Текст книги "Радостная весть"

Автор книги: Александр Мень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

"Живешь там и содержишь имя Мое, и не отрекаешься от веры Моей, даже в те дни, в которые у вас, где живет сатана, умерщвлен верный свидетель Мой Антипа". То есть гонения уже достигли таких пределов, что были казни. И дальше, обращаясь к каждой общине, Иоанн – Бог через него – говорит, как надо сохранить первую любовь свою.

Потому что человек, когда он открывает для себя духовный мир, часто вначале загорается – некоторые из вас это знают, – а потом огонь первой любви гаснет, и все покрывается пеплом. "Ты оставил, – говорит Иоанн, первую любовь свою". В другом месте Христос обращается через Иоанна к Церкви: "Ты не холоден и не горяч, теплохладен". Вот это и есть состояние энтропийное, состояние полумертвое, в котором мы живем.

Письма к каждой Церкви – они обращены к любому из нас, внимательно вчитываясь, мы находим там то, что нужно нам.

А дальше идут картины истории. Hо это не простая история. Это метаистория. Это сущность исторического процесса. Это борьба.

Сначала является символ неба – это стеклянное море, то есть прозрачное море мироздания. Четыре животных по краям обозначают живую тварь. Двадцать четыре старца вокруг – два по двенадцать – это основатели Ветхозаветной и Hовозаветной Церкви. Должна открыться некая тайна мира.

И вот является ягненок, Агнец Божий. Он не только слаб и немощен перед чудовищами этого мира, но Он еще и пронзен. Он заклан, как в переводе у нас говорят. Он убит, но Он живой. Это небольшое существо тождественно со Христом.

Мир ожидает чего-то великого. Hо сначала идут предостережения – грозные всадники Апокалипсиса. Они несут насилия, войны, голод, смерть. Это все должно случиться, потому что человек отходит от добра и правды. Он уповает на насилие. И уповает на материальные блага. Hо вот грохочут копыта под конями всадников Апокалипсиса, и все эти ложные упования оборачиваются крахом.

Потом тайна судеб Божиих раскрывается. Она в виде запечатанного свитка, и Агнец, единственный, кто открывает его. И в Апокалипсисе одна за другой идут картины того, что совершается в глубине истории.

А что в ней происходит? Борьба. Борьба света и тьмы. Hасилия и Агнца, Духа Агнца. Вот из моря выходит чудовище. Зверь. Он несет на себе имена богохульные, он является фантастическим существом, но это все уже было в Ветхом Завете. Эта пародия на божественную тварь вылезает из моря и захватывает власть над миром. Число его имени условно, 666. В древности оно расшифровывалось как Кесарь Hерон. Потому что Hерон был тогда носителем деспотизма, убийств политических, духовной тирании.

Hо это не значит, что Апокалипсис говорит только о прошлом. В любую эпоху всякий носитель этого духа предвосхищен в образе этого Зверя. "И дивилась вся земля, следя за Зверем, и восклицала: кто подобен Зверю сему? И кто может сравниться с ним? И дано ему было говорить слова гордые и богохульные. И дано ему было вести войну со святыми, то есть с верующими, и победить их", – так предсказана внешняя победа зла.

И все более и более нагнетается зло. И в царстве Зверя происходит отнюдь не радость и не ликование, а люди кусают языки свои. Мрак опускается на это царство, являются ангелы на небе, вестники с чашами, и каждый выливает чашу, семь чаш на царство Зверя. И совершаются великие бедствия, те бедствия, которые людям XVIII века казались смешными: отравление мирового океана, отравления воздуха, гибель живого.

Что это такое? Это не наказание Божие, а это плоды неправильного развития всего человечества.

Потом идет другой цикл событий: на небе является другой знак – женщина, которая рождает. Она кричит в муках рождения. Должен родиться младенец. И вот поднимается с моря, снизу, огромный красный дракон, и он только ждет момента, чтобы этого младенца пожрать.

Красный дракон – это древний змей, тот самый, который в Библии соблазняет человека. Это дракон хаоса. А теперь он становится драконом империи, красный цвет – это цвет пурпура императорского в Риме.

Женщина – это Ветхозаветная Церковь, которая должна родить новый дух, родить Христа, Мессию и он, императорский Рим, готов поглотить ее. Hо в тот момент, когда рождается дитя, женщина скрывается. Ей даны крылья. Она уносится в пустыню, и за ней мчится этот красный дракон.

Все символы чудовищного мирового зла поднимаются здесь и показывают свое подлинное лицо. Сброшены все маски. Отвратительные монстры восстают против Духа. И казалось бы, Дух должен отступить, должен бежать, должен гибнуть, но время от времени воздвигаются вестники Божии, которые не дают ему погибнуть.

Вестники Божии... Один из них именуется Микаэл, Михаил. Это ангел, в народной традиции архангел Михаил. Он сражается. Сражаются пророки. Являются в святом городе два пророка. Один символизирует пророчество – Илия, второй Энох, древний мудрец, который знал о будущем. Их убивают, их тела лежат на улицах Иерусалима. Торжествует противобожественный принцип, принцип антихриста.

Hо в конце концов происходит нечто иное: является сила света, парализует силы тьмы, и в итоге истории мы видим два результата: не полную победу света и не полную победу тьмы. И оба полюса в истории продолжают развиваться, периодически сталкиваясь в катаклизмах.

Это история первого века Церкви, это история Средних веков, это история наших дней, и эта история еще не кончилась. А Апокалипсис нам обещает, что не только царство Зверя будет на земле повторяться, и не раз, а что будет еще тысячелетнее царство людей христовых, и что на земле в каком-то пространстве историческом, хронологическом, географическом будет торжество добра и правды. Hо не вечное. Как не вечно было царство антихриста, так не вечно будет и это царство. Потому что это будет все в рамках привычного для нас земного бытия, а человеческий род, вся природа, весь мир, согласно Апокалипсису, должен взойти на новую ступень.

Является Христос, и история древняя кончается. И когда Иоанн говорит, что увидел он новое небо и новую землю, это – преображение природы, преображение человека, уничтожение распада, смерти, гибели, болезней, нравственного зла. Все темное одолевается, и торжествует свет.

И является священный город Иерусалим, но это уже не исторический город, а символ того города, где Христос был распят за нас и начал путь человечества к Царству Божию и его осуществил на земле. Сначала на нашей обычной земле, а потом в полноте – в новой, преображенной земле.

Страшные войны, насилия, чудовищная саранча, которая в Апокалипсисе изображена, подобная различным человекоистребляющим механизмам, которые люди стали создавать за последнее столетие, – все это создает картину, действительно, зловещую. И такова история людей. Поэтому Апокалипсис – книга правдивая, честная.

Эта книга – предупреждение всем нам о том, что если человечество будет пренебрегать Заветом Божиим, оно понесет жесточайшее возмездие. Hо не потому что Бог будет его наказывать – это примитивное представление. А потому, что Он создал нравственный миропорядок, в результате которого зло всегда в конце концов будет нести урон. Возмездие приходит рано или поздно. И добро все равно торжествует. Hо человек должен выбрать: с кем он – со светом или с тьмой. И в нашей жизни, и в общественной жизни – всюду этот выбор для нас актуален.

Апокалипсис кончается чудесными словами, очень важными словами.

Это слова о том, как истина приходит к людям. Тут два аспекта. Один аспект общий. "Се гряду скоро, блажен соблюдающий пророчества книги сей". Для Иоанна это означало, что мировой переворот будет скоро, все изменится скоро. Для Бога это означало, может быть, бесконечность времени, потому что человек живет одними масштабами, Творец – другими. Это вовсе не значит, что в Библии сказано, что вот сию минуту – конец мира.

Многие люди пытаются это время вычислить. Hа самом деле конец мира это перманентная реальность. Она постоянно возрождается. Когда рухнула Римская империя – это был конец того мира, и это по слову Божию. Когда происходили все исторические катаклизмы, когда потрясался мир – это был конец, предсказанный Апокалипсисом. Любая поворотная эпоха апокалиптическая. И всегда это происходит. Суд продолжается вовеки.

И еще есть совсем иные слова, которые очень важны. Христос говорит: "Вот Я стою у двери и стучу". Это уже не те громовые слова "Се гряду скоро". А – "стою у двери и стучу". Это не дверь истории, это дверь человеческого сердца.

НИКЕО-ЦАРЕГРАДСКИЙ "СИМВОЛ ВЕРЫ"

Беседы для готовящихся к крещению

БЕСЕДА ПЕРВАЯ

Сегодня мы должны коснуться с вами самого начала Никео-Цареградского Символа Веры. Потом, немного погодя, я объясню вам, почему он так называется. Никео-Цареградский Символ Веры – это фундаментальные основы всемирной христианской веры. Никео-Цареградский Символ признает и православная, и католическая церковь, хотя есть одно отличие, о нем я буду говорить позднее. В сущности, все протестантские вероисповедования принимают этот Символ Веры. И прежде чем ввести вас в суть этого крещального исповедания веры, я должен рассказать небольшую предысторию Символа, а перед этим остановлюсь на двух важных моментах.

Первое: почему "символ" и что такое вера? В узком смысле слова "символ" обозначает краткое изложение чего бы то ни было, в данном случае религиозного вероучения. Слово "символ" – старинное, греческое, и оно означает некую связь. В древности был такой обычай: когда люди расставались, они разламывали некое изображение, часто монету, и каждый брал с собой половинку – по этой монете они как бы соединялись вновь. "Символ" значит соединение, но мы уже употребляем .этот термин в ином, более глубоком смысле.

Вероятно, вы все хорошо знакомы с таким течением в литературе, как символизм. Почему это течение возникло? И в каком смысле оно употребляло символ? Еще Гете говорил, что вся бренность конечная есть символ, то есть все преходящее. Только символ, знак, знак глубины, которую око не видит, глубины, которую разум постигает не в одно мгновение, глубины, в которую проникает особое видение. Наши слова, любые слова, это тоже символы.

Когда мы пытаемся выразить свои чувства – давайте подумаем, являются ли слова, которые мы говорим, адекватным способом передачи наших переживаний. Нет, конечно. Это только знаки – душа душе посылает сигнал и, если душа душу понимает, тогда этот сигнал достигает цели. Понимание мира, чувствование бытия – это у каждого человека глубочайший индивидуальный процесс. Вот почему Тютчев говорил, что "мысль изреченная есть ложь". Потому что все то, что нас волнует, – красота мира, ужас мира, любовь, – все это невыразимо по-настоящему в словах, в терминах, в отвлеченных понятиях.

Любой из вас, кто занимался теми или иными точны науками, знает, какое огромное место занимает символ в математике и физике. Что такое химические формулы, как не символы – знаки того, что человек хочет передать условно? А если бы не было символов в жизни?

Один из философов нашего времени говорил, что человек – существо, которое символизирует вселенную, то есть выражает всю вселенную в символах. Человек – существо, которое способно в некоем знаке, в некоей системе знаков передать свой опыт, опыт интеллектуальный, духовный, внутренний, душевный, самый различный. В конечном счете, даже отвлеченные представления, свойственные философии, такие, как субстанция, диалектика, динамика – это все тоже символы. С того момента, когда человек обрел сознание, когда он почувствовал необходимость передать брату или сестре, другому человеку то, что его волнует, он стал использовать символы.

И надо сказать, что этот удивительный процесс возник не внезапно. Бог создал его на определенной почве, на основе тех предсимволических процессов, которые мы видим в животном мире. Знаки, которые животные подают друг другу, сигналы, позы, – это тоже нечто подобное символу. Мы с детства привыкли читать, скажем, о свирепых гориллах, которые якобы набрасываются на людей. А у гориллы, по сравнению с другими животными, довольно сложный символический язык. И когда самец гориллы выходит навстречу предполагаемому противнику, чтобы его прогнать, он вовсе не бросается на него, он вовсе не проявляет свирепости, ничего такого – он демонстрирует знаками свое нежелание, чтобы этот нежданный, нежеланный гость присутствовал здесь. И он совершает некий танец, как это называют биологи, а охотники XVIII-XIX веков принимали этот танец за нападение и стреляли в упор в существо, которое только хотело сказать ему: "Ты здесь нежеланный, уйди".

Немецкий исследователь Шаллер целый год прожил среди горилл, и уже знал, что у них есть символическая система, обозначающая желание и животную волю. Он наблюдал, как сходились два самца: яростно скрежетали зубами, били себя в грудь, наступали, и можно было подумать, что в следующее мгновение они разорвут друг друга. Но ничего подобного не происходило, они сходились и расходились дальше. Они только подавали знаки.

Шаллер проверил на себе теорию сигналов и символов из жизни обезьян. Когда ученый впервые поселился около горилл, которые мирно паслись в джунглях, и глава семейства поднялся и стал стучать себя в грудь и с грозным рычанием двинулся на него, Шаллер остановился и стоял неподвижно. Это был критический момент. Устрашающий, вы себе представляете, огромный, с виду разъяренный самец гориллы подошел вплотную к наблюдавшему Шаллеру, у которого хватило выдержки не двинуться с места, и прошел мимо него так же, как он проходил мимо своих соперников. Это касается символов для передачи элементарных переживаний в животном мире, и эта система подготовила символизм в человеческой жизни.

А что такое письменность? Сначала рисунок, рисунок конкретный, который изображает предметы, а потом все более и более условный. Сначала голова быка с рогами, потом геометрический рисунок, отдаленно напоминающий быка, а потом уже просто графический знак, и это уже буква – алеф, древняя ханаанская финикийская буква "алеф" – бык. Потом она превращается в первую букву семитического алфавита, а потом в греческую букву "альфа", а потом в нашу, церковнославянскую букву "аз" и потом в букву "а" – и уже от изображения быка остается только едва уловимое.

Значит, во многих случаях, когда речь идет о передаче понятия, слова, эмоционального состояния, нам необходим символ. Когда речь идет о познании мира, о передаче сложнейших структур материи, нам необходим символ. И конечно, в высшей степени необходим человеку символ для передачи того глубинного опыта, который соприкасает его с последней тайной мира. Вот почему, когда мы говорим о Символе Веры, а не об изложении понятия веры, мы имеем перед собой систему образов и знаков.

Еще Гегель подчеркивал, что христианский Никео-Цареградский Символ Веры изложен не в умозрительных терминах, не отвлеченно, а это цепь почти картин. Почему это так? Потому что Символ Веры – это отстоявшийся опыт Церкви, откристаллизованный в условной системе, духовный опыт самого христианства, которое познавало себя.

Я должен поэтому сказать здесь еще раз, что христианство – это не доктрина, как и всякое глубокое познание Бога, а это есть переживание встречи человека с запредельным, с тем, на чем стоит и движется все мироздание, что является смыслом бытия, что является его полнотой, радостью, что направляет его как цель. Можно ли об этом сказать словами? Не приходится ли вновь вспоминать слова Тютчева, что "мысль изреченная есть ложь"? Но Тютчев об этом вынужден был сказать, он вынужден был изречь, изречь мысль о том, что "мысль изреченная есть ложь", потому что иначе общение невозможно, иначе нельзя это передать.

И подобно островам, рассыпанным в бескрайнем море, стоят и движутся человеческие души, подавая друг другу сигналы – через символы и знаки, пытаясь и стремясь познать друг Друга.

К символу очень близок миф и догмат. Мы привыкли считать, что миф это басня, сказка. В древнегреческой системе воззрений слово миф употреблялось как предание о чем-то старинном, бывшем. Потом, когда началась резкая критика мифологических историй, когда на них перестали смотреть как, на события реальные – истории с богами, героями, – некоторые люди, такие, как, скажем, греческий философ Ксенофан, отбросили все это резко и шли к абстракции. А другие, как, скажем, Платон, неоплатоники, пытались найти в мифах ядро, суть, глубину. Вот этот подход и был использован толкователями христианской веры.

Конечно, есть миф в негативном смысле слова, есть политическая мифология, которая равна политической лжи, есть миф, как басня, как изобретение народной фантазии или суеверия, но есть миф с большой буквы. Сергий Булгаков, один из крупнейших богословов XX века, говорил о том, что духовная жизнь может выразиться только через картину, через икону, через миф. В этом отношении он имел предшественника в лице немецкого философа Шеллинга, который первым указал на важное значение образного символического пути передачи духовного опыта.

Теперь рассмотрим понятие "догмат". Итак, символ, миф и догмат. Обычно слово "догмат" у нас связывается с догматизмом, то есть с упорным, узколобым, порой тупым неприятием какого-либо чужого мнения. Но догматизм это не догмат, даже более того, я вам скажу, что догматическое богословие это тоже не догмат. Это размышление людей по поводу догмата, поэтому догматическое богословие и развивается. Многие авторы оспаривают точки зрения друг друга, и, скажем, еще в XIX веке А.С. Хомяков резко нападал на догматическое богословие митрополита Макария Булгакова и говорил, что это схоластика, мертвечина. Был ли он прав или нет, но важно, что догмат сам по себе отличается от его осмысления, от догматического богословия.

Догмат есть удивительная попытка человека выразить невыразимое, и поэтому догматических формулировок так мало в Церкви. По существу, догматические формулировки в Церкви христианской сводятся к Символу Веры и к нескольким догматическим определениям Вселенских Соборов.

Все остальное предшествовало христианской Церкви. Скажем, учение о бессмертии души не было объявлено христианством как догмат, потому что оно уже ко времени прихода Христа было общим воззрением почти всего человечества. Далее, мы часто повторяем, что через Священное Писание, через Библию нам говорит слово Божие. Такой догматической формулировки нет, потому что в то время, когда христианство стало проповедоваться, эта истина была уже во многих кругах принятой и достаточно очевидной. И Иисус Христос не доказывал, что это специальная божественная книга. Он исходил уже из этого факта, признаваемого Его слушателями.

Итак, догмат есть словесная икона. Ведь икона не претендует на адекватное изображение реальности, поэтому, кто высоко ставит икону, относится скептически к живописным изображениям. Приведу наглядный пример. Когда живописец изображает небесный свет, он рисует реальные лучи, которые, подобно лучам прожекторов, простираются через расступающиеся облака, то есть изображает некий естественный феномен. Конечно, это тоже символ, но очень реалистический. Для иконописца это все недопустимо, у него есть определенный язык, знак: четкий круг или полукруг, из которого простирается рука благословляющая. Все. Никакой имитации природных явлений, грозы, восхода солнца или заката солнца – только условный язык.

Краски, сами по себе краски, – вот это-то и язык иконы. Чтобы почувствовать грозное напряжение духа Ильи-пророка, его изображают на багровом фоне. Мягкие краски, светящиеся, переливающиеся создают ощущение воздушности мира, бесконечной божественной любви у "Троицы". Икона потому-то и икона, что она не притязает на роль точного изображения запредельной действительности. Таким же образом и словесные формулировки догмата тоже на это не претендуют, ибо в основе христианского богословия лежит одна из важнейших Оговорок – это момент сложный и в то же время очень простой.

Прежде чем сказать о Творце, христианский богослов и каждый мыслящий христианин должны помнить, что все наши слова земные не могут передать адекватно то, что составляет сущность тайны. Не могут. Это знали и древние индийские мыслители, и мистики, это знали и греческие философы, это признавали и Отцы Церкви, опираясь на Священное Писание. Во времена библейских пророков жил, по преданию, в Китае учитель Лао-цзы, который в книге "Дао дэ цзин", приписываемой ему, говорил, что имя, которое можно произнести, не есть вечное имя. Это намек на неизреченность.

А в Ветхом Завете есть понятие Бога – Святой. Мы обычно слово "святой" понимаем в нравственном смысле и, конечно, это так и есть, но там это более глубокое представление Святой, если анализировать сам термин "кадош", это значит "отделенный", имеющий абсолютно иное, нежели человеческое, и вообще тварное бытие. Строго говоря, о Боге нельзя даже сказать, что Он существует, ибо само понятие существования вторично по отношению к Нему. Он выше бытия, ибо Он создает бытие. Но через знаки и символы, открывая Себя людям. Он дает нам возможность перейти от этого отрицательного богословия к положительному.

Отрицательное есть апофатическое богословие, и оно исходит из того, что адекватно о Боге можно сказать только то, чем Он не является. Так и называется апофатическое богословие, оно может сказать, что не есть Бог, но оно не дерзает сказать, что Он есть. Это превосходит и слово, и мысль, и бытие. Но поскольку Нечто нам открывается в опыте внутреннем, допустимо и катафатическое богословие, то есть положительное богословие, которое допускает символ для того, чтобы мы этот опыт тайны могли передать друг другу, могли иметь общение в этом направлении.

И надо сказать, что это вопрос исключительной важности: не подумайте, что для человека безразлично, что он думает о Творце. Эти основные догматические истины имеют огромное значение: ничто в догматах не дано нам просто ради праздной любознательности, все имеет прямое, как мы потом увидим, отношение к жизни. И, как говорит историк нашего времени Кристофер Даусон, человек, который слышит ежедневно крик и пение муэдзина, возвещающего, что Бог один и, кроме него, нет иного бога, и человек в Индии, который в каждой обезьяне, в каждом облаке и в каждом листе видит присутствие божественных сил, – они, живя в одной стране, имеют очень разный подход к действительности из-за того, что у них различная догматика, хотя Бог один. Но они Его воспринимают каждый по-своему.

Что произошло с христианским Символом Веры? Он родился из крещального символа. Сейчас, вы знаете, мы привыкли крестить маленьких детей. Правильно ли это? Наши братья-баптисты оспаривают эту практику, оспаривают в силу того, что действительно, злоупотреблений здесь было очень много. В древней Церкви преимущественно крестили взрослых, ибо в Евангелии сказано: "Идите и научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я заповедал вам", то есть "кто будет веровать и креститься, – читаем мы в другом месте, – спасен будет". Веровать и креститься. Но младенец не может быть носителем веры.

Почему же мы тогда крестим? Потому что Церковь есть особое духовное единство, и верующие родители имеют право принести в лоно Церкви свое дитя, потому что оно пока еще не отделимо от них. Это как бы некое условное крещение: вот, сначала мы крестим, потом дадим ему наследие веры. Почему так произошло, это вопрос исторический, и я бы ушел в сторону, если бы стал на этом останавливаться. Так вот, мы принимаем, Церковь в свои объятия принимает – ведь крестит не священник, крестит Церковь руками священника то есть принимает человека в свой невидимый круг. Сегодня, когда уже многие люди не были крещены в детстве, а приходят креститься во взрослом возрасте, мы этому радуемся, потому что это дает им возможность перед таинством понять смысл крещения и христианского вероучения. Вот для этого-то и существует Символ Веры.

Вначале, в первые дни, люди крестились просто во имя Иисусово. Потом к этому стали прибавлять еще некоторые слова. В IV веке сложилось несколько Символов такого рода, среди них и так называемый Апостольский символ. Апостольский символ, по существу, очень близок к нашему.

Наш Символ Веры был один из принятых в Церкви символов. Он сложился в сирийском регионе. Когда христианство после веков гонения стало ведущей религией Римской империи, император Константин захотел упорядочить церковную жизнь: календари, епархии и так далее. И был созван всеимперский собор епископов, всеимперский значит вселенский, экуменический. В древности империя Римская называлась Экуменой, вселенной.

И вот в городе Никее, в Малой Азии, собрались, съехались по призыву императора многочисленные епископы, их было 318 человек, и им пришлось решать очень важную проблему, о которой я сейчас скажу только, что она была Христологической, она касалась личности Иисуса Христа. Вокруг этой проблемы разгорелись очень острые дискуссии, страсти, и поэтому император хотел решить все споры для церковного единства. Тогда историк Евсевий, житель Палестины, писатель, предложил текст Символа Веры, который обсуждался и был принят в Никее. Это было в 325 году, а через некоторое время, в 381 году, Символ этот был дополнен на II Вселенском Соборе и, таким образом, стал общепризнанным в христианстве. Он был написан на греческом языке, впоследствии переведен на латинский, церковнославянский и другие языки тогдашнего мира.

Символ Веры мы в Церкви поем. Кто из вас бывает в храме, знает, что во время Литургии поют "Верую во Единого Бога Отца Вседержителя Творца..." Кто в храм не ходит, может найти пластинку Шаляпина, где он поет Символ Веры, соло, – прекрасное исполнение. По-латински "Символ Веры" называется "кредо". Во многих музыкальных произведениях поют Кредо, это и есть Символ Веры. Он делится на три основные части. И первая часть самая маленькая*. Обратите внимание на изображение Никейского собора. Это византийская икона, изображение многообразное и тоже символическое, здесь на престоле предвечный Логос в виде младенца, отрока. Император Константин посредине. Внизу странный человек с надписью "космос" – мир, который ждет во мраке, ждет духовного откровения Церкви.

–

* Далее свой рассказ отец Александр сопровождает показом слайдов.

Первый член Символа Веры гласит: "Верую во единого Бога Отца Вседержителя, Творца неба и земли". И вот я хочу объяснить вам смысл этих слов Символа Веры: почему Бог называется Вседержителем, что значит Отец, что значит Творец видимого и невидимого.

Несколько лет назад, в лесу в Калининской области, я набрел на маленькую речушку, над ней стояла деревянная часовня, и мне сказали, что это и есть исток Волги. Я задумался над этими струями воды, которые текли неутомимо, и вспомнил об огромной, как море, реке, по которой я плавал до этого на пароходе. Я подумал о том, что на протяжении сотен, тысяч, десятков тысяч лет этот маленький исток непрерывно питает огромную реку. Если бы он остановился и иссяк, то этой реки не было бы. Вот так и творчество Творца мира не есть единоразовый акт, а есть постоянное присутствие Его силы в мире. Поэтому мы и называем Бога Пантократором, Пантократор – Вседержитель, по-гречески. Потому что бытие держится на Нем. В псалме 103-м сказано: "Когда Ты отнимешь Свой дух, то твое превращается в пыль".

Бытие для нас – это то, что мы получаем, а не то, чем мы владеем. И мы можем его лишиться. Только Он один называется в Библии Сущим, то есть тем, кому бытие присуще изначала. И одновременно мы называем Его Отцом – это очень смелое, очень дерзновенное название, потому что Тот, Кто создал гигантское мироздание, законы Которого управляют бесчисленными мирами, казалось бы, бесконечно превосходит маленькое человеческое существо на маленькой планете. И, тем не менее, христианское богословие, возвещает нам, что мы, люди, здесь, как в капле воды солнце отображается, отображаем в своем духе вселенский дух Божественного.

Он наш Отец, и это слово, которое несет в себе теплоту, мысль о внимании, заботе, мысль о любви и добре, это слово закреплено в Евангелии. Бога называли Отцом и в древности, и греки, и в Ветхом Завете, но только Христос особенным образом подчеркивал это. В сущности. Он никогда не употреблял слово Бог или Творец, Он всегда говорил Отец. И даже употреблял такое слово, такой термин, интимный, трогательный, нежный – Авва; "Авва" слово непередаваемое, невыразимое, так ребенок обращался к отцу, доверительное, доверчивое слово.

И, наконец, сказано: "Верую во единого Бога Отца Вседержителя, Творца неба и земли" – и тут же поясняется – "видимого и невидимого", чтобы люди понимали, что небо и земля – это не означает вовсе нашу планету и над ней атмосферу, а это есть два мира в творении, два плана, два измерения, два уровня мироздания – видимое и невидимое. Вы уже знаете, что невидимое – это наш дух, наша мысль, это, в конце концов, и сама природа Творца. Но Он захотел, чтобы мир стал и красочным, и богатым, и видимым, и Он совершил в нас, в людях, это удивительное чудо: мы – воплощенный дух, которому дана радость осуществлять себя в материи.

Пусть пока это еще несовершенно, пусть пока это еще встречает многочисленные преграды, пусть пока еще смерть и разрушение не дают человеку полностью восторжествовать, духу восторжествовать над материей, но это все уже как бы заложено в нас для огромного и бесконечного восхождения человека. И на самом деле, когда человек говорит о Едином Творце видимого и невидимого, он своей невидимой частью обращается к этому Творцу.

То, что содержит в себе первый пункт Символа Веры, не является еще специально христианским, потому что единого Творца исповедуют сегодня и миллионы мусульман, и иудеи, и представители других религий, но разница здесь существует. Если Ветхозаветная религия и выросший из нее иудаизм, если ислам, тоже выросший на Ветхом Завете, и другие религии признают акт творения, то есть из небытия Бог приводит мир а бытие, то для восточного, индийского, частично китайского мышления, Бог как бы порождает из Себя, выдыхает будто бы из себя вот это творение. Здесь есть разница, которую надо понимать.

Разница заключается в том, что мы, христиане, считаем, что Божественное есть Абсолютное, и для того, чтобы Абсолютное породило наш бренный мир, оно должно было выйти из себя и совершить акт чуда, – через пропасть, которая отделяет временное от вечного был переброшен мост, – Божественным актом, Словом. Мы не единосущны Творцу, как думают пантеисты, а мы только Его образ и подобие – таково христианское воззрение.

И надо сказать, что, с точки зрения философской, оно достаточно справедливо, потому что логический мост между Абсолютным и относительным перекинуть невозможно – абсолютное есть абсолютное. Но то, что мы несем в себе, – это отображение Божественное – и есть наша глубочайшая, я бы сказал, родственная связь с высшим. Христианство называет Бога Отцом не потому, что Он родил мир, а потому, что Своей любовью Он создал его из небытия.