Текст книги "Везучий Борька"

Автор книги: Александр Гиневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

«Я так вас ждал…»

Папу послали на два дня в совхоз убирать картошку. Мама собиралась поехать с папой, а меня они решили отвезти к тёте Гале. Я у неё ещё никогда не был.

– У тёти Гали, – сказала мама, – есть пудель Чарлик. Так что скучать тебе не придётся. Два дня пролетят незаметно.

Я, конечно, обрадовался. Потому что люблю ездить в гости. А тут на целых два дня! Да ещё у них там пудель есть!

– Везите меня, – говорю, – и можете за мной не приезжать!

Мама даже огорчилась.

– Как ты легко, – говорит, – с нами расстаёшься.

– А чего ему? – улыбнулся папа. – Надоели родители, вот и радуется.

– Да это я так, мама! Потому что мне ужасно хочется скорее к тёте Гале и Чарлику!

И вот рано утром меня привезли.

Дверь открыла тётя Галя. Она меня ждала. Чарлик, весь в чёрных завитушках, тоже ждал меня в прихожей. Он не гавкнул и не взвизгнул. Просто сидел и смотрел на меня своими умными пуделиными глазами. Я сначала подумал, что он ужасно дрессированный пёс, зря лаять не станет. Я подошёл к нему и потрепал его за ушами.

– Ну, здорово, Чарлик!

Чарлик лизнул мою руку своим шершавым розовым языком, завертел хвостом и затопал лапами по своей подстилке.

– Место. Место! – строго сказала тётя Галя Чарлику.

Не успел я осмотреться вокруг что и как, слышу:

– Вова, иди сюда на кухню. Позавтракаешь.

– Спасибо, тётя Галя, – говорю. – Я дома перед отъездом так нарубался, что в меня теперь больше не влезет.

Тётя Галя вышла из кухни с полотенцем в руках.

– Что это за слово «нарубался»? Где ты его слышал?

– Это мы с папой так говорим, когда нас мама накормит.

– Ужас какой-то! «Нарубался», «больше не влезет» – хорош твой папа с такими словечками… Иди пить молоко, пока не остыло.

Я пошёл на кухню и сел за стол.

– А руки? – говорит тётя Галя.

– Что – руки?

– А руки мыть?..

– Они у меня, тётя Галя, чистые. Я с утра всегда умываюсь.

– А собаку трогал?..

– Чарлик-то у вас совершенно чистый!

– Не спорь. Сейчас же иди мыть руки.

Я вымыл руки и выпил молоко с такой вкусной горячей булочкой.

– Ну как, Вова? – спрашивает тётя Галя.

– Здорово! Я бы, знаете, ещё с одной такой булочкой справился. Уж очень вкусная. Вы сами пекли?

– Сама, – обрадовалась тётя Галя. – А говорил сыт. На тебе ещё, ешь на здоровье.

– Спасибо.

После завтрака тётя Галя разрешила мне погулять с Чарликом. Только она подвела меня к окну и сказала:

– Гуляйте вот от этого столба до того. Понятно?

– Тётя Галя, да ведь тут и гулять негде! Что ж нам, стоять под вашими окнами и всё?.. А ведь Чарлику, наверно, побегать хочется. И мне с ним…

– Нет-нет! Не спорь со мной! Что у тебя за привычка во всём возражать?

– Я не возражаю.

– Как же не возражаешь?.. – сказала тётя Галя недовольным голосом и пристегнула к ошейнику Чарлика поводок.

И вот мы с Чарликом гуляем от столба до столба. А из окна на нас поглядывает тётя Галя. Ей, наверно, очень нравится, как мы себя ведём. Только я решил, что так дело не пойдёт. Что такие гуляния нам и даром не надо.

Как только тётя Галя зачем-то отошла от окна, я дёрнул поводок и мы с Чарликом нырнули за угол дома.

Чарлик оказался молодец. Он сразу меня понял. Рядом с домом был сквер, и мы помчались туда, к деревьям.

На лужайке я отстегнул поводок и повалил Чарлика в траву. Он быстро вскочил и бросился лапами мне на грудь. И тут мы с ним начали бороться, кувыркаться и прыгать друг через друга. Чарлик схватил меня своими зубами за руку. Кажется, ну вот сейчас укусит. А на самом деле он только чуть-чуть. Совсем не больно. Понимает, что я с ним играю.

Нам обоим было так хорошо, что мы залаяли. Я первый, Чарлик – второй. Оказалось, у него красивый звонкий лай. А я-то думал, что он безголосый.

А как Чарлику нравилось, когда я его догонял, чтобы поймать! Он так неожиданно и быстро прыгал в сторону, что я бухался на пустую траву. Тут уж Чарлик вскакивал мне на спину и хватал меня за шею. А мне от этого становилось щекотно. Я чуть не лопался от смеха.

Мы с ним бегали, бегали и устали. Я лёг, раскинул руки-ноги, а Чарлик положил мне на грудь свою вислоухую чёрную морду. Из раскрытой пасти болтался длинный язык, и Чарлик горячо дышал мне прямо в лицо. Я лежал и чувствовал рукой, как под курчавой шерстью Чарлика весело бьётся его собачье сердце.

Дома тётя Галя спросила:

– Где вы так долго пропадали? Почему я вас не видела в окно?..

– Мы были на другой стороне дома. Сидели на лавочке, – соврал я.

Тётя Галя строго посмотрела на меня.

– А почему ты такой растрёпанный?

– Это… Это от ветра.

– По глазам вижу, что говоришь неправду. Ты ещё, оказывается, и лгунишка?.. Иди мой руки и приводи себя в порядок.

А Чарлика было не узнать. Он сидел на резиновом коврике у дверей и виновато, будто просил прощения, заглядывал в лицо тёте Гале.

Тётя Галя вытерла ему лапы тряпкой. После этого он сам пошёл в ванную. Там ему вымыли лапы с мылом.

– Теперь на место, безобразник, – сказала Чарлику тётя Галя.

После обеда тётя Галя отправила меня спать.

Я лежал на широком диване под красивым толстым одеялом и не спал. У меня под головой была такая большая мягкая подушка, а я думал, что лучше бы сейчас лежать с Чарликом на его подстилке. Только разве тётя Галя разрешит?

Мне совсем не хотелось спать. Я представлял себе, как папа с мамой убирают в совхозе картошку. Папа шутит или поёт во всё горло свою любимую песню про молодого парня, как он «загулял, загулял в красной рубашоночке хорошенький такой». И всем вокруг весело. Все смеются и подпевают.

Я лежал очень долго. Пока не зазвенел тёти Галин хрустальный будильник.

Потом мы пили кисель. Потом тётя Галя усадила меня за стол и принесла три толстых альбома с фотографиями. Чтобы я рассматривал. На всех фотографиях сидели и стояли совсем незнакомые мне взрослые люди. Они думали о чём-то важном, а мне казалось, что они хотят спросить: «А ты руки вымыл?..»

Вечером пришёл с работы Виктор Георгиевич, муж тёти Гали. Он закрыл за собой дверь на ключ и шумно втянул носом воздух. Будто расчувствовал какой-то нехороший запах.

– Здорово, гость, – сказал он мне. – Ты чего ж это?.. Тапочки свои из дома не привёз?

И тут я увидел, что стою в кедах на таком полу. Он блестел, как каток.

Я прямо растерялся.

– Забыл, – говорю.

– А ты в шахматы играешь?

– Нет ещё…

– Что ж это?.. Твой отец, выходит, совершенно тобой не занимается.

Я не знал, что сказать, и поэтому промолчал.

После ужина Виктор Георгиевич сел смотреть телевизор.

Передавали программу «Время». Показывали, как люди на тракторах убирали с поля пшеницу. Её побило градом, а люди, прямо ночью, изо всех сил старались, чтобы пшеница не погибла. Потому что пшеница – это хлеб.

Виктор Георгиевич обернулся, увидел меня.

– И ты здесь?.. Эта передача не детская, – он достал из шкафчика бумагу и карандаш. – На вот. Иди в другую комнату, сядь и рисуй.

Мне совсем не хотелось рисовать. Да я и не умею. Но я взял бумагу и пошёл в другую комнату.

Нарисовал большой круг и стал попадать в него карандашом, будто у меня в руках острое старинное копьё и я учусь попадать в цель.

– Виктор, смотри, что он делает?! – испуганно сказала тётя Галя.

Вошёл Виктор Георгиевич. Он посмотрел, покачал головой.

– Только стол портит, – сказал и ушёл к телевизору.

На другой день тётя Галя не отпустила меня с Чарликом. Она сама вывела нас обоих гулять. И мы ходили от столба до столба.

Чарлик даже хвостом не вилял, а только иногда незаметно лизал мою руку. Я тоже незаметно трепал его за шею. Мол, ничего не поделаешь, Чарлик…

Тёте Гале надо было выбить пыль из большого ковра. Мы вытащили его на улицу. И тут я обрадовался. Ведь на таком ковре кувыркаться, – наверно, одно удовольствие. Только тётя Галя не разрешила. Сначала потому, что он пыльный, а потом – потому что он чистый.

А время так волочилось, так волочилось.

Я и за обедом думал: почему оно так долго тянется? И когда тётя Галя отправила меня на дневной сон, я и под одеялом всё думал про это. Ведь когда мы с Борькой, Вадиком и Толькой однажды нашли огромную лужищу и все бороздили её ногами в резиновых сапогах, то целый день проскочил за одну минуту.

Прямо чудо какое-то случилось тогда.

Хорошо, что я про всё это думал. Потому что так ещё можно было терпеть и ждать, когда зазвенит будильник.

Кончился мой дневной сон, и тётя Галя напоила меня горячим чаем с печеньем. Я сказал спасибо два раза. Потому что чай был вкусный, душистый. И потому что я не такой уж и невоспитанный…

– А теперь, – тётя Галя села рядом со мной, – расскажи мне, как вы дома питаетесь?

– Хорошо питаемся, – говорю.

– Что же мама вам готовит?

Я, как назло, ничего не мог вспомнить, кроме супа, картошки, макарон и котлет.

– Суп, – говорю.

– А суп с чем?

– С приправой.

– Да-а… – задумчиво протянула тётя Галя.

Мы долго сидели и молчали. И вдруг – сам не знаю почему – я взял табуретку с тремя ножками и пошёл в коридор.

– Ты чего же ушёл? – спросила тётя Галя.

– Я тут побуду. Мама с папой уже скоро придут за мной.

– Ну-у… Ещё ждать и ждать. Не сиди в прихожей, иди в комнату.

– Спасибо, тётя Галя. Мне хорошо тут. И Чарлик рядом.

Сквозь стеклянную дверь кухни я смотрел в окно на улицу.

Там, наконец постепенно начинало темнеть. «Эх, скорей бы фонари зажглись», – думал я.

Вот и фонари зажглись. Уже и Виктор Георгиевич пришёл с работы. А за дверью всё раздавались шаги. То быстрые, то медленные. Если кто-нибудь там на лестнице останавливался, я весь прислушивался: ну, сейчас нажмут звонок. Хорошо, что он у них громкий.

И когда он зазвенел, я от неожиданности чуть не свалился с табуретки. Я даже не сразу сообразил, что звонят, что надо скорее открывать дверь.

И вот тётя Галя открыла сама. И я увидел моего папу. В мятых, перепачканных брюках. А рядом с ним – маму.

Тут я очнулся. Я бросился к папе, он подхватил меня на руки, и я уткнулся своим носом в его колючую щёку. От этой щеки пахло вольным воздухом, папиросным дымком и ещё чем-то, совсем не домашним.

– Я так вас ждал… так ждал… – сказал я папиной щеке.

– Ой, как соскучился! А что говорил? «Останусь у тёти Гали навечно…» – рассмеялась мама.

– Так соскучился, что полдня просидел в прихожей, – сказала тётя Галя. – Я уж боялась: не простыл бы. Всё-таки от дверей дует.

Мы втроём спускались но лестнице. И вдруг я вспомнил, что не попрощался с Чарликом! Со всеми попрощался, а с ним – нет!

Я бросился назад.

Виктор Георгиевич открыл мне, я подбежал к Чарлику, схватил его за мягкие тряпичные уши и поцеловал в чёрный мокрый нос. Чарлик взвизгнул, рванулся за мной, но тётя Галя строго сказала:

– Место, Чарлик! Место!..

И вот мы в трамвае. Едем домой.

– Что-то не очень-то весёлый возвращаешься ты из гостей, – сказал папа. – Поиграл хоть с Чарликом?

– Совсем немножко, – говорю.

– Кажется, я догадываюсь, в чём дело…

– Мне Чарлика жалко, – говорю. – Ему у тёти Гали тоже не очень-то весело.

– Да-а… – сказал папа. – Промашку дали. Прости уж, Вовка… В следующий раз возьмём тебя с собой. Обязательно возьмём. Будешь ночевать с нами в душистом сене. Прямо под луной и под яркими звёздами… Это я тебе обещаю.

ИМПЕРАТОРСКАЯ СОБАКА
Рассказы

Разноцветные «Волги»

Вадик ввалился в дверь, будто за ним гнались двое с автоматами.

– Вовка!.. Вовка!.. – Пыхтит и больше ничего сказать не может.

– Ну-у?

– Вовка!.. Вовка!.. – Сопит, топчется на месте.

– Слышу же! Говори!

– Слышишь?

– Слышу!

– Тольку увезли! – бухнул Вадик.

– Тольку?! Нашего?..

– А какого ещё?!

– Мало ли на свете всяких Толек?

– Да говорят тебе: нашего! На «Волге» увезли!

– Чего паникуешь? Может, в гости на такси поехал.

– Нашёл такси! Красная «Волга» и без шашечек! Да и в гости он на трамвае ездит. Забыл?

– Постой-постой. Красная, говоришь?..

– В том-то и дело, что красная! Такого пожарного цвета «Волга»…

А к вечеру мы всё разузнали. Оказалось, Тольку увезли сниматься в кино. Это Тольку-то!.. Да ведь он даже басню Крылова «Кому-то где-то бог послал кусочек сыру» толково рассказать не сможет. Вот как. И голос у него – так себе… Средненький голосок. Один раз запел: «Ваше благородие, госпожа удача…» – Так мы чуть со смеху не рассыпались. А всякие танцы и пляски Толька просто не переносит. У него от них не ноги, а зубы начинают болеть. Зато в казаки-разбойники Толька играет здорово. Как все мы. Прошлой зимой прыгали в сугроб с гаража. И Толька. Тоже смело прыгал. Как все мы. Ну, ещё здорово у него получается руками разводить, когда говорит. Прямо непонятно.

Не за одни же размахивания руками человека в кино снимают?..

Я рассказал папе про Толькино кино.

– Что ж, бывает… – сказал папа. – Видно, талант у человека прорезался. А талант, Вовка, штука редкая. Так что за твоего друга можно от души порадоваться.

– Ну и ну, – говорю, – в казаки-разбойники с нами играл, с гаража в сугроб вместе прыгали, на мечах сражались – и вдруг – бац! Талант какой-то…

– Вот именно, – говорит папа, – вдруг, бац. Только не талант вдруг, бац, а случай. Случай, видимо, и помог опытным людям разглядеть в Тольке способности.

«Ничего, ничего, – подумал я, – не всё Тольке случаи. И у нас с Борькой и Вадиком они, может, тоже ещё будут. Тогда и у нас что-нибудь прорежется. Непременно. Только попались бы нам опытные люди. Чтобы точно увидели и сказали: прорезается или нет».

За Толькой приезжали то на красной «Волге», то на зелёной, то на чёрной, то на белой. Повезло человеку: сплошное катание на разноцветных «Волгах».

Первое время Толька махал нам рукой. Мол, привет, товарищи. Мол, некогда, тороплюсь, кино ждёт… А потом и махать перестал. Подойдёт к машине, щёлк дверцей, бух на сиденье, хлоп дверцей и – покатил. Дверцей-то он мастерски хлопал. Прямо как в кино. Так что где уж ему теперь с нами в казаки-разбойники гонять.

– Тоже мне, звезда экрана… Вычёркиваем его из списка отряда, – сказал Борька, когда Толька перестал нас замечать.

– Вычёркиваем безжалостно, – поддержал Вадик.

И мы его вычеркнули.

Но вот какая штука получилась. Получилось, что из списка вычеркнуть легко, а совсем позабыть – дело другое. Что-то не очень-то выходит с этим делом.

– Эх, Тольки не хватает, – скажет иной раз кто-нибудь.

– Не Тольки, а четвёртого нам не хватает! Четвёртого человека! – сердито поправит Борька. – Предлагаю взять Витьку из третьей парадной.

– Нашёл кого брать! Твой Витька на пианино с утра до вечера брямкает. Без воскресений. Родители прямо канатами прикрутили его к этому пианино. Дождёшься твоего Витьки…

– Сравнили Витьку с Толькой! – говорю. – Да Толька, если хотите знать, такой человек, что давно бы в щепки разнёс это пианино, чтобы к нам поскорей выйти!..

Тут уж Борька непременно скажет:

– Вы что?! Забыли, кого мы из списка отряда навечно вычеркнули? Забыли?!

И вот раз, когда, нам очень не хватало четвёртого, мы посмотрели на Толькино окно. А оно раскрыто. И в окне торчит вычеркнутый Толька. Со всеми своими большими ушами. Сидит пригорюнившись. Положил своё киногеройское лицо на руки. Смотрит в нашу сторону. Вернее, осторожно выглядывает из-за колючего кактуса в горшке на подоконнике. А у подъезда никаких «Волг».

– У-у, киношник, – зашипел Борька. – Видеть тебя не могу. Вертолёта ждёшь, да? На машинах уже не ездишь, вертолёты подавай. – И кулаком ему грозит.

Прошлись мы под Толькиным окном как ни в чём не бывало. Будто мы его и знать не знаем. А что? Подумаешь, кинозвезда. Ещё и за кактус спрятался. Больно нам такой нужен.

Раз прошлись, другой, третий.

Остановились зачем-то.

– Эй ты, артист недобитый! – кричу. – Дуй сюда к нам!

Прямо непонятно: с чего это я вдруг закричал такое.

Толька так и подскочил. Чуть горшок с кактусом за окно не полетел.

– Я?! Да я мигом! – орёт.

Тут Борька на меня набросился:

– Забыл?! Кого вычеркнули, забыл?!

Не успел ой меня как следует отругать, как появился Толька. Молниеносно появился. Из окна, что ли, выпрыгнул? Наверно. Потому что в кино и с десятого этажа выпрыгивают, а тут всего третий. Низковато, конечно. Поэтому мы толком и не разглядели, как это у него так ловко вышло.

Подходит к нам. Сияющий такой.

– Айда, ребята, – говорит.

И мы пошли.

И сразу стало всем ясно, куда идти и чем заняться первым делом. Наверно, потому, что теперь снова был с нами наш Толька. Мы как-то даже не сразу вспомнили про его кино. Вспомнил Вадик. Вдруг вспомнил:

– Толька, постой! А про кино чего же молчишь?

Толька нахмурился, махнул рукой:

– А чего рассказывать?

– Как чего?! Он ещё спрашивает!

– Нечего рассказывать…

– Во даёт! Ты что же, зря, что ли, на разноцветных «Волгах» раскатывал?!

Толька вздохнул:

– Выходит, зря…

– За ним, понимаешь, как за важной птицей… На «Волгах»! Не на «Москвичах» каких-нибудь, не на мотоциклах, не на великах…

– При чём тут птица? – буркнул Толька. – У них гараж неподалёку. В нём одни «Волги». Вот и заезжали за мной шофера. По пути.

– Постой-постой. Интересно получается! – Борька даже разозлился. – Ездил, ездил и – зря! Нет, ты нам зубы не заговаривай гаражами. Выкладывай всё по порядку.

– Действительно. Выкладывай давай.

И Толька начал.

– В гости я ехал, – говорит. – К Алексею Петровичу. Это давно уже было. Ну, еду как всегда. И вот прямо в трамвае уставился на меня какой-то длинный, усатый. Смотрит и смотрит. Вот так вот смотрит. – Толька показал. – Контролёр, думаю. И беру ещё один билет.

– На всякий случай?

– Какой там на всякий случай! Первый билет у меня в руках совсем измялся. От волнения измялся. Беру другой. А он всё равно смотрит. Думаю: второй бы билет не порвать от волнения. Не успел порвать – приехал. Выхожу. И он за мной выходит! Ну, думаю: «Что ж я такое натворил?» Ничего плохого вспомнить не могу. Я бегом. Оглянулся: и он бежит! Догоняет, да ещё и руку тянет. Схватил меня. Шажищи-то у него. Во какие! «Стой! – говорит. – Тебя-то мне и надо!» – «Что вы меня хватаете? – говорю. – Вот мой билет! Я к Алексею Петровичу еду. Если хотите знать, я целых шесть копеек в кассу опустил!» – «Какая касса?! Какие копейки?! Это же всё мелочи! Как тебя звать?» – спрашивает. «Толька», – говорю. А он: «Послушай, Толька, соглашайся, а?..» – «Нет, – говорю, – не соглашусь. Не на того напали». – «Ты хоть бы спросил, на что соглашаться». – «А мне это и не интересно», – говорю. «Не интересно?! Настоящее кино делать – не интересно?! Ну ты и фрукт!..» – тут он даже присвистнул. Вот так и познакомились. Его Аркадием Леонидовичем зовут. Он на «Ленфильме» режиссёром работает. Вот. Ну, а на студию в первый раз я с мамой приехал.

– Это на красной «Волге»? – спросил Вадик.

– Нет. На девяносто четвёртом автобусе. А на красной «Волге» уже потом.

– Не перебивай, Вадька. Ну?.. Дальше что?

– Ну, приехали мы на студию. Посадили меня за стол. А на столе дыня в тарелке. И нож. Аркадий Леонидович говорит: «Как, Толя, справишься один с корнеплодом?» – и кивает на дыньку.

– Справился?

– Ещё бы ему не справиться.

– С бесплатной дынькой…

– Ладно вам! – сказал Борька. – Давай дальше.

– Ну вот. Пока я с дынькой справлялся, меня сфотографировали. Раз десять. Я даже подумал: хорошо с этим кино связываться. Дыней всё же угощают, фотографируют. Кругом народ весёлый. Шутят, смеются. Потом Аркадий Леонидович и говорит: «Ну, сладкий корнеплод смутузить – дело не хитрое. Посмотрим, как ты с ролью справишься. А на сегодня хватит с тебя одной дыни». Ну а потом роль мне дали. Беспризорника. Такой оборванный, грязный мальчишка-воришка. Уже и курить умеет.

– Знаем.

– Вот. А кино называется: «Костры на снегу». Про гражданскую войну. В ту войну таких беспризорников было много. Ну, сначала репетиции, потом съёмки начались. Стали снимать станцию в степи. На станции народу накопилось! Мужики бородатые, бабы, ребятишки. С мешками, с чайниками. Все кричат, стонут. Подходит поезд. Мешочники чуть под колёса не прыгают, уехать хотят. На крыши полезли, в окна. Кричат, ругаются. А из одного вагона выбрался старичок Тополев. Больной такой, в худом пальтишке, с шарфиком на шее. А кругом давка. Его толкают со всех сторон, чуть совсем не затолкали. Он вот так вот выбирался. И всё узелок к себе прижимал.

Толька показал.

– А в узелке у него, ребята, на исписанной бумаге многолетние труды были и, главное, кусочек хлеба. Вот такой вот кусочек. Вернее, сухарик. А ведь этот Тополев знаете кто? Он учёный. Всяких бабочек, жучков, паучков всю жизнь изучал. Тут революция, гражданская война, а он из-за своих бабочек всю дорогу переживал. У него в Петрограде очень ценные коллекции этих бабочек остались.

– В Петрограде?! Так это ведь у нас в Ленинграде!

– Ладно, Вадька, без тебя знаем.

– Так зачем он в степи на станции очутился? Сидел бы со своими бабочками в Петрограде.

– А он в Петрограде долго болел. Вот он и приехал к сестре своей. Подлечиться думал, поправиться. А сестра его уже к тому времени умерла. Только он про это пока не знал. А ему от станции ещё далеко добираться, вот что обидно. С узелком– то, больному, да ещё не известно к кому… Ну, вышел он из вагона, и тут от свежего воздуха да от голода у него голова закружилась. Закачался он вот так вот, узелок выронил. Тут я по команде и выскакиваю. Я ведь беспризорник, воришка. Знаю, что в узелке хлеб должен быть. С виду узелок не такой уж и маленький. И я будто думаю, что весь он хлебом набит. Вернее, беспризорник так думал. А сам я знаю, что там только многолетние труды и маленький чёрствый сухарик. Последний. Ну, раз я воришка, раз у меня такая роль, я хвать узелок – и бежать. И чего меня дёрнуло обернуться? Оглянулся, а учёный Тополев смотрит на меня такими глазами… прямо страдальческими…

Толька показал.

– Я чуть сам не заревел. Ведь он на репетициях никогда на меня так не смотрел. Поворачиваюсь и – к нему. «Эх вы, – говорю. – Тут революция, гражданская война, а вы только жучками своими умеете заниматься. Вот и узелок проворонили. А у вас там самый последний сухарик. Вы думаете, к сестре приедете, подлечитесь, поправитесь?.. Эх вы, а ещё учёный… Держите свой узелок покрепче. А к сестре ехать не надо…» Тут Аркадий Леонидович как закричит диким голосом: «Стоп, мотор! Стоп! Толька! Ты чего же, хулиган этакий, вытворяешь?! У тебя же немая роль вора! Вора, а ты?! Марш отсюда, с глаз моих!.. Марш!! Репетиции только прахом пошли…» Ну, я и ушёл. Совсем.

Мы долго молча сопели, потому что Толька нас прямо огорошил.

– Да-а… – сказал наконец Вадик. – А как же теперь кино?! Его теперь без тебя, может, и не снимут.

– Снимут, – ответил Толька. – Возьмут другого беспризорника и снимут. Их на станции много было, не один я.

– Снимут не снимут… Не в том дело, – сказал Борька. – А в том, что Толька наш молодец оказался. Вот что главное. Я бы на его месте тоже ни за что не украл бы у человека последний узелок. Да ещё у такого больного. Да ещё у такого растяпы.

– Мы с Вовкой тоже не украли бы. Ни за что… – сказал Вадик и посмотрел на меня.

– Не украли… – передразнил Борька. – Зато вас в кино и не снимают.

От наших слов Толька почему-то совсем раскис. Грустный такой стоит. А ведь вышел к нам такой весёлый.

– Ну чего ты?! Чего ты расстраиваешься?! – рассердился Борька. – Ведь ты же не украл! Или, может, забыл? Может, всё-таки украл?

– Нет, не украл. Хорошо помню.

– Ну так чего же стоишь, как ушибленный! Подумаешь, кино! Переживём как-нибудь и без него. Верно?

– Верно, – отвечаем.

Один Толька ничего не отвечает. Подумал-подумал.

– Нет, – говорит. – Не зря меня Аркадий Леонидович отругал. Выгнал только зря…

– Во даёт! – крикнул Вадик. – Да его – этого твоего Леонида Аркадьевича – самого отругать и выгнать!

– Отругать?.. За что?! – удивился Толька. – Да вы подумайте, ребята! Я теперь понял! Ведь когда все увидят, что у больного старичка украли узелок, ведь тогда все зрители его пожалеют! По-жа-ле-ют… А как же иначе?! Что это за кино, если от него ни грустно, ни смешно и жалеть некого? И ещё… без воришки тоже нельзя. Никак. Скажут: «Ну и беспризорники: узелки с хлебом возвращают. Сытые какие-то беспризорники. Не было таких тогда. Неправда это!» Понимаете?.. Зрители так скажут. А зачем, чтоб неправда?..

– Так чего же ты хочешь? – грозно спросил Борька.

Толька пожал плечами:

– Ничего не хочу. Разобраться хочу. А ещё хочу туда… на съёмки.

– Ага! Леонид Аркадьевич, пожалуйста, тресните меня по шее. А то в тот раз я так удирал, что вы меня не догнали.

– Постой, Вадька, – сказал Борька. – Толян, иди-ка ты домой. Попроси таблетку, запей водой и приляг на диван. Ладно? Не обижайся только, хорошо? Я ведь по-дружески. Потому что и нам надо от тебя немного отдохнуть. Наговорил ты тут, наговорил – голова разболелась. Да и поздно уже. Пора расходиться.

И мы разошлись.

– Сегодня Тольку видели, – сказал я папе за ужином.

– В кино?

– Нет, на улице. Встретились наконец.

– Ну и как поживает наш уважаемый артист?

– Плохо поживает.

– Это что же, замучили трудные роли?

– Какой там роли!.. Его из кино выгнали.

– Выгнали?! – Папа оторвался от газеты. – Как так? За бездарность, что ли? Объясни, не понял.

И я объяснил.

– Вот оно что! – сказал папа. – Кино-то, оказывается, Вовка, – это тебе не сладкую дыню лопать. А?.. Ну и случай выпал твоему другу. Прямо целое испытание свалилось на человека. Хорошо ещё, голова у него не только, чтобы кудри носить…

– Какие у Тольки кудри? Он вовсе не кудрявый.

– Ну, это так, к слову… Видно, сильный актёр играл старичка учёного. Вон как подействовал на Тольку одним взглядом. Тот и про роль свою забыл. Да-а…

Папа задумался.

– А знаешь, Вовка… Похоже, Толян с честью выйдет из этого испытания.

– Ниоткуда он теперь не выйдет, раз его выгнали.

– А вот увидим.

И папа оказался прав.

Через день мы увидели красную «Волгу». У Толькиной парадной.