Текст книги "Десять тысяч дней осени (СИ)"
Автор книги: Александр Мендыбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
– Я из тебя, старая курица, всю душу вытреплю. Вы моего племянника, суки, отравили. Говори, тварь, кому яд продали?
Дархан заметил, как мимо него пробежал Алмаз и наставив пистолет на троицу, закричал:
– Отпустил ее, сука! Быстро отпустил!
Договорить он не успел. Алихан отточенным приемом прошел Алмазу в ноги и подбросил так, что Алмаз с треском ударился головой об стену.Толстяк и козлобородый тут же принялись избивать его. Алихан же, оттащив их могучей рукой, прицелился в голову Алмаза из автомата.
Пбых! В крохотном коридоре ружейный выстрел гремел так, словно работала тяжелая артиллерия. Алихан, которого выстрелом отбросило к толстяку, еще пару секунд в недоумении смотрел на Дархана, затем обмяк, изо рта густой темной струей полилась кровь, толстяк с трудом сдерживал бездыханное тело.
Пбых! Выстрел развернул толстяка на сто восемьдесят градусов и заставил сползти по стене, оставляя широкий кровавый след на пенопленовых обоях.
Упав на колени, козлобородый запричитал:
– Агашка, умоляю, не убивайте… Не убивайте… Умоляю… Я никому не скажу… Никому… Нанурсун, нанурсун, хлебом клянясь, – он растопырил пальцы на руках.
Д-дуф! Парень с удивлением и какой-то подростковой обидой смотрел на Дархана. Из маленького отверстия на щеке узкой струйкой полилась кровь, глаз заплыл и провалился куда-то вниз. Парень повалился на бок. Дархан резко обернулся. Сжимая дымящийся пистолет Алмаза, Шара разглядывала мертвого парня.
* * *
Шли торопливо, но осторожно. Двор, темный, как колодец, встретил их лютой прохладой осенней ночи. Нагруженные, словно мулы, они остановились лишь на минуту – распотрошить машину приехавших. Дархан стоял и удивлялся, как же ловко брат и пожилая, скорее даже старая женщина обшаривают салон, вскрывают багажник, рыщут под креслами. Словно заправские вертухаи, они в пару минут осмотрели все от выхлопной трубы до решетки радиатора – ножи, какая-то снедь, батарейки, электроника, ткани, аптечки, баллоны с хлоркой, инструментами. Алмаз и Шара точно знали где искать и что брать с собой. Дархан же зорко следил за темнотой, сжимая в руках привычный для него АК. Врагам он больше не поднадобится. Для них же после случившегося каждый лишний ствол увеличитничтожные шансы на спасение. Нет. Не так, совсем не так Дархан бы организовал свое бегство. Но тут, в темноте, в круговерти казалось бы ненужных хлопот он понимал, что именно Алмаз и Шара играют первую скрипку. Остановились грабить машину – значит так надо. Не включают фонарь, спешат куда-то дворами и палисадниками – вероятно на то есть причина. Шарина «Нива» скрывалась в жестяной пристройке у соседнего дома. Ключ от массивного замка (а именно его Шара искала так долго в квартире) провернувшись со скрипом и скрежетом, разомкнул дужку. Дернув двери, они вошли в затхлый гараж. Нива была мятой, битой, но вполне на ходу и старая Шара неплохо управлялась с механической коробкой. Фары не зажигали, хотя машина и тарахтела на всю округу. Алмаз накинул и защелкнул замок. Возможно и зря, но Дархан понимал, что вряд ли может так же ловко вмешаться в эту синхронную, отлаженную работу двух коллег, а может быть учительницы и ученика? Он не знал, кем они друг другу приходятся, но понимал – в таких тандемах рождается единение. Они жили тут годы, может десятилетия. Они знали эту вселенную лучше Дархана. Для него же события последних суток скорее напоминали кошмарный, несуразный, фальшивый сон. Сон, в котором он уже давно ничего не понимал и перешел черту, когда хотелось бы что-то разузнать и спрашивать. Нелепица и абсурд – лучшие убийцы рационального мышления.
Они долго плутали по тихим безлюдным городским улицам. Алмаз шепотом, словно кто-то их мог услышать, командовал – налево, направо, в тот переулок. Шара водила неплохо, только вот скорость приходилось держать самую малую. Быстрее по темным улицам ехать было нельзя. По пути им не попалось ни одной машины. Едва завидев светящиеся фары, они тут же ныряли в ближайшие переулки или просто сгоняли машину к обочине и накрывались припасенной для такого дела камуфляжной дерюгой. Впрочем патрули, а может и запоздалые граждане, не особо интересовались «Нивой». Таких, разбитых, советских вдоль обочин и в заброшенных дворах стояло немало. Дархан, сжимавший автомат, прекрасно понимал, чем кончится стычка с партулем. Деваться им было некуда и даже Шара умела стрелять. Пронесло. Они выкатили на широкую улицу, где Алмаз попросил поменяться с Шарой. Механику водил он безобразно, машина ревела и урчала, но гнала сквозь ночную мглу туда, где, казалось, не было просвета, лишь сплошная стена исполинских деревьев да арык шириною в метр. Остановив машину у арыка, Алмаз вытащил из забитого грязью стока две широкие деревянные доски. Поставил их перед «Нивой» острожно переехал, затем убрал в багажник.
– Дальше куда? Там же дере…
Раздался противный скрежет. Левым боком «Нива» все же зацепила огромный тополь. Алмаз выскочил из машины, осмотрел тополь, ножом сделал несколько срезов коры, вернулся в машину. Дархан, смотревший в заднее окно, хихикнул.
– Да они тебя по протекторам вычислят. Чего следы путать?
Ничего ему не ответив, Алмаз двинул машину в какие-то невероятные дебри, которые когда-то были дворовым футбольным полем. Продравшись сквозь дебри, он обогнул разрушенный, явно нежилой дом и подкатил к покосившимся жестяным воротам подземного гаража. Недолго повозившись с запорами, он открыл ворота и, загнав машину внутрь, тут же запер ворота обратной стороны и покатил вниз.
– Как фары включить?
Вместо ответа Шара наклонилась к рулю и дернула рычаг переключения света. Тусклый желтый луч пронзил пыльную темноту. Они ехали вдоль ряда железных дверей и решеток. Какие-то были открыты, какие-то оставались запертыми на замки. В одной из клетей, за решеткой стояла древняя иномарка. Здесь было пусто, безжизненно, отличное место для машины, на которой не собираются ездить в ближайшее время. В самом конце тоннеля Алмаз круто повернул направо, покинул машину, отпер решетку. Снова поехал и уже не останавливался, пока не уперся в груду тары из-под молока.
– Помоги!
Он начал суетливо раскидывать тару. Дархан, ничего не понимая, стал помогать. Шара, наблюдавшая за ними, что-то крикнула. Дархан не расслышал ее слов, а Алмаз сказал:
– Садись за руль.
Как только Шара миновала искусственный завал, они снова забросали тарой, мусором и картоном проезд. Свернув направо, Шара почти уперлась в жестяную дверь, которая открывалась почему-то внутрь. Туда и загнали «Ниву», внутри скрутили номера.
– Теперь пошли!
Дархан, поднимая здоровой рукой огромный баул, понял, что ни за что ему не проделать этот чертов бесконечный путь до верхних ворот. Но брата понесло куда-то в сторону. Шара, таща тележку со скарбом, семенила за ним. Последним шел Дархан. Тут, совсем недалеко была узкая лестница, ведущая наверх. Даже, если спуститься по ней в гараж и шариться сто лет – машину так просто не найти.
* * *
Пятиэтажка напоминала поворачивающий гигантский поезд. Прямая до четвертого подъезда уже на пятом она начинала крениться на восток. Шестой с седьмым плавно вписывались в сопряжение, восьмой походил на пятый, девятый же с десятым заканчивались узким, не более полутора метров проходом, отделявшим дом-поезд от такой же махины, только прямой, без всяких выкрутасов.
– Прошу. Самый разграбленный дом в нашем городе.
Они вошли в седьмой подъезд и долго, словно на эшафот, поднимались по бесконечным лестницам. Шаре стало плохо уже на втором этаже. Пришлось оставить всю поклажу. Дархан знал – половина вещей покоилась в «Ниве», возможно вернутся за ними завтра. Но эти вот тюки и сумки нести не было больше никакой возможности. Они поднялись на последний этаж. Дархан подозрительно посмотрел на Алмаза.
– Что? Ну что еще?
Вместо ответа Алмаз толкнул крайнюю левую дверь у лестницы. Дверь распахнулась, впустив их в разбитую, крохотную квартирку.
– Здесь? – Шара, осмотрев это безжизненную, усыпанную мусором, с закопченным потолком каморку, невольно поморщилась. Дархан тоже стоял в недоумении. Голова кружилась. Бинт был влажным от крови. Больше всего ему хотелось лечь. Алмаз бросился к лестнице и взобрался на чердак. Там, спугнув сонных вяхирей, гремел и стучал, а потом послышался скрежет откуда-то из-за стены. Да и сама стена, дрогнув, потащилась куда-то внутрь. Дархан посветил фонариком. Алмаз, весь в пыли, улыбающийся как первоклассник, выбрался из образовавшегося прохода и пригласил всех внутрь. Дверь – не дверь, скорее лаз, в который Дархан и Шара смогли пролезть, лишь крепко наклонившись, впустила их в просторную меблированную квартиру, разительно отличавшуюся от наружной обманки.
– Вот. Давно заготовил, знал, что воспользуюсь.
Шара с нескрываем удовольствием рассматривала кровати, удобные шкафы, просторные окна, наглухо завешанные тяжелыми темными шторами. Алмаз, закрывший лаз, зажигал свечи.
– Здесь прихожая – очень широкая и кривая. Словно комната. А почему? А потому что изгиб у дома. И туалет тут. Вот я и замуровал проход в квартиру. Только лаз небольшой оставил. Кирпичи один к одному подбирал вблизи и то не отличишь. Слева и справа фальшстену сделал и немного оштукатурил. Вроде, как осыпалась до кирпича известка. Немного мусора, факелами потолок закоптил, ну и натащил сюда всякого барахла. Вот и выходит, что с подъезда вроде как убитая, неопрятная однушка. Даже туалет оставил. Зачем он без воды теперь.
– А вход? Ты же изнутри его открыл.
Алмаз улыбнулся и поднял палец вверх.
– Это моя гордость. Кирпичи – маскировка. Но хорошая. Завтра снова замурую. А позади –металлический лист. Я его сундуком подпираю, – Алмаз показал на массивный сундук, – Пока он там, в квартиру не попадешь. Только через чердак. А там тоже место знать надо. С чердака на балкон. Оттуда уже в квартиру. И даже если десяток закировцев оттуда полезут, то столкнуть их в узком балконе будет плевым делом. Тут уж нас только танком выкуривать придется.
Дархан, обходя квартиру, простукивал стены, осматривал тяжелые двери, глядел на мебель, накрытую пыльными простынями.
– Почему сразу от Закира сюда не спрятались?
Алмаз и Шара посмотрели на Дархана, так, словно тугой на голову подросток громко пукнул на торжественном празднике. Первой заговорила Шара.
– Пока ты не появился, в этом не было особой нужды.
Алмаз, будто оправдываясь, затараторил:
– Пойми, в этом аду Закир тоже нужен. Ну не будет Закира, кто приструнит мародеров, грабителей, насильников. Знаешь их сколько? Порядок. Везде порядок.
– Вешать людей? Отдавать на растерзание какой-то твари – тоже порядок?
Шара, разбинтовывая руку Дархана, промолвила:
– Теперь все изменилось. И другого пути нет.
Алмаз закивал головой.
– Думаешь нас устраивало, что вешают и ломают кости за малейшую провинность? А жертвы… Все мы, – Алмаз вытащил из внутреннего кармана календарик с лисичкой, – знаем цену вот этой картинке. Мы прокляты, Дареке, прокляты навсегда. Я едва тебя спас. В другой раз может не получится. Теперь ты сам знаешь, что такое спать и думать о ней. Представь, что придет за тобой, что утащит в свой жуткий мир и растерзает.
Дархан морщился от Шариных манипуляций. Он безумно хотел спать, но понимал, что теперь, зная, про тварь, которая может прийти из любой стены, вытечь из той вон вентиляции над раковиной, не заснет никогда.
– Зачем же вы тогда убили людей Закира. Зачем строили это убежище? Почему не сдали меня вашему повелителю?
Последний вопрос был направлен Шаре. Опустив глаза, она сказала.
– За твою голову награда назначена. И будет расти с каждым днем. Наверное и есть смысл сдать тебя. Много продуктов получить можно. И хлорку. И топливо. Целую зиму прожить спокойно.
Дархан все искал и не мог найти в словах Шары иронию, издевку или хотя бы толику сардонического юмора. Не было их тут. Шара говорила вполне серьезно. Он поморщился от боли.
– Плохо с рукой дело. Алмаз, тащи мою сумку. Антибиотик нужен.
Врачи шумно спорили, годен ли антибиотик или уже пропал, Дархан смотрел на стены. Смотрел и словно нарочно искал ненавистное, страшное пятно из которого кишащей кучей личинок возникнет она. Из забытья его выдернул голос Шары.
– Мы давно хотели уйти в подполье. Как сделали те, кому ненавистна власть Закира. Их совсем немного. Большинство висят на крюках в мясных рядах воскресного базара. Смельчаки? Безумцы? Я не знаю. Мы были сыты, мы были защищены. И, казалось, совсем забыли про совесть. Закир виделся нам контролируемым злом. Но та, что прячется в стенах…
Не договорив, Шара закончила перевязку.
– Мы прокляты. А теперь еще и вне закона. Будем ложиться спать.
Глава 5
Зарядили скучные осенние дожди. Дни, как скамейки в парке, были похожи друг на друга. На чердаке водились вяхири – крупные, похожие на голубей птицы, расплодившиеся в малолюдном городе в небывалых количествах. Ловить их было несложно. К тому же Алмаз не жадничал. Одного-двух вполне хватало на целый день. В подвале у Алмаза припасены были мука, соленья и мясные самодельные консервы. Там же, у третьего подъезда, прямо из подвала торчала поливная труба со сбитым барашком. Краник крутили плоскогубцами, набирая по несколько ведер. Ведра тащили на пятый этаж. Воду, опасаясь патрулей Закира, набирали ночью. Сам же Закир им особо не докучал. Лишь пару раз объявил по радио о награде за поимку Алмаза и Шары. Алмаз все не мог понять, почему объявления дают так редко. Дархан же знал ответ – ищут и сообщают кому надо. Закир не рискнет ежедневно трындеть на весь город, что беглецы еще на свободе. Раз бегают, значит он, главарь и защитник, бессилен. Люди и без него знают – эти еще в бегах. Поймают, повесят. А то еще хуже. Ну а пока – пока город готовился к зиме, боролся с мародерами и ловил сирых и убогих в жертву Артықу.
Из вяхирей варили жирную лапшу. Иногда запекали на углях. Чадили ночью, когда не виден был дым. Днем пищу лишь грели на самодельных жаровнях. В подвале был изрядный запас угля, но Алмаз понимал, рано или поздно придется делать вылазку. Рука Дархана вела себя отвратительно. Шара делала перевязки по три раза в день, выдохшиеся со временем антибиотики не помогали. Беседовали редко и неохотно, чаще запирались по комнатам и читали. Или спали. Точнее двое спали, дежурный с баллоном хлорки зорко следил за стенами. И это, пожалуй, было сложнее всего. Когда скучно и тускло, когда живот полон жирной лапшой, когда в окно тарабанит дождь приходилось делать невероятные усилия, чтобы не уснуть. А спать в эту треклятую осень хотелось постоянно.
Дархан слушал радио. Точнее крутил ручку настройки, но не ловил ничего, кроме шумов. Радио было жизненной необходимостью. Радио спасало от неведомой опасности, грозившей городу. Случалась она нечасто. Но если случалась, губила целые семьи.
Радио шипело, трещало, пикало и в общем докучало так, что иной раз хотелось взять и разнести его кувалдой. Но обращались с ним невероятно бережно. Ему, родимому, да еще и телефону отдавал Закир производственные мощности резервной электростанции, которую топили углем. На большее энергия не выделялась. Никакой музыки, никакого вещания. Слушай его, слушай его день и ночь. Бойся опасности, страшнее Артықа. Шипение, свисты, звуки – это жизнь. Это значит, все хорошо, нормально. Но чу! Пропало шипение. Прервался треск. Тут уж не жди. Беги из квартиры прочь, бросай самое ценное. Сидишь в сортире, несись во весь опор с не вытертой жопой. Десять, может двадцать секунд у тебя еще есть. А дальше – как повезет. Бывало, что задевало лишь комнату. Бывало – выносило всю квартиру. Картина всегда одна: мебель, вещи, техника – иногда в труху, а иногда и хрупкая ваза уцелеет. Человека же ломало и коверкало так, что близкие с трудом узнавали в кровавом месиве своего несчастного родича. Нет, это была не Артық. Та утаскивала людей в стены, чтобы, натешившись, выплюнуть их где-нибудь подальше. Артықа видели многие, некоторые сумели вовремя схватить баллоны с хлоркой и отбиться. А этот враг был невидим. Свидетелей не оставлял и рассказать, что приключилось в комнате, из которой вышел всего на минутку, было уже некому.
Беседовали редко. И если уж говорили, то говорили о чем-то хорошем – былых временах, традициях, застольях. Дархан и Алмаз осторожно, словно собирая в коробку хрупкие елочные игрушки, вспоминали родных и близких, сразу же меняя тему, если натыкались на что-то острое. Алмаз крепко скучал по семье, спрашивал о них. Дархан говорил о них так, словно не было в жизни бывшей жены Алмаза нового американского мужа, словно не жили Алмазовы дети на другом конце света и уже совсем не говорили на казахском. Сильнее всего Алмаз корил себя за то, что пропустил кончину матери. Дархан больше не винил его. Прожито. Пройдено. Забыто. Шара же старалась не встревать в беседу. О себе рассказывала нехотя. Был и, вроде бы, скончался муж. Дети разбежались по всему Казахстану. И все же среди этих вечерних, как они привыкли называть – засвечных бесед, Дархану удалось получить ответы на главные, мучившие его вопросы.
Шара, из которой каждое слово приходилось тащить клещами, под настроение поделилась, что городок этот не что иное, как «ящик почтовый». Быстро и «по-взрослому» отстроился в шестидесятые годы. К началу семидесятых нагнали сюда врачей-микробиологов со всего Союза, а интереснее всего, что на сорок тысяч жителей – четыре крупные инфекционные больницы. Кого уж там лечили, никто не ведал. Но уж точно не местных. Для них припасена была амбулатория, а с чем посерьезнее катили в районный центр. Да и на картах (и то лишь самых подробных) городок плутал-блуждал, а то и вовсе не показывался.
Шара сюда впервые прибыла в восемьдесят четвертом. И совсем не по распределению. А потому что крепко и дотошно разбиралась в микробиологии и в Москве работала с самим Аскерольдом. Он, кстати, ее сюда и притащил из тогдашней еще Алма-Аты. Прямо в крошечном аэропорту в отдельном кабинете с красными креслами и «Байкалом» в высоких фужерах собеседовал ее вежливо и обстоятельно усатый кэгэбэшник в голубом пиджаке. Шаре было не впервой. Все же и Япония, и Корея и даже Швеция, не говоря уже о соцстранах. Нигде не осталась, хотя и могла. Доверие, несмотря на беспартийность, все же имелось. И как не доверять. Лечила первых лиц второй по размеру республики.
Беседовали долго. Чекист сильно отличался от тех, с кем она уже имела дело. Те напирали на родных, уточняли, чего Шара такого интересного читала в иностранных журналах. Журналы со всего света выписывал и утверждал к прочтению минздрав, поэтому особых нареканий не было. Она даже как-то помогала переводчикам с редактурой. Усатый же, с хитрой усмешкой (сними с него голубой, как акварель пиджак, накинь белый халат – от профессора не отличишь) не только спрашивал, но и рассказывал немало. Вопросы задавал дельные, материалом владел в совершенстве, а когда говорил, Шара слушала и не перебивала.
Рассказывал же он о страшной бактерии Vibrio Sorti TSPH-VII, более известной, как Ти-Эс-Пи-Аш-Семь. Разработали ее американцы. Только не эти, которые капиталисты, а латинские, которые вроде бы как братья. Американцы же, которые за железным занавесом, похитили разработки у своих латинских «нетоварищей». Похитить-то похитили, да вот заигрались с этим делом так, что вынуждены были обратиться к Советам. Почему? Усатый товарищ сказать не может, зато Шаре любопытно было узнать, что началось невиданное доселе редчайшее, если не уникальное сотрудничество двух злейших врагов по укрощению опасной бактерии. Бились долго и упорно, но ясно было одно – страшная бактерия совершенно-неподконтрольна и чрезвычайно-опасна.
Усатый чекист совал Шаре какие-то выписки, переводы, даже оригинальные тексты. Материал был обширен и настолько секретен, что Шара всерьез подумала, что свободной из этого красного кабинета уже не выйдет. С первых же строк стало ясно, что латинские «коллеги» баловались с обычной холерой. Но что они в итоге намутили одному аду было известно. Бактерия вела себя, как хотела. Одних убивала моментально, другие сгорали от высокорапидной инфекции. Шара догадывалась, что высокорапидная – это скоротечная, но словаря под рукой не было, американцы, вероятнее всего, спешной калькой переводили документацию своих латинских недругов.
Жуткой и совершенно невероятной казалась некая стадия «TZ-Anfectiva», при которой несчастный превращался в живой труп, не умирал, но гнил и разлагался либо высыхал как сено на солнечной крыше. И состояние такое могло длиться месяцами, не исключались и годы. Лишь в пяти случаях удалось нет, не излечить, но сделать возможным беседу. Пациенты, как один, молили о смерти. Пораженный мозг видел такие ужасы, словно побывал за воротами преисподней, что не мило было уже никакое исцеление. С точки зрения бактериологического оружия штамм Вибрио Сорти был бесполезен – неэффективен, неподконтролен. Изменчив и гибнет в окружающей среде. Искали антидот. Нельзя, чтобы такая дрянь гуляла по миру. Советы и Штаты работали сообща. Нет, не открытая бактерия (упаси Господь) лишь ее жалкие образчики, обезжиренные штаммы, которые ни при каких обстоятельствах не могли бы дать даже приблизительный эффект. И все же бактерию эту боялись и изолировали в «почтовые ящики», раскиданные по городам и весям огромной страны.
К началу перестройки титанические усилия окупили себя – была найдена эффективная и удобная в производстве вакцина. Ее производили в колоссальных масштабах. Каждая лаборатория, каждый институт, каждый задрипанный кабинет, где были хотя бы следы Сорти получил вакцину в необходимых количествах. Сюда же, крытыми военными грузовиками, ее ввозили в воистину промышленных объемах. Шара вспоминала, что ей даже было немного жаль, что исследования подошли к концу. После стольких лет упорной работы пора была возвращаться в Алма-Ату, где ее уже ждали три больницы и институт кардиологии. Специалисты уезжали, за ними оттягивалось и другое население некогда шумного словно улей, прогрессивного городка.
История была интересной, но совершенно не проливала свет на творящиеся события. Почему отсюда нельзя уехать, что это за тварь в стенах, что происходит, когда выключается радио, как им отсюда выбраться? Не то, чтобы Дархан не спрашивал, только ни Шара, ни Алмаз не давали прямых ответов. У них тут же находились срочные дела либо отнекивались, либо отмалчивались. Давить и жать было бесполезно. Заученным монотонным голосом они вновь и вновь повторяли историю города и ту информацию, которая была уже известна Дархану. Лишь раз, припертая к стенке Шара, пообещала со временем разъяснить и другие вопросы, если Дархан прекратит докучать.
Дархан и сам понимал, что есть вещи, с которыми лучше не торопиться. Он собирал информацию по крупицам, подгадывал настроение, баловал своих невольных домочадцев новыми блюдами. День проходил в суете и осторожности, несколько раз патрули Закира заходили во двор. Нет, беглецов они не искали, возможно обшаривали все, что только можно – рутинная, монотонная работа. Городу нужны были эти рейды. Лекарства, инструменты, проволока, книги, игрушки, консервы, одежда, фонари, арматура, рухлядь и тысячи нужных вещей стаскивались и распределялись по мере необходимости. Со временем рейды стали опаснее. Людей не хватало, кому стеречь склады, кого отправлять на охрану полевых работников от расплодившихся до невероятных размеров стай бродячих собак. А патрулирование города? А розыск нарушителей? Закиру хлопот хватало. И все же беглецов искали. Закир не тот человек, что отступится. С каждым днем его авторитет будет падать среди своих. Вот потому он непременно отправлял пару-тройку так нужных в других местах ребят на вероятно тщетные поиски.
* * *
Дархан крутил настройку мощного советского радиоприемника. Помнил такие с детства. Вена, Лейпциг, Киев, Братислава, Дрезден, Львов, Будапешт, Варшава. Прям не надписи на шкале, а стих какой-то. Он бессмысленно щелкал по частотам УКВ, КВ1, КВ2, КВ3… Шипение. Свисты. Скрипы. Монотонное гудение. Дархан крутанул ручку настройки влево, затем вправо. Ярко-красная вертикальная линия скакала по шкале. Пересекая невидимую точку, она «ловила» волну с забавным не громким, но таким ярким и сочным писком. Поймать этот писк, чтобы он лился постоянно, не получалось. Пришел заспанный Алмаз.
– Не мучай радио. Оставь на семерке.
– Где Ленинград?
– Да. Ближе к «г».
Прежде, чем открутить красную линию на семерку, Дархан еще раз пискнул, проскочив невидимую точку. Улыбнувшись, он посмотрел на брата, который покрутил пальцем у виска. Медленно, осторожными движениями, он снова проскочил писклявую волну.
– Почему я эту писклю не могу поймать?
– Потому что руки из жопы, – Алмаз сел к приемнику и осторожно, придерживая палец другой рукой стал крутить ручку настройки. Примерно на отметке с надписью УВБ-76 с трудом расслышался едва различимый автоматический голос:…сят два, четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два. И так – бесконечно, монотонно, без эмоций. Алмаз покрутил настройку, но на других частотах было лишь шипение.
– Видать, закировские на станции что-то мутят.
Он зевнул, встал из-за стола.
– А писклю?
Алмаз быстро накрутил брату так нужную ему писклю. Когда от нестерпимого свиста стало тошнить, писклю свернули на Лейпциг, затем снова поймали «четыреста пятьдесят два» и оставили на Хельсинках. Там шипение было негромким, особо не докучало и в то же время если б радио вдруг замолкло это стало бы ясно сразу. Дархан посмотрел на велосипедный клаксон, лежащий на столе. Гудел он громко, зычно, тряслись слоники в невесть как сохранившемся кургузом серванте. В клаксон следовало гудеть и будить спящих при первых же признаках тишины. Успеют выбежать – останутся живы.
* * *
В ту ночь дежурил Алмаз, но не спали все трое. Дархан бредил, температура приближалась к сорока. Шара протирала ему лоб, каждые десять минут слушая стетоскопом сердце. На шее висел и фонендоскоп – для аускультации сосудов. Дархану было совсем плохо. Рука почернела и горела, как раскаленная кочерга. Осмотрев руку, Шара поцокала языком.
– В больницу надо.
– В больницу нельзя. А если там люди Алмаза?
– Тогда помрет.
– Может ампутация?
– Тоже помрет. Нечем, да и не перетянем как следует. А антибиотики наши – сам видишь – не помогают. Декомпрессию бы по-хорошему. У меня в процедурном все для таких дел припасено. Даже собирать не нужно. И антибиотики там. Закир, небось, всю больницу уже растащил. А тайник ни в жизнь не найдет.
– Так может я принесу?
Шара безутешно покачала головой.
– Не дотянет.
* * *
Больница была в полутора километрах от их убежища. Но добирались часа два. Дархана знобило, идти он почти не мог. Два раза скрывались от патрулей. В одном из домов старухе приспичило ночью курить на балконе. Выкурив трубку, она еще долго любовалась звездами, уже хотели идти в обход. В больницу забрались без приключений. Людей Закира тут не было. Споро и расторопно Шара возилась с рукой Дархана. Алмаз, тем временем, набивал рюкзак необходимым инвентарем и инструментами.
Алмаз и Шара заметили, что после их побега Закир не стал растаскивать больницу. Возможно занялся тремя другими, а здесь лишь варили хлорку. То, что хлорки стало втрое меньше Алмаз заметил почти сразу. Так что второй рюкзак забили ингредиентами, чтобы приготовить раствор дома, благо баллоны были.
– Идти пора, Шара.
Молча кивнув, Шара дала команду на сбор.
* * *
Выходили со стороны лаборатории. На центральном могли дежурить люди Закира. Дархана мутило. Перевязанный свежими бинтами, он отчаянно нуждался в антибиотиках. И непременно через кровь, а для этого у них есть минут десять, может пятнадцать, чтобы добраться до любой заброшки, где не менее часа капать приготовленный Шарой раствор.
В полубредовом состоянии Дархан узнал еще одну тайну. Он долго не мог понять, как в городе, столько лет отрезанном от цивилизации остались лекарства. Если их даже и не использовали, то все они давно должны выдохнуться от старости. Не может быть в этом городе ни таблетки, ни микстуры, срок которых еще не вышел.
Вместо ответа Алмаз и Шара подвели его к огромному белоснежному, похожему на железнодорожную цистерну, контейнеру. Контейнер этот оставили американцы. Таких по городу было несколько. В них можно было не только хранить, но и восстанавливать подходящую к сроку годности вакцину. Не был контейнер ни холодильником, ни барокамерой. Работать мог автономно, лишь следовало плотнее герметизировать дверь. Да и самим находиться внутри этого агрегата полагалось в спецкостюмах (это правило уж давно никто не соблюдал). Что этот чудо-контейнер делал с вакциной (как и со всеми другими лекарствами) Шара не знала. Да только вот контейнер этот не просто безупречно все хранил без электричества и мороза, но и возвращал лекарствам их целебные свойства. Получалось, конечно, не всегда. Лекарства «оживали» ненадолго и нередко оставались совсем слабенькими. Но здесь, в этом забытом Богом городе и ампула с Азитромицином 1992 года была на вес золота. Клали ее в контейнер и ждали чуда. Все же, что могли приготовить и синтезировать сами, поручали Елене Игоревне, единственному уцелевшему в городе химику-фармацевту.
У Шары с тех самых времен хранился длинный, больше похожий на напильник, ключ – без него тяжелую овальную дверь не открыть. Вообще-то контейнеры следовало охранять круглосуточно, раньше так и делали. Но со временем лекарств находили все меньше, остатки стащили в два, потом в один. Охрану, которой и без этих контейнеров хлопот хватало, сняли. Кто сюда без ключа полезет? Этот пользовали нечасто, потому-то Шара и делала в нем «нычки» – тайники, для своих индивидуальных запасов. Тогда еще не знала, пригодятся ли. Вот, пригодились.
Шара быстро раскрутила вентиль овальной трубы, засунула руку и достала металлическую блестящую коробку. Так, индийские подвели, эти – не продержались и месяца. Вот, немецкие. Они – лучше всех. Но их совсем мало. Ладно, пора готовить капельницу. И как можно быстрее. Лекарство выдыхается с каждой минутой.
Когда подошли к выходу, Алмаз приоткрыл дверь и тут же отпрянул обратно. Сквозь стекло лаборатории были видны фары уазика. К двери шли трое. Алмаз, схватив Шару и Дархана, ринулся обратно. Миновав длинный, узкий коридор, они добрались до главного входа. Толстая, в несколько мотков обкрученная вокруг массивных дверных ручек цепь блокировала выход. Троица шла неторопливо, лениво споря, спит ли Кадыр-ага или нет. Шара, молча указав на парадную лестницу, потащила всех к ней. Едва миновали первый пролет, как полыхнул тусклый неровный свет керосинового светильника.
