Текст книги "Везучий Борька"

Автор книги: Александр Гиневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

ВЫСОКОЕ ПРЯСЛО
Повесть

1

Через низкое прясло

и овца сигает.

В. Даль

– Толик! Толик! Приихал!.. – по перрону бежала уже немолодая женщина с раскрасневшимся лицом. Тёмные волосы выбивались из-под цветастого платка. На бегу она поправляла их то одной, то другой рукой.

Толька обрадовался, увидев тётю Ганну, тому, что его встречают, но зачем так кричать? Вон вокруг сколько народу. «Ещё при всех целовать начнёт», – подумал мальчик, и улыбка на его губах погасла.

– Толик! Сейчас автобус йде до наших Бугрив! – подбежав, с трудом переведя дыхание, крикнула тётя Ганна. Одной рукой она подхватила Толькин чемодан, другой – прижала к себе голову мальчика и громко чмокнула в ершистую макушку.

– Тётя Ганна, я сам, – Толька было потянулся за чемоданом.

– Бежим! Тикать надо!

Небольшой старенький автобус, покрытый мелкой зелёной пылью, стоял в стороне от остановки. Передняя дверь была закрыта, и люди с мешками, бидонами, корзинами топтались у задней. Открытая дверь походила на узкую щель. Люди и вещи застревали в ней, пока под напором стоящих на земле, как дробь из ружья, не влетали в автобус.

Водитель сидел неподалёку, за обочиной. Он жевал травинку и бодро советовал:

– Да поднажмите на того, длинного! Сам, как коломенская верста, да ещё ящик негабаритный тянет!

– Люды, як жэ так?.. До мёнэ ж хлопчик приихал! Побачьте, люды!.. – горько и растерянно сетовала тётя Ганна.

Она пыталась проложить дорогу к дверям Толькиным чемоданом, но делала это неуклюже, робко, совестливо: всё-таки у чемодана четыре жёстких угла…

И несмотря на суматоху, на страх остаться до следующего автобуса, который ходил в Зелёные Бугры два раза в день, влезли все, И теперь, когда почти все сидели, люди, посмеиваясь, вспоминали толкучку у дверей.

Большие тёмные глаза тёти Ганны светились довольной улыбкой: чемодан громоздился у неё на коленях, племянник – вот он, рядом.

– Ну, як мамка? Як батька?.. – спрашивала она, всё ещё возбуждённо посматривая по сторонам.

Автобус, наполненный вещами, людьми и их громкими разговорами, позвякивая на ухабах своим старым железным нутром, не спеша катил но пыльной дороге.

Ехали долго. По обеим сторонам, за обочинами, однообразно тянулся запылённый низкорослый ольшаник.

– Дивуйся, Толик, ось и наши Бугри! – услышал было задремавший мальчик.

Никаких бугров он не заметил. Вдалеке от дороги, по обеим её сторонам виднелись глубокие голубовато-зелёные ущелья. Там, на дне, медленно, как тяжёлые неповоротливые жуки, шевелились экскаваторы. Они рылись в этой странной голубовато-зелёной земле. Под их наполненные ковши подъезжали порожние МАЗы и «Татры».

– Какие же это бугры? – удивился Толька. – Это же ямы зелёные!

– Бугри, Бугри! Зелэна – це глина. Из цей глины кирпич делают. Выходь, Толик! Приихалы.

2

Из кухни доносилось громыхание посуды и голос тёти Ганны. Она поругивала не то кастрюлю, не то сковородку: «Я ж тэбэ!..»

Не зная, чем заняться, Толька слонялся из одной комнаты в другую. Подходил к низким окнам, заставленным геранью, смотрел в сад. Под окнами густо росла сирень, солнце ярко пятнало отдельные тугие листья.

Мальчик шёл вдоль стен, на которых висели фотографии в рамках. Увидел снимок своего отца, и почему-то это его удивило. Он долго вглядывался в знакомое лицо. А вот – дядя Илья и тётя Ганна. Они тогда приезжали к ним в Ленинград. А вот Тимофей – младший сын дяди Ильи и тёти Ганны. Сейчас он служит в армии. Такая же фотография есть у Тольки дома, лежит в альбоме. Тимофей смотрит на Толю, насупив густые, как у тёти Ганны, брови, и кажется сердитым. По чёрным погонам Тимофея мчатся маленькие светлые танки. А вот он сам – Толька. Совершенно голый, на белой простыне. Сколько же ему тогда было? Месяца три-четыре? Толька сконфуженно взглянул на себя во младенчестве ещё раз и поспешил дальше. Вот опять он. Снимок был сделан в прошлом году, когда он перешёл в пятый класс. Мальчика вдруг поразило, что так далеко от дома он видит своего отца, мать, самого себя. А вернее, взволновало другое: всех их здесь помнят. И он с большим интересом стал вглядываться в лица незнакомых, потому что и они, наверно, знают о нём.

На одной стене под фотографиями, на серебряной цепочке висели большие карманные часы с пожелтевшим циферблатом. Минутной стрелки не было. Мальчик прижался ухом к стеклу – часы стояли.

В эту минуту на крыльце раздались шаги. Глухо стукнула дверь.

Вбежала тётя Ганна. Лицо её выражало притворный испуг, глаза искрились озорством.

– Ховайся, Толик, ховайся! Батька йдэ, – замахала она руками.

– А куда? – спросил мальчик, но тётя Ганна уже убежала на кухню, и он так и остался стоять на месте.

– Ганю, припёр голодный волк. – Кряхтя, дядя Илья стягивал в сенях сапоги, и они с грохотом падали на пол. – Борщом пахнет, значит, гости дома.

Дядя Илья вошёл, тяжело ступая в мягких шерстяных носках.

– Здорово, Анатолий Алексеевич! Вот ты у нас теперь какой! Скоро моего Тимоху колотить будешь. – Илья Васильевич обнял племянника. – Как же это твой батька не сдрейфил тебя прислать?

– А я сам просился.

– Сам? Слышь, Ганю, Анатолий-то сам к нам просился! Ну отдыхай. У нас здесь привольно. Речка есть. Видал речку?

– Нет ещё.

– Ну увидишь. Сразу могу тебе про неё лекцию прочесть. Хочешь?

От слова «лекция» на Тольку потянуло скучищей, поэтому он не очень-то охотно кивнул головой.

Илья Васильевич сел на диван, раскинул руки по спинке.

– Садись рядом. Люблю читать лекции незнающим – верят. – Илья Васильевич хитро подмигнул мальчику и продолжал: – Говорят, будто ещё в мохнатую старину один купец зарыл на берегу золотые деньги. Говорят, много. Решил он как-то проведать свой клад. Пришёл, смотрит: деньги на месте, только похоже не золотые, а медные. Во пироги! Стал он монеты на зуб пробовать. Все зубы обломал – ни одной деньжонки золотой не обнаружил. Взвыл купец. То ли от досады, то ли от того, что без зубов остался. Ну а люди стали говорить, что это его бог наказал. Теперь гадай: то ли бог, то ли хитрец о двух ног? Так и осталась наша речка Медянкой. А клад-то, знаешь, нашли.

– Купеческое золото?

– Ишь ты, золото… Глину нашли! Да ещё какую! Золота из неё не состряпаешь, зато кирпич получается что надо.

– А-а! Я видел. – И Толька вспомнил тяжёлые самосвалы под ковшами жуков экскаваторов.

– Батька, – раздался из кухни голос тёти Ганны, – не дури Толику голову карпичами! Сидайте за стол!

Посреди Толькиной тарелки, как в океане, возвышался аппетитный риф белоснежной густой сметаны.

– Ешь, Анатолий, не стесняйся, добавка будет, – Илья Васильевич усмехнулся. – А то, смотрю я, хлипкий ты больно… Это я к тому, что наших бугринских ребят не задевай, они покрепче тебя будут. А заступаться не стану. Понял?

– Понял, – с невольной досадой произнёс мальчик.

– Не слухай ты его, Толик! Пугает тебя батька.

– Ты как насчёт подраться? – гнул своё Илья Васильевич.

Мальчик смутился. Покраснел, пожал плечами.

– Сдачи дам, – сказал не сразу.

– А большего и не надо! Мы не агрессоры. – Илья Васильевич шумно заработал ложкой. – Наши в поле не робеют, так? – Он подмигнул мальчику и, уже обращаясь к жене, заговорил, вспомнив: – Ох, и лупил я его батьку, когда пацанами были! Другие братья, посмотришь, друг за дружку горой, а мы – нет. Алексей реветь и жаловаться не любил. Подожмёт губы, с лица побелеет. Аж страшно становилось. Ну, думаю, как разъярится да оторвёт башку родному брату. Дурак-дураком я был, а ведь старше Алексея… Чего ж тут было не сладить…

– Мне папа про вас рассказывал совсем другое.

– Про это-то забыл, поди. Батька твой худого никогда не помнил.

– Папа рассказывал, как вы в тире выиграли сапоги. Вы их ему отдали.

– Ну вот! Я же говорил! – взглянув на жену, рассмеялся Илья Васильевич. – Было дело. В Луганске перед войной. У меня сапоги были ещё хоть куда, а у Алексея – решето худое. А там, в тире – сапоги. Приз. Спросили – как раз Алёшины размер. Загорелся я. Ну и… считай, даром достались.

3

– Эй ты, с полотенцем, куда прёшься?! Туда нельзя! Там бочки замачивают!

Мальчик обернулся – никого. Шелестит высокая трава по берегу – и ни души. Повернулся, дальше пошёл.

– Кому сказано!.. – прозвучало совсем угрожающе.

Толька остановился. Чуть расставил ноги, готовый к нападению. Но видно, не очень-то боевито выглядел со стороны – раздался хохот.

Наконец он увидел. Над высокой травой маячили четыре издевательски смеющихся лица. Самое крупное из них вдруг нахмурилось.

– Топай сюда, разбираться будем…

– Документики проверим, – добавило другое лицо, видимо, чином пониже.

«Разбираться так разбираться…» – с тоской подумал Толька.

Навстречу ему с земли поднялся коренастый мальчишка. Толька прикинул: ростом поменьше, это уже неплохо.

– Это ты, что ли, к дяде Илье приехал? – Был первый вопрос.

– Если знаешь, чего спрашиваешь? – На Тольку медленно накатывало. Про себя он решил: начну первым. Момент не упустить бы…

– Небольшая проверочка, – процедил коренастый.

С земли вскочил совсем малявка из класса второго-третьего. На голове у него была фуражка козырьком назад. Он подскочил к Тольке.

– Это наш атаман Никита, понял? Он тебе враз шею намылит!

– Посмотрим… – глухо выдавил Толька.

– Адзынь, Евсейка, – с царственной ленцой в голосе произнёс атаман Никита. Ухватив за козырёк Евсейкину фуражку, он крутнул её и дёрнул вниз к подбородку. Конопатое лицо Евсейки скрылось. Надолго.

Мальчик было облегчённо вздохнул, но тут атаман Никита сказал:

– Санька, Вовка-фуфырь, что делать с ним будем?

Санька, с вишнёвым, облупленным носом, сидел на траве и деловито ковырял ножом землю.

– Зубы ему надо пересчитать. Может, у него тридцать три…

– Дельное предложение. Ха!.. – вдруг крикнул Никита и ловко выхватил у Тольки из-под руки книгу. Толька успел выкинуть вперёд правую руку, но кулак его попал в спину Никиты уже на излёте. Тот повалился на траву, задрыгал ногами. Не от удара, конечно…

– Ребя, ребя! – кричал он. – Книжка про любовь! «Со второго взгляда» называется! Слушайте: «Какая река бассейна Волги течёт по проводам?»

Ребята озадаченно переглянулись.

– «В Амурской области», – читал Никита, – «есть река, в которой прячутся мыши. Как она называется?»

Санька, продолжая ковырять ножом землю, хмуро сказал:

– Ну-ка, первую загадку ещё разок.

Никита прочёл.

– Ток, – лениво произнёс Санька, – электрический.

– Верно! Слушай, ты, с полотенцем, а книжка-то у тебя дельная. Звать-то тебя как?

…Домой мальчик вернулся уже в полной темноте, едва волоча ноги. У реки, после «проверки документов» и долгого купания, затеяли играть в «чижа» – в игру Тольке не знакомую. Как новичка, его загоняли вдрызг. Всё ждали, когда он заревёт и попросит пощады. Но он только сжимал побелевшие губы. Глядя на него, ребята давно уже не смеялись. Наконец даже Никита не выдержал:

– Хватит. Навалились втроём на одного и рады.

– Ничего, ничего, – с трудом ответил Толька. – Через дня два посмотрим, кто кого загоняет…

– А-а! Так ты ещё не спёкся?! – И Никита зло, со всего ловкого маха зафитилил «чижика» под самое небо.

4

– Тётя Ганя, дядя Илья придёт сегодня обедать?

– Ни-и, не прийдэ.

– Вы соберите тогда.

Толька идёт по центральной поселковой улице в мастерские. Они как раз за цехами кирпичного завода.

В руках у него продуктовая сумка. Из неё торчит голенастая литровая бутыль с молоком.

Справа и слева далеко тянутся высокие тополя, белоногие от извёстки. В кронах деревьев солнце разбивается на мелкие осколки, и они сыпятся на дорогу, под ноги мальчику…

У коробов Ильи Васильевича не оказалось. Толька заглянул в тот, к которому шёл кабель. На рукавицах лежал держатель. Толька вспомнил, что на подходе не слышал знакомого треска электросварки. Он огляделся по сторонам, поставил сумку на траву. «Придёт скоро», – подумал и полез в короб посмотреть, много ли сделал сегодня дядя Илья.

От стальных листов тянуло сухим жаром. Приподняв голову, Толька увидел синеватую рябь шва. Ровно-то как. И совсем ещё горячий. Шов обрывался, дальше шли два листа под прямым углом друг к другу. В щель между ними было видно небо. «Значит, так, – сказал себе мальчик, – берём держатель. С электродом, порядок! Дядя Илья придёт, а тут кое-что сделано. Да он, наверно, всё отключил… Эх, маски нет…» Он ткнул электродом в то место, где шов обрывался. С шипением вспыхнуло белое пламя, сноп трескучих искр упал к ногам. Толя зажмурил глаза, но уже после вспышки. Когда он их открыл, то не сразу увидел, что электрод намертво прилип к стальному листу. В самом конце электрода, где он касался металла, светилось малиновое пятно. Оно расплывалось и желтело прямо на глазах.

Он понял, что дело плохо. Потянул держатель, чтобы оторвать электрод. Удалось это не сразу. Одна за другой зажигались ослепительные вспышки. Наконец держатель вместе с электродом был в руке. И только сейчас почувствовал он, как саднит руки, обожжённые искрами.

Он присел, нащупал рукавицы и осторожно положил на них держатель. Пятясь, вылез из короба и долго тёр глаза, прежде чем увидел под ногами продуктовую сумку на зелёной траве. И вокруг всего, на что он смотрел, виделись ему слабые радужные дуги.

«И дяди Ильи нет…» – с тревогой подумал он, направляясь к механической мастерской.

В полумраке мастерской Толька не сразу разглядел Илью Васильевича. Он сидел на табуретке у верстака с поднятой над головой маской и о чём-то спорил со слесарем Сугробиным.

– Заходи, Анатолий, – махнул рукой Илья Васильевич. – С обедом пришёл?

Толька кивнул головой.

Илья Васильевич отвернулся, продолжая разговор.

Вошёл мастер Пётр Николаевич.

– Васильич, ёлки-моталки! Чего ж это ты?.. – с тихим раздражением в голосе сказал он, подойдя к верстаку.

– А что? – повернулся к нему Илья Васильевич. – Чем ты опять недоволен?

– Да посмотри, что в коробе! Варено-то как… «Соплей» набросал, прожог сделал…

– Прожо-ог?.. Ну, Петя, говори да не заговаривайся! Это мне-то… – Илья Васильевич стиснул зубы так, что шрам на щеке побагровел. В голове у него вдруг пронеслось: «Растяпа! Трансформатор-то не выключил!.. Хорошо – обошлось… Петруха-то заметил или нет?..» Он бросил прищуренный взгляд на мальчика. Не поднимая головы, мальчик почувствовал тяжесть этого взгляда. Как ему хотелось превратиться сейчас в маленький гвоздик и утонуть в земляном полу мастерской. Но это было невозможно. Ведь ни один мальчик на свете не растёт вниз…

Он стоял потупившись, крутил пальцами давно оторванную от рубашки пуговицу.

– Та-ак… Твоя работа?

Мальчик кивнул. Сугробин внимательно посмотрел на него.

– Хорошо ещё, не обжёгся.

– Да уж… – протянул мастер. – Зато подсуропил…

– Вот! – Илья Васильевич вскочил с табуретки так, что она с грохотом поползла в сторону, резко выбросил вперёд руку с тёмным заскорузлым пальцем. – Вот с него и спросим! Чтоб не думал, что спрашивают только в школе, уроки… «Сопли» сам уберёт и прожог залатает. И мне…

– Да ты что, Васильич?! – перебил его мастер. – Не допущу! Это тебе не твой Тимофей! Нашёл когда шутки шутить…

– Погоди, Петя, – уже совсем спокойно сказал Илья Васильевич. Не ту жердь в дугу гнёшь. Ты с людьми работаешь, понимать должен… Завтра же придёт свои грехи замаливать. Придёшь? – Илья Васильевич выжидающе смотрел на племянника.

Этот вопрос, заданный с холодной суровостью, стал для него долгожданным спасением. Торопливо проглотив ком в горле, мальчик кивнул головой.

5

Ночью Толька проснулся от собственного стона.

В комнате горел свет.

На диване, в нижнем белье, потеснив мальчика к спинке дивана, сидел Илья Васильевич.

Тут же рядом стояла тётя Ганна. Прижав руки к вискам, она испуганно шептала:

– Толик, батька, шо ж це таке, шо ж це зробилось?..

– «Зайцев» он нахватался, мать. Не причитай.

– Та як же?..

– Ступай на кухню, соды в воде разведи, заварки старой приготовь. Не знаешь, что ли?..

Илья Васильевич склонился над мальчиком.

– Худо, Толян?

– Режет. Будто кто песку в глаза сыпанул…

– Ну, поддержись, мука недолгая. А ко мне, ладно… Не приходи. Сам исправлю. Была задумка, да, видать, не по твоим плечам… Да и Петруха-мастер шибко на меня сердит, что ушёл я тогда, а трансформатор не отключил. Влетело мне от него.

Но на другой день мальчик снова шагал в мастерские. В руках у него была всё та же продуктовая сумка. И всё так же торчало из неё запотевшее горло бутыли с молоком.

Увидев мальчика, Илья Васильевич сразу всё понял по его лицу.

– Та-ак… со сдержанно-злой весёлостью произнёс он, снимая рукавицы.

Он крепко прижал узкое, тонкое плечо мальчика к брезенту своей робы, пахнущей горелым железом.

– Вот она наша косточка Полуяновых, узнаю, – сказал он, заглядывая мальчику в глаза. – Нашего телка и медведем не напугаешь, а?!.

Толька кивнул головой, улыбнулся.

Сварщик заправил электрод в запасной держатель и велел мальчику водить им над обрезком рельса. Водить так, чтобы зазор был не больше толщины карандаша. Водить «всухую». Пока.

6

– А теперь отрапортуй-ка мне, какие виды сварных соединений ты знаешь.

– Я знаю… – Мальчик рассеянно посмотрел в открытое окно. Там от набегавшего ветерка чуть вздрагивала сирень. – Я знаю стыковые, угловые, тавровые и…

– И?..

– И ещё какие-то…

– Здрасьте, пожалуйста! Что это за «какие-то»? – Илья Васильевич нетерпеливо накрыл одну руку, набрякшую тёмными венами, ладонью другой. – И?..

– И внахлёстку.

– Так. Теперь раскрывай нашу амбарную книгу, летописец, пиши заглавие: «Тавровые швы».

Мальчик склонился над столом.

В комнату влетел шмель. Большой, мохнатый и очень деловитый. Толька проводил его взглядом, подумав: «Ну как врежется в стену». Но шмель, будто догадавшись, о чём подумал мальчик, вдруг развернулся и двинулся к столу. На углу стола Илья Васильевич в это время готовил «учебные пособия» – из костяшек домино. Он недовольно поднял голову.

– Бомбовоз… разгуделся… Выпроводи-ка его, Толян.

Илья Васильевич сидел на диване и смотрел, как Толька выпроваживает гостя.

Шмель упорно не замечал открытого окна. То ли он решил, что с ним играют, то ли рассердился на хозяев и теперь назло им не улетал.

– Так ты с ним и до ночи не сладишь, – со смехом сказал Илья Васильевич. – Беги на двор за кашкой. Он увидит цветок – сразу в него уткнётся. Тут обоих и выкинешь за окно…

Мальчик бросился во двор. Он понимал, что за кашкой дядя Илья послал его в шутку. Но ему и самому было приятно пробежаться, упасть в мягкую траву.

Когда он вернулся, в комнате стояла прежняя тишина.

– Улетел? – с сожалением спросил он.

– Угу. Без тебя, видать, скучно ему стало. Ничего, ещё повидаетесь.

Мальчик снова сел за стол. Цветок кашки он положил рядом. На всякий случай.

Иногда в комнату неслышно входила тётя Ганна. С сострадающим участием смотрела она из-за плеча Ильи Васильевича на склонённую голову мальчика.

Толю она жалела до слёз. Так же как когда-то своего Тимофея. Крутой и беспокойный нрав у Ильи Васильевича, нелегко с ним. Вот и сейчас, кончили, слава богу, писать «цидульки» свои, смеркаться начало, уже и чай сели пить, а он опять, батька этот:

– А ну-ка, Анатолий, бери ручку, бумагу.

– Зачем?

– Давай-давай!

– Ну принёс.

– Так. Распишись-ка.

Мальчик с недоумением взглянул на Илью Васильевича.

– Охота мне глянуть, как ты нашу фамилию выводишь, – объяснил тот.

– А-а. Вот так.

– Вон как. А я вот так. Видал? Совсем просто. Ну-ка, как я попробуй. В точности.

Густые тёмные брови тёти Ганны поползли вверх. Широко раскрытые глаза испуганно посмотрели на мужа.

– Господи! Батька, ты шо ж?.. Ты чему хлопца учишь?!.

– Ганю, да я же это… в шутку. Так. Думка одна есть… Да разве стану я его плохому-то учить?! Что ты?!

У Ильи Васильевича был смущённо-оторопелый вид: как у мальчишки, которого застали в ту минуту, когда он полез ложкой в запретную банку с вареньем.

Толька хохотал так, что от его смеха чай в блюдце тёти Ганны ходил маленькими волнами. Засмеялся и Илья Васильевич, справившись со смущением. Наконец, глядя на них, недоверчиво заулыбалась и тётя Ганна.

– Дядя Илья, – сказал вдруг Толька, когда за столом опять стало тихо. – А зачем у вас карманные часы висят на стене?

– Это так… Память. О войне.

– Можно мне их посмотреть?

Илья Васильевич неопределенно махнул рукой.

– Бери, бери, Толик, побачь, – сказала за него тётя Ганна.

Мальчик снял со стены часы. Он почему-то решил, что на них непременно будет царапина или вмятина – след от пули или осколка. На задней крышке он увидел надпись: «И. В. Полуянову. За отвагу. Генерал Ведерников. Вена. Апрель. 1945».

– Дядя Илья… – Мальчик с пристальным удивлением смотрел в лицо Ильи Васильевича. Надпись он заметил только сейчас, и потому ему стало вдруг неловко от какой-то смутной вины. – Дядя Илья, расскажите, а? За что вам генерал их подарил?

Илья Васильевич сидел понурившись, грузно навалившись на край стола и словно не слышал мальчика.

– Не могу я, Анатолий, – глухо произнёс он наконец, отрешённо глядя в стол. – Тяжело мне вспоминать это… война… Такие друзья-товарищи гибли рядом… – Он помолчал. – Лучше я тебе вот что, – Илья Васильевич вдруг вскинул голову, оживился: – Лучше я тебе расскажу историю с этой надписью. При мне было дело, в штабе командира нашей дивизии, у генерала Ведерникова. Приказал он, значит, надпись сделать на часах. Тут, понятное дело, гравёр нужен. Стали искать – не нашли. Что делать? Одна голова и предложи: среди фрицев надо поискать, среди пленных. Нашли. Ведут. Идёт, руки в гору, всё бубнит: «Гитлер канут, Гитлер капут…» Бледный, как извёстка. Думал, поди, расстреляют его. Привели. Объясняют ему, что надо, а он со страху понять ничего не может. Да и объясняли-то ему на пальцах. Переводчика тогда нашего не оказалось. Тут один капитан, по фамилии Бушуев, догадался. Написал на бумажке слова, красиво так. Потыкал капитан пальцем в бумажку, в часы – немец понял. Достал инструмент, начал выводить. И здорово, стервец, сделал. Одно слово – мастер! Все вокруг его сразу зауважали, по плечу хлопают, «гут!» – говорят. А он не улыбнётся. Кончил дело и опять за своё – руки в гору. Подбородок трясётся, прямо тошно смотреть… Надоело тогда нашим ребятам видеть его поднятые руки. Дали ему старую плащ-палатку, говорят: «Держи». Ну и наложили ему тушёнки, хлеба – еды всякой. Ушёл по-человечески. Вот как, Толян, с надписью-то было. И смех и слёзы…

Взволнованный рассказом, мальчик с изумлением всматривался в полуистёртые красивые буквы, выведенные в далёком чужом городе, в далёком военном сорок пятом году…

– Они у вас не ходят. Вы бы их починили, – сказал он наконец.

– А-а… – поморщившись, махнул рукой Илья Васильевич, – для памяти и так сойдёт. Это ведь моя Ганю выставила их напоказ.

За окнами уже совсем темно. Время позднее, пора укладываться. Но Илья Васильевич разошёлся.

– Ганю, мы ж с тобой ещё не спивали! Давай твою любимую: «Гляжу я на нэбо…» Мы тихинько…