Текст книги "Лестница. Плывун: Петербургские повести."

Автор книги: Александр Житинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Поди, скажи им, чтоб не шумели. Разбудят ребенка, – попросила Наденька, и наш герой вышел в коридор.

В коридоре горела лампочка, музыка прямо так и ударила в уши, причем доносилась сразу отовсюду. Игралось старое танго «Брызги шампанского». Но все как-то сразу отодвинулось в сторону, как только наш герой узрел человека в зеленой шляпе, который уже попадался ему на глаза – сначала перед спуском по черной лестнице, а потом и на ней в компании своих собутыльников. Человек уже успел оставить где-то пиджак и теперь был в майке, но, слава богу, пока в брюках. Однако дело было совсем не в этом! Человек в шляпе стоял, прошу прощения, вниз головою на потолке! Да, на высоком потолке коридора, неподалеку от лампочки, которая торчала перед его носом, подобно экзотическому цветку, приводя, по всей видимости, его в немалое недоумение. Он стоял, успевая при этом покачиваться в ритме танго, с видом печальным и задумчивым. Пирошников по инерции сделал несколько шагов вперед, и человек в майке заметил его, а заметив, обрадовался. Однако что-то тут же омрачило его мысли. Он шагнул по направлению к нашему герою, оставив на белой поверхности потолка слабый след, и погрозил Пирошникову пальцем, задравши голову. Молодой человек, тоже задравши голову, смотрел на циркача, медленно наливаясь злобой, причем адресованной не столько к этому несчастному, сколько вообще к несуразностям и чертовщине данной квартиры, которая что ни час выкидывала новые коленца. Человек, заметив исказившиеся черты нашего героя, испугался и отступил назад, но задел плечом лампочку, которая как ни в чем не бывало начала раскачиваться. Вдобавок она обожгла эквилибристу голое плечо, отчего он подпрыгнул, если можно так выразиться по отношению к предмету, находящемуся на потолке, и выругался. Затем он осторожно поймал лампочку за патрон и успокоил ее.

– Слезай! – крикнул Пирошников с яростью. – Слышишь?

– Чур! Чур! – каркнул посетитель, отмахиваясь от нашего героя, как от привидения.

– Ах ты, скотина! – заявил Владимир и, подпрыгнув, уцепился потолочнику за подмышки, повисая на них. Человек весь задергался, стараясь сбросить Пирошникова, и схватил его за руки, но от потолка не оторвался ни на сантиметр. Молодой человек подтянулся на руках, и его глаза оказались на уровне перевернутых глаз пьяницы, абсолютно бессмысленных, как и полагается перевернутым глазам.

– Чего пристал? – прохрипел человек. – На свои пью!

Он вдруг повалился на бок и упал (на потолок, разумеется), а пальцы Пирошникова, скользнув по его коже, упустили зацепку, отчего наш герой грохнулся на пол с приличной довольно высоты. Пьяница, избавившись от врага, дрожащей рукою полез в карман брюк и достал оттуда стакан, который поставил перед собой. Тяжело повернувшись на другой бок, он вытащил из другого кармана четвертинку, откусил жестяную крышечку и выплюнул, причем последняя упала почему-то вниз, на нашего героя. А незнакомец, звякая горлышком бутылки о край стакана, налил его доверху.

Этого зрелища Пирошников, воспитанный на строгих законах физики, уже перенести не мог. Водка лилась в стакан снизу вверх, подобно фонтану, и словно примерзала ко дну. Владимир, не помня себя, подбежал к двери на лестницу, распахнул ее и стал выгонять посетителя в шляпе, как муху, размахивая руками и крича: «Кыш! Кыш!» Гость первым делом подхватил стакан, а потом послушно последовал к двери, перелез через притолоку и скрылся в темноте. Пирошников захлопнул дверь и вытер пот со лба.

Возбужденный и решительный, наш доблестный герой рванул дверь в мастерскую, где его глазам открылась следующая картина. В центре комнаты, рядом со скатертью-самобранкой, на которой стояли пустые уже бутылки, располагался граммофон, поблескивающий крутящейся и шипящей пластинкой. Вокруг него танцевали дядюшка с бабкой Нюрой; танцевали, взявшись за руки, как танцуют кадриль, причем бабка Нюра поминутно хихикала в кулачок. Вовтик со своею подругою лежали одетыми на раскладушке и, по всей видимости, спали.

Кирилл лежал на другой, закинув ногу на ногу и закрыв глаза. Наташи и Георгия Романовича в комнате не было.

Пирошников шагнул к граммофону и наступил ногой на пластинку, отчего та крякнула и сломалась.

– Хватит! – сказал молодой человек в ответ на недоуменный дядюшкин взгляд. Дядя Миша горестно махнул рукой и поплелся к выходу, а старушка, пробормотав свое обычное «господи», засуетилась, приводя граммофон в порядок и закрывая его.

– Брось, старик! – раздельно произнес Кирилл, приподнимая голову, которую, впрочем, тут же уронил на подушку. В комнате воцарилась тишина.

Наш блюститель порядка вышел из мастерской, несколько успокоенный проведенной операцией, и направился теперь в кухню. Там приводил себя в порядок дядюшка, который, вывернув шею, сунул лицо под кран, одновременно умываясь и поглощая ртом воду. В углу на бабкином сундуке, распластавшись, лежала какая-то бывшая человеческая фигура, периодически постанывая то ли от удовольствия, то ли по какой другой причине. От нее пахло кислым. Дверь черного хода была распахнута, и на ее пороге маячила тень Наташи, которая разговаривала с кем-то, укрытым в темноте черной лестницы. Внезапно оттуда выдвинулась рука и, схватив Наташу за локоть, потянула к себе, причем девушка сопротивлялась вяло, а голова ее болталась, как у тряпичной куклы. Еще секунда, и Наташа исчезла.

Пирошников бросился к черному ходу и, не раздумывая, переступил порог. Некоторое время глаза его привыкали к темноте, а потом он увидел, что некто, показавшийся ему опять-таки знакомым (уж не Георгий ли Романович), увлекает Наташу вниз по ступенькам. Наташа уже не сопротивлялась, а покорно шла, запрокинув голову, точно в обмороке. Пирошников догнал пару и попытался остановить, ухватив девушку за свободную руку. Похититель Наташи оглянулся, и Пирошников узнал в нем проповедника с черной лестницы, с которым у него вышла недавно стычка. Блеснув в темноте глазами, соперник остановился и после некоторого раздумья двинулся вверх на Пирошникова. Он отодвинул девушку плечом, заслонив от нашего героя, а после в полном молчании расцепил руки Пирошникова и Наташи.

– Мы ведь не рассчитались, не правда ли? – произнес он и вдруг резко ударил молодого человека носком ботинка по голени, отчего Владимир согнулся, но тогда противник двумя руками снизу, сжав кулаки вместе, нанес страшный удар в лицо. Пирошников упал, Наташа вскрикнула, но похититель подхватил ее за спину и снова повлек вниз. Наш герой приподнялся и последовал за ними, поначалу опираясь на руки, почти ползком. Однако гонка продолжалась недолго. Вскоре Пирошников, как и в первый раз, стал испытывать неудобства со стороны потолка, который опускался ниже и ниже. Он бежал, согнувшись, а преследуемые не приближались. На лестнице становилось все темнее, и наш герой заметил, к своему ужасу, что Наташа и ее спутник, в точности как ранее дядюшка с дворничихой, сжимаются, уходя в завитки спирали. Наташа оглянулась, ее маленькое белое лицо с безучастными уже глазами последний раз мелькнуло перед Пирошниковым и пропало навсегда, а наш герой, скрюченный в три погибели, с горящим и саднящим от удара подбородком, остался на месте, ибо далее продолжить путь не мог.

Он отдышался и побрел вверх. Дядюшки в кухне уже не было. Пирошников повернул в коридор, держась рукой за лицо, и зачем-то приоткрыл дверь в комнату Ларисы Павловны. На этот раз комната имела форму вогнутой поверхности, попросту говоря, ямы, в низшей точке которой у столика с горящей свечой, как в гнездышке, располагались Георгий Романович и соседка, причем последняя в том же джемпере и розовых кружевных трусах сидела на коленях специалиста по прозе. Лариса Павловна обернулась и, вынув изо рта сигарету, сказала презрительно:

– Закройте дверь, молодой человек! Вы с ума сошли!

И это было недалеко от истины. Пирошников криво усмехнулся и последовал далее, где был встречен бабкой Нюрой, которая находилась все еще в прекрасном расположении духа. Она поманила нашего героя к себе и, не говоря ни слова, выдвинула верхний ящик комода. Внутренние его стенки оказались оклеенными серебряной бумагой, но интерес был не в этом. Ящик показался Пирошникову слишком уж глубоким, и, подойдя поближе, он заглянул в него, чтобы увидеть дно. Дна наш герой не обнаружил, но зато в конце этой длинной, покрытой серебром прямоугольной трубы ему открылся красочный вид, некая миниатюра, напоминавшая репродукцию какой-то картины Брейгеля-старшего, однако с движущимися фигурками. Фигурки эти в полном молчании предавались веселью: они наливали друг другу вино, чокались, кивали головами, улыбались, падали под стол, снова улыбались, пошатываясь, блевали в сторонке, засыпали, улыбались опять и опять наливали себе вино. Это напоминало вечное движение.

– Старинная вещь. От прабабки досталась, – значительно произнесла старушка и задвинула ящик. – А ты, батюшка, иди-ка спать. Притомился, небось.

Пирошников, и вправду утомленный, вернулся в Наденькину комнату, где при свете ночника нашел одеяло, расстеленное на полу рядом со шкафом, а на одеяле валик от дивана. Наденька уже спала на самом краешке этого самого дивана, лежа в халатике поверх одеяла Толика. Наш герой скинул ботинки и повалился на приготовленную постель.

История Наденьки

Несколько минут Пирошников неподвижно лежал на спине, вонзив взгляд в потолок и заново переживая только что произошедшие события, от которых остались и телесные, так сказать, воспоминания в виде ноющих голени и подбородка. Потом он повернул голову к Наденьке и позвал:

– Наденька, ты спишь?

– Нет, – ответила она, не открывая глаз.

– Наташу куда-то увели. Через черный ход.

– Ты ее любишь? – спросила Наденька после паузы.

– Нет, – ответил наш герой, тоже подумав.

– С кем она ушла?

– Черт его знает! Какой-то алкаш.

– А ты? – спросила Наденька, не меняя позы.

– Что – я?

– Ты не алкаш?

Пирошников обиделся и отвернулся. Этого только не хватало, чтобы его опять начали воспитывать! Господи, как это все надоело! Ведь кто-то, по всей вероятности, живет полно, занимает свое, и только свое место, у него есть дом, близкие люди, работа; этот кто-то выполняет свое прекрасное предназначение – да! да! – а не валяется где-то в чужих домах, на чужом полуда еще с побитой физиономией. Пирошников сел и обхватил руками колени. Тоска, тоска!

– Не обижайся, – сказала Наденька и открыла глаза. – Ты думаешь, тебе одному плохо? А это не так. Вот посмотри: рядышком спит мой сын, а ему даже не снится, что я его мама. Тебе это понятно?

Молодой человек в растерянности взглянул на женщину, ибо слишком неожиданным было ее признание. То есть, конечно, после слов Ларисы Павловны, сказанных во время скандала, можно было кое-что предположить, но, во-первых, слова эти могли быть лживыми, а во-вторых, при чем здесь Толик? Да и по возрасту вряд ли могла Наденька быть его матерью.

А она между тем поднялась с дивана и, отошедши к окну, закурила, выпуская дым в приоткрытую форточку. Пирошников молча ждал продолжения, которое, как он чувствовал, должно было последовать. Наденька выкинула сигарету, не докурив, и подошла к молодому человеку.

– Я тебе расскажу, раз уж заикнулась… Можно? Теперь уж все равно. Надо кому-то рассказать, понимаешь? Давит…

Она уселась на одеяле рядом с Владимиром и в той же позе, положила ладони себе на колени и начала свой рассказ ровным и, казалось, совершенно спокойным и бесстрастным голосом.

А история эта, особенно в первой ее части, была непритязательна, печальна и обыкновенна. Лет семь назад, когда Наденьке было пятнадцать лет, она полюбила. В ту пору она только начала девятый класс, а полюбила, как водится в пятнадцать лет (правда, теперь уже водится и раньше), впервые в жизни. Ах, читатель, далее ты все знаешь сам! Но я все же расскажу, рискуя впасть в банальность, эту историю, тем более что каждый из подобных случаев все ж таки индивидуален, несмотря на удручающую общность конечного результата.

Итак, Наденька влюбилась в молодого человека, который был, разумеется, старше ее лет на шесть и работал рентгенотехником в районной поликлинике. Там, собственно, они и познакомились, когда Наденька со своим классом проходила сеанс флюорографии. Надобно сказать, что Наденька воспитывалась в семье чрезвычайно строго, поскольку ее родители были учителями в той самой школе, где она училась. Отец был директором школы и преподавал историю в старших классах, а мать Наденьки учила детей словесности. Таким образом, наша героиня с детства была воспитана на примерах романтической любви из литературы девятнадцатого века, что само по себе, конечно, прекрасно. Однако вопросы, сопутствую-! щие, если так можно выразиться, романтической любви, в семье не обсуждались, они находились под запретом, а вне дома Наденька никаких сведений не почерпнула. Так уж случилось.

То есть она знала, конечно, каким путем продолжается человеческий род, но только так, в общих чертах. Родная сестра Наденьки Вера, будучи на девять лет старше ее, тоже не внесла в этот вопрос ясности, поскольку находилась на позиции матери. Тем более Вера как раз в это злополучное время вышла замуж и уехала с молодым мужем на Крайний Север. Таким образом, Наденька осталась одна, а делиться сердечными тайнами с подругами она не имела привычки.

Наденька полюбила, и золотая пора осени пронеслась для нее, как на крыльях, поскольку рентгенотехник соответствовал ее представлениям о романтическом возлюбленном. Было в нем что-то от Андрея Болконского, с той лишь разницей, что Болконский был князь, а Николай (так его звали) родился в семье участкового уполномоченного. Другое отличие Коли от князя Андрея заключалось в том, что первый был неопытен, не в меру горяч и, как бы это выразиться, трусоват, что ли?

В результате уже к Новому году Наденька почувствовала некоторые ненормальности в поведении своего организма, а через некоторое время ее возлюбленный, узнав о случившемся, исчез, как говорится, в неизвестном направлении.

Тут я вынужден просить извинения у читателя за столь прозаический и насмешливый тон, но видит бог, что автор по природе сентиментален, и если он поведет повествование в другом ключе, чернила под его пером будут расплываться от слез. Разумеется, это была прекрасная любовь со всем сопутствующим прекрасной и первой любви. Были и вздохи на скамейке, и прогулки при луне, и первые поцелуи, и таинственность и сладость первого греха, и признания, и клятвы. Все было. Читатель, достигший восемнадцатилетнего возраста, легко представит это самостоятельно.

Мне думается, что именно строгость и романтичность воспитания Наденьки сыграли злосчастную роль в случившемся. Как правило, девушки, воспитанные по-иному, не попадают в подобные ситуации. Но может быть, они лишают себя возвышенного? Кто знает? (Прошу прощения снова. Автор случайно забрел на скользкую педагогическую тропу, где он способен моментально заплутать.) Поэтому я продолжу изложение фактов.

Когда Наденька набралась смелости и окончательно удостоверилась, что иного выхода нет, она рассказала обо всем матери. Можете себе представить, что тут было! Тем более что срок беременности не оставлял никакой другой возможности, кроме естественного разрешения. Даже если бы это было не так, Наденька и ее мать вряд ли решились бы на крайнюю меру, поскольку она могла стать губительной для молодой девушки. Так или иначе, возникла мысль о поисках исчезнувшего возлюбленного, чтобы, так сказать, подшить его к делу. Однако надо отдать Наденьке должное, она проявила непреклонную твердость и отказалась сообщить какие-нибудь сведения о будущем отце. К этому времени, выплакав положенные слезы, она изгнала Колю из своего сердца и осталась одна со своим будущим ребенком, который пока не подавал о себе вестей.

Слава богу, что так случилось! Автору известны другие, более печальные исходы подобных случаев, связанные с трагедией, ядами, вскрытием вен и прочим, и прочим. Наденька оказалась сильнее, но все это, естественно, наложило отпечаток на ее характер.

О случившемся сообщили отцу, и он, к счастью, воспринял это как удар судьбы, но не более. Я хочу сказать, что все обвинения он адресовал судьбе, а не Наденьке, хотя последней тоже досталось, а посему отец не стал выгонять ее из дому и официально отмежевываться, как могло бы произойти, но, приняв удар, стал искать компромиссного выхода. И выход нашелся.

Не могло быть и речи о том, чтобы Наденька оставалась в школе, руководимой отцом, и к своему выпускному вечеру имела наряду с аттестатом еще и десятимесячного младенца. Общественное мнение не осталось бы к этому равнодушным. Поэтому к весне Наденька забрала документы из школы и отправилась на Крайний Север к сестре Вере, которая тоже участвовала в разработке плана. Там наша героиня благополучно родила к осени мальчика, будучи совершенно незнакомой местным жителям, у каких этот факт не вызвал нездорового интереса. Пробыв там до следующей весны и ухитрившись сдать экзамены за десятый класс в вечерней школе, Наденька вернулась к родителям. В этом-то и состояла гениальная особенность плана.

Итак, репутация Наденьки не была потревожена, аттестат зрелости был на руках, маленький Толик тоже имелся в наличии, и родители Наденьки, свыкшиеся за прошедшее время с обстоятельствами, решили облегчить дочери дальнейшее существование. К моменту приезда Наденьки в Ленинград трехкомнатная квартира родителей была уже разменяна на двухкомнатную и комнату, Толика родители взяли к себе, благо новые соседи еще не успели разобраться в деталях его появления на свет, а Наденька начала самостоятельную жизнь в коммунальной квартире с соседом-скульптором и семьей Ларисы Павловны. Она поступила в медицинское училище, а потом окончила его и стала медсестрой. Все прекрасно, не правда ли?

Один был грех. Забирая мальчика к себе, родители Наденьки постановили, что освободят ее навсегда, чтобы мальчик не был препятствием, например, к браку, если возникнет такая необходимость. Наденька согласилась, тем более что имела возможность чуть не ежедневно видеться с сыном, а с другой стороны, спокойно учиться и вести нормальную студенческую жизнь. Потребовалось сделать над собой лишь легкое усилие и придумать для малыша (и для соседей в особенности) какую-то достаточно правдоподобную версию. Таким образом, с грудного возраста мальчика и возникла легенда о родителях, проживающих где-то на Северном полюсе, а Наденька, навещавшая сына, превратилась для него и других в тетю Надю. Надо сказать, что легенда создалась случайно, но постепенно обрастала деталями, а в конце концов стала совсем уж близка к реальности, о чем и расскажу.

Поначалу, когда малыш мало что понимал и не умел разговаривать, такая ситуация не казалась Наденьке странной, тем более что отец и мать приводили бесчисленные доводы в пользу разумности и необходимости подобного выхода. Не будем забывать, что Наденьке-то было семнадцать лет, девочкой она была, совсем девочкой! Но вот мальчик и заговорил, и вопросы начал задавать, касающиеся его родителей, и тут первое сомнение закралось Наденьке в душу. Оно постепенно крепло и в последнее время переросло в сильнейшее беспокойство, когда Наденька узнала, что старшая сестра и ее муж выразили желание усыновить Толика со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями. Формальная сторона дела должна была решиться вскоре, по приезде Веры в Ленинград. Причина?.. Вера не могла иметь собственного ребенка.

Родители Наденьки весьма обрадовались такому решению и, естественно, стали постепенно готовить мальчика к новому повороту в его судьбе, соответственным образом видоизменяя легенду. Толик стал получать действительные посылки с Крайнего Севера, появившиеся взамен фиктивных, изготовляющихся ранее Наденькой; а родители, разумеется, желавшие только добра, попросили ее приходить к Толику пореже, справедливо полагая, что раз мальчика возьмет к себе старшая дочь, то и приучать ее нужно к ней. А Наденьке они советовали как можно скорее выйти замуж и родить другого ребенка, будто новый ребенок, как новый наряд, может помочь забыть о старом. Короче говоря, Наденька начала понимать, что теряет сына.

Когда явился Георгий Романович, родители восприняли это как неожиданную удачу, хотя Наденька с самого начала не строила особых иллюзий. Она стала терпеливо с ним жить, но мысли о Толике тревожили ее все больше. Наконец наступил день, когда Наденька не выдержала и рассказала о нем мужу, не вдаваясь в подробности, как это произошло сегодня, а просто объявив, что у нее имеется ребенок. Георгий Романович, естественно, нахмурился, ибо узнавать от женщины, с которой живешь уже год, такие новости, сами понимаете, не совсем приятно. Тактично обходя вопрос об истории появления ребенка, Георгий Романович тем не менее выразил твердое убеждение, что последнему в их семье места нет. Или я, или он – так примерно по сути звучало заявление мужа, облаченное, правда, совсем в иные выражения. Наденька, к удивлению Старицкого, рассудила в пользу сына, а Георгий Романович принужден был покинуть квартиру через окно соседки. Видимо, по пути он и успел выболтать Наденькину тайну Ларисе Павловне, с которой наша героиня и до той поры была в натянутых отношениях.

Вот так обстояло дело с Толиком. Почему же Наденька решилась окончательно забрать его к себе лишь вчера и так внезапно?

Несомненно, решение это назревало давно, и если бы Георгий Романович оказался другим человеком, Толик бы уже находился в семье. Кроме того, подействовала, видимо, угроза потерять мальчика, исходившая от сестры. Скорее же всего, Наденька измучилась душевно и истерзала себя и возненавидела за допущенную некогда ошибку, которая выглядела так привлекательно, но тем больнее отозвалась теперь.

И все-таки как это решение было связано с приходом Пирошникова? Этот вопрос волнует и меня, и было бы слишком простым делом ответить на него в том смысле, что Наденька, мол, с самого первого дня решила поставить Владимира перед свершившимся фактом.

Не так это все просто! Приведя Толика, Наденька придумала ему совсем другую историю, а следовательно, она рассчитывала на скорый уход Пирошникова, ибо в противном случае ложь скоро бы всплыла на поверхность. Впрочем, что там рассуждать! Отчаяние, с каким Наденька боролась в последние дни за своего сына, которого уже трудно было оторвать от деда и бабки – трудно даже территориально, так сказать, не говоря уже о душе мальчика, – это отчаяние толкнуло Наденьку на последний шаг, когда она, явившись к родителям, объявила, что у нее новый муж, который хочет жить с ее ребенком. Только такой довод подействовал. Кстати, и брат Ленька, которого мы уже знаем по эпизоду допроса Пирошникова, мог подтвердить Наденькины слова о новом муже, что он и сделала, умолчав, слава богу, о некоторых его странностях.

Все вышеизложенное, включая свой маневр по захвату Толика, Наденька и рассказала Владимиру, украсив рассказ некоторыми подробностями, которые я опустил для связности. Излишне говорить, что манера изложения целиком авторская, ибо Наденькиному рассказу ирония присуща не была, хотя, с другой стороны, в ее речи не было и намека на жалобу или какой-нибудь расчет.

Наш герой слушал бесхитростный Наденькин рассказ с благодарностью. Мне кажется, что именно это слово наиболее точно подходит к состоянию Пирошникова. В самом деле, хотя и жалость его брала, и страх за судьбу мальчика, более всего молодой человек был благодарен Наденьке, которая так просто и доверчиво изложила ему события своей жизни, что Пирошников невольно почувствовал себя сопричастным ее судьбе и даже, как ни странно, ответственным за нее. Последнее настолько в новинку было для Пирошникова, что он на мгновенье ощутил испуг, с которым легко было бы справиться, отнесись он к рассказу Наденьки иронически, как это сделал автор. Но, слава богу, Пирошникову не захотелось так к нему относиться.

А Наденька, закончив историю, не стала спрашивать у Владимира совета, как не стала и жаловаться на возникшие трудности, а, умиротворив душу исповедью, сказала с улыбкой, как бы приглашая Пирошникова посмеяться над ее собственным неразумием:

– Слишком все сложно, правда? И глупо… Давай-ка, спи.

Однако, произнеся такие слова, Наденька внимательно следила за молодым человеком, ибо в глубине души опасалась сейчас легкого тона или пренебрежения. Пирошников же не стал ничего говорить, а лишь обнял Наденьку за плечи и с минуту не отпускал. Поначалу он искал каких-то слов, но все они казались ему неподходящими, а затем, почувствовав, что никаких слов и не нужно, что между ним и Наденькой установилось доверие, которое может обойтись и без объяснений, наш герой успокоился, и теперь его спокойствие и участие передавались Наденьке непосредственным, хотя и таинственным путем из души в душу.

Наденька встала и отошла к дивану, пожелав Пирошникову спокойной ночи, а он вытянулся на одеяле, пребывая после услышанной истории в ясном и гармоничном, я бы сказал, состоянии духа, как будто уже что-то решилось для него и стало понятным, хотя мысли еще не дошли до этой ясности и понимания.

Его собственные невзгоды отступили на второй план и забылись, а от этого на душе стало легко. Пирошников успел еще удивиться такой перемене, но углубляться в ее причины не стал и через несколько минут заснул, провожаемый в сновидение долгим и неотрывным взглядом Наденьки, которая смотрела на него с дивана, лежа рядом с Толиком и чувствуя его детское дыхание у себя на затылке. Потом она повернулась к сыну и закрыла глаза.