Текст книги "Записки бойца Армии теней"

Автор книги: Александр Агафонов-Глянцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

В глаза стали ударять лучи поднимавшегося солнца, и я проснулся. Мы лежали над самим ручьем с поднимавшимся над ним паром. Оглядываюсь: шагах в двадцати от нас стояло три невысоких стога сена. Метрах в двухстах тянется лента узенькой асфальтной дороги. По ней взбирается велосипедист. Вскочил, со всех ног помчался к нему: – Месье, где я? Всё еще в Германии, или уже во Франции? – с тревогой задаю я вопрос, который меня так гложет, что не в силах понять его коварного смысла. – Бонжур, месье! Германия – там, вон за тем бугром, сзади вас. – приветливо заулыбался крестьянин: – Полкилометра отсюда... Меня охватил неописуемый восторг. Даже забыв поблагодарить, я стал бросать вверх и ловить мой берет, приплясывать, делая немыслимые антраша, прыгать, как сумасшедший... Затем помчался к своим: – Эй, рохли! Разлеглись тут! Вставайте, мы во Франции! Ура! Свобода!..

* * *

   ...Я вспомнил, как все встрепенулись, будто ошпаренные, запрыгали, заплясали... Вспомнил, как крепко стал меня тискать Николай, радостный, всепрощающий и одновременно виноватый, хоть и с хорошей шишкой на виске. Он обнимал меня и все время повторял одно и то же: «Ты... ты... ты...». И здесь, в этом ледяном гробу, я самодовольно улыбнулся...

* * *

   ...Свобода! С каким удовольствием мы, отныне свободные, полоскались в ручье, отмачивали лопнувшие волдыри на ногах! Казалось, вся прежняя смертельная усталость растворилась или улетучилась в этом подарке человеколюбивой природы. Поскоблились тупыми лезвиями, и боль, которую они причиняли, вызывала шутки. Привели в порядок одежду. Даже набрякший на груди рубец перестал болеть. Одним словом, свободная жизнь, жизнь без страха. Наконец-то! Мы тронулись в путь, окрыленные охватившим нас чувством величайшего счастья. Вперед, к видневшемуся селу, – к французскому, свободному! Табличка уже не готикой: «Жюврекур». Мы не сбились с намеченного еще в лагере маршрута. Интересно, почему у крестьянина было такое странное поведение: ответив на мой вопрос, он тотчас же повернул назад. Почему? Ответ не заставил себя ждать: крестьянин, как оказалось, поспешил сообщить селу, что, мол, «еще троим беглецам удалось вырваться из плена!». И всё село, несмотря на ранний час, высыпало на улицу. Глядят восторженно на «храбрецов», расточают улыбки, поздравляют: «Вив! Вив! Браво!», машут платочками, беретами. В ответ тоже улыбаемся, насвистываем мотив французской песенки «Ля Мадлон», – зачем уменьшать их радость? Пусть и дальше думают и гордятся, что мы – их соотечественники! Городок Арракур. Ведем себя так же шумно, будто у себя дома. Вдруг... – Бонжур, месье! Зайдите, пожалуйста, в бистро! – приглашает нас пожилой незнакомец. В кабачке он стал нас укорять: – Вы что, не в своем уме?.. Тут же битком коллаборационистов, гитлеровцев! Ведь это – «Зон энтердит» (запретная зона). Здесь на каждом шагу проверяют документы, частые облавы, обыски...  «Коллаборационисты»? Понятие для нас новое. Очевидно, пособники-наймиты. Вот тебе и долгожданная свобода, жизнь без страха! В бистро задержались не более пятнадцати минут. Нас снабдили несколькими талонами на хлеб, насобирали около двадцати франков. Как всем этим пользоваться? Что можно купить на один франк? – Не имеем никакого понятия. Одно ясно: и дальше необходимо быть на стороже! Проблемы, проблемы...

Вышли подавленные: свои документы и карту мы сожгли еще там, у ручья, когда узнали, что мы во Франции. Наш путь к Домбалю. Там живет кузен Поля. Уж он-то даст нам первые уроки в новой жизни, объяснит, что к чему. Там и передохнем. Но до него еще целых сорок километров! И необходимо дойти сегодня же, чтобы спокойно отдохнуть. Да-а, чувствую, что с рубцом на груди – след от немецкого штыка – не всё в порядке: он покраснел давно, набряк как нарыв, болит. Будто чирей: видимо, рана загноилась... Мы твердо убеждены, что кузен поможет, – сейчас вся надежда на него. . Стараясь ничем не привлекать постороннего внимания, проходим через другой городок – Люневилль. Он чуть в стороне от нашего маршрута, зато на более оживленной дороге, по которой безопасней и незаметней дойти до Домбаля. Наконец, нам остается еще километров пятнадцать, но чувствуем, что силы на исходе. Идем, как в тумане, ведомые одним упорством и уверенностью, что там найдем настоящий отдых после стольких дней треволнений и напряжения. На стенах домов и заборах Люневилля обратили внимание на намалеваные знаки: латинская буква "V" с лотаринжским крестом внутри. Что это значит? Позже узнали, что "V" – от слова "Victoire" – победа, а крест – символ Движения Внутреннего Сопротивления. Значит, здесь есть патриоты, и их надо найти. И еще деталь: фамилию "Де Голль" можно расшифровать и как "две палки" – "два удилища". А знак победы "V" и состоит из "двух палок": лотаринжцы, да и большинство во Франции свое освобождение увязывали с надеждой на генерала Де Голля, первым произнесшим в своей речи 18 июня 1940 года по лондонскому радио, что борьба должна продолжаться, и призвавшим к Сопротивлению.

* * *

  Нет, не могу себе сейчас представить, откуда у нас набралось столько сил, чтобы за эти сутки переползти через границу и пройти до Домбаля, то есть проделать примерно сорок километров! В Люневилле произошло самое страшное – рана вскрылась, по груди и по рубашке потекли струи крови и гноя... Несмотря на это, мы часто сходили с дороги, чтобы заполнить свои желудки плодами груш и слив-мирабелей с деревьев на обочинах... Непостижимы человеческие упрямство и выносливость! Домбаль оказался малюсеньким городишкой. Пришли в него в поздние сумерки. Расспросы... На моем клочке бумажки, где я по морзе записал фамилию кузена Поля, знаки стали еле различимы. Ошибочно, я разобрал «Кюри»... – Кюрэ? – уточняли жители. – Нет, Кюри – Такого у нас нет. Наконец, кто-то из жителей сообразил: – Раз он Луи, то у нас есть один. Его фамилия Кюни... – и нам указали его дом. Было уже около восьми вечера. Наконец-то нам будет долгожданный отдых, дошли все-таки! Ноги еле держат. Мы постучали. Дверь приоткрылась. Перед нами – малюсенький человечек. Оглядел нас настороженно. Да, он – Луи Кюни, да, он – родственник Поля Негло. Думали, что нас тут же пригласят войти, и мы сразу же плюхнемся, пусть даже на пол. Лишь бы поспать! Нет... – Подождите! Посоветуюсь с женой. – и дверь захлопнулась. За дверью услышали неясные голоса, недовольный женский голос. Наконец Луи вышел: – Принять не могу. Поищем кого-нибудь... – и мы стали с ним бродить по разным улочкам, стучать в разные двери. Повсюду – отказ. Было уже за полночь, когда я, при очередном отказе, в изнеможении прислонившись к стене, заскользил по ней вниз: ноги меня больше не держали, силы покинули окончательно. Кровь и гной проступили по всей рубашке на груди. Луи растерялся, махнул рукой: «Ладно уж!», подхватил меня под руку. С трудом добрели мы до его дома. Там он шикнул на жену и провел нас на второй этаж до лестницы на чердак: – Лезьте наверх! Ложитесь там!.. – А вшей у них нет?.. Смотри, чтобы они чего-нибудь не украли!.. – услышали мы слова жены. Но не оставалось ни грамму сил, мы повалились рядом с луком, рассыпанным по полу для сушки. Из реальности мир унесся в туманное далеко... Нас разбудили как только чуть забрезжило. Дали ополоснуться, поставили по кружке эрзац-кофе и по кусочку хлеба. Минут через пять мы снова на улице. Рубашка заскорузла, рана сочилась и ныла. А на наших пятках... остался ли там хоть кусочек кожи?..

* * *

   ...Вспомнил я это и задрожал. Меня передернуло. Все-таки мы выдержали и это испытание. Значит, может человек, если захочет, если сильно захочет, если нет другого выхода, быть сильным. Даже, когда почти перестает себя чувствовать... Спросил себя: когда мне было хуже? Тогда или теперь? Правда, то было на свободе. Относительной, конечно. Скорее, то был мираж свободы. А здесь, в морозильнике, нет свободы, даже нет ее миража. Будущее в полном тумане, скорей – во мраке. Да и будет ли это «будущее»?.. Стоп! Что это я? Не впадаю ли в панику? Э-э, нет! Так не пойдет! Думай, думай, вспоминай, отвлекайся от мрачных мыслей! Тебе на это отпущено массу времени. И оно, время это, – единственное твое богатство! Единственное, чего у тебя не удалось отнять, – время и мысли, мысли и время...

* * *

   ...Где это я остановился? Ах да, Домбаль.. Луи Кюни, сентябрь 1941-го. Конечно, оказаться перед перспективой быть арестованным, а то и хуже, как о том предупреждали повсюду развешенные афиши, – «за оказание помощи беглецам», – мало кто рискнет: подальше бы от греха! Спасибо и на том малом гостеприимстве, за тех несколько часов крайне нам необходимого отдыха! И за то, что не донесли о нас, не выдали. Могли же это сделать? Могли, конечно! ^{15}

Еле передвигая растертые, воспаленные и дрожащие ноги, бредем по улочкам этого чужого городка, который был еще вчера нашей заветной мечтой. Улочка ведет в сторону соляных шахт. Мы – отверженные! Кроме усталости, нас гложет чувство тревоги и безысходности: в любой момент можем нарваться на проверку документов, – вид у нас для этого самый что ни на есть подходящий. Когда я был студентом, усвоил: за помощью стоит обращаться лишь к простому люду, – только он посочувствует. Седьмой час утра. Появляются редкие прохожие. Это – рабочие-шахтеры, идут на смену. Нас обгоняют две девушки. Обрывки их разговора доносятся до моих настороженных ушей: они говорят по-польски. Это – удача! С трудом шкандыбаю, догоняю их: – Пшепрашам, пани кобьети! (Извините, девушки).. – обращаюсь к ним и, без обиняков, прошу о помощи. Сказал, кто мы: – Нам необходимо отдохнуть, хотя бы немножечко!.. Наш вид, моя окровавленная рубашка – красноречивее всех слов. Девушки тотчас же повернули назад и помогли нам идти. Открыли калитку, завели в домик. Видимо, тут и жили. Закипела работа: расшурована еще не угасшая печь. На ней – тазик с водой, затем сковородка, где заскворчала яичница с салом. Мы обмыты. Мне сделали перевязку. Нас накормили и уложили голяком на матрацы на полу. Всю одежду положили в стирку. Одна из девушек убежала и вскоре вернулась с подружками. Мы тут же уснули...

Когда проснулись, девушек не было. Белье было развешено и сохло. Рядом сидело двое парней. Накормили нас уже приготовленным ужином. Вскользь поинтересовались, кто мы, откуда и как бежали, из какого лагеря, как и где перешли границу... Вопросы задавали кратко. Слушали внимательно. Иногда кивали головой в знак согласия или одобрения. Вскоре молодых парней сменило двое пожилых. Те более подробно уточняли некоторые детали из нашего рассказа. Мы понимали: доверять нам сходу не просто...

Вдруг они предложили, как выход из нашего неопределенного положения, завербоваться на работу в Германию. Это, мол, осуществимо, и они в этом помогут. – Нет! Ни в коем случае! – ответил я решительно: – На гитлеровцев работать мы не будем! Не для того бежали. Только сражаться, на то мы и солдаты. Поляки вышли, вернулись минут через пять. Видимо, совещались. Старший сказал: – Собирайтесь! Здесь оставаться вам нельзя. Вам придется на время расстаться... Развели нас поодиночке по разным местам. Меня принял поляк-юноша, представившийся "Зденеком". Познакомил меня с родителями, сестрой. В семье ненавидели фашистов, зло насмехались над их "фюрером" – "ефрейтором-недоучкой", возмущались "Новым порядком". Это – родные Зденека. А вот сам он то заговаривал о победах немцев в России, то об их силе, о том, что, мол, лучше переждать войну, смириться... Когда речь заходила о Восточном фронте, я упомянул о словах Ивана Трояна в Трире: "Цыплят по осени считают!". Других аргументов подыскать не сумел, слишком для меня было всё неясным и необъяснимым. Но я ничуть не сомневался, что мои соотечественники, как бы им сейчас туго ни приходилось, наберутся сил и отстоят свою честь и свою свободу. Неужели в такой огромной стране не найдется достаточно для этого сил?! – А как же "линия Сталина"? Почему она не устояла? И вправду: в Югославии, перед войной, много о ней говорилось, много в газетах писалось. "Знатоки" клялись, что такие фортификации не сокрушить. Какой она была на самом деле, почему не устояла, – этого я объяснить не мог. Впрочем, не устояли же ни знаменитая "линия Мажино", ни не менее знаменитая "линия Маннергейма"!.. Почему? – На этот вопрос и Зденек не сумел ответить.

Вскоре он мне доверился, Вначале показал небольшую газетку-листок "Юманите", затем такой же листок "Ля ви увриер" (Рабочая жизнь), отпечатанные на пишущей машинке. Размножали их, видимо, где-то здесь. Я прочел: "Долг каждого – бороться!".. "Работать медленней!"..."Чтобы ускорить поражение Гитлера, необходимо саботировать всеми способами производство военной промышленности, средств передвижения и производство продуктов питания!"... "Ни единого грузовика, ни единого танка для немецкой армии!"... "Саботируйте, делайте фашистам жизнь невыносимой!"... И всё в таком же духе. Конечно, призывы мне понравились: Это то, что сейчас надо! К Зденеку часто заходили его юные друзья, о чем-то шептались, обменивались какими-то свертками. Сам он часто исчезал по ночам, возвращался под утро уставшим и валился спать. Я понял, что нахожусь в штаб-квартире рабочих-подпольщиков. Иногда по ночам снаружи слышались хлопки выстрелов. Было очень неспокойно. Бывали дни, когда меня "срочно переселяли" из дома в дом, с чердаков в подвалы, из сарая в сарай. Однажды за мной прибежал молодой поляк и с ним пришлось бежать что есть духу в ближайший лесок. Там меня оставили, и я часов пять дожидался, пока за мной не придут: ждали, пока все не успокоится, так как происходили облавы, обыски...

Ребята всегда были начеку, вовремя предупреждали и уводили от опасности. Что и как было с моими спутниками, – не знаю, я их не видел. Как-то я должен был провести ночь на каком-то чердаке. Только расположился, как снизу застучали в люк. То был Зденек: – Помоги! – попросил он: – Маня ранило, царапнуло в плечо, не могу рукой пошевелить, А расклеивать – моя очередь... Давно я мечтал об активной работе, – хоть этим отблагодарю. Короткими перебежка-ми мы продвигаемся в соседнем поселке Сен-Николя. От дома к дому, от перекрестка к перекрестку. Вспомнилось наше приключение с лестницей в годы студенчества. Тогда была шалость, а теперь... Я макал кисть в банку с клейстером, мазал стены, заборы и клеил. Зденек похвалил: – Ловко у тебя получается! – Опыт из Югославии. – не утерпел я, чтобы не прихвастнуть и не приврать. Для меня то были ночи романтики! Несколько раз мы нарывались на патрули, нам вдогонку стреляли. Мы удачно убегали: Зденек был здесь как дома, знал все лазейки. Можно сказать, что мы с ним подружились почти сразу. И вот он пришел хмурым: – Сегодня на вокзале схватили нашу связную из Парижа. С чемоданом литературы. Беда! Оставаться вам у нас слишком рискованно: начнутся повальные обыски и аресты. Я сообщил о вас в Париж... Жду указаний. Так прошло еще с неделю, пока не пришел приказ переправить нас в Париж: – Обсудив ваш случай, Центр решил поручить нам организацию побегов из близлежащих лагерей в Германии и дальнейшую переправку беглецов. Короче, надо организовать "цепочки". Для этого надо расширять наши людские резервы, а это всегда сопряжено с большим риском. Так что работы, а соответственно и опасности, прибавилось. Вот и велено вас отправить в Париж. А мы свяжемся с вашими товарищами в лагере. Как, с кем, каким образом можно с ними вступить в контакт? Настал день, когда из Варанжевилля, где я жил у Зденека и его друзей, меня привели на вокзал города Нанси. Там уже были Николай и Михаило. У Зденека сильно воспалилось плечо, поэтому прощальные объятия были осторожными. Он шепнул: "Хочу, чтобы ты знал: моя фамилия – Ковальский. Может свидимся!"^{16}

Сели в поезд. Согласно указаниям Зденека, под вечер сошли с него в Бар-ле-Дюке: тут кончается "Зон энтердит" и за ним идет демаркационная линия, а следовательно и обязательная проверка документов и пропусков у пассажиров. Ночью прошли около тридцати километров по лесам, немножко подремали, и к утру были в Витри-ле-Фран-суа, городе уже в "Оккупированной зоне", где снова сели на поезд "Нанси-Париж". Таким образом мы избежали проверки на этом перегоне. Примерно к обеду, мы прибыли на "Гар де л'Ест" – "Восточный вокзал" Парижа. Итак, мы покинули Лотарингию и отважных антифашистов. Мы надеялись, что в Париже найдем то, что ищем, и что это преподнесут нам на "голубом блюдечке с золотой каемочкой". А почему бы и нет?

* * *

   ...Надежда! Какая ты призрачная, неуловимая, и в то же время, какая в тебе мощная сила! Окоченевший, почти заледеневший, сижу я в холодильнике, а она, надежда, согревает. Да еще как! Я знал, что обречен, что никакой еды мне не положено, а без нее не выжить... И вот, опять тот же ефрейтор, заступивший на смену, тихо отомкнул кормушку, молча протянул миску такого же, как и в первый раз, сытного и горячего супа. Не свою ли порцию отдает он мне? Отошедши от холода и возвращая миску, я спросил: – Как тебя зовут? – Не надо... Если выживешь, они не успокоятся. Но как нам надоело выволакивать отсюда заледенелые трупы!.. Пусть побесятся! Эти ублюдки – не люди! Нет, не люди! Он сказал «нам». Значит, он – не один, кому надоело служить таким хозяевам?! И именно такие, как он, и являются той лакмусовой бумажкой, которая безошибочно определяет, кто есть кто, где добро, а где зло. Странно всё это. А следователи-гестаповцы ждали, когда же я буду сломлен, когда начну выкладывать фамилии друзей, их клички, адреса и так далее, и так далее... Что придумать?.. Впрочем, запасной вариант «признания» был продуман загодя. Но... нельзя торопиться, – иначе не поверят моему «чистосердечному признанию», начнут проверять... Нет, торопиться никак нельзя! Еще немножко потерпеть, выиграть время. Так, чтобы по всем подсчетам им стало ясно, что я действительно полностью доведен «до кондиции», до «момента истины», что теперь говорю истинную правду, или то, что из нее запомнил... И я снова погрузился в прошлое...

Глава 4. В ПОИСКАХ...

  На Восточный вокзал мы прибыли к обеду, в разгар дня. Да-а, здесь полное засилье оккупантов: немецкие солдаты, офицеры... Летчики, подводники, моряки, танкисты, СС и СА – сновали по вокзалу привычно, как у себя дома. Холеные, лощенные. Молча, чтобы не привлекать внимания, бродили мы по залам, по перрону. Останавливались, и я читал различные указатели, объявления, искал, где вход в метро...Что это такое, как оно выглядит? Рекламный щит. На нем куча объявлений, сообщения. Какие-то аккуратненькие, стандартные, красного цвета с траурным окаймлением листки, целый ряд:    «Эмиль Тиссельсан, Анри Готеро, оба из Париже, приговорены к смертной казни за помощь врагу, выразившуюся в их участии в коммунистической демонстрации про-тив оккупационных сил. Они расстреляны сегодня, 19 августа 1941 года.»  Каждая афиша, под названием «Ави-Беканнтмахунг», сообщала об исполнении смертного приговора над двумя, тремя, а то и над десятками людей: смерть за участие в демонстрации, смерть за саботаж, смерть за порчу телефонного кабеля, даже за содержание почтовых голубей! Под каждой – подпись: «Генерал от инфантерии, фон Штюльпнагель». Были и списки заложников с уже в них вычеркнутыми фамилиями, считай казненными, – стариков, женщин, юношей, детей... На это указывали их имена, даты рождения.

Стиснув зубы, стоял я у этой доски Смерти и Скорби. Перевел содержание нескольких афиш своим спутникам. Наконец нашли спуск в метро. Поскорей туда, где нам должны помочь! А вот и огромный план Парижа с линиями метро. "Иври-на-Сене" – назывался пригород, куда мы должны были поехать На какую ветку нам сесть, с какой стороны перрона? Нашел линию с конечной станцией "Порт д'Иври", а перед ней и нашу остановку "Порт де Шуази". Какое счастье: нам не надо делать никаких пересадок! В вагоне второго класса, в давке, я рискнул обратиться к рядом стоящему юноше, наружность которого внушала доверие. Мой вопрос: "Правильно ли мы едем?". У него было настолько открытое лицо, что сделал это безо всяких опасений. Конечно, мой акцент не мог не вызвать некоего недоверия, и юноша оглядел меня с ног до головы. Видимо, был удовлетворен и, с благородством и услужливостью гостеприимного хозяина, не только сопроводил нас до нужной станции, но и поднялся с нами наверх и указал нужную улицу "рут де Шуази". Пожелав нам "Бон шанс!" – удачи, он опять спустился в подземелье. "Бон шанс!"... будто понял, что именно она, эта удача, и есть то, что нам сейчас крайне необходимо.

Какая длиннющая улица!.. Миновали с правой стороны какое-то кладбище, и наконец остановились у нужного нам номера. Всем идти наверх не стоит: мало ли что могло случиться за это время! Мало ли, какое неприятное "вдруг" могло нас подстерегать! Предложив ребятам прогуливаться невдалеке, я сам поднялся и условными знаками, как меня научил Ковальский, постучал. Дверь открыл молодой человек лет двадцати. Судя по описанию Зденека, – это он, Пьер. – Я от Зденека. – представился я. Пьер пригласил войти. Малюсенькая, опрятная комнатушка. На газовой плитке в кастрюле с кипящим маслом – нарезанный длинными ломтиками картофель. Это – излюбленное французское национальное блюдо "пом фрит". Запахло домом. Пьер слушал мой краткий рассказ. Да, он ждал нас. Но гестаповцы напали на след нескольких смежных групп. Последовали многочисленные аресты, положение стало критическим. Естественно, приютить у себя Пьер не может, – слишком опасно. – А где остальные? – Остались на улице. – Правильно сделал!.. Ну, а что касается вашей переправки в Африку или Англию, – и он взволнованно заходил по комнате: – Не кажется ли вам, что и здесь можно бороться? Я сказал, что ребята не владеют языком. – Как, не владеют? А как же вы добрались сюда? Он что-то забормотал, продолжая шагать взад-вперед. Об аресте связной в Нанси он уже знал. Это тоже намного осложнило ситуацию. Наконец, он предложил погулять часа два, затем со спутниками снова подойти к его дому. Поджидал он нас у подъезда. Повел по улице к какой-то подворотне. Свистнул, и к нам вышел мужчина в темных очках. Деловито задал несколько вопросов по-французски, затем внезапно перешел на довольно хороший русский. Поняв, что наше желание влиться в борющуюся с немцами армию серьезно, и учитывая, что, пожалуй, иного выхода нет, – незнание языка тому причиной, (а этого здесь не ждали!), незнакомец, представившийся "Гастоном", предложил поехать в Ля Рошель, где ему известен капитан рыбачьего баркаса, занимающийся контрабандной перевозкой добровольцев. Сообщил, в каком кабачке мы его найдем, его приметы, время встречи и пароль. А пока посоветовал остановиться по адресу, данному нам матерью Жерома, – у Анни Террон. Извиняясь, подтвердил сообщение Пьера, что у них самих положение сейчас сугубо ненадежное, часто приходится менять "крыши", документы, клички... Если же Анни Террон не сможет нас принять, то... ничего не поделаешь!.. нам надлежит прийти к Пьеру к 21-00. На этом мы и расстались.

Вот тебе и "блюдечко с золотой каемочкой"! На углу бульваров Сен-Дени и Себастополь – большой пяти– или шестиэтажный дом. На каком этаже квартира Террон? У кого спросить? Тут же, у парадного входа, – маленький лоточек с овощами и фруктами. Продавцом – пожилая благообразная женщина. Обращаюсь к ней с вопросом. – Да, мадам Террон живет здесь. На верхнем этаже. Но она сейчас на работе, придет часа через три. А откуда вы ее знаете? Лоточница оказалась консьержкой этого дома. Оглядев нас повнимательней, она догадалась, кто мы, и тут же пригласила зайти к ней: – Вам не стоит долго оставаться на улице, – слишком уж вид у вас "не того"!.. Комнатка её была у самой лестницы. Сверхобщительность и болтливость хозяйки закончились тем, что минут через пять помещение это ломилось от массы её друзей и соседей, пришедших поглазеть на "беглецов из плена". После обычных расспросов о войне, о плене, со всех сторон посыпались анекдоты, где зло высмеивались как сами "боши"-немцы, так и их правители. Запомнился один фривольный анекдот о том, как сам Геббельс, гитлеровский министр пропаганды, проживая, якобы, по соседству, приходил к хозяйке покупать овощи, и как она над ним и Гитлером издевалась... Игру слов я не понял, а когда мне шепотом ее растолковали, то и я чуть не взорвался от смеха. Действительно, французы остроумны, с развитым чувством тонкого юмора. Удивительно, что, несмотря на тяжелые времена, оптимизм не покидал их. Все трое, мы почувствовали себя, как дома. Анни, пришедшая с подружкой, встретила нас приветливо и сразу повела в свою комнатку на мансарде. В окошечко видно было лишь море различных крыш со стояками дымоходных труб с причудливыми на них флюгелями. Мы оказались не под, а "над крышами Парижа". Отсюда, к сожалению, не видно было ни собора Парижской Богоматери, ни других, известных нам по литературе, достопримечательностей, ни даже Эйфелевой башни... Жить в комнатке пришлось безвылазно одним: Анни спала у подружки. Не забывали нас и кормить. На четвертые сутки Анни удалось наскрести денег на билеты до Ля Рошеля, вечером проводила нас на вокзал и усадила в вагон. Прощай, город сказки – Париж! Так и не увидели мы ничего из того, чем ты так красовался в нашем воображении!

* * *

  Нет слов: мы родились в рубашке! Бежали из немецкого лагеря, переползли через границу, через демаркационную линию, добрались до Парижа, до Ля Рошеля: протопали и проехали через всю Францию с востока на запад – через Лотарингию, через «зон энтердит», Париж и добрались до самого Атлантического океана, и... ни разу не попали в облавы, не нарвались на проверку документов, которых у нас не было! Вдобавок, на всем нашем пути встречали прекрасных, отзывчивых, самоотверженных, нам до тех пор абсолютно незнакомых людей! Что же это за «рубашки»? Думается, заключались они в том, что французы, в массе своей, ни на йоту не приняли фашизм. Разные сами по себе, они нам сочувствовали, активно помогали, порой явно рискуя своей жизнью. Короче, видели в нас своих союзников.

И вот мы у цели, на перроне вокзала Ля Рошель. Сейчас около часу ночи. С перрона, входим в зал вокзала, откуда выход в город. Но что это? – у всех выходных дверей стоят фельджандармы, милиция и у каждого выходящего просматривают документы. В самый последний момент, а всё-таки влипли! Теперь нам – явная крышка! Нет, не паниковать! Искать выхода!.. Приглядываемся к обстановке. К жандармам выстроилась очередь, предъявляют какие-то бумажки и выходят. Но почему не все пассажиры толпятся к выходу? Не суетясь, ничуть не волнуясь, они располагаются на скамейках. Будут ли и у них проверять бумаги? Мы тоже присаживаемся... Ждали-ждали, но к нам никто не подошел. Не заметили, как заснули. А проснулись, – ни жандармов у дверей, ни... вокзал был почти пуст! Поняли: был комендантский час, а выход в город разрешался лишь тем, у кого были ночные пропуска. Да-а, у страха глаза велики! Мы вышли в город. Ласковый теплый ветерок обдавал нас характерными морскими запахами, и мы жадно вдыхали воздух Атлантического океана. Как нам показалось, это и есть чудесный воздух обретенной свободы.

Да, так казалось... Перед нами был океан, а за ним – свобода и борьба, выполнение не только нашего прямого солдатского долга, но и нашего долга перед многими людьми, внесшими немалую лепту в то, чтобы мы целыми и невредимыми добрались сюда. Нет, мы не принадлежим к тем людям, кто только и способен на то, чтобы извлекать личную пользу, ничего не давая взамен: мы ненавидим таких паразитов! А нам осталась самая малость, – на севере обогнуть Бретонский полуостров, и мы – в Англии. Или поплыть на юг, обогнуть Пиренейский полуостров с Португалией, и мы – в Африке. Интересно: куда именно повезет нас капитан? Мы были уверены, что нас всюду примут с распростертыми объятиями: идет война, и солдаты нужны. Мы будем драться за свободу многих стран: Югославии, Франции, Польши, Греции, России,– драться против их, против нашего общего врага – фашизма-агрессора.

Шум океана привел нас на набережную. А вот и оно, – нужное нам бистро. Дверь его настежь открыта. Ничего удивительного: по утрам всегда заскакивают в такие заведения на чашечку, хоть и эрзаца, но горячего кофе. Памятуя предупреждение "очкастого" – Гастона из Парижа, что необходимо быть крайне осторожным, я решил не спешить. Зачем торопиться? Мы уже на месте, но не вредно предварительно осмотреться. Странно всё-таки: в бистро никто не заходит и из него никто не выходит! Почему? Без утреннего кофе, без того, чтобы посудачить о том, о сем, особенно о войне и прогнозах, – что-то не похоже на общительных французов! Невдалеке расположилась со своим товаром торговка зеленью. Подошли к ней. Я заказал фунт моркови, – как-никак, а это дешево, заменит нам более плотный завтрак, от которого, с нашими финансовыми возможностями мы предпочли воздержаться. Пока она взвешивала, я мимоходом посетовал на тяжкие времена: даже, мол, в бистро нет желающих зайти!.. – Что вы, месье! – боязливо оглядываясь ответила она: – Там вчера арестовали хозяина, а с ним вместе и нашего капитана... Увели в наручниках...

Стало ясно: там сейчас "мышеловка"! Ой-ой, поскорее отсюда подальше! Куда теперь? Что предпринять? На обратную дорогу денег нет. Здесь оставаться нельзя, – город буквально кишел немцами, патрулями жандармов: заночевать на улице – самоубийство! Нам остается несколько часов, чтобы найти выход из положения, в каком оказались... А что, если пойти на базар? Ведь должен же он где-то быть. Раз базар, то там могут попасться и земляки: из Югославии много бедняков выезжало на поиски работы – в Америку, Францию... Это называлось у нас "печалбой" – поездкой на заграничный промысел. Некоторым через десяток лет удавалось вернуться разбогатевшими, кому как повезет... Вдруг на базаре и попадется кто-нибудь из таких! И мы пошли на запах рыбы: в приморских городах на базарах торгуют преимущественно "дарами океана". Нос нас не обманул.

Бродим по базару в толпе, прислушиваемся к разговорам. Чу! Славянский грубоватый акцент! За прилавком с креветками – славянин! Вступаю в осторожный разговор. Да, он – болгарин. – Значит, вы – наш земляк! Мы тоже с Балкан! – и я даже пропел ему отрывок из болгарского гимна:  "Шуми Марица, окрвавлена, плаче девица, люто ранена..." Болгарин с удовольствием стал подпевать. Постепенно я ему открылся: мы ищем работу, у нас нет денег... Не поможет ли он чем-либо? Возможно, ему требуются матросы? Или он знает, кому они нужны? Может, сам он – рыбак? – Мне как раз нужны такие люди! Я вам помогу с дорогой душой, пристрою на работу, вы будете довольны... Вот только мне надо распродать товар: дело прежде всего, бизнес есть бизнес! – Конечно. Мы вас понимаем...– обрадованные такому везению, мы смотрим на него восхищенными глазами. – Вы пока погуляйте! Подойдете сюда к половине двенадцатого. Теперь, уже как беззаботные туристы, мы стали гулять по улочкам города, – отличного, прекрасного, гостеприимного города. Даже многочисленность немцев нас ничуть не беспокоит: мы чувствуем себя чуть ли не местными жителями... Ля Рошель! Надо же: город, в котором побывал сам сметливый Д'Артаньян, город, где мушкетеры ловко обвели вокруг пальца злую "миледи" хитрющего кардинала Ришелье! И я мысленно перелистал в памяти удивительное произведение А. Дюма. Мушкетеров было трое, плюс гасконец Д'Артаньян. Нас тоже трое. Не окажется ли болгарин нашим благородным гасконцем? Часов у нас не было, и мы опоздали почти на целых полчаса. Не узнали нашего болгарина: он был разъярен, набросился на нас с руганью, – почему мы опоздали? Пока вел нас куда-то, всё время распекал за неточность, не давал нам и слово вставить. Конечно, мы виноваты, но так получилось...