Текст книги "Везучий Борька"

Автор книги: Александр Гиневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Лыжный денёк

В кухне было жарко.

Горели обе горелки.

Папа проводил лыжу над горелкой, а потом смазывал её густой чёрной смолой. А я растирал смолу пробковой калабашкой. От этого по всей квартире расходился удивительный запах. Даже приятнее, чем у цветов. Я всё не мог надышаться этим запахом.

Работа у нас кипела, и мы с папой насвистывали песни. А мама всё просила нас перестать. Она всё говорила, что из-за свиста в нашей семье никогда не будет денег. А папа говорил, что всё это предрассудки и сказки для годовалых детей. Что хороший свист очень даже помогает свистунам жить. И что денег у нас так и так только от получки до получки. Но мама не соглашалась, и нам приходилось свистеть потише.

Нам надо было просмолить и намазать мазью шесть лыж. Две лыжи – Борькины. Мы решили взять Борьку в трудный поход тоже. И это было, конечно, здорово. Борька, когда узнал, что мы его берём, от радости хотел прыгнуть с балкона. Но папа сказал, что лучше прыгнуть с трамплина.

Сейчас Борька, наверно, спал. Крепко, в забудущую. Чтобы не проспать утро. А мы ещё не спали. Мы смолили Борькины лыжи.

– Только бы денёк выдался лыжный, – говорил папа.

И мы подходили к окну.

За окном было темно.

Одни звёзды горели, фонари на столбах, и всюду белел снег.

И когда я лёг спать, только глаза закрыл, сразу помчался на лыжах. С какой-то высоченной горы. И ветер свистел в ушах и бил в лицо.

Я даже думал, что задохнусь. Хорошо ещё, что от ветра пахло лыжной мазью.

И вдруг – я взлетел. И полетел по небу!

Высоко-высоко! Лечу себе и смотрю вниз. Смотрю и думаю: если шмякнусь, то лучше уж в глубокий сугроб. Помягче желательно. А то ведь если не в мягкий сугроб, а на что-нибудь твёрдое, то ведь можно руки-ноги растерять, не только лыжи.

И вот падаю. Падаю и вижу: на твёрдое падаю. На скалу какую-то. Бу-бух-х!..

– Вставай, засоня! Пора!

Я так и подпрыгнул на диване.

Смотрю: папа. Будит меня.

– Оо-хх! – вздохнул я.

– Вовка, ты чего это?.. – испугался папа. – Вид – будто тебя в прорубь окунали. Не заболел ли?

Чувствую: руки-ноги целы. Тут я вскочил.

– До чего же ты меня вовремя разбудил, – говорю.

– А как же иначе? Поход назначен и – никаких гвоздей!

Мы вышли из дому, направились к Борькиному, а он уже сам бежит навстречу. На спине рюкзак с провизией. Трясётся, как горб у верблюда.

– Где мои лыжи?! – кричит. – Дайте их сюда!

В электричке народу было много. С лыжами, санками, рюкзаками, гитарами.

Все в толстых свитерах, в брезентовых куртках, в крепчайших ботинках.

Тут и мне показалось, что я не просто лыжник, а тоже… какой-нибудь полярник-зимовщик. Только мы ещё до зимовки не добрались, едем пока.

Кругом весело, шумно.

Кто песни поёт, кто разговаривает, а кто от усталости спит и похрапывает.

Но самое главное – это, конечно, собаки.

Они высовывались из-под лавок. Смирные такие. Будто никогда и ни за что не подерутся друг с другом. Собаки очень внимательно слушали походные песни и когда громко чихали, прятали свои головы обратно под лавки. Прямо какие-то перевоспитанные собаки.

Как только мы устроились, Борька схватился за свой рюкзак. Ему специально для походов купили термос. Совсем новенький, зелёного цвета, с красным маком на боку. В него целый литр вмещается.

Борька достал термос, потрогал руками и даже щекой приложился.

– Холодный-то какой, – говорит. – Прямо не верится, что у него там внутри жарко.

– У него там внутри кипяток, – говорю.

Борька похлопал рукой по термосу.

– Сосуд! Целый литр вмещается!

– Если налить под самую пробочку, так и больше будет.

– У меня под самую…

– Молодчина, Борька. Запасся, – улыбнулся папа.

– Ребята, – обрадовался вдруг Борька, – а давайте сейчас!.. По кружечке, а?!

– Ишь разогнался, – остановил его папа. – Ещё успеем чаями набаловаться. Ещё они нам здорово пригодятся.

– А может, я это?.. Загляну в него. Может, чай совсем остыл. Термос-то новый. Ещё не известно, как он работает. Хорошо или плохо.

И Борька посмотрел на папу.

– Ладно, валяй. Для проверки.

Борька отвинтил крышку. Дёрнул пробку и сунул нос в термос.

Из зеркального горлышка вырвался белый клубок пара. От неожиданности Борька даже головой тряхнул.

– Обжёгся?!

– То-то!..

– А пахнет-то как! – сказал Борька как ни в чём не бывало. – Крепким душистым чаем пахнет.

Все вокруг рассмеялись.

Только один даже не улыбнулся. Такой пожилой, с седыми бровями. Лицо хмурое, недовольное. Он напротив меня сидел. Уткнулся носом в воротник и сидит совсем скучный. Даже злой какой-то. Сидит, будто ничего вокруг не видит и не слышит.

– Борька, – говорю, – закрывай термос! Выстудишь его, потом пей холодный!

– Вот что, гаврики, – сказал папа, когда Борька закрыл термос, – вчера-то мы так и не договорились, как проведём сегодняшний денёк. Давайте решать. Можно прогуляться по какой-нибудь гоночной трассе, если только наши ноги через километра три не начнут заплетаться в морские узлы. А можно махнуть к Столовой горе, на трамплин…

– Конечно, к Столовой! – кричит Борька. – Трассы!.. Больно нужно прогуливаться по этим трассам! С трамплинов прыгать – это да!

А я как вспомнил про свой ночной прыжок, так мне что-то не очень захотелось на Столовую гору.

– А ты что скажешь? – спросил меня папа.

– Я?.. Прямо не знаю…

– Да знает он, знает! – сунулся за меня Борька. – Конечно, на Столовую! Ведь верно, Вовка?!

Купили человеку красивый термос, так теперь его прямо не узнать. Шумит, за других суетится.

Поезд начал тормозить.

Папа приподнялся и посмотрел в замороженное окно.

– К какой это станции мы подъезжаем?

– Хлопцы… Хлопцы, худо мне… э-эх, худо…

Я даже не сразу понял, откуда раздался этот хриплый голос. А потом догадался. Потому что папа склонился над хмурым дядькой.

Дядька всё хотел встать и – не мог. Папа приподнял его.

– Борька, Вовка, берите лыжи, выходим. Быстро!

Но пока мы выбирались в тамбур, двери закрылись, вагон качнулся, тронулся.

Тут папа дёрнул красную ручку на стене. Поезд затормозил, и двери открылись.

Мы вышли на перрон. На нём совсем никого не было.

– Проспят, а потом стоп-кран рвут, – донеслось из тамбура.

Но двери закрылись и поезд ушёл.

Дядька обхватил одной рукой папу за шею. Он прямо повис на нём. Шапка его чуть не упала на землю, но Борька вовремя подскочил и поправил.

– Куда же вас? – спросил папа. – Есть ли здесь какой-нибудь медпункт?

– Не надо медпунктов. Живу я здесь. Вы уж мне только до дому помогите… А там у меня своя докторша… Она знает…

– Оставайтесь здесь, дождётесь меня, – сказал нам папа.

– Идите все. Следующая электричка не скоро. У меня дождётесь.

Мы перешли через дорогу.

Прошли мимо будки стрелочника, а потом свернули на тропинку.

– Ну вот, хлопцы… Неужто дошли… Этот дом…

Стали подниматься на крыльцо.

Открылась дверь, и пожилая женщина бросилась нам навстречу.

– Петрушенька!.. А я-то всё думала, как ты там в дороге, не скрутило бы тебя. Ведь задержался-то как, со вчера жду…

– Ничего, Аннушка. Жив твой Пётр Васильевич. Теперь жив. Твоими молитвами. Спасибо добрым людям, вот… докандёхал…

– Спасибо, спасибо вам, милые! Проходите в дом. Я сейчас… Ему ведь только укол… Задержка вышла, оттого и скрутило его. А вы раздевайтесь пока. Вот сюда вешайте…

Петра Васильевича отвели в другую комнату.

Оттуда запахло лекарством.

– Ну, Аннушка, ангел-хранитель, кажись, всё. Кажись, снова в строю, – раздался совсем бодрый голос.

– Да полежи ты, Петруша. Полежи ещё чуток.

– Нет уж. Здоровому лежать негоже.

И мы увидели Петра Васильевича. Только совсем не того, который ехал с нами в электричке. У этого глаза смотрели весело и внимательно. Будто он только сейчас увидел всех нас.

– Ну, хлопцы, в долгу я перед вами, – сказал он. – А долг платежом красен. А?..

– Какие долги? – сказал папа. – О чём вы говорите?!.

– Аннушка, неужто так и отпустим моих спасителей? Накрывай на стол.

– Сейчас, Петрушенька…

– Спасибо, Пётр Васильевич, но мы пошли, – твёрдо сказал папа. – Нам ещё не время за стол садиться.

Пётр Васильевич развёл руками.

– Вот так раз!

– А ты их, Петруша, пока в лес своди… Ребятишкам как раз интересно будет…

– В лес, говоришь? А и то верно! Одевайтесь, хлопцы. Пошли.

– Да куда же вы, Пётр Васильевич? После укола?.. Оставайтесь дома. А мы до электрички на лыжах походим.

– Э-э, так не пойдёт. Мне уже можно, да и вы успеете. Вам ведь в Горохово, на Столовую гору, – Пётр Васильевич посмотрел на часы. – И туда успеете. Пошли-пошли. Это недалеко.

Лыжи и рюкзаки мы оставили.

За огородом у сарая была калитка.

Сразу за забором начинался лес.

Мы пошли по тропинке. Пётр Васильевич впереди. Он всё оглядывался.

– Не отставать, молодёжь!

– А куда вы нас ведёте? – приставал Борька.

– Да вот, заведу в лесную чащобу, а там видно будет…

– Нет, правда, вы нам какую-нибудь разбойничью пещеру покажете, да?

– Нет, брат. С пещерами у меня в лесу туговато. Особо с разбойничьими. Ну да на что-нибудь любопытное набредём. Скажем, вот, пожалуйста… – Пётр Васильевич остановился. – Только тихо, не спугните. Видите? – показал он рукой. – Лось.

– Лось?!

– Где лось?!

– Да вот, перед вами.

Мы стали смотреть, куда показывал Пётр Васильевич, и наконец увидели. Настоящий лось, только весь из снега. Это он вылепился так оттого, что снег падал на ветки. И до чего похож! Прямо будто живой и притаился. Нас разглядывает.

– Дело рук самой природы. Себе на забаву. Да и нам тоже…

– Надо же! – удивился папа. – А ведь могли пройти мимо и не заметить!

– Это что-о!.. Только присказка, – усмехнулся Пётр Васильевич. – Пошли дальше.

Теперь мы с Борькой смотрели по сторонам, будто мы охотники. И вдруг…

– Стойте! – кричу. – Рысь на дереве!

– Где?!

– Да вон!

– Ты чего пугаешь! Какая это тебе рысь?! – кричит Борька. – Рысь с кисточками на ушах. А это – большая кошка! Да ещё деревянная!

– Стоп, братцы! Не кошка, а кот, – сказал папа. – Похоже, мы из присказки в сказку попали. Ну конечно! «У Лукоморья дуб зелёный; златая цепь на дубе том…»

– «И днём и ночью кот учёный…»

– «Всё ходит по цепи» кругами…

– Борька! Не «кругами», а «кругом»!

– Ну как, Пётр Васильевич, мы угадали?

А Пётр Васильевич засунул руки в карманы, уткнулся носом в воротник и только посмеивается.

– Может, и угадали… Вам виднее…

Мы с Борькой взобрались на этот могучий дуб и поздоровались с учёным котом за лапу. И цепь потрогали.

– Ну и лес у Петра Васильевича! – сказал папа.

– Да это так… полсказки, – усмехнулся Пётр Васильевич.

– Ещё только половина?!

– А где же вся?

– Да где же ей быть. В лесу, наверно…

– А мы увидим?

– Повезёт, так увидим.

И мы пошли дальше.

Долго шли.

Потом лес расступился, и на снежной поляне мы увидели… увидели витязя на коне. У витязя в руке копьё. А перед ним огромная голова в шлеме. Голова дула изо всех сил. У нее и щёки раздулись, и глаза прямо выкатились. Ну вот-вот унесёт ветром витязя вместе с конём. И пропадут они в чистом поле…

Всё это было как настоящее. Совсем не из снега. Из дерева: и конь с гривой, и пригнувшийся витязь с копьём, и заколдованная голова в шлеме.

– Да это же просто чудо – встретить в лесу такое! – сказал папа. – Чьих же рук это дело, Пётр Васильевич?

– Кто его знает…

– Неужели не знаете?

– Нет, не знаю. Как говорится по-музейному, «работа неизвестного мастера». Да и какая разница – чьих рук… Главное-то другое. Главное: выйдет человек на эту полянку и удивится. Хоть взрослый, хоть ребёнок. На то, видать, и сделано. Чтобы какое иное сердце порадовалось. А кто сделал – бог с ним, не важно. И вообще – дело десятое…

– Странно вы рассуждаете. И вам не интересно знать, чья это работа? Чья душа след оставила?

– Хотела оставить… – усмехнулся Пётр Васильевич и больше ничего не сказал.

…Уже и снег стал синеватым и солнце садилось совсем близко над лесом, когда мы вышли от Петра Васильевича на станцию.

У переезда остановились. Потому что по железной дороге шёл товарный поезд.

Мы стояли возле стрелочницы с жёлтым флажком в руке и ждали, пока пройдёт состав. Поезд прошёл, и папа спросил стрелочницу:

– Простите, здесь неподалёку в лесу мы видели сказочные деревянные фигуры. Может быть, вы случайно знаете, кто их сделал?

Стрелочница улыбнулась:

– Вон оно что. Как же не знать, знаю. Это всё Пётр Васильевич. Чередниченко. Живёт у нас такой в посёлке. Тут многие спрашивают, не вы первые.

– Пётр Васильевич?!

Мы с Борькой переглянулись.

– Ну да. Он самый. Другой раз на утренней зорьке слышно: тук-тук, тук-тук – топорик стучит в лесу. Ясное дело – Васильич своих кикимор чешет. Он думает, что про то никто в посёлке не ведает. А у нас всё знают. Иной с шуткой так подойдёт к нему, спросит: «Васильич, откуда в нашем лесу чудища всякие взялись?» А он: «Сами развелись», – буркнет сердито и в сторону. Вот ведь какой. Характер. А в прошлом годе Митька Волынин, шофёр с автобазы, сделал такую железную бирку. Красивую бирку, с надписью. Мол, работа Петра Васильевича Чередниченко. И приколотил её к голове. Может, видели? Большая такая, шлем ещё на ней. Пень высокий когда-то был.

– Видели.

– Ну вот. Васильич сорвал ту бирку. Сильно осерчал. Говорят, потом долго ругался дома. Видать, не понравилось, что бирка…

– Да-а… – задумчиво сказал папа.

– Вам-то куда? В город? – спросила стрелочница.

– Теперь в город.

– Ну ступайте. Скоро ваша электричка.

Народу в поезде было мало. Тепло, тихо.

– Ехать нам ещё порядком, можете подремать, – сказал папа.

Но дремать нам не хотелось.

Мы с Борькой продышали по дырочке и стали смотреть в окно. Там, правда, почти ничего уже не было видно. Только снег и тёмный лес.

Я вспомнил ту лесную полянку. Как мы с Борькой сидели на коне. Вместе с витязем. Борька – спереди, я – сзади. А Пётр Васильевич смеялся и подзадоривал нас: «Смелее, богатыри! Крепче держитесь! Не ровен час, сдует вас с боевого коня!»

Но мы держались.

– И ведь всё это он… своими руками сделал, – сказал Борька.

– Да-а… Денёк выдался… – сказал папа.

Он тоже долго смотрел в мёрзлое окно, потом хлопнул себя по колену:

– Ну-ка, Борька. Доставай свой термос. Налей-ка нам всем по кружечке…

Однажды у молочной бочки

Очередь у бочки с молоком большая. До меня не скоро дойдёт. Ну и пускай не скоро. Я пока кой о чём подумаю. А-а!.. Вот о чём. В один прекрасный день у нас на кухне появляется третий кран. Два, конечно, водопроводные, а этот третий – для молока. Такой большой красивый кран белого цвета! Мне даже руке прохладно стало, будто я дотронулся до его ручки. Повернул такую ручку, набрал кастрюлю – и ставь на плиту. Смотри только, чтобы не убежало. Красота! Никаких тебе хождений с бидоном по всяким бочкам. Никаких тебе стояний в очереди. Да-а… Здорово! Чего там! Стоп… А если у кого-нибудь в доме труба молочная лопнет?.. И зальёт соседей! И ведь не водой, а молоком. Нет, так не годится. И я попробовал быстренько забыть про эту трубу. Но она всё лезла и лезла мне в голову. Такая длинная-длинная. Никак её было не выкинуть. Ещё бы! Ведь если такая лопнет, то это же целое море молока погибнет!..

– Мальчик, двигайся! Видишь, очередь подвигается.

– Мечтать будешь дома.

– А я и так подвигаюсь, – говорю, а сам про себя думаю: «Значит, вот почему в домах не ставят больших белых кранов? Да, жаль…»

Мне на глаза попались собаки, и я стал думать про них. «Ну ладно, мы – люди, – думаю, – мы постоять можем, а вот собак жаль. Вот они: эрдели, овчарки, пудели, таксы, доги. Лежат в очереди. Кто на поводке, кто – без. Ждут, когда их хозяевам молока нальют. Им бы в зубах палки носить, мячики или ещё что-нибудь дельное. Им бы сейчас бегать, прыгать по программе дрессировки. Ведь куда интереснее, чем друг другу от скуки длинные языки показывать. Так что если бы в домах были большие белые краны, собаки людям только спасибо сказали…»

Я прямо расстроился из-за этих собак. Так расстроился, что не заметил, как дождь начался.

– Мальчик! Ну что ты стоишь, помоги!

Смотрю: девчонка впереди. Откуда только взялась? Без очереди, что ли? Они ведь, девчонки, такие. Только на вид тихие. Вот и эта. Неизвестно как впереди меня очутилась, и ещё ей «помоги». У девчонки в руках зонтик. Возится она с ним. Тужится и так, пыжится и сяк, а зонтик не раскрывается.

– Ну, мальчик! Что же ты?!

– Я ничего, – говорю. – Я тебя даже пальцем не тронул, а ты пищишь…

– Помоги мне зонтик раскрыть!

И суёт мне его в руки.

Кругом народ, собаки. Все на нас смотрят. Один хозяин овчарки без намордника мне говорит:

– Помоги, помоги. Ты же мужчина.

И собака его посмотрела на меня с презрением. Мол, эх ты-ы… И отвернулась.

Некуда деваться. Взял зонтик. Он у меня в руках сразу раскрылся. Только никак не защёлкивался на рычажок. «Ну вот, – подумал я, – с этой спешкой зонтик сломал. Ну и пусть! Так ей и надо. Будет знать, как с зонтиками к незнакомым лезть». Только девчонки же глупые. Вот и эта. Даже не заметила, что я ей зонтик сломал.

– Держи мой бидон, – говорит, – а я буду зонтик держать. Ну куда ты пятишься?

– Больно нужно, – говорю. – Я и под дождём постою, не сахарный. И дождь тёплый.

– Какой ты прямо!.. – говорит, а сама всё старается у меня над головой свой зонтик взгромоздить. Хоть из очереди убегай. Да ведь столько простоял. И мама молоко ждёт. Ладно, стою.

Дошла до нас очередь. Налили нам молока. Ей два литра и мне два литра. Отошли мы с бидонами в сторону, она и говорит:

– Я тебя знаю. Ты часто за молоком ходишь.

– Ну и знай себе!

– Ты вон в том доме живёшь. А я – вот в том. Так что ты проводи меня. Пожалуйста. Ведь дождь идёт…

– Чего, чего-о?! – говорю. – Проводить?! Вот спятила! Да ты что, старушка какая-нибудь?! Или ребёночек заблудившийся?! Сама дотопаешь! Провожать её ещё! Больше делать мне нечего…

– Ну что ты прямо… Разворчался, разворчался. Как старый дед. Видишь, зонтик какой? Его же одной рукой не удержишь. А как я бидон понесу?

Заметила, значит, что я её зонтик сломал. И вот ведь какая вредная: молчит про это. «Эх, Вовка, – говорю себе мертвецким голосом, – влип ты, как муха в варенье. Зонтик поломал? Поломал. Теперь от этой девчонки просто так не отвертишься. Теперь ты к ней в плен попал. С руками и ногами. Живой, невредимый. Вот погоди, она тебе, невредимому, через минуточку напомнит… Про зонтик…»

– Ладно, – говорю злым голосом. – Давай сюда свой бидон. И быстрей! Дома у меня дел выше головы.

Пошли мы. Вернее, я пошёл, а она побежала. Семенит сбоку, зонтик свой держит. Всё старается, чтобы на нас обоих не капало. Говорит:

– Мне простуживаться нельзя, понимаешь?

– И мне нельзя, – говорю.

– Тебе можно, а мне нельзя.

– Тоже мне, принцесса на горошине… Ей нельзя, а другим можно. Это почему же?

– Я недавно воспаление лёгких перенесла.

– И я перенёс.

– Ты?!

– Угу.

– И ты в больнице лежал?

– Вот ещё, в больницах лежать! Я на ногах перенёс.

Она вдруг остановилась и посмотрела на меня. Строго так посмотрела.

А глаза у неё почему-то смеялись. В них вспыхивали и гасли весёлые искорки. Я даже засмотрелся, потому что было совсем не понятно, откуда эти искорки появлялись и куда исчезали. И вообще, удивительно, что у человека в глазах могут быть искорки.

– Вот врунишка! Я так и знала, что ты неправду сказал.

Тут я чуть бидон её об асфальт не трахнул.

– Чего-о?! – говорю. – Знала?! Ну и топай себе со своими знаниями!

Сразу прекратился дурацкий разговор.

Дошли мы до её дома.

– Спасибо тебе, – говорит.

– За то, что зонтик твой поломал?..

– А он и был сломан, – отвечает спокойненько.

– Бы-ыл?! Ну тогда дуй давай. И на дороге мне больше не попадайся! Понятно?!

Наконец-то я вздохнул. Кончился мой плен. Ведь я шёл, и всю дорогу мне мерещились Борька, Вадик или Толька. Как они выходят из-за угла. Мне навстречу. А я с двумя бидонами… Под зелёным зонтиком с цветочками… И эта девчонка… Путается под ногами… Да такое во сне увидеть – волосы дыбом встанут!

Но вот не встретились они, и можно вольно вздохнуть. Повезло.

Повезло, да не совсем.

Дома мама меня спросила:

– Как звать эту девочку?

– Какую девочку? – взорвался я. – Какую ещё девочку?! Я молоко принёс в дом! Такую очередищу выстоял! Устал, понимаешь ли, а ты меня не про молоко, не про очередь, а про какую-то девчонку спрашиваешь!

– Я в окно видела, как ты проводил девочку, – сказала мама спокойно. – И ничего ужасного в этом нет. Напрасно ты голосишь.

Мама помолчала и добавила, вздохнув:

– Просто жаль, что ты не знаешь её имени.

– Жаль, жаль… нашла о чём жалеть.

– Вова, надо бы за молоком сходить, – сказала мама на другой день.

Будто я и сам не знаю, что надо.

– Успеется, – говорю.

Чуть позже мама снова вспомнила о молоке.

– Пусть очередь немного схлынет, – говорю.

– Достукаешься, что ни очереди, ни молока не будет.

– Не достукаюсь.

– Знаешь, надоедает каждый раз воевать с тобой по пустякам.

Мама загремела бидоном и стала собираться на улицу. Тут я подскочил к ней.

– Нет уж, – говорю, – молоко – это моя забота. У тебя и так дел хватает. Ты лучше скажи: воспаление лёгких – очень страшная болезнь?

Мама с удивлением посмотрела на меня:

– Воспаление лёгких?

– Да, воспаление.

– Болезнь не страшная, но опасна осложнениями. А почему ты это спрашиваешь?

– Так, надо…

– Знаешь, Вовка, посиди-ка ты сегодня дома, – сказала мама с тревогой в голосе.

– Ни в коем случае! Пока я на ногах, я буду ходить за молоком сам.

К бочке я пошёл окольным путём.

Ещё издали внимательно осмотрел очередь. Что-то не видно было, чтобы она схлынула. Люди, собаки. У одной женщины на руках кот сиамский сидит. В общем, как всегда.

Дальше я поспешил совсем уже бодрым шагом.

Только встал в самый хвост, вдруг:

– Ты последний?

Оборачиваюсь – она.

– Здравствуй! – говорит.

– Здо-здорово, – отвечаю. – Чувствую, что-то с моим языком неладное. Во рту повернуться долго не мог. Только она, похоже, не заметила.

– В тот раз ты за мной был, а в этот – я за тобой. Здорово!

– Ага. А ты что… зонтик взяла?

– Конечно. Вчера взяла – и не зря. Сегодня тоже, может, пригодится.

– Правильно сделала, что взяла. А то эти воспаления такие осложнения дают, что ого-го… Может так согнуть, что потом ни один профессор медицины не разогнёт. Я знаю…

Дальше мой язык замолол такую ерунду, такое понёс, что я только стоял и удивлялся: чей же это язык? Ведь мой только что и повернуться не мог!

– А я сначала подумал, – говорю, – что ты зонтик починить принесла. У меня это… случайно отвёртка в кармане. Так что давай. Я мигом – раз, два – и сделаю. Там же пустяковина. Уж точно пустяковина!

– Ой, спасибо! Мне его уже починили!

– Починили?! Как так починили?..

– Очень просто. Как зонтики чинят.

– Может, какой-нибудь мастер-ломастер чинил?

– Нет. Хорошо починили.

– Эх, жа-аль…

– Да ты не огорчайся. У меня зонтик всё время ломаемся, так что ещё починишь.

Тут я разозлился на неё:

– Что ж, по-твоему, так и таскать мне каждый раз инструмент, да?!

– Подумаешь, большая тяжесть – отвёртка. Можешь, если хочешь, мне её отдать. Мне нетрудно будет, подержу.

Теперь, наверно, что-то случилось с моим лицом. То ли веснушек прибавилось, то ли ещё что. Только она вдруг взглянула на меня и громко рассмеялась.

Но я почему-то не обиделся. Просто удивительно, что не обиделся.

– Мальчик, мальчик, двигайся, – раздался чей-то голос. – Видишь, очередь подвигается.

– Я и так подвигаюсь, – говорю по привычке.

И тут мы оба замолчали. Понятно, стоишь, разговариваешь с человеком, а тебе вдруг: «Двигайся, подвигайся…» Как-то сразу не о чем говорить становится. Не про погоду же? На небо посмотреть, и так ясно: хорошая погода.

И вот стою себе, как истукан. В голове пусто. А говорить хочется. Просто ужасно хочется. И куда только все слова подевались?

– Знаешь, – вдруг говорит она шёпотом, – вот здорово было бы, а?..

– Что здорово? – обрадовался я.

– Если бы у всех в квартирах на кухне были бы краны такие…

– Молочные, что ли?

– Ну да! Открыл – и молоко тебе прямо в кастрюлю, а?!

У меня вдруг зачесалось ухо, а я стою и никак не могу сообразить, что это ухо очень просто почесать.

– Ты что? – спросила она.

– Ухо зачесалось.

– Вот чудак! Так почеши своё ухо!

– Послушай, – говорю, – ты где это вычитала?

– Что вычитала?

– Да про краны…

– Нигде, – почему-то обиделась она. – Нигде не вычитывала. Только сейчас в голову пришло. Само…

– Само?!

– Само. А что?

– Вот здорово! И мне это в голову пришло! Только ещё раньше! Только ещё вчера, понимаешь?

И тут я начал рассказывать ей про молочные трубы. Вернее, про всякие молочные аварии. И как бы я устроил, чтобы их не было…

Я говорил, а сам думал совсем о другом. Я и не знал, что так бывает: говоришь, а думаешь про другое. И это совсем не трудно. Даже, оказывается, очень легко. И даже весело. «Всё-таки здорово, – думал я, – что есть на свете всякие молочные бочки. И просто удивительно, что длиннющая очередь может быть такой короткой. И пускай там кто-нибудь без очереди… Пускай лезет. Я бы ему сейчас только спасибо сказал…»

Я всё говорил.

Она слушала и смеялась. И теребила свой зонтик. И грохала по нему своим бидоном. А я почему-то этому страшно радовался. Ещё бы! Ведь если что – у меня отвёртка, плоскогубцы, молоточек, проволока и мелкие винтики с гайками. Всё здесь! В карманах!