Текст книги "Десять тысяч дней осени (СИ)"

Автор книги: Александр Мендыбаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Шумят, бросают какую-то мебель из окон. Может проскочить? И снова четыреста пятьдесят два. Да заткнись ты уже. Один выбежал в подъезд. Поднялся на третий. И снова погромы. Скоро к нему присоединились и два спутника. Видать в запертых квартирах совсем ничего не оставалось. Снова тишина. Что они там делают? Почему молчат? Дархан прислушался. Мертвая, кладбищенская тишина. Он с опаской глянул на потолок, ожидая увидеть мерзкое кишащее пятно. Нет, Артықа тут не было.

В этот момент Дархан понял в чем дело. Радио. Не было ни шипения, ни этого треклятого «четыреста пятьдесят два». Прежде, чем покинуть квартиру, он заорал, что есть мочи и дал короткую очередь, оглушившую его в голой, безмебельной квартире. С площадки пятого этажа он заметил, как троица стремительно, с оружием наперевес врывается в только что оставленную им квартиру. А затем – странный звук. Зу-зу-ззззу. Словно неведомый рой жужжал и стонал внутри. Звук – не страшный, но высокий и какой-то зябкий. От него хотелось руками разодрать себе грудь и вытащить наружу дрожащие словно студень легкие. Дархан даже схватился за рот, чтобы не вырвать. И только теперь понял, что дрожат ноги, а по левой брючине струиться горячий позорный ручеек. Звук прекратился. Сердце стучало так, что у него потемнело в глазах.

Прежде всего он осмотрел обмоченные штаны. Как же он так? С чего? Понимая всю нелепость случившегося, Дархан осторожно вошел в квартиру. Первый же, самый пьяненький, лежал на пороге. Он словно упал с огромной высоты. Кровь сочилась изо рта, носа и глаз. Кофта сплошь была залита багровой, словно спекшейся массой. Ни порезов, ни ран. Двое других немногим отличались от своего сотоварища. Приемник снова начал вещать: четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два. Ноги больше не хотели слушаться Дархана, они затряслись, но прежде, чем рухнуть на колени, Дархан в неистовом бешенстве разрядил полрожка в треклятый приемник.

* * *

Дархан крался по темной улице, то и дело поправляя левую брючину. Брюки он стащил с одного из убитых, не пойдешь же в лютый холод в мокрых штанах. Черт побери. Да эта дрянь будет пострашнее Артықа. Четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два. Четыреста пятьдесят два. Почему Алмаз и Шара считают, что радио лишь шипело и пищало, почему никогда раньше не слышали цифр? Что это вообще за хрень. Четыреста пятьдесят два. Стоп! Дархан остановился у висевшей на толстой цепи автомобильной покрышки, возможно некогда служившей качелей.

Дархан тихонько качнул покрышку и улыбнулся своей догадке. «Общаться стану я и с негодяем, и с клятвоотступником и хоть с еретиком, коль враг он моего врага!». Четыреста пятьдесят второй зулфаят из сборника «Бебахтэ. Тем, кому не хватило места в раю». Дархан вспомнил эту книгу – черная, как смоль, обложка. Золотым тиснением на ней написано было название и имя автора – Зулфигар ибн Фирузан – средневековый восточный философ, поэт, астроном и архитектор, знаменитый своими скандальными, иногда даже богохульными афоризмами, которые по имени автора следовало называть зулфаятами.

Бедняга Зулфигар писал людям и о людях, но фанатики-мракобесы признали его безбожником и богохульником, стянув кожу и присыпав солью. Долгое время Зулфигар ибн Фирузан и его труды считались легендой, пока в середине двадцатого века при раскопках средневековой обсерватории в Узбекистане не удалось извлечь из стены полуистлевшие рукописи. С них и распространились его афоризмы-зулфаяты по всему свету.

Черная с золотым тиснением книга – великолепный перевод под редакцией Полторацкого мгновенно стала популярной. В открытках и на заставках только что появившихся компьютеров люди нередко писали замысловатые зулфаяты, не понимая ни смысла, ни цели. Несчастному Зулфигару приписывали сотни афоризмов и цитат, которые тот совершенно никогда и не думал писать. Позже его сменили Коэльо и Джейсон Стэтхем и, судя по всему, к ним на смену придут еще сотни лжепророков с лжецитатами.

«Общаться стану я с врагом моего врага». Общаться с врагом моего врага. Что ж. Прекрасное совпадение. Дархан слабо верил в загробный мир, но на всякий случай поблагодарил Зулфигара за спасение.

Глава 7

Шара совсем расхворалась. Кашляла, отказывалась пить бульон. Изредка Алмазу удавалось влить в нее пиалку так любимого Шарой зеленого чая. Дархан сидел рядом и нюхал руки, насквозь пропахшие ружейным маслом.

– Давай я ей собаку подстрелю. Их в городе целые стаи. Жир там, может еще чего?

Алмаз покачал головой, осторожно снимая горчичник с дряблой старческой груди.

– Бредит?

Алмаз понуро кивнул.

– И бредит тоже.

– Умрет?

– Все мы умрем.

Дархан молча чистил оружие, Алмаз возился на кухне с ужином. Вернувшегося брата Алмаз ни о чем не спрашивал. Дархан же ничего не рассказал. Да и зачем нужны слова, когда итак понятно. И все же Дархан нарушил тишину первым.

– Знаешь, почему я Закира не убил? Думаешь, струсил?

Алмаз, не поворачиваясь к брату, снова пожал плечами.

– Я такое в городе за эти дни повидал. Я тетку видел. Ее закировцы на куски порубили. И на заборе развесили.

Дархан долго наблюдал за ощипывающим вяхиря Алмазом, но тот не реагировал на его слова. Поняв, что не добьётся никакой реакции, Дархан буркнул:

– Она стариков убивала. Старух. Тех, кто не мог дать отпор. И вот кто из них тварь? Скажи мне? Нет, ты скажи!

Дархан подошел к брату и стал дергать за старенький, полинялый, на два размера больше свитер.

– Отстань. Да отстань ты. Мне бульон варить надо. Угля почти не осталось.

Дархан и сам понял, что задирает брата. Похлопав его по плечу, он вернулся на место. Но там, в темном углу под коридорной вешалкой, словно злой бес вселялся в Дархана.

– А закировцы – совсем ни о чем.

– Что значит – ни о чем?

– Мертвые они, брат. Я их один могу переколошматить. По трое ходят, беспечные, какие-то совсем лоховатые. Теперь я точно уверен, никакого организованного сопротивления тут нет. Было бы – закировцев в раз бы переколотили.

– А женщина? Которую они на куски порубили. Та, что стариков убивала? Думаю, эта зима будет последней. Мало нам Артықа. Мало нам радио. Закировцы, мародеры, собаки. Теперь вот мы сами друг друга жрем и на куски режем. Может и хорошо, если Шара…

Алмаз осторожно выглянул из кухни. Шара тяжело дышала, возможно спала. Дархан прислушался к монотонному шипению.

– Слушай, а ты никогда радио не слышал?

Окровавленным ножом, не глядя, Алмаз указал в сторону радиолы.

– Каждый день.

– Нет. Я не про это. Про зу-зузузу. Ну короче, когда оно активничает. Когда убивает.

Алмаз протер рукой, в которой сжимал нож, усталый лоб.

– Никто не слышал. А тот, кто слышал, уже покойник.

– Я слышал, – Дархан даже подбежал к брату, – я слышал и чуть внутренности не выплюнул, – Алмаз безразлично отвернулся к столу.

– И радио твое. Четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два. Знаешь, что это такое? Это зулфаят. «Общаться стану я и с негодяем, и с клятвоотступником и хоть с еретиком, коль враг он моего врага!»

Алмаз ухмыльнулся.

– Ну как, пообщался?

Дархан надолго задумался.

– Погоди ка, ты думаешь оно… – Дархану на минуту стало стыдно от своей тупости. Как такая простая мысль не пришла к нему в голову прежде? Несколько ночей на воздухе и все мозги себе выстудил что ли?

Дархан бросился к радио, начал крутить настройку.

– Эй, четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два? Эй, враг моего врага.

Радио шипело, пищало, пару раз даже удавалось поймать писклю, но куда-то делись теперь эти проклятые цифры. Дархан в недоумении посмотрел на брата. Тот лишь пожал плечами.

– Совпадение, братка. Ложись спать. Я подежурю.

* * *

Дархан крепко спал и снилась ему дедовская корова. Чертовой скотине вздумалось побродить по окрестностям, не заходя в родное стойло. Маленький, десятилетний Дархан пытался гнать ее к воротам хворостиной. Куда там, корова мычала, сгибала заднюю ногу, грозилась лягнуть. Навстречу шел хмурый лупоглазый мужик в клетчатой рубахе. Посмотрев на корову, промолвил:

– Это что, кудрявого Марата что ли?

Зареванный Дархан лепетал, что именно Марата, дядьки, к которому приехал погостить на лето. Лупоглазый крепкими, точными ударами по хребту и бокам погнал непослушное животное к голубым воротам. Дархан знал, что будет дальше – хворостина надломится, а побитая корова от злости и мести ради понесется в незакрытый огород, где в огромных яловых сапогах будет ее гонять кнутом и материться на чем свет стоит Абис-ака, отец Марата. Дархану же ничего не сделают лишь спросят, зачем не уследил за колченогой сволочью.

– Эй, вставай. Вставай же…

Село, корова, Абис-ака и даже его сапоги улетели куда-то прочь. Дархан проснулся. Брат нервно теребил его за плечо.

– Что? Уже? Разве моя смена? – Дархану до смерти не хотелось покидать теплую, с таким трудом нагретую постель.

– Дареке, быстрее, там радио…

Что-то в голосе брата заставило его вскочить и, как есть, не натянув штанов, броситься к радиоле.

«Шестьсот сорок четыре, двенадцать, двести сорок два, семьдесят восемь, сто тридцать три…»

Дархан в недоумении посмотрел на брата, тот лишь пожал плечами.

– Минут пять уже так…

Дархан начал сметать все со стола, оглядываться по сторонам, наконец, схватив тряпкой из жаровни уголек, принялся чертить на стене – четыреста одиннадцать, сто шестьдесят один, восемь…

* * *

Дархан еще раз проверил снаряжение Алмаза. Крепкая спецовка, под ней – толстый безразмерный свитер. До невозможности задрипанные, но теплые кроссовки. Темная полукруглая шапка. Такие называют «пидорками». Почему? Дархан и сам не знал. Вроде что-то связанное с числом «пи» и окружностью. Но больше ему нравилась легенда Сереги, друга из Ростова. Оказывается, в начале двадцатого века питерские рабочие ходили в фуражках смутно напоминавших нынешние полусферы. Оттуда и пошла «питерка», которая бойко и уже навсегда получила свое нелестное название.

– Очки у тебя конечно… побольше не нашел?

Алмаз виновато пожал плечами. У Дархана сжалось сердце. Похлопав брата по плечу, он сказал:

– Я найду тебе очки, братка. Самые лучшие найду. Если надо, все оптики перевернем.

– Сначала лекарство, – Алмаз показал на тяжело дышащую Шару.

Дархан проверил автомат, подтянул ремень. Переспросил брата.

– Там, куда идем, оно точно есть? Вдруг все израсходовали?

– Закир бережливый, падла. Философия у него жуткая. Коли суждено человеку умереть, то пусть помирает. Ну а если жить будет, то и без лекарств выживет. Короче, выдавал чуть не под расписку.

Дархан внимательно смотрел на брата. Смутившись, тот сказал:

– Ты не думай, мы в контейнер не сунемся. Есть у меня заначки по городу. Не антибиотики, конечно. Там порошки. Готовится несложно и хранится до черта. Лишь бы в холоде.

– Слушай, Алеке. Останься. Шаре совсем плохо. Какой мне с тебя прок?

– Сказал – нет, значит нет. Это же ты со мной напросился.

Крыть было нечем. Братья отправились в путь.

* * *

Отодвинув тяжелую плиту, Алмаз начал методично, неторопливо расшатывать едва заметный, присыпанный грунтом кирпич. Дархану почему-то представился старый, ворчливый дед, которому в госклинике нерадивый, пьяный стоматолог пытается удалить зуб по квоте.

– Странно, что не нашли. Столько собак…

Алмаз молча показал на рыжие крошки, густо усыпавшие железный лист, прикрывавший тайник.

– Махорка. От собак. Да и не используют их давно.

– Алеке. Все же давай в библиотеку заглянем. Очень уж хочется разыскать Бебахтэ. Сам слышал, что по радио творится.

Кряхтя, Алмаз вырвал наконец-таки зуб-кирпич, за ним какую-то деревяшку, а уж после из самой глубины извлек он на свет Божий, а точнее – непроглядную подвальную мглу медицинский бикс, обернутый в грязную ветошь. Отобрав несколько пакетиков – коричневатых, плотных свертков бумаги, он осторожно обернул бикс ветошью и спрятал на место. Поглядев на Дархана, устало сказал:

– Да нет никаких книг. Как отопление отключили, так все книги и растащили на растопку. Уголь, а его тут, кстати полно, уже потом использовать стали. Может дома у кого осталась. Но как узнаешь?

Дархан все же настоял на своем. Библиотека находилась в двухэтажном полуразрушенном доме, неподалеку от кулинарного техникума. Залы были пусты, на полу валялись редкие книги, многие – без обложек. Где-то на полках еще покоились справочники, словари. Запомнился одинокий, порыжевший от старости томик то ли с мулом, то ли с ишаком на обложке. Книжка называлась «В гостях у кулана». Дархан словно нарочно раскрыл ее на месте, где был изображен помет кулана, лошади и зебры. В подписях к посредственным черно-белым рисункам автор упорно и настоятельно убеждал читателей в огромной их разнице, но для Дархана какашка оставалась какашкой. Залаяли собаки. Дархан и Алмаз пригнулись, но, к счастью, никого на пустынной улице не оказалось. И все же визит в библиотеку не прошел даром. Удалось отыскать путеводитель по городу с телефонами и адресами госконтор и частных учреждений. Темнело. Пора было возвращаться домой.

* * *

Шара морщилась. Нехотя тянула мутную, похожую на молоко горячую жижу. В тарелку положили тушеный баклажан, немного жареной картошки и свежую, всего час назад сорванную с грядки морковь. Поев, Шара уснула. Алмаз тоже прилег. Дархан слушал радио и листал справочник, выписывая в ученическую тетрадь адреса коллежей, техникумов, книжных магазинчиков и литературных киосков. Он разыщет Бебахтэ. Разыщет непременно. К тому же радио несло неведомую тарабарщину из цифр, писков и кваканий. Повернувшись к радио, Дархан сказал тихо, почти ласково.

– Эй, если ты меня слышишь, не убивай. Найдем Бебахтэ, поймем тебя. Слышишь? Четыреста пятьдесят два?

Радио продолжало вещать, меняя лишь порядок цифр. А потом цифры пропали. И снова писки-визги, кваканье.

Дархан листал фотоальбом. Похороны. Снова похороны. Детские гробики, железные, закрытые. Инфекция. По-другому нельзя. Пять гробов разом. Одна семья? Да нет, на фото плачущие люди совсем непохожи друг на друга. Снова больница. Коробки, пакеты. Грузовики в ряд. А вот и бетономешалка. Старая. Дархан лет двадцать таких не видел.

А это кто? Фотографировали сверху. Возможно с окна больницы. Фото нечеткое. Какие-то люди в ОЗК, что-то несут. Врачи сбились робкой стайкой у ворот, смотрят на чужаков отстраненно. А те хозяйничают. Двое методично грузят какие-то ящики в необычный фургон. Даже по фото видно – фургон массивный, бронированный, колеса утоплены под железный щит. Странные нашивки на рукавах. Отсюда не разглядеть. А этот, видать командир, указывает рукой на дорогу. Рядом с ним полицейский в майорских погонах. Смотрит отрешенно, непонимающе. Он тут не хозяин. Живописное фото.

Дархан листал дальше и дальше. Больше он не видел странных людей в костюмах ОЗК. Проснулась Шара, захотела пить. Дархан, выдернув фотографию из альбома, подал Шаре ковшик. Напившись, она снова закрыла глаза. Дархан приблизил фото к ее лицу и тихо тронул за руку.

– Кто это? Американцы?

Шара помотала головой. Сказала тихо, слабо.

– Наши. Помощь от государства.

– Какая помощь? Они тоже тут?

Шара прикрыла глаза.

– Смутно помню… десятки автобусов въехали в город. А за ними какие-то фургоны. Вон, на фото один из таких. Закир говорил, еще броневики были, я не видела лично. Остановились у здания акимата, а когда узнали, что власти покинули город, добрались и до нас.

Шара, взяв руку Дархана, приблизила ковш с водой к губам и сделала еще пару глотков.

– Работали споро, с нами почти не разговаривали. Вместе с остатками местной полиции всех задержали и прежде всего заставили написать подробные списки покинувших город. Нам ничего не предъявляли, ни в чем не обвиняли. Спорящих и любопытных куда-то отводили. Потом, правда, отпустили. К пропаже вакцин отнеслись подозрительно спокойно. Да мы ничего и не скрывали. Готовы были к любой расплате, только бы закончить этот кошмар.

Закира часто дергали. Заставили дать списки всех умерших от инфекции. Вот тогда-то Закир и сообщил, что не было там ни одного взрослого. Или старика. Или хотя бы младенца. Кто-то может и умирал, да вот только не от инфекции. Уж не знаю, как у них это получилось, только все захоронения они перекопали, трупы изъяли и захоронили на месте городского пруда, на выезде из города.

– А пруд куда делся?

– Осушили. За четыре дня. И не пруд это вовсе. Так – отстойник для воды, скорее. Не знаю, меня там не было.

Шара, оперившись горячей сухой рукой о колено Дархана, с трудом села на кровати. Схватив кофту с брошью со стула, стала медленно застегивать гигантские пуговицы. Руки ее тряслись, за время болезни Шара совсем исхудала. Сказала тихо, почти шепотом.

– Погибло шестьсот восемьдесят четыре ребенка. Шестьсот восемьдесят четыре. Самое страшное – это пустота. Информационный вакуум. Радио и телевиденье давно были отрублены. Но и приехавшие нам ничего не говорили.

– Приехавшие, это спецвойска? В комбинезонах ОЗК?

Шара устало махнула кистью.

– Они самые. Мы их белыми костюмами называли. Не перебивай, лучше дай мне еще попить.

Напившись, Шара продолжила:

– Республиканских газет не ввозилось с того самого дня, как вспыхнула эпидемия. Местные еще печатались с грехом пополам, но и там ни слова. Лишь предостережения от новых властей да просьба сохранять спокойствие. Кто-то пытался покинуть город, но он был плотно оцеплен. Везде стояли кордоны. Однажды Закир, отправляясь в очередной рейд с приезжими, услышал в их гремящей рации новость, что где-то в Африке вспыхнула невиданная до сей поры вспышка Эбола и правительства соседей не знают, что с ней делать.

– Может наврал?

Шара пожала узкими плечами.

– Кто его знает? Да и какое это теперь имеет значение.

Проснулся Алмаз, раздул жаровню и придвинул к кровати Шары. Словно не замечая его, она продолжила.

– Однажды утром мы услышали жуткий гул, будто взорвалось нечто грандиозное. Во многих домах повылетали стекла, падала мебель, трескалась штукатурка на стенах. Все повыскакивали из домов, но в городе не было ничего подозрительного. Я тут же позвонила Закиру (городской к тому времени уже работал), но и он ничего не знал. В воздухе пахло гарью и илом. И на этом все.

Шара придвинула ногой жаровню ближе к себе.

– Мы так и не увидели, как и когда уехали белые костюмы. После странного взрыва их никто и никогда уже не видел. С ними исчезли те жалкие остатки городской администрации, что еще были в городе. Люди спешно паковали вещи, заправляли машины. Никаких кордонов, даже блокпосты осиротели без привычных инспекторов ГАИ.

Я покидала город с соседями с четвертого этажа. Хорошие, отзывчивые люди. Они меня безумно уважали, забрали с собой. Вот они, я с ними, да еще и невестка. Сын был в Караганде по работе. Далеко не уехали. На четвертом километре оторвало колесо. Летели кубарем. Невестка со мной сидела на заднем. Погибла сразу. Голова, ударившись о дверцу, треснула словно арбуз. Соседи мои тоже недолго мучились. Я пыталась помочь, но при первом же осмотре стало понятно – конец. Я шла обратно в город и ничего не соображала. Кровь струилась из головы, мимо меня на бешенной скорости проносились машины, а мне и в голову не приходило свернуть на обочину. Когда дошла до поста, насчитала шесть аварий. И ни одного выжившего. Закиру тоже не повезло. Точнее ему-то и повезло, если можно назвать везением разбившийся вместе с семьей «рафик».

Шара рассказывала спокойно, иногда Дархану казалось, что она ухмыляется. Старуха грела ноги у жаровни и печально смотрела на угольки.

– Кто-то уходил пешком. От таких оставались лишь растерзанные тела. Собаки ли на них нападали, волки, храбрецов проверить не находилось. А потом стали пропадать люди. В квартирах. Из теплых постелей. Находили измученные, обезображенные тела. И это было самым страшным. Потому что никто не знал, как защититься.

Шара глубоко, не стесняясь зевнула, будто рассказывала о воскресной поездке на дачу. Легла в постель, Алмаз укутал ее теплым одеялом. Обернувшись к Дархану, Алмаз тихим голосом сказал.

– Поспи, братка. Я подежурю.

Глава 8

Дархан старательно исписывал страницу за страницей вереницами цифр, услышанных по радио. Он быстро установил, что цифры передаются в разное время, но всегда не более пяти-семи минут в день. Затем радио пищало, иногда, на короткое время даже замолкало. Поначалу они все еще выбегали из квартиры, но постепенно привыкли.

Дархан беседовал с радио, просил вступить с ним в контакт другими способами, предлагал закрепить «да» за цифрой «сто», а «нет» – за «двести». Но радио упорствовало в своем вещании и не хотело подчиняться его правилам. Каждый день Дархан отправлялся то в книжную лавку, то в киоск, то в колледж, надеясь разыскать Бебахтэ. Увы, попытки не увенчивались успехом. Чаще всего его ждала мракобесная пустота книжных полок. Иногда попадались кое-какие, завалившиеся за шкафы, спрятанные на верхотуре чудом не рухнувших стеллажей, подложенные под шаткие ножки парт книжки, но Бебахтэ среди них не было. Впрочем, Дархан и этому был рад. С жадностью кладоискателя отыскивал интересные тома, которые прочитывались за пару вечеров.

Несколько раз Дархан нарывался на закировские караулы. Дархан давно уже приучился избегать их, изучил их повадки и тропы. Опасность, конечно, была. Радовало одно. Закировцы – явно не те, кого интересуют книги, в местах, интересующих Дархана, пересечься они едва ли могли.

Стремительно приближалась зима. Выпадет снег и трудно будет прятать следы. Да и обуви у Дархана зимней не было. В своих сталкерских рейдах он пытался отыскать брату очки. Пару раз набрел на целые залежи – в часовой мастерской и в заброшенном среди пустынных улиц, заколоченном фанерою ларьке среди аудиокассет. Увы, Алмазу ничего не подходило, хотя Шара и оставила у себя парочку несуразных, но вполне годных «телевизоров».

В одном из своих походов Дархан наткнулся на столб, к которому прицеплены были десятки объявлений. Не было там слов «продам» или «куплю». Только «сменяют». Почему во множественном числе, да еще и в третьем лице – Дархану было невдомек. Вспомнились лишь северные газеты из прошлого. Там тоже почему-то писали «продадут дом». Да и ладно. Сменяют баллон хлорки на двадцать шесть консервов тушенки. Сменяют мужские теплые брюки с начесом на четыре полки из ДСП. Сменяют лекарства. Сменяют детские игрушки, сменяют микроскоп. Где-то написаны были телефоны. Где-то меняла обещал приходить сюда каждую среду за сорок минут до комендантского часа.

Заметив движение в переулке, Дархан предпочел скрыться в ближайшем разбитом магазинчике. Наблюдая в бинокль, смотрел как сутулая женщина осторожно и суетливо разворачивает газету и достает оттуда темную бутылку, заткнутую тряпицей. Мужик, дуя в красный от холода кулак, протянул ей оранжевый детский капор. Оба, быстро оглядев вещи, тут же разошлись, боязливо оглядываясь по сторонам. Дархан бросился к магазину в двух кварталах отсюда. Там покоились под мутным стеклом цветные карандаши. Клочок бумаги найти было не проблемой.

* * *

Объявление висело две недели. Бумага пожелтела и буквы от обильных дождей расплылись в сизо-зеленые каракули. Уголь почти весь вышел. Приходилось обходить соседние квартиры и забирать все, что могло гореть. Разбирали мебель и паркет, рубили в щепы гнилые двери. И все же Дархан едва не закричал от радости, едва дождавшись, когда очередные менялы покинут свой пост. Углем ли, сигаретным окурком, кто-то вывел на его объявлении всего одно лишь слово «Рубанок».

От Алмаза Дархан узнал, что инструментарки, строительные базары, рабочие цеха – все было давно растаскано до последнего напильника. Можно рыскать по подвалам, взламывая каждую клеть. Но это займет слишком много времени. Можно шарить по квартирам, еще дольше. Алмаз долго о чем-то думал, а затем сказал.

– Помнишь, ты рассказывал, как в школе на трудах кто-то из одноклассников причесал другого сметкой для опилок?

Дархан рассмеялся. Тогда, в восьмом классе, это казалось забавным. Хотя Булганин (такой, кажется, была фамилия бедолаги), массажу совсем не порадовался.

– Было дело. А что?

– Так вот на трудах… Трудовики же вечно от таких долбоебов, как… – Алмаз многозначительно посмотрел на Дархана, – короче от вас инструментарий весь прятали, чтобы эксцессов не случалось. Школ в этом городе не так много, а значит и трудовых кабинетов раз-два и обчелся, вот я думаю…

Но что думал брат, Дархана уже мало интересовало, он летел вниз по лестнице, планируя на ходу, как незаметно добраться до школы, которая находилась в трех кварталах от их жилища.

* * *

Ни в первой, ни во второй школах рубанков не оказалось. Были стамески, долота, сверла. Были и металлические сметки. Булганин наверное бы порадовался. А вот рубанка как-то не нашлось. В третьей школе вообще не было кабинета труда. А в четвертой рубанок был, но без клинышка и ножа. Дархан, конечно, прихватил его, но сомневался, что такой сменяют. Пряча полурубанок в рюкзак, он думал, что с автоматом отнять Бебахтэ будет не так уж сложно и без всякого рубанка. И все же, вытащив справочник, начал искать пятую школу, если таковая вообще имелась в этом городе.

Интернат номер тридцать четыре располагался неподалеку от той самой квартиры, где Алмаз жил до того, как Закир устроил на него охоту. В интернате же этом, обнесенном тяжелой бетонной стеной, густо обтянутой проволокой, нашелся рубанок и даже не один. Вот они милые красавцы-утюги, покоятся в брюхе железного шкафа, ломая который пожарным багром, Дархан устроил такой грохот, что было слышно и на Сатурне. Помимо рубанка прихватил Дархан и ручное сверло, и набор насадок, и отвертки, и крепкий, увесистый молоток. Также в рюкзак, взвизгнув, втиснулась пила.

Дархан, словно сладкоежка, забравшийся в буфет, шарил и шарил по шкафам, удивляясь, как это все сохранилось. Улыбаясь от безумной удачи, он планировал, как заскочит в центр и напишет на объявлении что завтра в двенадцать он уже готов сменять рубанок на Бебахтэ. С радостными мыслями Дархан заторопился к узкому выходу и наскочил на толстяка, который от неожиданности отлетел к окну. Раздумывать было некогда. Дархан, сдернув автомат, дал короткую очередь.

* * *

Дархан торопился домой по темным улицам и совершенно не думал о конвоях. Только бы донести. Только бы донести живой. Женщина, несмотря на свои габариты, казалась неожиданно легкой. Как же он так дал маху. А точнее всадил сразу три пули ей прямо в живот. Короткая стрижка, необъятное тело. Вот и принял за мужика. Нельзя тащить. Надо перевязать, прижать что-то к животу. Но Дархан понимал – начнет возиться, упустит такие важные минуты. Он трясет ее, делая еще хуже. Но надо идти, надо бежать. Женщина, казалось, не понимала, что произошло. Она вяло открывала и никак не могла сфокусировать постоянно закатывающиеся глаза. Тихим, хриплым голосом она что-то по-детски лепетала:

– Зачем? Зачем? Детки же вернутся… Вернутся обязательно в школу… Мне Закир сам разрешил… Пусть, говорит, все лежит… Детки вернутся… Я их тут дождусь. Дождусь обязательно… Я дождусь…

Женщина закашлялась кровью. Затем опустила голову. Бежать, бежать быстрее. Сердце вылетало из груди. Неправильно прицепленный автомат и полный рюкзак с инструментами грохотали так, что редкие жители напугано глядели из своих окон. Давно наступила темнота. Дархан все бежал и бежал. Не прячась, не боясь, что выследят, вбежал в свой двор. У подъезда его встречал напуганный Алмаз.

– Что⁈ Что стряслось?

Дархан, ничего не сказал лишь передал ему раненую женщину. Сам же, едва прислонившись к стене, потерял сознание.

* * *

В жаровне тлели-гудели остатки деревянного стула. Пахло кровью и гарью. Дархан лежал на диване, а на разложенном столе-пенале под пламенем десятков свечей Шара и Алмаз возились с раздетой донага женщиной. Женщина протяжно стонала, лицо ее было закрыто шарфом, на который время от времени Алмаз подливал какую-то жидкость из флакона. Работали Шара и Алмаз споро. Дархан повернулся было к ним, но острая боль пронзила сердце. Он ойкнул от боли. Алмаз, обернувшись лишь на минуту, сказал:

– Лежи. У тебя приступ был. Лекарство соси.

Только сейчас Дархан почувствовал под языком странный мятно-металлический привкус, шедший от похожей на стекляшку неправильной формы, острокраей не то пилюли, не то конфеты. Сглотнув горькую слюну, он снова погрузился в сон. Когда проснулся, в зале было совсем темно. Лишь одинокая свеча горела в дальнем углу. Там Шара колдовала над раненной, живот которой был плотно забинтован простыней. В двух местах проступали кровавые пятна. Подошел Алмаз, взял Дархана за запястье.

– Лежи, не двигайся. Думал, тебе хана.

Дархан глубоко вздохнул, почувствовав боль в груди. Подошла Шара. Стетоскопом выслушала сердце, посмотрела на Алмаза. Этот взгляд напугал Дархана.

– Что? Что⁈

Алмаз осторожно накрыл брата простыней.

– Тебе лучше поспать. Нельзя волноваться. Завтра все расскажем.

До завтра с новостями не дотянули. Под утро скончалась раненая женщина. Дархану ничего не говорили, но по суете Шары и Алмаза, по их безнадежным хлопотам и суетливым движениям все было понятно и без слов.

Дархан понимал, что до конца своих дней будет вспоминать ее круглое лицо, свалявшиеся от пота, мокрые короткие волосы. Ее безумные глаза, которые совсем не понимали, за что им придется закрыться навек. Ночами он будет метаться в бреду и думать, были ли у нее муж и дети, что она любила готовить на Новый год, какой подарок мечтала подарить матери. В этом чертовом безумии он мог найти тысячу оправданий своему поступку. Мог, но не хотел. Кому они нужны? Людям? Аллаху? Давно ли их мнение играло для него какую-то весомую роль. Нет. Каждую ночь будет подбираться к нему и грызть, словно Артық, беспощадная свирепая совесть. И не спрятаться от нее под кроватью, не выкинуть в окно.

Лишь глубоко под утро он узнал, что застрелил полоумную Гоху, одноклассницу Закира, добрую и безобидную городскую сумасшедшую, выросшую, как и Закир, в том самом интернате и оставшуюся в нем жить. Гоха безропотно и бесконечно мыла, чистила, скоблила свой любимый интернат, так и пристроилась. А когда подросла, осталась в нем, кормилась в столовой, жила в подсобке и была вполне счастлива таким существованием. Закир и другие ребята, посмеивавшиеся над ней в школьные годы, теперь, по прошествии стольких лет, любили ее по-своему, подкармливали после случившегося кошмара. Все удивлялись, что даже Артық обходит несчастную стороной. Гоха была неотъемлемой частью этого города. Закир, несмотря на лютые времена, запретил разграблять интернат и уж не дай Аллах кому-то было обидеть Гоху. А вот теперь Дархан ее застрелил. И если об этом узнает Закир, пощады не будет никому.