеца Лешича. – Нут-ко, иди сюда, егоза.

   Протянув похожую на лопату руку, тот легко подхватил девочку, поднимая высоко над толпой. Другой рукой, уверенно, но без жесткости, кузнец расчищал путь перед матерью Илони. Вцепившись обеими руками в жесткие курчавые волосы Лешича, Илоня как зачарованная глядела перед собой.

   – Держи монетки!

   Прямо под рукой оказалась поднятая матерью миска. Круглые белые и коричневые зернышки катались от стенки к стенке, выбрасывая на поверхность медяно-блескучие, крошечные монетки.

   В толпе зачастили благостницу паре. Басовито вступили мужчины, певуче – пронзительно вплелись женские голоса. Зачерпнув из миски полную пригоршню зерна, Илоня так и осталась сидеть с широко открытым ртом.

   На пороге храма, накрыв ладонью руку молодой жены, стоял комес, и солнце путалось у него в волосах, расцвечивая голову выжигского владыки жарким рыжим пламенем. Вокруг, застревая в кудрях самого комеса, тяжелой косе его жены, оседали зернышки риса, разбрасываемые женщинами с расписными мисками в руках.

   Прижав ручку к груди, Илоня несколько секунд слышала лишь собственное трепыхающееся как птичка, сердце.

   – Вижу! – Справившись с застывшим от восхищения голосом, закричала она. – Вижу!..

  ***

   Костер догорал, разбрасывая последние отблески по утоптанной каменистой земле. В глубине леса, укрывшись среди листвы, ухала сова. Вытянув из кучи хвороста ветку подлинее, одна из закутанных в плащи фигур поворошила угли. Язычки пламени стали длиннее, с жадностью поглощая неожиданную подачку.

   Ночь шла на убыль, до рассвета оставалась пара часов, и вольными стрелками – как иногда называли себя люди в темных, под цвет леса, плащах – понемногу стало овладевать то нетерпение, что присуще всякому долгому пути.