Текст книги "Записки бойца Армии теней"

Автор книги: Александр Агафонов-Глянцев

Переждав для верности еще немного, я сделал вид, что просыпаюсь. Потягиваясь и зевая вышел в коридор. Нашел Мишеля. Вкратце передал услышанное. – Ты не шутишь? – удивился он и с подозрением посмотрел на меня: – Надеюсь, хватило ума не встревать в болтовню? – За кого ты меня принимаешь? – То-то и оно. Мы не имеем права рисковать. Думаю, сам убедился, какие бывают олухи? А еще "Реймон" называется! – и Мишель, недовольно покачав головой, пошел вздремнуть. Светало. Новые пассажиры спать не укладывались, и их тихие разговоры, сливаясь с гомоном просыпавшихся, нарушили царившую ночную тишину.

На одной из очередных остановок, у станции Талан, в вагоне засуетились более обычного, и он заметно опустел. Не на следующей ли ожидается проверка? И я поспешил к своем другу. – Какая сейчас станция? – обратился встрепенувшийся Мишель к соседу. – Дижон. Заскрипели тормоза. Мишель бросился к окну, но тут же отпрянул. Выглянул и я: по всё медленней проплывающему перрону парами стояли фельджандармы. Каски, традиционные плакетки на цепях на груди^{30}, автоматы. Я прихватил чемоданчик, и мы вышли в коридор. В некоторых отделениях, как и в том со старушкой, окна были опущены, оттуда веет приятной прохладой. Наша старенькая попутчица, как и ее спутники, не спешат. Но многие повыскакивали в коридор и нетерпеливо жмутся к выходу. Поезд остановился. Хлопнула дверь и, потеснив назад толпу, в проеме тамбура показалось два стража «Нового порядка». – Ваши документы! Что у вас тут? – стандартно началась проверка, осмотр багажа. В такие моменты мне всегда кажется, что ищут именно меня. Фельджандармы всё ближе и ближе подходят к «нашему» отделению. Туда же, подталкиваемые сзади пассажирами им навстречу, приближаемся и мы. Один из фрицев, решив почему-то, что мы собираемся прошмыгнуть мимо, перегораживает путь: – Хальт! Папире! – Я – вольнонаемный рабочий. – по-немецки представляется Мишель и с самым заискивающим видом протягивает свой «Фремденпасс». Услышав родную речь, фельджандарм явно удивлен. С интересом вглядывается в моего друга, затем в корочки его документа. – Ах зо... Ист гут, ист гут! – явно теплеет его настороженный взгляд. – А это мой друг. – указывает на меня Мишель. И я, протянув мой документ, в свою очередь начинаю изощряться в знании немецкого и в комплиментах. – Мне так понравилось у вас в Германии! – поддерживает меня Мишель: – Какая удивительная чистота! Какой непревзойденный порядок! Один ваш Берлин чего стоит! Опять поеду туда. Вот с этим другом. Заберем его вещи и... да здравствует Германия! Всё это происходит у отделения со старушкой. Чувствую: и ее спутники, и те, что сзади нас бросают в нашу сторону недоброжелательные взгляды. Это, признаюсь, коробит, и мы умеряем свой пыл. Кажется, фельджандарм «созрел» и готов нас пропустить. «Не рискнуть ли?» – и я начинаю подаваться поближе к заветному свертку. Еще мгновение, и он бы был в моих руках.

В этот момент перед нашими глазами предстает второй страж, закончивший осмотр предыдущего отделения. Бросив на нас придирчивый взгляд, он указал на чемоданчик: – Вас ист дринн? (Что внутри?) Лишь после осмотра мы услышали долгожданное: – Можете проходить! На секунду приостановились. Нет, взять сверток и пронести его мимо такого ретивого жандарма не удастся! С сожалением смотрю в его сторону, затем невольно опускаю глаза вниз: старушка недоуменно уставилась в меня! Тороплюсь опередить ее возможное напоминание, выражаю свою безысходность, слегка развожу руками, пожимаю плечами и, как-то само получилось, подмигиваю. Успеваю заметить, что собравшаяся что-то сказать, она сдерживается и демонстративно отворачивается к открытому окну. До сих пор перед глазами то, что произошло несколькими минутами позже. Возможно, наша, умудренная жизненным опытом попутчица, единственная, кто знал, кому принадлежит сверток, о чем-то догадалась. Война, тяжелые времена, надменность, лицемерие и жестокость "завоевателей", к которым кроме "бошей", добавилось много не менее брезгливых и обидных кличек, как "гренуй" – лягушки, "фризе" – стриженные и др. менее литературных, – всё это приучило быть сдержанней, наблюдательней и осторожней. Во всяком случае, не столь скоропалительными в вынесении суждения, как раньше. Дали себя знать и чисто галльские тонкость души, находчивость и сообразительность. Видимо, старушка поняла, что неспроста избегали мы заходить в ее отделение за всю долгую ночь. А чем объяснить наше странное и не совсем искреннее заигрывание перед бошами? Старушка явно догадалась, что в свертке что-то, о чем не должны знать проверяющие. А раз так, то надо помочь ребятам! Так или иначе, но как только на перроне поравнялись с "нашим" окном, где, как видели, всё еще копошились фрицы, мы неожиданно были остановлены окриком: – Эй, молодые люди! А ваш сверток? Вы же его забыли, держите! – и старушечьи руки протянули нам из окна этот явно тяжелый для них груз. Не знаю, как Мишель, но я покрылся противной испариной: на перроне находилось много закончивших проверку фрицев. Вслед за старушкой в окне показалась и голова одного из жандармов. Он было сделал жест, словно стараясь ее остановить. Но сверток был уже в руках Мишеля. А благородная женщина затараторила что-то о нынешних юношах-растеряхах, призывая в свидетели оторопелого гитлеровца. Поблагодарив ее и помахав одураченному стражу, степенно и не торопясь мы стали удаляться. Как трудно было остановить ноги, порывавшиеся помчать нас во всю прыть! Казалось, что мы ползем со скоростью неповоротливой старой черепахи. Но вскоре ворота вокзала поглотили нас. Уф, пронесло! В душе я ругал руководство: ведь должно же было оно знать, что именно в эти дни, на Первое Мая, оккупанты будут сверхпридирчивы, или не должно?! И лишь по воле случая, благодаря мудрости незнакомки, всё сошло благополучно. – Итак, – отметил Мишель, когда мы садились в поезд-омнибус, следующий на Клер-валь: – Мы везем двойной первомайский подарок: от парижских франтиреров и от этой замечательной старушки. Да хранит ее Бог на вечные времена и многая ей лета!

* * * 

Люди во Франш-Конте прибывали со всех сторон. Горная, лесистая местность, оазисы малых и больших лугов и пастбищ, обилие источников с прекрасной водой, отдаленные фермы, к которым вели лишь узенькие тропки, – всё это способствовало предоставлению убежищ тем, кто в них нуждался. Были здесь беглецы из плена, концлагерей-интербригадовцы; было много и французских юношей из разных уголков Северной зоны, пожелавших быть подальше от оккупантов. Здесь стали образовываться первые отряды макизар – французских партизан. Подпольщики и сочувствующие из местного населения прятали беглецов, кормили, по цепочкам переправляли на отдельные фермы, всегда нуждавшиеся в сезонной рабочей силе, в леса.

Одним из интереснейших здесь людей был Пьер Вильмино. Под натиском гитлеровцев, вместе с отрядом французской армии ему пришлось укрыться в Швейцарии. Вскоре после капитуляции, он вернулся к себе в Клерваль, городок на реке Ду. В его душе болью разливались картины панического бегства и горечь поражения. Нет, раз не удалось противостоять врагу солдатом, необходимо бороться с ним другими путями. Он – француз, любит Родину, но она оказалась под каблуком, под игом захватчиков. Юная душа не могла смириться с таким положением вещей, требовала действий. Но чтобы сражаться необходимо оружие. Он запомнил места, куда отступавшие солдаты бросали свое оружие, амуницию. И вот, вместе со своей невестой Ивон он часто отправляется, якобы, на рыбалку. Ныряет в ледяные воды Ду и со дна выуживает винтовки "Лебель", ящики с патронами, мины, гранаты... Сосед-оружейник помогает приводить оружие в порядок, сушит, ремонтирует, смазывает. В нескольких береговых гротах, а также и в том, где его отец-виноторговец хранит бутылки с вином, Пьер Вильмино маскирует склады с оружием. А оно скоро должно пригодиться: раз уж у тебя висит ружье, то оно, рано или поздно, а выстрелит! Вокруг Пьера концентрируется и разрастается кружок молодых единомышленников, горящих желанием внести вклад в дело борьбы с захватчиком. Созданные им небольшие группы стали разрастаться в роту из двух отрядов. Один – "седантер" – оседлые или "легальные", под его личным командованием. Он в нем стал "лейтенантом Ноэлем". Его бойцы днем работали на заводах и фермах, а ночью проводили боевые операции против оккупантов, саботаж на работающих на них предприятиях.

Второй отряд – "летучие" – действовал по всей территории Франш-Конте и департамента Кот д'Ор. Им стал командовать недавно появившийся здесь и познакомившийся с Вильмино "капитан Анри". Сюда нас и отправили в качестве "офисье д'энстрюксьон" – инструкторов по обучению молодежи обращению с огнестрельным оружием. Каких только марок и систем здесь не было! И казалось, не столько стволов, сколько именно их систем! Старинные и современные, кольты, наганы, браунинги и "зельбстладеры", вальтеры, парабеллюмы и дамские револьверы "бульдоги"... Мы показывали, как их разбирать и собирать, их устройство, учили целиться. Да и самим пришлось подчас учиться: всего не знали, и капитан Анри терпеливо инструктировал нас. Он поистине был знаток. Анри, наш командир, наш мозг... Зная некоторые эпизоды из его жизни, я ему удивлялся, им восхищался. Когда он, раздевшись до пояса, умывался, на его жилистом сухощавом теле я увидел страшные рубцы – память об Испании. Был он всего на год старше меня, а уже столько отметин! Член Союза коммунистической молодежи он,– настоящее его имя Пьер Жорж,– в 1937 году помчался защищать Испанскую республику. Ему не было и семнадцати. Целый год его не пускали в бой. Став адъютантом штаба, он передавал приказы на передовую. Однажды он прибыл на место назначения. Там все офицеры убиты, а фашисты наседают. Собрав оставшихся в живых солдат, он с криком "Но пассаран!" повел их в атаку, отбил наседавшего врага. Но сам был скошен пулеметной очередью. Прибывшая подмога нашла его истекающим кровью в груде тел. Думали, не выживет. Выжил! На носилках его переправили обратно во Францию. Он уже имел чин лейтенанта и звание инструктора Эскуриала, был награжден медалью "За независимость". Ему было всего девятнадцать.  "Самый юный боец Интербригад" предстал перед друзьями-парижанами в ореоле славы. Вскоре его сажают в тюрьму. Бежит. В годы оккупации, под кличкой "Фредо", он восстанавливает молодежные организации в Лионе. В Марселе он водружает красные флаги над городом: один – на фермах моста, второй – на шпиле церкви. На Корсике перевоплощается в полицейского агента и производит "обыск" с целью найти ротатор. На нем он вскоре печатает свой "Авангард". Именно в этой листовке был призыв от 10 июля 1940 года за подписью М.Тореза и Ж.Дюкло к населению встать на путь борьбы с агрессором.

За голову Пьера – "Фредо" назначена высокая награда, и руководство ФКП (Французской компартии) возвращает его с юга в Париж. Здесь, на станции метро Барбэ-Рошешуар, среди бела дня, раздался его выстрел, всколыхнувший всю Францию: 21 августа 1941 он застрелил немецкого офицера, положив этим начало вооруженной борьбы французского народа против оккупантов. Гестапо, агенты полиции сбились с ног в его поисках. И он нарывается на засаду, но ловкий удар головой в живот опешившего агента, и он благополучно скрывается. Руководство переправляет его во Франш-Конте, где мы и встретились. Естественно, большую часть эпизодов из его жизни мы в то время еще не знали. Пожалуй, и не оправдывали бы. Однажды Анри вручил нам "Учебник легионера", Мишель возмутился: – Зачем нам такая пакость? Мы стать легионерами не собираемся! – А вы всё-таки ознакомьтесь! – строго ответил Анри: – Там есть много полезного... Кроме того, когда борешься с врагом, не вредно изучить его заранее! – и дружески похлопал Мишеля по плечу. Как оказалось, под таким названием, даже с укаанием адреса ЛВФ, было замаскировано руководство военного штаба франтиреров. ^{31}

Анри организовал настоящую школу. Мы посещали отдельные фермы, обучали молодежь обращению с оружием, тактике нападения, обороны и ретировки, методам диверсий на железнодорожном полотне. Многое из этого черпалось из умного "руководства". Были и неудачи: никто и понятия не имел об "обратной связи" на рельсах. Из-за этого, при первой попытке, разводя рельсы, отсоединили соединявший стыки кабель: никто не знал его назначения. Первый эшелон удачно был пущен под откос близ туннеля "Ля Претрьер", что между Монбельяром и Клервалем. Успех окрылил: даже без взрывчатки можно нанести эначительный урон! Узнавая о месторасположении складов с продуктами, в основном с маслом и сыром, производимых в этой местности и предназначенных к вывозу в Германию, складов с горючим, франтиреры поджигали их с помощью бутылок, прозванных "коктейлем Молотова". Было освобождено и несколько арестованных заложников.

Успех таких акций, хоть и малозначительных, окрылял, сплачивал, вселял уверенность и желание новых диверсий. Население всё чаще обращалось к франтирерам за помощью и содействием, с просьбой защитить от зверств, бесконечных поборов, реквизиций. Операции по уничтожению доносчиков, предателей-коллаборантов, освобождению арестованных поднимали авторитет партизан, увеличивали и укрепляли их ряды и связь с населением. А связь эта была обязательным условием деятельности и самого существования групп. Конечно, нас послали сюда не просто обучать молодежь. Была более важная задача: изучить азбуку морзе. И основное наше пребывание было во Вьё-Шармоне, где мы и брали курсы работы на ключе у одного железнодорожного телеграфиста. Занятие это настоль нудное, что Мишель долго отлынивал от него. До короткого и резкого разговора с Анри. Тогда он и приступил к занятиям. Пригодились и мои знания, полученные у русских скаутов-юных разведчиков: я отлично знал азбуку кириллицей, переучиваться на латинский шрифт особого труда не составило. Тем более, что основная масса букв идентична. Я показал способ мнемотехники для более быстрого запоминания знаков. Почти каждой букве-знаку было нами найдено слово, начинающееся с этой буквы и с количеством слогов, равных количеству знаков. Слог с гласной "а" – точка, с другими гласными – тире. Например, букве " V" соответствовало слово "Valantany": первый, второй и третий слога с гласной "А" означали точки, слог с другой гласной, в данном случае с "Y" – тире. Валантани: ва-лан-та-ни то есть: точка, точка, точка, тире = ...– (три точки, тире). Давалась учеба нелегко, нудная зубрежка и обрабатывание техники работы на ключе-манипуляторе надоедали. Я и сам был против, спросил Мишеля, зачем нам эта муть? Надеялся, он меня поддержит, но услышал: – Приказы не обсуждают, их выполняют! – бросил он зло. Вот-те и Мишель!

Вскоре раскрылся и "секрет" задания. Спустившийся под новый 1942 год на парашюте полномочный представитель генерала Де Голля во Франции Жан Мулен, под фамилией Жозеф-Жан Мерсье, а для подполья "Рекс" или "Макс", начал объединение всех стихийно образовавшихся в стране организаций Сопротивления. Само Сопротивление разделили на ветви: "рансеньеман" – связи и сбора информации; "аттериссаж" – приема самолетов и транспортировки отдельных лиц; "парашютаж" – приема сбрасываемых грузов и агентов и "рамассаж" – вербовка авиаспециалистов и механиков, поиски и переправка летчиков со сбитых самолетов союзников...Службы эти между собой не были связаны, но должны были подчиняться единому Центру. Каждая из них должна была иметь своих "пианистов", то есть радистов. Пеленгаторная служба гитлеровцев местами была развита хорошо, – радисты часто гибли.

Коммунистам, имеющим сильную боевую организацию "ФТП" или "ФТПФ" (франтирер-партизан франсэ), необходимо было оружие, взрывчатка. Отказать им в помощи представители Де Голля не могли, рискуя лишиться подобной поддержки. Поэтому голлисты решили выделить их в обособленную организацию с собственными базами, средствами связи, подчиняющимися непосредственно Центру -Лондону. Для этого им придавались офицеры связи. При условии: мы вам – оружие, взрывчатку, вы нам – разведданные. О радистах же ФКП должна позаботиться сама. Поэтому многим, нам в том числе, вменили в обязанность изучать работу на ключе и саму азбуку. Условие, на каком заключено было подобное соглашение, говорило о том, что генерал Де Голль признал-таки немаловажную роль компартии в деле активного Сопротивления: во Франции народ стал воевать, не нося военной формы, и согласен был примкнуть к любому, кто активно борется. "Свободная Франция", где до сих пор были лишь голлисты, отныне переименована во "Франс комбаттант" -"Францию сражающуюся". Надо отметить, что в ФТПФ, естественно, в массе своей были все, кто хотел драться с врагом, не только коммунисты. И все-таки, несмотря на усилия "Макса", до окончательного объединения организаций и групп Сопротивления в одну, управляемую Центром, структуру было ой, как далеко. Мешали амбиции, амбиции, амбиции...

* * * 

По два-три человека с разных ферм стягивались молодые люди на полянку в лесу. Это – репетиция для последующих вылазок на боевые задания. Вижу, – глазам своим не верю: приближается Михаило Иованович с Николой Калабушкиным! А еще через час появляются и другие мои друзья: круглолицый и розовощекий Добричко – «Добри» Радосавлевич (ну и отъелся же!) и Средое Шиячич, как всегда улыбчивый и жизнерадостный. Сколько радости доставила мне эта встреча! Так вот, о ком намекал Кристиан Зервос, когда говорил, что, мол, из нашего лагеря в Сааргемюнде вырвались и другие! Бежали они, как и мы, втроем, вскоре после нас. По тому же испытанному методу, со средствами от собак. Но на границе под пулю угодил Джока Цвиич. Не повезло парню! Добраться сюда помог «Щепанек»-Ковальский из Варанжевилля. Он к тому времени уже наладил цепочку по переправке беглецов. Я сразу представил их Мишелю. – Мы бежали с помощью тех же мальцов из Ремельфингена. – говорил Добри: – Они передавали вам привет... Будто знали, что мы свидимся... Да, если находиться по одну сторону баррикады, то такие встречи не в редкость! Михайло и Николай работают на ферме близ села Грей. Средое и Добри – на другой, поближе. Им и в голову не приходило, что находились так близко друг от друга! И теперь восторгу от встречи не было предела.

Горит, потрескивает костер. Одна за другой зажигаются над нашими головами звезды. Ночная тишина навевает спокойствие. Мне вспоминается далекое прошлое: Украина, ее сосновые боры, деревня Покотиловка у речушки Лопани, близ Харькова. Там я отдыхал с дядей Валей. В Лопани, с ее коварными ямами и водоворотами, даже умудрился тонуть, – в последний момент спас дядя. Не зря был он знаменитым спортсменом! Ночная рыбалка, грибы, совершенно такой же костер... Вспомнился и Кошутняк под Белградом, полянка за Авалой, скауты, игры, интермедии... "Король Лир", "Жертвенные танцы" вокруг костра из "шалаша и колодца", "Журавель", "Будь готов!", "Коль славен"... Эх, где ты, далекое безмятежное прошлое, романтическое детство?..

Причудливо извивающиеся языки пламени выхватывают из тьмы силуэты и лица моих товарищей. Нас, людей разных национальностей, собрала здесь не романтика, – объединила нас война. И мне кажется, что в неповторимой лесной тиши каждый из нас на мгновение, на сладкое мгновение окунается в воспоминания о дорогом прошлом, о родных, о Родине. Для одних она далека и недосягаема. Для других – вот она, рядом, – они на ее земле... Самый юный из нас – Жан-Марк, родом из Дижона. Ему всего шестнадцать. Жестоко обошлась с ним судьба! Нацисты расстреляли родителей, затем он стал свидетелем гибели старшего брата при поджоге склада с горючим. Самому старшему, испанцу Хосе-Мария, под тридцать. И у него жизнь была суровой. Боец республиканской армии, он до последнего дня сражался против Франко и фашизма. Надеялся найти убежище во Франции, но здесь его сразу же заточили в концлагерь. В начале оккупации ему удалось бежать из лагеря в Гюрсе. И вот он среди нас. Капитану Анри всего двадцать три, но какой командир! Рядом со мной примостились мои друзья и, естественно, Мишель...

"Тучки над городом встали, В воздухе пахнет грозой..." – высоким тенором запевает Толик Жуковский. Недавно он бежал из лагеря советских военнопленных. Заболев в плену чахоткой, тощий, изможденный вечным голодом и непосильным трудом, еле дотащился он до этих мест... Если бы не помощь его попутчика-крепыша с Полтавщины Алеши Метренко, – погиб бы в дороге. В эту местность им обоим помогла добраться молодая жена Анри – Арлетт. Поет Толик медленно, с расстановкой. Все замерли, понимают, – трудно ему! Песня берет за душу. Кажется, и сам костер стал потрескивать как бы застенчиво, не так шумно и задорно, будто боясь помешать певцу. Родной Толька! Как страшно ложатся тени в твоих ввалившихся глазницах!..  "...Далека ты путь-дорога..." – подпевает своему другу Алеша. Да, далека! Ой, как далека!.. Увижу ли тебя, Родина? Наслушаюсь ли всласть наших прекрасных песен? Ведь Толик и Алеша – первые мои соотечественники за эти долгие бурные годы. Мой язык, моя русская песня! Всё это – впервые за столько лет!..

Смотрю на измученного Толю и думаю: такая сейчас и она, моя Родина. Обливается она горючими слезами, купается в крови, покрыта пожарищами и взывает о помощи. Слышу тебя! Слышу твои стенания, твои мольбы!.. Не может быть, чтобы мы простились с тобой навеки!.. Нет, не может того быть! Закончена песня, но долго стоит мертвая тишина. Внезапно она взрывается бурей аплодисментов, возгласами "Браво!". На лицах– воодушевление: прекрасный голос, душевный лирический мотив! Слова песни непонятны, но мотив всех задел за живое! Ребята запели снова. То была другая песня: "Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой!.." Я услышал ее впервые. Как здорово, мощно, призывно звучит она! Я тут же перевел ее слова. – Народ с такой песней непобедим! – как всегда кратко, но весомо, изрек капитан Анри, подняв руку со сжатыми в кулак пальцами. В глубине души я исполнился гордостью Лишь в глубине души: здесь все, кроме Мишеля, считали меня югославом Поповичем. Многие так и звали "Юго"... "Монтенегро"... Еще и еще песни. Поет Хосе-Мариа. Это – "Кукарача". Она известна многим, подпевают. И чудится нам топот коней, их развевающиеся в беге гривы, всадники в широкополых сомбреро со страшными ножами-навахами. Неудержима победоносная поступь героев-повстанцев Панчо-Вильи!  "Венсеремос!.. Венсеремос!.." – и мы все встаем в круг, беремся за руки. Да, мы победим. Обязательно! Пусть это будет не завтра, не через месяц... Даже, может, не через год. Все равно победим! Место одного павшего займут десятки новых бойцов. Неважно, что мы – разные. Когда враг общий, то с ним дерутся сообща. Конечно, и мы, югославы – "питомцы" (воспитанники) Белградской военной акдемии на Банице, – мы ведь тоже должны выступить, или как? Одной из наших песенок была шуточная черногорская:

 
Ој дјевојко љепотице,
стиг'о Швабо до границе.
На граници стража стоји
 и сумњива лица броји.
 Кралу Петре, српско дете,
чуваjу те баjонети,
Од Цетина до Босфора
пружа нам се Црна Гора,
Од Загреба до Берлина -
Хрватска jе домовина!.."
 

(Ой, девушка-голубушка, где ты была? На границе. На границе стража подозрительных лиц считает. Король Петр, сербское дитя, штыки охраняют тебя. От Цетиня до Босфора – Черногория, От Загреба и до Берлина – Хорватия!)

  Мы – безвестные солдаты. Даже ближайшие товарищи не знают наших настоящих имен и фамилий. В них ли дело? Мы боремся, жизнь наша сурова. Никто не знает, что ждет нас завтра. Многие уже погибли. Может случиться – погибнем и мы. И вряд ли кто-нибудь сообщит об этом нашим матерям, близким. Останемся мы «без вести пропавшими». Нет!.. Долой слабость! Не зря наш девиз: «Лучше погибнуть стоя, чем жить на коленях!»

* * * 

Наш «пикник», как можно было бы назвать подобные сборы, закончен. Спустя некоторое время мы с Мишелем тронулись в путь: в Шатенуа, близ Доля, надо было сдать взятые напрокат велосипеды, и поездом отправиться к Монбельяру. Перед домом хозяина мы увидели идущего нам навстречу аббата. Аббат, как аббат: черная сутана со стоячим воротником, требник в руке. – Зиг и Пюс! – неожиданно услыхали мы и вздрогнули: эти наши клички мог здесь знать лишь один человек! «Аббат» и оказался капитаном Анри! Почему он здесь, а не в Безансоне? – Поторапливайтесь! Вас отзывают в Париж. Связная ждет на вокзале. До отхода поезда три часа...  ... Поезд тронулся. Анри поднял руку, и будто поправляя свою черную шляпу, слегка помахал ею... – Ты знаешь, что у него за требник? – хитро спросил меня Мишель: – В нем, в специально вырезанной полости, он носит свой браунинг!..