Текст книги "Русско-японская война, 1904-1905"

Автор книги: Александр Куропаткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

Конечно, и среди призванных из запаса всех сроков находились истинные герои, но обычно подвиги совершали срочнослужащие и запасные младших возрастных сроков. Прибавим, что посылаемые на укомплектование нижние чины недостаточно внимательно осматривались, и среди них прибывало довольно большое число неспособных вовсе нести службу. В 1905 г. на укомплектование первой армии поступило 76 000 человек, и из них 4100 оказались негодными к службе или больными. Относительно качеств нижних чинов, поступавших на укомплектование армии, в отчете дежурного генерала 1-й Маньчжурской армии имеется следующая оценка:

«Прибывшие укомплектования до мукденских боев представляли из себя запасных старых сроков службы, начиная с 1887 г., незнакомых с настоящим вооружением (3-линейной винтовкой), и чтобы довести их подготовку до того уровня, на котором находятся кадровые нижние чины, требовалось большое внимание и напряжение сил со стороны начальствующих лиц. Некоторые из этих запасных в физическом отношении для перенесения трудов в походной и боевой службе заставляли желать много лучшего, некоторые оказались одержимыми различными хроническими болезнями, как, например, ревматизмом, затруднявшим несение строевой службы. Прибывшие же после мукденских боев запасные были хороши. [250]

Замечалось, что иногда в части войск назначались запасные нижние чины не того рода оружия, в котором служили до увольнения в запас. Так, например, в артиллерию прибывали люди, ранее служившие в кавалерии и пехоте и, следовательно, вовсе не знающие артиллерийской службы. В инженерные войска поступали люди, служившие в пехоте и даже вне строя. Означенное обстоятельство составляло, конечно, значительные затруднения в обучении прибывающих людей и не могло не отразиться на действиях войск, в особенности специального рода оружия.

Укомплектования старослужащими и молодыми солдатами были вполне соответствующие, но они начали прибывать только после мукденских боев».

Оценка сделана правильно. Таким образом, до мукденских боев мы посылали укомплектования в армию значительно менее надежные, чем после мукденских боев. Но этими отличными укомплектованиями служащих и молодых солдат мы не воспользовались, заключив спешный мир.

Прибывшие укомплектования из запасных старших сроков службы представляли из себя настолько сырой материал, что начальники частей, если ожидался близкий бой, просили не присылать к ним укомплектований, ибо они не надеялись на их стойкость и полагали, что в .боевом отношении вверенные их командованию части, уже сплоченные, сделают более в слабом составе, чем укомплектованные перед самым боем запасными. С таким ходатайством ко мне обращался, между прочим, и командующий 1-м Сибирским корпусом.

Некомплект офицеров в действующей армии был тоже хроническим во многих частях, несмотря на значительность присылаемых офицеров на укомплектование. Причины тому тоже различны. Прежде всего, наши войска, как расположенные на Дальнем Востоке, так и присылаемые на подкрепление, начали войну при наличном составе офицеров совершенно недостаточном. Были случаи, что роты вступали в первый бой, имея только одного младшего офицера. Слабый начальный состав с развитием военных действий часто являлся и в частях, в коих по списку находилось [251] не только полное штатное число офицеров, но и имелся иногда значительный сверхкомплект.

Это явление происходило от многочисленных командировок для тыловой службы или для хозяйственных надобностей, от заболеваемости офицеров (большей, чем у нижних чинов).

Некомплект офицеров в войсках, посланных на подкрепление на Дальний Восток, увеличился также вследствие оставления при штаб-квартирах всех тех офицеров (врачей и чиновников), которые, согласно мобилизационным планам, предназначались на случай общей мобилизации для занятия разных должностей или для пополнения офицерских составов во вновь формируемых частях.

С прибытием на театр военных действий между офицерами обозначалась болезненность, превосходившая болезненность среди нижних чинов. Наконец, наши офицеры, за немногими исключениями, ведя себя доблестно, теряли большой процент убитыми и ранеными (значительно больший, чем нижние чины). По всем этим причинам после первых боев были многочисленные случаи, что батальоном командовали капитаны, ротами подпоручики и даже зауряд-прапорщики{33}. В артиллерии и в коннице, вследствие меньших потерь, чем в пехоте, офицерский состав был в большинстве случаев хотя и ниже штатного, но достаточный для ведения боя. Уже по пути в армию я убедился в значительном некомплекте офицеров в 1, 2-й и 3-й Сибирских пехотных дивизиях и казачьей Забайкальской дивизии и несколько раз телеграфировал генералу Сахарову о присылке офицеров для укомплектования этих частей.

Несомненно, что для Военного министерства положение офицерского состава в действующей армии представляло весьма тяжелую задачу. Но эта задача усложнялась [252] обстоятельствами, от армии не зависящими. Когда начались большие бои и тяжкие потери в офицерском составе, то разница в полках между списочным и наличным составом быстро возросла. Большое число раненых и больных числилось по спискам полков очень долгое время. Были полки, где по спискам значилось свыше двух штатных офицеров, а налицо состояла лишь половина, положенная по штату. Раненые и больные, находившиеся на театре военных действий, возвращались, хотя и медленно, в свои части, но многие из вывезенных в Европейскую Россию офицеров застревали там и, несмотря на выздоровление, не ехали в армию. Были случаи, что командиры отдельных частей, лечившиеся в России, давно поправившиеся, почти год не возвращались в армию, числясь во главе полка и получая присвоенное этой должности жалованье. Большое число офицеров, прибывшее в Европейскую Россию из армии по болезни или для излечения ран, проживали в столицах или больших городах месяцами, фланировали по улицам, и ни общество, ни военное начальство не находили такое их поведение предосудительным. Прибавлю, что, несмотря на принимавшиеся меры, врачи и эвакуационная комиссия слишком снисходительно относились к лицам, желающим уехать в Россию, и выдавали им установленные документы, дававшие им право на такую поездку.

Таким образом, пополнение офицерского состава выбывшего из строя и отправленного в Европейскую Россию, происходило совершенно неудовлетворительно. К чести нашего офицерского состава надлежит, однако, признать, что если много офицеров больных уклонялось и затягивало время возвращения в армию, то большое число раненых офицеров, напротив того, стремилось всеми силами скорее возвратиться в строй, возвращались, еще не оправившись. Были многочисленные случаи, что возвращались после ранений дважды и трижды. Эти герои составили бы силу и гордость любой армии в мире.

Только в корпусах 1-й армии из числа раненых офицеров возвратились в строй 837 человек. [253]

По изложенным выше причинам и при огромной убыли в офицерах, мои требования о командировании офицеров на пополнение армии были часты и настойчивы. Удовлетворение их не всегда было в силах Военного министерства. Приходилось брать офицеров из частей войск, расположенных в Европейской России, на Кавказе и в Туркестане. При этом должная разборчивость при командировании офицеров не проявлялась. Посылали к нам в армию совершенно непригодных по болезненности алкоголиков или офицеров запаса с порочным прошлым. Часть этих офицеров уже на пути в армию заявляла себя с ненадежной стороны пьянством, буйством. Доехав до Харбина, такие ненадежные офицеры застревали там и, наконец, водворенные в части по прибытию в них, ничего, кроме вреда, не приносили и были удаляемы. Наиболее надежным элементом, конечно, были офицеры срочной службы, особенно поехавшие в армию по своему желанию. Среди них было много вполне выдающихся офицеров. Наименее надежны были офицеры запаса, а из них не те, которые оставили службу добровольно, а те, которые подлежали исключению из службы, но по нашей мягкосердечности попали в запас.

Еще в бытность военным министром мною поручено было члену Военного совета генералу Нарбуту разработать вопрос о подготовке офицерского состава в течение войны. Сущность проекта заключалась в том, чтобы с объявлением мобилизации наши юнкерские училища производили усиленный выпуск юнкеров в офицеры и затем получали задачу по приготовлению по сокращенному сроку к офицерскому званию вольноопределяющихся 1-го и 2-го разрядов и нижних чинов срочной службы, имевших среднеобразовательный ценз. Лица этих категорий в количестве нескольких тысяч человек могли выделить массу офицеров с чином прапорщика для занятия младших офицерских должностей. Почему этот проект не был приведен в исполнение, мне неизвестно, но без энергичного применения этой меры мы не обойдемся и в будущем. Мы не воспользовались также [254] возможностью произвести с объявлением войны или вскоре по объявлению войны усиленный выпуск из старших классов военных и юнкерских училищ. В 1902 г. эти училища дали 2642 офицера. Значит, в течение войны мы могли получить на пополнение армии в начале 1904 г. и в начале 1905 г. свыше 5000 молодых офицеров для пополнения рядов действующей армии. Япония и воспользовалась этим средством.

Уже 6 марта 1904 г. (депеша № 324) я, убедившись в сильном некомплекте сибирских войск, просил военного министра об ускоренном до лагерного сбора выпуске офицеров из военных и юнкерских училищ, по расчету двух человек на батальон, одного на батарею, четырех на казачий полк и ста офицеров в резерв, но это ходатайство не встретило сочувствия военного министра. Он признавал необходимость, чтобы юнкера, окончившие теоретический курс к лету 1904 г., еще отбыли ранее производства лагерные сборы, точно лагерный сбор в Маньчжурии был для них менее поучителен. На мои повторные представления об усиленном выпуске я получил депешей летом в 1904 г. резкий ответ, что по закону пополнение офицерского состава действующей армии относится к обязанностям его, военного министра, а не командующего армией. Наконец, когда выпуск и был произведен, мы получили в армию лишь относительно небольшое число вновь произведенных офицеров. Прибавлю, что прибывшие молодые офицеры были желанным элементом в армии и в большинстве случаев, по отзывам начальствующих лиц, вели себя в бою прекрасно.

В результате изложенного можно признать, что в минувшую войну большинство боев наши войска вели с значительным некомплектом офицеров, что в то же время масса офицеров, числившихся в строевых частях, находилась на службе в тылу, в лечебных заведениях или даже проживала в России, и что хотя по числу высланных в армию офицеров работа Военного ведомства была очень велика, но должной разборчивости при командировании [255] в армию офицеров не было проявлено. Наконец, надо прибавить, что мы мало воспользовались нижними чинами в войсках Европейской России для подготовки их в офицеры по сокращенному курсу и мало усилили армию прекрасным элементом, который представляли из себя вновь производимые офицеры из военных и юнкерских училищ.

Но вот окончилась война, и совершилось чудо: масса офицеров, не признававших возможности во время войны нести строевую службу и проживавших по всей России по болезни и по другим причинам, оказалась вновь годной к строевой службе и начала возвращаться в строй, оттесняя от командования ротами и батальонами тех доблестных служак, которые вынесли на себе с честью все трудности войны, приобрели боевой опыт и получили, казалось бы, право на быстрое движение вперед для пользы всей нашей армии. В «Разведчике» (1906, № 828) появилась по этому вопросу прекрасная статья Глинского «Воскресшие покойники». Мысли и факты, изложенные в этой статье, заслуживают полного внимания.

Дисциплина в наших войсках во время военных действий была надлежащая в боевых линиях, но чем дальше от боевых линий, тем слабее. Но и в боевых линиях дисциплина не была у всех чинов одинаковая. Наиболее дисциплинированными были срочнослужащие. Дисциплина наиболее ослабленная была у запасных старших сроков. Будь и они связаны с частями, в которых служили, железной дисциплиной, уход из боя в тыл не был бы возможен.

Но нижние чины из отличных в отношении дисциплины частей войск, попавшие в обстановку, развращающую их, например, видя безнаказанный грабеж, насилие соседей, сами быстро заражались и творили бесчинства и насилия в тылу. В боевых линиях всегда было строгое и серьезное настроение чинов. Только в тыловых линиях, и то относительно нечасто, встречались даже специально мародерствующие нижние чины.

Во времена Фридриха Великого выработался принцип, что солдат должен бояться палки капрала более, нежели пули неприятеля. В этом был залог в то время многих [256] побед, особенно с чинами, служившими в войсках по вольному найму.

Конечно, общеобязательная воинская повинность улучшила и приподняла в нравственном отношении солдатскую среду, но при малой культурности нашего простолюдина понятия о дисциплине даются ему нелегко. Вера в Бога, преданность царю, любовь к отечеству и до сих пор дисциплинируют массу хороших солдат в каждой войсковой части в одну семью и делают солдата храбрым и послушным. Но эти основы в последнее время так усердно расшатывались и вырывались из сердец русских людей, что результаты не могли не отразиться и в прошлую войну заметным увеличением в частях войск недостаточно дисциплинированных нижних чинов, грубых, нахальных, все критикующих, часто вредно влиявших на своих товарищей. Держать их в руках можно бы только строгостью. Они повиновались из чувства страха. Между тем летом 1904 г. последовала отмена телесного наказания в войсках не только в мирное, но и в военное время. Я тоже был защитником отмены телесного наказания в войсках в мирное время и провел это мероприятие через Военный совет, но для военного времени, согласно с мнениями многих командиров корпусов и командующих войсками в округах, в том числе и генерала Драгомирова, не надлежало менять существующего закона, дозволявшего применять телесное наказание в войсках к нижним чинам, находившимся в разряде штрафованных. Многих слабых духом, порочных страх перед телесным наказанием мог удержать от преступления и удержать в рядах войск в бою. Это средство было вырвано из рук начальствующих лиц и никаким другим не заменено. Нельзя, конечно, в военное время говорить о карцере, о наряде не в очередь на работу и пр. Таким образом, многие поступки, в том числе грубость против начальствующих лиц, оставались без должного и чувствительного наказания. В военное время масса преступлений подводится под смертную казнь. Но правильно ли, что между смертной казнью и безнаказанностью не было достаточно сильных промежуточных наказаний? Положение [257] ухудшилось тем, что нижние чины, даже присужденные к отбыванию наказания в дисциплинарных батальонах, продолжали оставаться в рядах войск и, при сердоболии нашего начальства, ничтожным проявлением заслуживали уже ходатайства о прощении или смягчении наказания. Кроме того, в армию присылались на исправление неблагонадежные матросы.

По мнению строевых начальников, неблагоприятное влияние на дисциплину в армии оказывало и лишение начальствующих лиц, последовавшее во время войны, права перевода порочных нижних чинов в разряд штрафованных, лично под властью начальников.

Лишение во время войны начальствующих лиц права перевода в разряд штрафованных и телесного наказания, при неудовлетворительно поставленной в армии военно-судной части (медленность производства и сложность его), приводило во многих случаях или к безнаказанности или к самосуду. В действительности во время войны в некоторых случаях телесное наказание продолжало применяться, иногда по приговору нижних чинов и по их почину. Били иногда вместо розог шомполами. В особенности при условиях, в которых велась Русско-японская война, при несочувствии к ней населения, при усиленной противоправительственной пропаганде, проникшей и в ряды армии, ослабление дисциплинарных прав офицерского состава по отношению к нижним чинам было совершенно несвоевременно. Добавлю, что таковое было произведено без запроса мнений начальствующих лиц, стоявших во главе действующей армии.

Общие причины, делавшие войну с Японией непопулярной, влияли и на стойкость войск в бою. В ряду с истинными подвигами отмечаются и случаи малого упорства отдельных частей и, в частности, отдельных лиц. Случаи сдачи в плен не ранеными в прошлую войну были часты не только среди нижних чинов, но и среди офицеров.

К сожалению, по отношению к этим лицам не были применены существующие законы во всей строгости. По возвращении из плена некоторые офицеры, ранее суда над [258] ними, уже получили в командование отдельные части и, возвращаясь в полки, вступали в командование ротами и батальонами.

Такое отношение к пленным не могло не отразиться недовольством лучших элементов армии, доблестно служивших все время в рядах ее. Но это недовольство в особенности было велико, когда обозначилось, что разные лица, удаленные из армии по негодности и даже по недостатку мужества, получили в России высокие назначения. Такое недовольство расшатывало дисциплину в армии. Один отъезд в особом экстренном поезде бросившего армию генерала Гриппенберга немало прибавил смуты в армии накануне решительных боев и повлиял на умаление авторитета главнокомандующего.

Допущенные в периодической печати осуждения чинов действующей армии, брань по адресу офицерского состава, резкая критика начальствующих лиц вместе с подпольными воззваниями к солдатам не слушаться своих офицеров, бить их, не драться с неприятелем подрывали доверие к начальствующему персоналу и тоже расшатывали дисциплину и умаляли стойкость войск в бою. Такое отношение к армии уменьшало энергию у лучших представителей армии и удручающим образом действовало на слабых духом. Война – дело грозное. Поэтому грозны и действительны должны быть и средства поддерживать в войсках железную дисциплину. Мы несомненно желали победы, но во многих случаях действовали так, что эту победу делали маловероятной или отдаляли ее. В числе причин, отдалявших победу от наших знамен, несомненно, должны быть перечислены и те, которые способствовали умалению власти и подрывали авторитет в армии офицерского состава всех степеней.

Аттестации мирного времени во многом оказались несоответствующими при боевом испытании. Начальники, которые проходили службу всюду с отметками «выдающийся», «вне очереди», на боевом поле по физическим и духовным качествам не выдерживали боевого испытания. Наоборот, проходившие служебный путь незамеченными, [259] в боевой обстановке неожиданно развертывали свои глубокие духовные силы, обнаруживали выдающиеся военные качества. К числу последних принадлежит и незабвенный герой Порт-Артура генерал Кондратенко. Необходимо было после первых же боевых столкновений возможно быстро очистить армию от лиц, оказавшихся несоответствующими занимаемым ими должностям и возможно быстро двигать вперед, не стесняясь старшинством, тех из офицеров, которые в боевом отношении выказали себя выдающимися.

Уже 21 мая (депешей № 740) я уведомлял военного министра о несоответствии двух генералов, стоявших во главе корпусов, следовавших в армию. Заявление мое во внимание принято не было. Замена корпусных командиров и начальников дивизий, не выдержавших боевого испытания, встретила большие затруднения и требовала много времени. Между прочим, я получил из Петербурга указание, что слишком часто ходатайствую о замене командиров корпусов. Отставление мною от должности начальника 6-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии, обнаружившего болезненную нервность в бою и оставившего свою дивизию перед решительным боем, вызвало ряд запросов об основаниях такого моего распоряжения. Лица, оставившие ряды армии по неспособности, болезненности или даже недостатку мужества, получали в России иногда высокие назначения.

Представления мои о скорейшем отчислении от должностей лиц этой категории задерживались. По году и более полками командовали «временно командующие полком».

Характерный образец в этом отношении представляет история отчисления от должности командира 148-го пехотного Каспийского полка полковника Фреймана. Этот штаб-офицер, контуженный в первом же бою, в котором участвовал с полком, в конце сентября 1904 г. уехал лечиться в Европейскую Россию и возвратился в полк, пробыв почти год в отсутствии, причем значительную часть этого времени был здоров. За его отсутствием [260] полком командовал достойный штаб-офицер полковник Курдюков, получивший Георгиевский крест за молодецкие действия с Каспийским полком во время мукденских боев. В течение года мной было сделано 10 представлений, чтобы отчислить полковника Фреймана от командования полком и назначить таковым полковника Курдюкова. Главнокомандующий поддерживал мои ходатайства представлениями военному министру и начальнику Главного штаба (в том числе от 15 мая 1905 г., № 6236 и 16 августа 1905 г., № 0586).

Несмотря на все эти представления, Главный штаб не согласился дать им ход и запросил, почему прибывший в армию полковник Фрейман не вступает в командование Каспийским полком? Я снова сделал представление и снова получил отказ.

Эти упорные отказы были тем более непонятны, что мной уже было получено уведомление о том, что главнокомандующий войсками Петербургского военного округа не встречает препятствий к назначению на должность командира 148-го пехотного Каспийского полка полковника Курдюкова. Наконец, давно ожидаемое назначение полковника Курдюкова состоялось. Начальник Главного штаба уведомил, что такое решение последовало по ходатайству бывшего командира 1-го армейского корпуса генерала барона Мейендорфа.

В первых же боях выказали особые отличия и военные способности несколько полковников, командиров полков. Ввиду весьма слабого состава, за некоторыми отрадными исключениями, наших бригадных командиров, я усиленно депешами ходатайствовал о производстве в генерал-майоры нескольких полковников, командиров полков, в том числе Леша, Редько, Стельницкого, Душкевича. Указывал при этом и свободные для них бригады в армии. Главный штаб долго тянул с этими назначениями, все запрашивая дополнительные сведения. Оказалось в результате, что, например, представленный в общем наградном порядке командир Омского полка полковник Остолопов, достойный штаб-офицер, но не выдающийся [261] в боевом отношении, был произведен ранее, чем вышеперечисленные мною полковники.

Представления о продвижении вперед достойнейших офицеров Генерального штаба встречали препятствия в том, что они обходили своих сверстников, сидевших в канцеляриях.

Близко зная доблестную боевую службу и выдающиеся способности, например, капитана Генерального штаба Кримова, служившего в штабе 4-го Сибирского корпуса, я, согласно с представлением командира корпуса генерала Зарубаева, несколько раз делал представления о производстве его в подполковники за боевые отличия. Так я и не успел в этом в период кампании, но к недоумению своему и корпуса офицеров Главного штаба, находившихся на войне, узнал, что сверстник капитана Кримова, на войне не участвовавший, был произведен в подполковники, не имея на то права по существовавшим законам. Таких примеров было немало.

Относительно представления строевых капитанов в пехоту подполковниками затруднений Главный штаб, к счастью, не делал, и мы в армии получили массу молодых, энергичных штаб-офицеров. Некоторые из них обладали такими выдающимися боевыми качествами, что с пользой для дела могли тотчас стать во главе полков.

Желая для пользы службы в армии привлечь на службу лично известных мне некоторых лиц, я получил согласие на некоторых и отказ уже в апреле 1904 г. в остальных, мотивированный тем, что состав управлений и учреждений армии достаточен для удовлетворения всех служебных нужд армии. Заведование разведывательной частью (сводка сведений о противнике, о пленных, организация тайной разведки) требует для успешной работы особых способностей. Не удовлетворившись постановкой этого важного отдела в армии, я просил о назначении одного штаб-офицера Генерального штаба, заявившего себя исключительно способным к этой деятельности, но получил отказ, совершенно недостаточно мотивированный. [262]

В то же время Главный штаб относился невнимательно к опубликованию наших донесений с театра войны. Он печатал такие данные, как, например, название местностей, частей войск, которые облегчали противнику точно определить местонахождение частей. В то же время, зная достаточно точно цифры наших потерь и утраченных орудий в сражении под Мукденом, Главный штаб очень долго не опубликовывал этих сведений, оставляя, таким образом, без опровержения проникшие в печать известия о потере нами нескольких сот орудий.

Я уже в апреле просил о присылке в армию 30 инженерных и 30 саперных офицеров, но мне прислали только половину. Моя просьба о высылке топографов не была уважена в самое важное для нас время.

Весьма продолжительное отсутствие из армии начальников отдельных частей вынудило меня к многочисленным ходатайствам, дабы был положен срок, после которого вакансия считалась бы свободной. Ходатайство это наконец было уважено, и многие генералы и штаб-офицеры, долгое время временно командовавшие бригадами и полками, наконец, на основании прав, предоставленных главнокомандующему, допущены к командованию этими частями на законном основании, с получением ими и присвоенного сим должностям содержания. Но вот началась демобилизация, из Петербурга последовало распоряжение, на основании которого главнокомандующий, к подрыву своего авторитета, должен был отдать приказ об отмене ранее отданных им приказов о различных назначениях, ибо «воскресшие покойники» надумали возвратиться в армию и вступить в командование частями, из которых отсутствовали продолжительное время. Очевидно, что на будущее время необходимо будет избежать такого вредного вмешательства петербургских канцелярий в дела армии и давать полномочия и по личному составу лицам, поставленным во главе армии.

К числу причин, препятствовавших нам достигнуть успеха над японцами в тот срок, который был нам предоставлен до заключения мира, довольно видное место должна [263] занять и наша отсталость от японцев в технических силах и средствах (кроме железной дороги, о чем сказано выше).

Японцы имели перед нами преимущество в саперных войсках. У них при каждой дивизии находился сильного состава саперный батальон. У нас саперные батальоны придавались корпусам, но вследствие необходимости одновременно производить обширные работы в тылу по устройству мостов и дорог, при корпусах обыкновенно оставались по две роты саперов, т. е. на каждую дивизию пехоты приходилось по одной роте, что, как обнаружилось на опыте, было недостаточно. Телеграфные и телефонные средства и силы у японцев тоже были более значительны, чем у нас. Только после мукденских боев мы достаточно обеспечили себя этими важными средствами.

Благодаря доставке морем японцы с большой легкостью доставляли на театр военных действий железнодорожные средства для облегченного типа дорог и технические средства для устройства укреплений и атаки наших войск. Мы тоже, лишь после Мукдена, вследствие слабости железной дороги, обеспечили себя, и то недостаточно, полевыми железными дорогами, проволокой, взрывчатыми веществами, инструментами.

Несмотря на превосходство нашего орудия над японским, мы сделали ошибку, приняв только одного типа снаряд – шрапнель, надеясь, что поставленная на удар наша шрапнель даст достаточно разрушительное действие. На практике это оказалось малодейственным, и мы тяжело поплатились, не имея возможности в должной степени подготовлять атаку местных поселений, занятых японцами, в то время как японцы, подготовляя атаку на селения, нами занятые, разрушали их самым действительным образом. Примеры изложены в описании сражения под Мукденом. В инструкции для действия японских войск армии Куроки (в октябре 1904 г.), между прочим, значилось относительно нашего артиллерийского огня: «у неприятеля, по-видимому, нет гранат. Его шрапнель малодействительна. Даже осколки ее наносят слабый удар, так как стенки ее слабы» (Русский инвалид, 1906, № 109). [264]

Долгое время наша армия была лишена горной артиллерии. Между тем для действия в горах приходилось пользоваться в значительной степени дорогами, непроходимыми для нашей полевой артиллерии. Японцы, обладая большим числом горных орудий, имели над нами серьезное преимущество. Только ко времени мукденских боев мы успели снабдить часть корпусов, действовавших в гористом районе (восточном), небольшим числом горных батарей. Но все же, например, отряд генерала Ренненкампфа был снабжен ими недостаточно. Японцы выступали против нас, не имея пулеметов. Мы имели несколько пулеметных рот, приданных к некоторым Восточно-Сибирским стрелковым дивизиям. Уже в первом бою под Тюренченом наша пулеметная рота, приданная к 3-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии, принесла большую пользу. Японцы быстро воспользовались этим боевым опытом, и уже после сентябрьских боев при японских войсках появилось весьма большое число пулеметов легкого переносного типа. Эти пулеметы принесли японцам большую пользу, в особенности усилили оборону занятых ими даже незначительными силами местных предметов. Снабжение нашей армии пулеметами, и то в количестве недостаточном (по 8 на дивизию), шло крайне медленно и было закончено только ко времени заключения мира.

Наши 4-колесные обозные повозки не были пригодны для движения и по горам, и по маньчжурской грязи. Ходатайство о замене хотя бы части этих повозок в присылаемых из России подкреплениях двуколками не было удовлетворено.

Затем в течение военных действий выяснилась недостаточность принятого нами комплекта снарядов. Несмотря на посылаемые запасы снарядов (патронов) для скорострельной артиллерии, в дни сражений под Ляояном, на Шахе и под Мукденом мы почти израсходовали весь свой запас, и пополнение его требовало после каждого из этих главных сражений продолжительного времени; выяснилась также необходимость иметь гаубичную артиллерию [265] сильного действия и ручные гранаты. Одна гаубичная батарея прибыла уже по заключении мира. Ручные гранаты мы изготовляли местными средствами, но недостаточно сильные.

В представленном мною перед отъездом в армию 23 февраля докладе о наших очередных нуждах для обеспечения успеха в войне с Японией (на который уже мною делались ссылки), значится: