Текст книги "Лестница. Плывун: Петербургские повести."

Автор книги: Александр Житинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Все в сборе

Наденька появилась на пороге комнаты, легкая и деловитая, обремененная кроме своей сумочки еще и сеткой, где навалены были разные свертки, блестела крышечкой бутылка молока и торчал батон; появилась она как-то бесшумно, и глазам ее предстала исключительно мирная картина: дядюшка с Пирошниковым играли в шашки.

– Надюшка пришла! – закричал дядюшка, смахивая шашки с доски. – Продулся, продулся как бестия… Ну, племяшка, – и он устремился к Наденьке, чтобы расцеловать ее, стиснув в своих родственных объятиях, на что Наденька успела лишь крикнуть «Ой!» и рассмеяться. Наш герой, пробормотав: «Добрый вечер», выжидающе посмотрел на хозяйку, а она как ни в чем не бывало, освободившись от дядюшки и сняв пальто и белый халатик, подошла к Пирошникову и спросила только:

– Ну и как оно?

И в этом вопросе была заключена бездна подтекста. Впрочем, несмотря на насмешливый тон и оживленное Наденькино настроение, молодой человек заметил в ее глазах что-то большее, чем простое любопытство: он заметил и внимание, и участие, и даже (на самом донышке вопроса) робость какую-то.

Пирошников молча пожал плечами. Против его воли получилось это излишне надменно и сухо, так что Наденька сразу поскучнела, но виду перед дядюшкой не показала. Напротив, не переставая расспрашивать последнего о каких-то тете Гале да Ваське с Лешкой, которые, по всей видимости, составляли семейство дяди Миши, Наденька принялась хлопотать по хозяйству. Разговор, однако, был затруднен молчанием нашего героя, сидевшего на диване с видом поневоле отчужденным, и некоторой настороженностью дяди, возникшей сразу же после первого вопроса, обращенного Наденькой к Пирошникову. Дядюшка отвечал рассеянно, а взгляд его все время перескакивал с племянницы на молодого человека и обратно. Да и Наденька сама, видимо, чувствовала себя не в своей тарелке.

Наш герой первым не выдержал такого положения и, встав, обратился к Надежде Юрьевне (именно так он ее назвал, на что Наденька удивленно вскинула брови) с просьбой выйти с ним в коридор, чтобы там наедине побеседовать. Дядюшка подозрительно и неприязненно поглядел на Пирошникова и, прежде чем Наденька ответила, заявил, что он не гордый и может сам покинуть комнату.

– Дядя Миша, вы не обижайтесь. Я вам потом объясню, – сказала Наденька, но дядя Миша отрезал:

– Да уж чего объяснять? Уж мне все известно… – и вышел в коридор, разминая в пальцах папиросу.

– Обиделся… – в растерянности произнесла Наденька, остановившись посреди комнаты и опустив руки. – Что тут у вас произошло?

Молодой человек подошел к ней и, неожиданно для самого себя взяв ее руку в свои ладони, начал говорить умоляюще, заглядывая собеседнице в глаза, отчего Наденька как-то подобралась и застыла, как выслеженный зверек.

– Я вас прошу… – говорил Пирошников, слегка даже поглаживая Наденькину руку, впрочем, совершенно неосознанно, а скорее повинуясь кроткой своей интонации. – Я вас прошу, вы одна можете мне объяснить… Вы ведь не считаете меня идиотом, я вижу… Где я нахожусь? Как мне отсюда выбраться? Вы должны это знать. Понимаете, тут приходил ваш муж… – При этом слове Наденька встрепенулась, а по лицу ее скользнула гримаска. – Он говорил, что он тоже… Значит, вы знаете? Расскажите, не мучайте меня. За этот день я столько пережил, вы не представляете даже.

– А ты что, ничего-ничего не помнишь? – спросила Наденька, мягко высвободив руку, которую Пирошников отпустил со смущением.

– А что я должен помнить?

– Ну вот как ты сюда попал, например?

– Да помню же, конечно! – воскликнул наш герой, начиная нервничать. – Это утром еще было, я запутался с этой лестницей…

– Да нет же, – улыбнулась Наденька, – ты попал сюда еще вчера. Не помнишь?

Пирошников потер пальцем лоб, чтобы снова сконцентрировать свои мысли на вчерашнем вечере, который по-прежнему черным пятном лежал в его памяти, но ничего нового припомнить не смог, а потому на лице его изобразились тоска и безнадежность. Тогда Наденька рассказала ему часть вчерашней истории, явившейся для нашего молодого человека совершенным откровением, ибо никакого намека на изложенные события в его голове не запечатлелось. Недостающее звено выглядело следующим образом. По словам Наденьки, наш герой вчера, и довольно поздно, собственно, даже сегодня, был приведен в ее комнату, когда Наденька уже лежала в постели, читая книгу, некоей ее подругой…

– В белой шапочке? – вырвалось у Пирошникова, на что Наденька кивнула, продолжая рассказ.

Подруга эта умоляла Наденьку оставить Пирошникова переночевать, потому что иначе с ним могло случиться, как она говорила, нечто ужасное. И дело было даже не в том, что молодой человек был пьян (кстати, с ног он не валился и, более того, не покачивался), а в выражении такой глубочайшей безысходности и равнодушия, которые были написаны на его лице, такой потерянности, какой еще не случалось видеть ни Наденькиной подруге, ни самой Наденьке. Подруга бегло упомянула о встрече на мосту и о тамошних, так сказать, словах Пирошникова, на что он, стоявший молча, вроде бы реагировал вялыми, но протестующими жестами. Сама подруга («Как ее зовут?» – вдруг спросил Владимир. «Наташа», – сказала Наденька), итак, сама Наташа жила неподалеку, но к себе домой приводить ночью пьяного молодого человека, да и не пьяного тоже, не имела никакой возможности, поскольку жила с родителями, которым подобный альтруизм вряд ли пришелся бы по душе.

Короче говоря, усилиями двух молодых женщин с нашего героя было снято пальто, а сам он был уложен на раскладушку, но не в комнате Наденьки, а в соседней, где сейчас никто не живет. Проснувшись утром, Наденька его уже не нашла и предположила, что он благополучно ушел, но его возвращение, да вдобавок с таким ошеломленным видом, навело ее на мысль, что он стал жертвой достопамятной лестницы, с которой ей, увы, уже приходилось сталкиваться.

– А она еще придет? Наташа… – спросил Пирошников, изо всех сил пытаясь вспомнить лицо своей вчерашней знакомой, проявившей о нем такую заботу, но опять-таки не вспоминая ничего, кроме шапочки и длинных локонов.

– Да, – ответила Наденька, тонко улыбаясь. – Я ей звонила. Она придет сегодня же.

– Может быть, с ней мне и удастся…

– Это было бы прекрасно, – сказала Наденька и отвернулась к окну, где стояли кастрюльки. Она поочередно приподняла крышечки, заглянув в каждую кастрюльку, а потом, будто вспомнив что-то, спросила: – Так что же у вас произошло с дядей Мишей?

– Понимаете, он посчитал меня сумасшедшим, видимо, так. Я на него не в обиде, каждый на его месте… Я пытался вылезти через окно. Ну а потом я ему рассказал кое-что.

– Через окно? – рассмеялась Наденька. – Господи, какой ты неразумный человек! Неужели ты думал, что таким способом тебе удастся освободиться?

– А как мне удастся? – в свою очередь спросил Пирошников, делая особое ударение на вопросе. – Как ушел Георгий Романович? Скажите, я хочу знать. Он мне сам не ответил.

Наденька нахмурилась и сделала долгую паузу. Видимо, она колебалась, но потом нехотя сказала, что способ Георгия Романовича, по всей вероятности, не слишком хорош для нашего героя, то есть по существу повторила слова самого Георгия Романовича.

– Что же это? Тайна? – воскликнул молодой человек, подступая к Наденьке и желая, должно быть, вырвать эту тайну, но она скользнула к двери и высунулась в коридор, чтобы вызвать бедного дядюшку, который истомился в обиде и неизвестности. Раздосадованный Пирошников встретил вошедшего родственника не слишком приязненным взглядом, но затем смягчился, вспомнив, что в скором времени должна прийти неизвестная Наташа, с которой он помимо своей воли уже связывал какие-то надежды, благодаря неслыханному ее участию в его никому не нужной судьбе.

Наденька же, усадив дядю и не дав ему опомниться, заявила, что хочет сразу же рассеять все недоразумения, потому как жить им всем придется вместе. Она четко и внушительно проговорила в лицо оторопевшему дядюшке, что все, рассказанное Владимиром, есть чистая правда, что она просит дядюшку отнестись к этому спокойно и не принимать Владимира за тронувшегося человека, что, наконец, она имеет сказать им одну вещь, которую надлежит обсудить.

Дядюшка, как понял по его лицу Пирошников, ни на секунду не усомнился, что вся речь Наденьки была направлена к успокоению не его, а нашего героя, то есть что продолжается игра, долженствующая убедить Пирошникова, что к нему относятся как к нормальному человеку. И он охотно принял правила игры и рассыпался перед Владимиром в восклицаниях, что он-де никогда и не думал! Да он всему верит! И прочее, и прочее.

Пирошников криво усмехнулся, но дядюшкины излияния принял. Тогда Наденька сообщила ту самую вещь, о которой было упомянуто. Она состояла в том, что Наденька возымела намерение привести в свою комнату для проживания еще одного человека, на что и спрашивала согласия родственника и нового постояльца. Человек этот был мальчик лет пяти, Наденькин пациент, которого та любила больше других своих пациентов и который до настоящего времени жил с матерью, не имевшей мужа. Однако совсем недавно эта женщина вышла замуж, и мальчик не то чтобы стал совсем уж лишним, но вроде того. Наденька поняла это сегодня, посетив больного Толю (так звали мальчика) и выслушав сетования матери на тесноту, занятость и тому подобное. Еще более убедили ее в этом глаза мальчика, в которых она прочитала обиду и горе, поэтому, почти не раздумывая, Наденька предложила взять его к себе, на что мать Толика недоверчиво, но согласилась, заметив, что оно и кстати, поскольку она с мужем собралась куда-то уехать, а Толя был к тому единственным препятствием.

Все эти сведения Наденька изложила ровным и спокойным голосом, но Пирошников заметил, что в глубине души она волновалась, в особенности в том месте, где говорила о больном ребенке. Наденька не то чтобы спрашивала согласия даже, а больше ставила в известность, и, когда она кончила, дядюшка и наш герой не высказывали никаких соображений против, только вот дядюшка вздохнул и сказал, что будет ей трудно, ох как трудно. Наденька улыбнулась каким-то своим мыслям и сообщила, что она сейчас же и приведет мальчика, а потом уж они все вместе поужинают. Она мигом оделась и упорхнула, пообещав быть через полчаса, а Пирошников с дядюшкой некоторое время молчали, обдумывая каждый свое. Пирошников стоял напротив стены, где были развешаны детские фотографии, и обозревал их, стараясь угадать, есть ли тут лицо несчастного мальчика, а если есть, то где оно. В конце концов он остановил свой выбор на фотографии ребенка с темными и широко расставленными глазами, смотревшими напряженно прямо перед собою, и подумал, что такого мальчика тяжело будет приблизить к себе и, как говорят, приручить. Его наблюдения прервал дядюшка, сидевший на диване и обозревавший, в свою очередь, нашего героя.

– Вот что, Владимир, хочу я тебе сказать… – начал он с наигранным добродушием. – А не сбегать ли нам пока в магазин за винцом, а? У меня в чемодане белая имеется, боюсь только, Надюшка пить не будет. А вино женщинам, к примеру портвейн, очень даже хорошо.

Ох уж этот мудрый дядюшка! Сказал он это с ленцой, вроде бы и забыв про пунктик Владимира, про лестницу эту треклятую, рассчитав, должно быть, что именно так, исподтишка, он избавит нашего героя от навязчивой идеи, мимоходом как бы, по забывчивости. Он даже потянулся слегка, давая понять, что не очень настаивает, можно и не ходить, и глаза чуть прикрыл, однако наблюдал за молодым человеком очень внимательно, готовый ко всяким неожиданностям, если вдруг слова его заденут Владимира и напомнят тому нехорошее.

– А почему бы и нет? – с готовностью отозвался наш герой, предвкушая ослепительное мщение. После того, что произошло сегодня, он окончательно уверился в свойствах лестницы и знал наверное, что никакой дядюшка с нею не справится, а потому, желая проучить последнего, принял предложение и продемонстрировал полное при этом простодушие. Дядюшка бросил на Пирошникова обеспокоенный взгляд, но не заметил никакой игры, и, обрадовавшись этому обстоятельству, засуетился, доставая деньги и натягивая пальто и шапку. Пирошников тоже оделся, и они вышли в коридор, причем дядюшка положил ему руку на плечо и без остановки что-то говорил, стараясь, должно быть, отвлечь его внимание. Незадачливый психиатр рассказывал о том, как он доехал, с кем встретился по дороге и тому подобное, нисколько не ожидая последующего страшного поведения лестницы, которая уже ждала их, по-прежнему темная и опасная, ведущая в замкнутые пространства существования, о которых приехавший родственник и не подозревал.

Они спустились на один этаж и прошли мимо двери своих недавних знакомцев. Дядюшка убрал руку с плеча нашего героя, но переместил ее куда-то под мышку Пирошникову, отчего тому не совсем удобно стало идти. Но он терпел, испытывая чувство экскурсовода, знакомящего вновь прибывшего свежего человека с кругами ада.

– Из какого мы этажа вышли? – спросил он как бы невзначай.

– Да из пятого вроде, – ответствовал дядюшка, насторожившись.

– Ну-ну… Это, стало быть, четвертый.

Дядюшка засопел и только крепче стиснул руку молодого человека. Так они прошли в молчании до площадки, которая по всем расчетам должна была быть площадкой первого этажа, и спустились еще ниже. Дядюшка убыстрил шаг, подталкивая Пирошникова, два раза им встретились какие-то люди, не спеша поднимавшиеся вверх, и они пропускали их, прижимаясь к стене. Наконец они вновь достигли двери Наденькиной квартиры, и тут Пирошников, желая продемонстрировать эффект, сказал:

– А вот и наша дверь, прошу убедиться!

Эффект был, надобно признать, очень сильный. Дядюшка, побагровев, притиснул нашего героя к этой самой двери и с ненавистью прокричал ему в лицо:

– Ах, вот ты как? Фокусы на мне производишь?

– Помилуйте, какие фокусы? – пожал плечами Пирошников.

– А вот такие! – И дядюшка, не дав молодому человеку опомниться, вновь повлек его вниз, неуклюже перепрыгивая через ступеньки и чертыхаясь, словно надеясь таким образом избежать наваждения, но, конечно же, не избежал. Через положенное время оба они, тяжело дыша, стояли у той же двери, которая в этот момент сама собою стала медленно открываться, так что дядюшка отпрянул от нее, ожидая бог знает чего. Лоб его покрылся потом, из-под шапки выбились редкие волосы, прилипшие ко лбу, лик его, как писали в классической литературе, был ужасен. Однако все объяснилось просто. Дверь была отворяема бабкой Нюрой, которая давно уже маялась в любопытстве касательно возни на лестнице. Она выглянула в щель, причем оказалось, что, перед тем как отворить дверь, старушка предусмотрительно надела дверную цепочку, и, увидев на площадке знакомого ей молодого человека в неловкой позе рядом с неизвестным мужчиной, пронзительным голосом и нараспев произнесла несколько фраз, смысл которого сводился к выяснению происходящего на лестнице.

– Да не волнуйтесь вы, Анна Кондратьевна! – досадливо отмахнулся Пирошников. – Это Наденькин дядя, мы с ним идем в магазин.

Старушка охнула и провалилась. За дверью раздался звук снимаемой цепочки, после чего все смолкло. По всей вероятности, бабка Нюра затаилась по ту сторону, вся обратившись в слух.

– Ну? – мрачно проговорил дядя Миша, уставившись на Владимира, впрочем, без прежней агрессивности.

– Вот вам и ну! – дерзко воскликнул наш герой, наслаждаясь победой. – Теперь-то вы видите?

– Постой. Что же это?.. Нет, давай сначала, – сказал упрямый дядюшка. – Пошли!

– Идите сами. У вас должно получиться.

Дядя Миша недоверчиво отпустил руку Пирошникова и, оглядываясь, побрел вниз; побрел с опаскою и не очень охотно. Он скрылся из глаз Владимира, некоторое время слышались его осторожные шаги, а потом снизу раздался радостный клич:

– Есть, мать-перемать! Есть она!

Пирошников печально улыбнулся темноте, улыбнулся иронически, ощутив всем своим существом ту невидимую пропасть, которая разделяла сейчас его и дядюшку. Он стукнул кулаком по перилам, отчего те глухо загудели, распространяя колебания вверх и вниз по лестнице. Но колебания эти, равно как и голос Пирошникова, еще могли достигнуть дядюшки, сам же он – нет, и в этом была загвоздка.

– Володя, давай ко мне, жду! – просительно прокричал дядюшка снизу, на что Пирошников, облокотившись на перила и свесив голову в узкий пролет, отвечал, что идет, не двигаясь, впрочем, с места. Так они обменивались сигналами, причем возгласы дядюшки становились все настойчивей и нетерпеливей. Наконец Пирошников услыхал, что дядя Миша, выругавшись, двинулся наверх. Желая сыграть с ним еще одну шутку, молодой человек тоже пошел вверх и в полном соответствии с жуткими законами лестницы через некоторое время нагнал своего психиатра. Он неслышно подкрался сзади к уставшему уже и потому идущему неторопливо Наденькиному родственнику и кашлянул. Дядюшка обернулся, зрачки его на мгновенье расширились и даже блеснули кошачьим светом, но тут произошло неожиданное. Повинуясь скорее инстинкту самосохранения, родственничек ударил Пирошникова кулаком в живот, причем попал в солнечное сплетение, отчего наш герой согнулся, как перочинный нож. Дядюшка же, не раздумывая ни секунды, взвалил его поперек себя на плечи и, отдуваясь, помчался вниз. Бежать ему пришлось недолго, ибо он был остановлен явлением женщины в белой шапочке и шубке неопределенного цвета, которая стояла перед дверью все той же Наденькиной квартиры и названивала в звонок.

Дядюшка стряхнул Пирошникова с плеч и прислонился к перилам, обводя помутившимся взором полумрак. Пирошников произвел несколько взмахов руками, чтобы наконец свободно вздохнуть после дядюшкиного удара, а потом только обратил внимание на женщину, которая, как уже догадался читатель, была не кто иная, как Наташа, вчерашняя благодетельница (как позже выяснилось – в кавычках) нашего героя.

– Здравствуйте, – сказал молодой человек тихо и неуверенно добавил: – Наташа…

Дядя Миша снял шапку и вытер ею пот со лба, а Наташа, обернувшись на приветствие, сощурилась в темноту и так же неуверенно поздоровалась.

Тут открылась и дверь (старухой, все той же старухой!), и все молча последовали в квартиру, прошли по коридору в комнату и там уже принялись друг друга разглядывать. Наступило, как водится, неловкое молчание, затем наш герой предложил гостье снять пальто, и все разделись, после чего дядюшка, онемевший от потрясения, пошел к дивану и тяжело на него опустился. Пирошников остался стоять у двери, а новое лицо заняло место на стуле, сев на него и оправив на коленях юбку.

Настало время описать Наташу, о внешности которой по вине нашего героя до сей поры было так мало известно. Сделать мне это весьма приятно, ибо она была хороша собою да вдобавок держалась в эти минуты скромно, потупив глазки, так что трудно было предположить в ней женщину, решившуюся вчера на смелый со всех точек зрения поступок. Итак, Наташа была, как разглядел Пирошников, маленького роста женщиной с гибкой фигурой и мальчишескими чертами лица. Таких, я думаю, охотно берут на амплуа травести детские театры. Серые глаза, над которыми распахнуты были крылышки бровей, чуточку впалые щеки матового цвета, близко к которым спускались на плечи длинные пепельные волосы, вьющиеся у концов, миниатюрный носик, загнутый вверх ровно настолько, чтобы придать лицу пикантное выражение, но ни в коем случае не испортить общего вида, – примерно такой представилась нашему герою Наташа, что, впрочем, не означает истинности портрета, а говорит скорее о подготовленном уже в душе Пирошникова определенном для нее месте.

– Вы не знаете, где Наденька? – вежливо осведомилась Наташа, поднимая на Пирошникова глаза.

– Скоро придет, – отрубил со своего дивана дядюшка прежде, чем наш герой успел открыть рот. Наташа несколько испуганно перевела взгляд на родственника и спросила, может ли она подождать. – Ждите, – разрешил дядя и добавил, неизвестно к кому обращаясь: – Будьте покойны, мы это все утрясем! Не на таковских напали!

Наташа испугалась еще больше. Она беспокойно оглянулась теперь на Пирошникова, а тот, желая разъяснить слова дядюшки, начал говорить. Он осторожно попытался намекнуть на обстоятельства сегодняшнего утра, причем не забыл и поблагодарить Наташу за вчерашнее, но она, никак не зная существа разногласий между дядюшкой и Владимиром, прервала последнего словами:

– Я все знаю, мне Наденька говорила по телефону. Вы попали в безвыходное положение, да? Скажите, это очень интересно, я никогда с подобным не встречалась, скажите, вы пробовали спуститься по лестнице во второй раз?

Услышав злополучное слово, дядюшка на диване крякнул и уставился на говорящую с видом почти затравленным. Он, по всей видимости, вдруг почувствовал себя человеком, попавшим на другую планету и теперь напряженно постигающим ее законы. Все вертелось вокруг лестницы, о ней постоянно упоминали, и упоминали спокойно; один дядюшка, как говорится, шагал не в ногу, чувствуя вполне естественное беспокойство, смешанное, правда, с уверенностью в своей правоте, то есть в невозможности чертовщины.

Пирошников снисходительно и даже чуточку благодушно рассказал о своих попытках. Тут показал он и юмор, упоминая об иконке, а напоследок сказал:

– Да вот и перед вашим приходом мы с дядей Мишей хотели пойти в магазин, но, как видите, вернулись на исходные позиции. Правда, мы немного поборолись с ней, не так ли, дядя Миша?

Дядя Миша безмолвствовал, а Наташа, вопреки желанию Пирошникова не улыбнувшись этой браваде, спросила:

– Скажите еще вот что: вы сами очень хотели выйти? Очень-очень?

Мудрец, Наташа, мудрец! Кажется, она попала в точку, несмотря на такую детскую, я бы сказал, форму вопроса, который застал Пирошникова врасплох. Он внимательно поглядел на Наташу и не нашелся, что ответить, подумав про себя, что и вправду какого-то сверхобычного желания преодолеть лестницу у него, пожалуй, не было. Тут же он попытался представить себе это сверхособенное желание, но не смог даже уловить, в каких формах оно могло бы выразиться. Пирошников пожал плечами и наконец сказал, что он об этом не думал. Просто шел, и все.

– А вы попробуйте об этом подумать, – серьезно посоветовала Наташа. – Надо заставить себя.

Пирошникову почудилось, что он когда-то и где-то уже слышал подобный совет, но принял его с благодарностью. И в самом деле, подумал наш герой, нужно сконцентрироваться, внушить себе, тогда, может быть…

Его раздумья были прерваны появлением Наденьки с ребенком. Открылась дверь, и в комнату вошел направляемый Наденькой мальчик в пальто и шапке, замотанный по самые глаза в серый пуховый платок. Глаза мальчика блестели, как это обычно бывает у больных детей, двигался он осторожно, опустив руки в порванных варежках, а войдя, ни на кого не посмотрел и не поздоровался. Наденька тут же принялась его раздевать, и к ней присоединилась Наташа, обмениваясь с подругой короткими фразами. Пирошников отошел в угол и, наблюдая за сценой, представил себя на месте мальчика вчера вечером, когда эти же две женщины укладывали его спать. Был очищен диван, причем дядюшка, его занимавший, вышел в коридор курить, а на диван постелили чистую простыню, положили подушку и одеяло. Мальчик все так же безучастно улегся в постель и прикрыл глаза.

– Толик… – позвала Наденька. – Хочешь чего-нибудь?

Толик покачал головой, а Наденька пообещала ему чаю и скрылась из комнаты. Наташа подсела к дивану и коснулась лба мальчика губами, а коснувшись, тревожно вздохнула.

Наш герой подошел поближе и, не зная, чего бы спросить, поинтересовался, чем же болен мальчик.

– Температура, – значительно сказала Наташа. – Но это все пройдет, ведь правда? – обратилась она уже к самому мальчику. – Скоро мы поправимся и будем играть в хоккей.

– Тети не играют в хоккей, – прошептал мальчик очень тихо.

– А вот и неправда! – заявила Наташа. – Некоторые тети играют. Я, например.

Она улыбнулась, радуясь тому, что Толик хоть что-то сказал, а он, смутившись ее улыбки, повернул лицо к стене, разглядывая фотографии. Вскоре он нашел среди них и свою (ту самую, которую отметил уже Пирошников) и спросил, зачем она здесь висит, на что Наташа отвечала, по-прежнему улыбаясь, что тетя Надя любит своих пациентов. Говоря это, она метнула лукавый взгляд в Пирошникова, отчего он тоже смутился и отошел к окну.

Тут вернулись Наденька с чайником, из носика которого валил пар, и дядюшка, несший в руке из прихожей чемоданчик Толика; был организован ужин, состоящий из колбасы, сыра, рыбных консервов и чая с булочками, причем дядюшка достал из своего чемодана бутылку водки, и все выпили за встречу, а потом за здоровье больного мальчика. Сам же больной мальчик, попив чаю и приняв из рук Наденьки какую-то таблетку, отвернулся от общества, и тогда Наденька погасила верхний свет и зажгла старую лампу в железном круглом абажурчике, стоявшую на бюро, а потом предложила всем гостям переместиться в кухню.