Текст книги "Записки бойца Армии теней"

Автор книги: Александр Агафонов-Глянцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Вдруг он втолкнул нас в дверь большого углового дома: – Быстрее, быстрее! Заходите! Внутри, по широкой парадной лестнице со второго этажа спускался... офицер в желтой форме войск СА! Нас бросило в жар. Куда это нас привели? – Герр штурмфюрер, я, как вы и просили, нашел вам парней... Целых трех! – Перерыв на обед! Прийму через час. – Но, герр штурмфюрер, посмотрите: какие они ладные, крепкие... – Вижу. Подойдут. Но приму через час. Перерыв есть перерыв, порядок есть порядок. Орднунг ист орднунг! – многозначительно по-немецки закончил он и назидательно поднял вверх палец. Почти вытолкнув нас из холла, он запер дверь и удалился. Болгарин был раздосадован: – Видите?.. Я же вам говорил! Теперь придется ждать целый час... Ладно, вы ждите меня здесь, никуда не уходите! Я схожу домой, принесу вам чего-нибудь погрызть... Что это за "офис"? – В витринах огромные плакаты: строй эсэсовцев в касках и надпись: "С твоими европейскими товарищами, под знаком СС, ты победишь!", плакат с буквами "LVF" и надписью "Французский Легион добровольцев против большевизма". Над входом свисало два красных полотнища со свастикой. Вот, куда мы попали, – в вербовочный пункт на Восточный фронт! Как только силуэт болгарина исчез за углом, мы тут же, ноги в руки, и дали стрекача. Провались она пропадом, обещанная нам еда!..

Уныло бредем по дальним окраинам. Мысли самые безотрадные... Впереди идут две старушки. И вдруг донеслись обрывки их разговора. По-русски! – Бедная Россия! – сетовала одна: – Сколько же ей терпеть! – А проклятая немчура всё прет и прет! – Извините, уважаемые дамы! – нагоняю их: – Нам бы ваш совет... Старушки приостановились, вежливо ждут. И я без утайки рассказал о наших мытарствах. Это – судьба, ее добрые предначертания: в самый что ни на есть критический момент мы повстречали именно их, этих двух стареньких фей! Они тут же взялись нам помочь. Привели в пустынную улочку на отшибе города, отворили калитку в дощатом заборе. Во дворике стоял ветхий домик с расшатанным, чуть живым деревянным крылечком. Поднялись. Они отперли дверь, и мы очутились в... библиотеке с ее характерным запахом. Настоящая библиотека, уставленная стеллажами с книгами! Одна из старушек, как оказалось, была ее хозяйкой. Эти старинные книги в свойственных их возрасту переплетах были для них всем: – Это всё, что осталось нам от любимой России! – грустно посетовали они: – Храним до лучших времен... К вечеру они принесли несколько одеял и корзинку всякой пищи. Подумать только: карточная, самая "экономная" система, а тут целая корзина! Оставшись одни, мы устроились, кто на полу, кто на стульях. Сейчас мы сможем отдохнуть вволю, без всякого страха залечить все волдыри на ногах, и, вдобавок, не на пустой желудок! Сколько времени продлится такое счастье? С утра следующего дня мы благоговейно притрагивались или листали то одну, то другую книгу, каждая из которых могла бы оказаться музейным экспонатом.

Вспоминая об этом времени, с горестным чувством думаю о многих современниках, аккумулирующих в своих библиотечных шкафах не столько книги – творение человеческого гения, сколько "престижную" выставку красивых обложек, даже не собираясь притронуться и вникнуть в суть их содержания! Каких только книг там не было! Вспомнил я и нашу библиотеку в Харькове... За первыми рядами мы обнаружили много книг "Госиздата" с серпом и молотом! Несдобровать бы старушкам, если бы об этом узнали нынешние "властители мира", начавшие править с костров– "аутодафе"– неугодной для них литературы!

Позже мы узнали, что такие книги приобретались библиотекой еще в мирное время: старушки несколько раз посещали советское посольство, смотрели некоторые кинофильмы, подписывались на различные издания. Они стремились лучше познать новую Россию. И были уверены: русские обязательно сломят фашизм, ибо зло не может победить добро! Со строем в Советском Союзе они согласны не были. Считали, что он – очередное испытание для русского многострадального народа. А вот в силу самого народа, в его мужество, в его свободолюбие и патриотизм, в сам "русский дух" – верили безоговорочно. Ленин? – Да, это представитель интеллигенции, мыслитель. К сожалению, революция и последующие годы или разогнали, или уничтожили интеллигенцию. "Мир народам"? – Да, декрет о мире, пожалуй, величайшее деяние Ленина. "Фабрики рабочим, земля крестьянам"? – Лозунг,– как они считали,– сугубо декларативный, агитационный, лишивший, в итоге, крестьян их хлеба, их жизни – земли. Что за крестьянин, у которого нет собственного надела земли? Начатая же Столыпиным реформа обернулась страшной бедой для крестьян, оставив их теми же безгласными, бесправными крепостными... Коллективизация, да еще насильственная? – И того хуже! Конечно, поставить сельское хозяйство на современную, промышленную основу – сама идея прекрасна. Чернышевский в его книге "Что делать?" попробовал мысленно реализовать подобное. Но получилась утопия. Нет, надо учитывать и степень культурного развития. Достаточна ли она? – В этом наши собеседницы очень сомневались. В Сталине они видели того же царя, но жестокого, бесконтрольного. Процессы 1937-1938 годов? – Ничто иное как самодурство, расправа с неугодными, умными, а поэтому и опасными диктаторскому режиму. Это – уничтожение более достойных претендентов, конкурентов на власть. При любом абсолютизме, тоталитаризме – одно и то же. И Гитлер правит так же. Вот только культуры у него побольше, и сам немецкий народ намного культурней. – Раньше, на первых страницах букварей печатались оды "батюшке-царю", портреты царя и царицы. Сейчас – такие же оды "Сталину– красному солнышку", портреты его и "Ильича". Что же изменилось? Да, конечно, раньше в своих колясках разъезжали богачи – промышленники, купцы. А теперь в автомобилях – комиссары. А что остальной народ, не принадлежащий к этой касте привилегированных? – Как топал понуро в лаптях по грязи, так и топает, гнет свою спину... Даже о велосипедах не слыхали! В Советском Союзе утверждают, что они против эксплуатации человека человеком. Зато не мыслят жизни без узаконенной еще большей эксплуатации "избранниками– слугами народа" – всего остального населения...

С интересом прочитал я произведения русской писательницы Теффи. Особенно запомнилась "Русская сказка". В ней рассказывалось, как русский эмигрант, гуляя по Булоньскому лесу, присел приморившись на пенек, произнеся "Ох!". Тут же из-за пенька появился старичок с длинной белой бородой, в лаптях, с палкой на плече, на которой висела котомка: – "Я – дедушка Ох. Вы меня звали?". – "Вы – русский?" – обрадовался эмигрант. – "А как же. Я из русской сказки тоже подался в эмиграцию: житья в России нам не стало!". – "А как же с остальными мифическими персонажами?" – "Кому как... Одних, как царя Салтана, пустили в расход. Другим пришлось приспосабливаться по их умению и разумению. Вот и стали подыскивать какую-никакую работенку. Ведь там, "Кто не работает, тот не ест!". Василиса Прекрасная, к примеру, на почтамт телефонисткой пристроилась, и то по блату. Кащей Бессмертный в Чека мертвыми костями заведует. Конек-Горбунок в колхоз нанялся,– водовозной клячей служит. Но жаловался, что долго не протянет: бывает, что кормить забывают. Бабу Ягу-Костяную Ногу, и ту раскулачили: помело в совхоз отдали, а медную ступу в торгсин снесли. Ивана-Царевича, спасибо, не укокошили. Зато, за его непролетарское происхождение, на Соловки сослали. Жаль, что Кота-Ученого сожрали за время голодовки.... Ох-ох-ох! " Дедушка Ох рассказал и о судьбе других сказочных знаменитостей, да всё в голове не удержалось.

Попалась мне в руки и странная книга из газетных вырезок. То были воспоминания Солоневича "Россия в концлагере", где рассказывалось и о лагерях на Соловках. Солоневич? – Я тут же вспомнил, что слушал его выступление в Белграде. Помнится, было их три (или два) брата и сестра Тамара. Он рассказывал об условиях жизни в "СЛОН"-е – "Соловецких лагерях особого назначения". Борис Солоневич говорил, как им удалось оттуда бежать. Пока он рассказывал, я восхищался игравшими под короткими рукавами его рубашки мощными бицепсами. Си-и-лён, дядя! Поэтому и удалось совершить подобный героический побег. На нем были очки с толстыми стеклами и почти не было зубов, – потерял в лагерях из-за цынги. Вскоре после нашей встречи с ним, газеты сообщили, как им в Болгарии, где они обосновались, пришла почтовая посылка. Спасла их случайность: взрыв этой посылки-бомбы их не убил, но кажется была ранена жена. Так им мстили органы ГПУ! И я рассказал об этом старушкам. – Да, мы знаем об этом. Но то было у вас на Балканах. А здесь, в центре Парижа, среди бела дня, был выкраден генерал Кутепов, глава РОВС-а (Русского ОбщеВоинского Союза). Говорят, что, мол, он потом давал показания на Лубянке. Исчез и его преемник – генерал Миллер, другие... Чьи-то кости были обнаружены в яме с гашеной известью... Бедная Россия! Настроила она против себя! Но всё равно, там наш народ, наша Родина. Она сейчас в величайшей беде. И мы с ней, против ее врагов. Народ наш здоровый, хороший. Взять хотя бы посла Раскольникова.^{17}

Они долго рассказывали об эмигрантах во Франции. Как и в Югославии, они и здесь резко размежевались на бывшую элиту и имущих, злобствующих по поводу любого успеха в России (критиковать всегда проще и особого ума для этого не требуется), и на других, для которых Родина осталась превыше всего. Но в минуту беды, нависшей над Россией, во многих заговорил патриотизм, отодвинув все разногласия на задний план. Особенно молодежь встала на сторону Отчизны. Но были и такие, кто нанялся к немцам. Старушки были убежденными патриотками и знали, что фашизм ни в коем случае не принесет России благоденствия, а наоборот, – такова сама его звериная сущность!

Но чем могли помочь? И чем могли помочь нам? Город кишит гитлеровцами: рядом в разгаре строительство огромной бетонной базы – убежища-гаража для десятков подводных лодок. Вдобавок, после того, как пяти мальчишкам удалось на двух утлых лодчонках переправиться в Англию (из Нормандии), что наделало немало шуму, – их торжественно принимал сам Черчилль и об этом протрубили все газеты. В результате, строго были наказаны обе береговые охраны: немецкая – за то, что упустила их, английская – за то, что проморгала их высадку на острова и дала "чужеземцам" с развернутым французским флагом проникнуть глубоко в страну: так, мол, мог бы пробраться в самое сердце Англии и матерый немецкий шпион и диверсант! И вот теперь гитлеровцы ужесточили охрану побережья: близко к берегу, даже на пляж, без пропусков не подпускают!

Почти две недели пробыли мы у наших старушек– добрых фей. Света зажигать нельзя было, они часто, то вместе, то поодиночке, заходили к нам коротать наше мучительно тянущееся бездействие. А мы всё сидели и сидели, без денег, без документов и... без ясности на будущее. Сидели и не верили, что нашим хозяйкам удастся что-нибудь сделать, хоть они это и обещали. Они и так сделали многое: дали нам убежище и пропитание. А ведь это – баснословно много! Но сколько можно кормить таких здоровых парней?! Мы старались есть поменьше, убеждая их, что сыты... И вот, старушки нашли-таки выход! И какой! Пришел день, когда они, сияя от счастья, торжественно сообщили, что насобирали денег на билеты и отправят нас в Париж. И не куда-нибудь, а в руки активных подпольщиков. Правда, в тот момент мы этого еще не знали.

 – Париж – столица. – объяснили они: – А также и центр Сопротивления. Русские – его участники. Это они издавали листок "Резистанс" (Сопротивление"). Теперь можно сказать, что вдохновителями и организаторами редколлегии были наши эмигранты – этнографы Анатолий Левицкий и эстонец Борис Вильде. К сожалению, они арестованы. Мы их немножко знаем. У нас, тут же, где сейчас вы, ночевал их посланец. Да их схватили, но на их место уже встали другие и продолжают их дело... ^{18}

Итак, нам надлежало выехать в субботу ночью, чтобы утром явиться в русскую церковь на рю (улице) Дарю и там спросить "Мать Марию" или "отца Вениамина" (подпольная кличка Дмитрия Клепинина). ^{19} Я с изумлением смотрел на этих двух милых благодетельниц и не верил, что из такой дали им удалось связаться с Парижем. Впрочем, что нам о них было известно? – Ровным счетом ничего, – мы не знали даже их имени-отчества! Хозяйки перехватили мой недоумевающий взгляд и не выдержали чтобы не похвастаться: – Мы и не такое можем!

* * *

  Утром следующего дня мы были на рю Дарю. Вошли во двор, поднялись по ступенькам в церковь. Разгар молебна. Пахло ладаном. Молились, крестились и отдавали поклоны многочисленные прихожане. Нет, здесь разговаривать, спрашивать – неприлично. Прежде всего здесь молятся о России, о ее спасении. Впервые мы среди такой массы русских. Помолившись, вышли во двор. Тут тоже много народу. На наши расспросы нам показали мать Марию. В монашеском. Возраст? – Какой возраст может быть у монашенки?! Когда мы ей сказали, что прибыли из Ля Рошеля, она кратко ответила: – О вас мне сообщали. – и попросила подождать. Через несколько минут она подошла с пожилым мужчиной: – У меня сейчас битком, как вы знаете. – закончила она с ним разговор: – А эти молодые люди – из Югославии. Мужчина представился: – Полковник Приходькин. Выслушав нашу одиссею, он согласился взять нас к себе.

Я понял, что мы – не первые, и что у матери Марии хорошо налаженная связь и организация по приему и спасению тех, кому грозят арест и гибель. Довольно-таки опасная работа, требующая большой храбрости и самоотверженности. И я с благодарностью вспомнил о наших благодетельницах из Ля Рошеля. Все эти люди действительно занимались рискованным делом, не думая о личном благе. Они не только "сетовали"!.. В доме, где жила семья Приходькиных, на рю Вийемен в 14-ом округе, мы познакомились с его дочерью Екатериной Борисовной. Она взялась обучать Михайла и Николая французскому разговорному языку. Затем к ней присоединилась и ее подруга Мария Златковски. Судя по фамилии, я решил, что она – полька. Лишь намного позже я узнал, что она была грузинкой.

Обе знакомили нас с Парижем, показывали улочки, кварталы, но главное – проходные дворы, через которые бы мы, в случае облавы, могли скрыться. Благодаря им, мы были обуты и одеты.  Вид у нас стал вполне "парижский". Одеть таким образом троих оборванцев, как мы, стоило огромных средств. Сейчас мы неплохо вписывались в окружающую среду. Стали посещать знакомых этой семьи. Через врача Зернова, мы познакомились с Верой Аполлоновной Оболенской, умной и очаровательной, жизнерадостной женщиной. Борис Зернов, когда меня свалил приступ тропической малярии подхваченной мной в лагере на болоте – в Секелаже, быстро поставил меня на ноги. Но сколько пришлось проглотить препаратов хинина! По мужу, Вера Аполлоновна была княгиней. Его самого мы никогда не видели. По вопросам, которые мне задавала Вера Аполлоновна, я определил, что встреча и знакомство с ней – не случайны.  "Викки" – так звали её все и так представилась она нам – интересовалась каждой мелочью нашей прежней жизни. Вопросы свои задавала она подчас шутливо и ненавязчиво, с удивительной душевностью откликаясь на всё нами пережитое. Отличное качество – уметь слушать собеседника! И Викки владела им преотлично. Но о цели столь обстоятельного разговора в первый день встречи не было ни слова. То, что она– княгиня, мы узнали несколько позже от Марии Златковски.

По Югославии, я знавал многих русских князей, генералов. Большинство из них были несколько надменны и чопорны, в основном критически, скорее зло, относившимися к Советскому Союзу. И жили они особняком, в собственном кругу. Мечтали о троне, о возврате империи, а соответственно – об утерянных имениях, положении и привилегиях. Вспоминаю случай в магазине на улице Князя Михаила в Белграде. Заходит туда русский генерал в полной форме, просит дать ему "йоргован". Продавец отвечает, что в его магазине продают лишь постельные принадлежности, а не цветы. А генерал настаивает: "Вот я и прошу йоргован!". Я понял, что генералу нужен не "йоргован" (сирень), а "йорган" – одеяло. Он перепутал эти два слова. Я объяснил это продавцу. Конфликт был исчерпан, но меня поразило бурчание выходившего с покупкой генерала: -"Какая дикая нация! Уже двадцать лет, как мы здесь, а они до сих пор не научились русскому языку!". Так вот, Викки – полная противоположность таким людям. Да, такую замечательную женщину было за что уважать, и не случайно она оказалась среди тех, кто занялся нашей судьбой. Я заметил также, что среди Зерновых и их знакомых она пользовалась особым авторитетом. Часто у них проскальзывало: -"А что скажет Викки?"... Но это было совсем не то, что в "Горе от ума" ("О, Боже мой, что станет говорить княгиня Марья Алексевна!").

На одну из встреч, с Викки пришло двое незнакомых. Они долго говорили с нами о Движении Сопротивления, его задачах. Один из них почти все время молчал, лишь слушал, и плохо мне запомнился. А вот второй, Кристиан Зервос, грек по национальности, запомнился хорошо, тем более, что в дальнейшем мы часто с ним встречались. Викки и Кристиан знали о нас всё: и об организации и подготовке побега из плена, о моем знании языков. Более того, деньги для нас старушкам в Ля Рошели, послали они. Знал Кристиан и о нашей встрече с "очкастым" и Пьером на рут де Шуази, о Варанжевилле и Ковальском...

В моей голове всё перевернулось вверх тормашками! Оказалось, что люди, связанные между собой общей идеей борьбы с фашизмом, окружали нас всюду. И мы, словно по цепочке, попадали туда, куда надо, всегда были под опёкой, нам в нужный момент протягивали руку помощи. И многие из них даже не догадывались, что работают в одной и той же, хорошо законспирированной, подпольной организации, тем не менее являясь ее звеньями. Как мне позже стало известно, организация эта называлась "OCM" – "Organisation civile et militaire" – "Гражданская и военная организация". Один Кристиан Зервос являлся ее связующим звеном с другой организацией – "MOI" – "Main-d'œuvre immigrée" – "Рабочих-иммигрантов". Зервос расспрашивал меня и расспрашивал: как я отношусь к коммунистам, об учебе в Белградском университете и в военном училище... А когда услышал ответы, сказал, глядя мне пристально в глаза: – Думаем, подойдешь для работы здесь...

Я насторожился, не поверил. С моими знаниями Парижа! Но Кристиан на мои доводы не обратил внимания, а пригласил к нашей беседе Викки. Та мило улыбнулась и сказала: – Вижу, вы друг другом остались довольны. Не боги горшки обжигают! Вы хотели воевать солдатами. Но ты, Алекс, можешь и должен делать большее. Твоя работа с нами принесет врагу намного больше ущерба, чем сотни простых солдат! Зервос добавил: – Это сейчас необходимо. Тебе предстоит серьезное задание, и мы уверены, что с твоими опытом и смекалкой ты с ним справишься. Мог ли я возразить, тем более, что мне оказывают подобное доверие? Николая и Михайла куда-то увели, на прощанье мы обнялись. Было горько: с ними я был в училище, с ними был в плену, с ними бежал, протопал через всю Францию, с ними... уходила часть прожитой жизни. Я же вернулся к Приходькиным. Как одиноко стало без друзей! Что будет с ними? Куда их определили? Встретимся ли еще?..

На следующий день мы с Катей Приходькиной отправились в магазин "Юнипри", где я сфотографировался в автомате "фотоматон". Минут через десять, впервые за столько времени, я держал в руках свои еще сырые фотографии. Их у меня забрали. Через несколько дней мне вручили "карт д'идантитэ" и "сертифика де домисиль" – справку о парижской прописке. Так, через Викки я окончательно вступил в Движение Внутреннего Сопротивления. Началась жизнь под первой чужой фамилией... ^{20}

* * *

   ...Я встал и вновь затоптался по холодильнику. Холод скрутил меня так, что я переставлял негнущиеся ноги как автомат, рывками и чуть ли не со скрипом в суставах. Ступни уже ничего не ощущали. Особенно после того, как в них резко кольнуло. Я сообразил, что их немедленно надо растирать. Присел и занялся массажем. Хоть меня и колотило, как в лихорадке, но теперь у меня появилось занятие. И всё же, странное это состояние,– когда кажется, что душа живет собственной жизнью, будто отдельно от тела! Той жизнью, что осталась за пределами этих бетонных стен... Не к смерти я готовился. Чтобы выжить, мне предстояло «расколоться». Это – основное, о чем я сейчас думал. И, припоминая всё, что предшествовало моему превращению в «Георга Соколова», я пришел к выводу: об этом периоде гестапо не могло узнать. А вдруг Мария Златковски и Катя арестованы? Нет, не может того быть! Но меня-то арестовали?! За что? Какой именно «шпионаж»? А может... Нет, всё равно не могу понять! С Приходькиной я давно не имел никаких контактов: связь с ней прекратилась еще после моего первого отъезда в Берлин. Следовательно, с этой стороны опасности нет. Но ведь «Соколов» определенно числится в архивах берлинского гестапо. Как это случилось? Этот момент надо обязательно прокрутить повнимательней...