Текст книги "О себе…"

Автор книги: Александр Мень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

В общем, у меня на самом деле было много учителей. Но в школе учителей таких не было.

* * *

Я учился в 554–й Московской мужской школе (напротив Плехановского института). Воспоминания о школе (1943–1953) довольно мрачные: я учился в школе, где были голодные учителя, где ученики собирали крошки хлеба, где совершенно дикий директор был похож на Карабаса–Барабаса, где учителя часто походили на садистов – у нас учителя литературы так и назывались: «фашисты».

Школа и сейчас существует. Она внешне очень похожа на тюрьму. Я не помню большего отвращения в жизни, чем хождение туда, – самое гнусное впечатление за всю жизнь.

А школа была обыкновенная: палочная дисциплина, нас водили всех «шагом, марш!» – война. Мы школу ненавидели! Всеми фибрами души. Сколько хватало сил.

Поскольку я кое–что почитывал, то уже во втором классе что–то соображал. Я спросил у нашей учительницы (когда она нам описала штурм Зимнего), что такое «юнкера». Она ответила, что «так назывались собаки Временного правительства». Я понял, что глухо дело.

Я слышал от учителей глупости, я понимал, что говорят чепуху. Это было крушение. Я сталкивался с учителями духовно нищими, которым нечего было нам сказать. Помню, учитель истории, чудесный человек, – он приходил, вытаскивал из кармана тетрадочку и прочитывал по ней то, что было написано в учебнике. А поскольку наш учебник был переписан с дореволюционного, с некоторыми искажениями, то получалось очень смешно: я приносил старый дореволюционный учебник и следил по нему. Но я его не сужу, он был хороший человек. Это было такое время, он боялся отступить куда бы то ни было.

Все, что в школе говорилось, я воспринимал наоборот. Но ни на чем не настаивал – потому что понимал, что это рабская мертвящая система, что мы все – идиоты, начиная с директора и кончая последним учеником, что нам деваться некуда и что все, от начала и до конца – ложь.

В четвертом классе я жил уже в полной оппозиции. Не вступал даже в пионеры: будучи старостой класса, я надеялся избежать этой унизительной процедуры, и потом, когда меня потащили насильственно и поставили перед классом, все сделали «зиг хайль» и произнесли эту клятву, – я просто стоял, опустив руку, и молчал. И, надо сказать, в школе испугались шума, потому что время было сталинское – смели бы всех, вместе со школой; поговорили – и так и заглохло. Вызывали маму, она мне сказала: «Поступай, как хочешь», – она же понимала, что это формализм; и я понимал, но все равно не хотел – у меня слишком велико было какое–то инстинктивное отвращение.

Я и сейчас считаю, что ни комсомола, ни пионерии не существует. Это миф. Когда–то это была организация, но она была до того, как я родился на свет. А потом это стало просто возрастной категорией: такой–то возраст – ты считаешься пионером, такой–то – ты комсомолец. И все. Хотя и поют: «Комсомол не просто возраст, комсомол – моя судьба». Но, в общем, это возраст (и соответственно – судьба). Тут не о чем говорить: человек автоматически становится комсомольцем, так сказать, в процессе половой зрелости – это почти одно и то же.

Кстати, формально в уставе комсомола не сказано, что ты должен быть обязательно атеистом; там написано: «бороться с религиозными предрассудками». Мы, верующие, боремся с ними с гораздо большим энтузиазмом, чем атеисты: атеистам наплевать, а нам неприятно, когда есть религиозные предрассудки.

Из учителей с благодарностью вспоминаю двух–трех человек. В четвертом классе была пожилая учительница, разведенная. Мы всегда к ней ходили домой – у нас там был клуб «Совершенно Знаменитых Капитанов». Она как–то растворилась в этих детях. Это на всю жизнь осталось.

Я их всех водил в церковь, вместе с ней, во главе. Но это было недолго. Потом она мне сказала: «А ты знаешь, Алик, я в церковь перестала ходить». И я почему–то счел неудобным спросить ее: почему? Я понял, что это скорее из страха. Тогда было неопределенное время, сталинское; неизвестно было вообще, куда повернет колесо истории. Все–таки она продолжала собирать ребят.

Я кончил школу в год смерти Сталина и сказал себе, что моя профессия любая, только учителем не быть: трудно, чтобы тебя так ненавидели – потому что мы все ненавидели учителей, и им тяжело было с нами.

Ученики 4-го класса с учительницей Анной Степановной (?), которую с благодарностью вспоминал Александр

Но все–таки из нашей школы вышли Тарковский и Вознесенский, которые учились на класс старше; младше меня был будущий священник Александр Борисов. Еще кое–кто: очень известный кардиолог Серегин, который работает в Институте Вишневского; арабист–востоковед Озолин (с ним мы в одном классе учились). А так, от школы – ничего, кроме негативных воспоминаний. Учился я без особого энтузиазма, было неинтересно.

У меня были учителя другие, не в школе; у меня были живые примеры, живое общение с людьми, которые были ровесниками моих родителей. Это люди, которые в то время прошли уже через лагеря, через все. И я, будучи ребенком, общался с ними, наблюдал, беседовал, видел. На них и воспитывался.

Страницы тетради с сатирической поэмой о школе «Шесть богатырей»

Александр, Павел, Мария Куприянова (дочь о. Бориса Васильева) и Елена Семеновна на даче под Москвой (ст. Отдых)

Группа вооповцев (Александр в центре). День птиц в Московском зоопарке. 1952 г.

Осиада

Сиречь страшная и ужасная повесть о бывшем некогда Всероссийском обществе охраны природы ^[14]

Безумству храбрых поем мы песню!…

Горький

Историческая справка

Со знойного юга я перетащу тебя, читатель, в мир происшествий городских будней. Все, что услышишь ты здесь, почти до мелочей подлинная (не завуалированная) истина. Для вящей убедительности дам несколько исторических справок:

1) ВООП – это Всероссийское общество охраны природы – захиревшая организация (адрес: проезд Владимирова, дом 6).

2) П.П.С – Петр Петрович Смолин, старый аферист, руководитель юношеской секции общества, враг свободы и «друг детей». Ныне сотрудник Дарвиновского музея.

3) Иуда – Юлия Маркина – тогда учащаяся школы № 113. После ряда преступлений она была выгнана и скрылась во мраке.

4) Оса – Объединенный союз авантюристов – компания друзей, называвших себя осами. История этих деятелей описана в поэме «Осиада», которая впервые увидела свет в годовой юбилей Осы в 1951 г.

У лукоморья тощий кот

Все песню старую поет

Про королей, да про царей,

Да семерых богатырей.

Довольно врать про старину,

Напомню вам я быль одну.

Однажды старый враг небес

Хромой и волосатый бес

По дряхленькой земле блуждал

И поэтично тосковал.

Ему наскучила халтура,

Он жаждал крупной авантюры.

Вдруг видит бес – стоит ВООП,

Пернатым друг, а кошкам гроб.

О'кэй! – вскричал рогатый плут,

Поживы будет много тут!

И в ад отправившись скорей,

Он на совет созвал чертей.

Он начал: Джентльмены черти!

Ужель вы не боитесь смерти?

Ведь план нам нужно выполнять

И все старанья напрягать,

Чтоб благоденствовал обман

В толпе бесхвостых обезьян.

Шумел весь ад, дрожали стены,

Из пастей ж их летела пена-

Тут Сатана, восстав, сказал:

—Друзья, мне опыт подсказал,

Что надо вызвать инцидент,

И да погибнет конкурент.

Но нам, друзья, бороться надо,

Ведь есть у нас одна преграда.

ВООП над нами процветает

И землю в Тартар превращает.

Войну объявим конкурентам!

ВООПу смерть! (Аплодисменты.)

И порешили все потом.

А тут как раз в ВООПе том

Была компания одна.

Осой, друзья, звалась она.

Осиаты, или просто осы,

Хотя и не платили взносы,

По воскресеньям собирались,

Смеялись, пили и питались.

О ты! Безглазая Фортуна!

Зачем ты есть в стране подлунной!

Но слава уж твоя померкла,

Тебя наука опровергла.

Как древний змей среди цветов

Подарок твой Осе готов.

Во избежание сомнений

И прочих всех недоумений,

Не разглашались те собранья,

Поскольку общего признанья

Оса в ВООПе не добилась

И осторожно затаилась.

Раз в снежный зимний вечерок

Осиный собрался кружок.

Была средь нас одна Иуда,

Она молчала, и посуду

Нам в мрачном настроеньи мыла

И злую мысль в душе таила.

Ей нашептал на ухо бес

Пойти в тот вечер к П.П.С.

Она пошла и все сообщила,

Осу помоями облила,

И ад ее речам внимал

И с Сатаною ликовал.

И стали бедные осисты

Воры, бандиты, нигилисты,

Стиляги, подрывная банда

И темных личностей команда.

* * *

В момент, когда доклад начался,

Один субъект туда примчался,

Его я называть не буду,

Так же как нашего Иуду.

Но это благо лишь начало,

Оса совсем по швам трещала,

Но нам ли, братцы, унывать,

Нам на несчастья наплевать.

Он заревел, сверкнув глазами

Двумя горящими углями.

Скажите, сколько вас в Осе,

Об ней давно уж знают все.

Рекла мой грянул слет трескучий.

Скворешни, старых чучел кучи,

Плакаты: охраняйте птиц,

Рисунки дятлов и синиц.

Поднялся занавес с дровами,

Предстал президиум пред нами,

А сзади тряпки вниз свисали,

Зеленый лес изображали.

Доклад Гладкова. Та же тема.

Скрипела нервная система,

Когда кормили снова нас

Халтурой старой в сотый раз.

* * *

Вот слет окончен.

Бражка

^[15]

Ос

Ползет со смехом на мороз.

И вдруг Иуда подбегает

И всех осистов приглашает

К себе на вечер (смех и стыд!

Но разум глупости простит).

Она нас долго приглашала,

Чем только можно обольщала,

И мы придти решили к ней.

Итак, друзья, прошло пять дней.

Едва вошли, едва разделись,

Тотчас пластинки завертелись,

И чтобы время скоротать,

Решили осы поиграть.

Мы танцевали, песни пели,

Пластинки старые хрипели

Романсы тощие.

Но вот Настал питания черед.

О Эпикур! Что нам подали!

Клянусь юпитером, не ждали

Таких мы прелестей никак,

Давно не кушали мы так.

Лишь только ночь Москву накрыла,

Москва окошки засветила,

В проулках фонари зажглись,

А мы к Иуде собрались.

Но что б вы думали, ребята?

Бананы? Дыни? Поросята?

Или соловьи язычки?

Нет. Но такие пирожки,

Что я их столько сразу съел,

Что моментально заболел.

А по Осе указ был дан,

И был суда составлен план,

И мы решили закусить,

А после суд учередить.

Иуда обо всем узнала,

Бежать решивши, тихо встала,

Но мы, увидев эти штуки,

Схватили все ее за руки:

Постой, милейшая Иуда!

Живой ты не уйдешь отсюда.

Друзья, описывать не буду

Все чувства нашего Иуды.

Прав Данте Алигьери был,

Что ниже всех он поместил

Предателей в «Аду» своем.

Найдется нашей место в нем.

* * *

Прощайте, милые друзья,

На этом заключаю я.

Все изменилось с этих пор,

Умолк веселый разговор,

Менялись люди и года,

Теряясь в дали навсегда.

* * *

Я рано получил прививку против культа Сталина. В школьные годы на тренировке в результате несчастного случая погиб мой одноклассник. Те, кто находился с ним в последние минуты, рассказывали, что, умирая, он говорил со Сталиным, который пришел взять его к себе. Нас, его товарищей, это озадачило: прежде мы не замечали в нем какой–то особой «идейности» (как тогда выражались). И в тот момент у меня впервые мелькнула догадка: «Ведь это религия!» В душе умирающего нечто высшее, священное приняло облик отца, которого мы привыкли благодарить за счастливое детство. С годами догадка превращалась в убеждение, подкреплялась множеством наблюдений и, в конце концов, помогла пониманию огромной исторической трагедии, ставшей фоном юности моего поколения.

Именно в сталинское время на рынке, среди гвоздей и морских свинок, я нашел старые книги Владимира Соловьева, Сергия Булгакова и читал… с дрожью. В то время, когда не было ни самиздата, ни «тамиздата», когда в сфере философии печаталась только ахинея, которую нельзя было брать в руки, я открыл мир великих мыслителей…

В юности мы гонялись за книгами. Я школьником работал, ездил в Крымский заповедник, чтоб заработать на книги и приобрести их. Я начал собирать библиотеку, когда был еще в пятом классе.

В то время почти все храмы были закрыты, Лавра была почти закрыта (кроме двух церквей). Я черпал свое видение внутрицерков–ной картины из литературы, из поэзии, из того, что создавал Нестеров, из всего, что вокруг этого… Это видение не было основано на реальности. Представляете, Нестеров, Флоренский, Булгаков, Загорск… – создавалась легендарная картина, такой град Китеж, некое идеальное царство. Картина прекрасная, и она, конечно, отражала что–то идеальное в жизни Церкви. Но она не соответствовала реальности. Когда я увидел действительность ближе, я понял, что это все где–то в сердцах людей, и не надо искать этого на земле.

Еще лет в двенадцать прочел полные «Жития» и тогда же понял, что сейчас нужно иное изложение.

Особенно волновали меня проблемы евангельской истории...

Цченики 9-го класса (Александр стоит крайний справа)

Семейная фотография 1950 г. Слева направо сидят: Владимир Цуперфейн (брат Елены), Цецилия (вдова Ильи Василевского), Цецилия Цуперфейн, Елена Мень; стоят: Павел и Александр

Однажды в юности я пошел в Третьяковку, и мне попалось несколько картин Поленова – художника, который написал серию эскизных картин из жизни Христа. Среди них была одна: «Благословение детей». Я вспомнил виденную мною в Николо–Кузнецкой церкви на стене живопись «Благословение детей», где были изображены Христос в такой хламиде и дети – сияющие херувимчики, – ну, что–то такое сказочное, необычайно фантастичное, украшенное. А на картине Поленова – хижина с плоской крышей, белье висит, Христос, усталый, согнувшись, сидит на завалинке, и женщины робкие жмутся, ведут Ему за ручки детей. Я вдруг подумал, что так это происходило, именно так, без зримой помпы, без величия. Православные богословы для характеристики явления Христа употребляют даже специальный термин – они называют это «кенозис» (по–русски это слово можно перевести как «умаление», «уничижение»). Кенозис – это закопченное стекло, которое стоит между нашим глазом и солнцем: чтобы видеть солнце, надо смотреть в закопченное стекло. То же самое – когда Тайна Божия является нам: она должна настолько погасить, правильнее, «пригасить» свой свет, чтобы мы могли ее увидеть.

Александр в подмосковном лесу среди юных натуралистов из ВООПа. 1951 г.

Школьные годы. 1951 г.

Читаю…

1947–1948

Читаю Брэма и прочую зоологию, Дарвина, Достоевского (без успеха), Конфуция (в переложении Буланже, толстовца) и массу толстовских брошюр, к которым подхожу резко полемично. Ренан «Жизнь Иисуса», но раньше прочел критику на него архиеп. Варлаама (Ряшенцева), впоследствии епископа–исповедника (книга у меня до сих пор).

Очерки о природе. Пьеса о Франциске Ассизском (читаю его древнее житие). Изучаю историю Древнего Востока З. Рагозиной (дореволюционную). Тогда же под влиянием Бориса Александровича Васильева начинаю работать над «Библейской историей», поскольку прочитанная у матери Марии огромная книга Лопухина (3 тома, конец века) устарела.

Семинар Н. Ю. Фиолетовой по раннехристианской литературе у Б. А. Васильева. Семинар по Чехову у Л. Е. Случевской, первой жены мужа Елены Александровны Огневой^[16], – не понравилось.

Читаю о католических святых (Бернадетта, Доминик), узнаю о св. Терезе. Книга о преподобном Сергии Радонежском всегда сопровождает.

Принимаю решение стать священником. Знакомлюсь с инспектором Московской духовной академии Анатолием Васильевичем Ведерниковым^[17], который посоветовал учиться дальше [кончить школу].

Занимаюсь живописью.

В Воронежском заповеднике. Александр, Ирина Расшивалина и Виктор Андреев. Август 1951 г.

В Приокско-террасном заповеднике. 1954 г.

1949

Изучаю богословие по курсу П. Светлова^[18], протоиерея. Книга, очень насыщенная идеями, литературой, критикой, полемикой. Дала много. Обильный антисемитский материал книги пропустил мимо ушей. Изучаю жизнь отцов Церкви по Фаррару^[19]. Читаю Григория Богослова и Иоанна Златоуста.

1950

Собираю биографическую библиотеку Павленкова^[20]. Это мой университет. Особенно ценны книги о философах. Увлекаюсь Спинозой и Декартом, прихожу к выводу, что рациональное не всегда плохо. Всякий грех иррационален в корнях. Спинозу начал читать с «Богословско–политического трактата», который поколебал во мне теорию авторства Моисея (взял ее из Толковой Библии, т. 1). В философию ввел меня в 50–м году Лопатин^[21] (его книга философских и критических очерков).

…Первое посещение Киева. Владимирский собор впечатлил, но чем–то и разочаровал (пестрота?), думал, он лучше (по репродукциям росписей).

Тогда же изучал «Золотую ветвь» Фрэзера^[22], которая много помогла в «Магизме».^[23]

1951–1952

Потом в Воронежском заповеднике изучал «Этику» Спинозы и письма. Потом пошли Лейбниц и Платон. Платон был менее созвучен. К этому времени уже был сделан первый набросок синтетического труда (о науке и вере, о Библии, Ветхий и Новый Завет, Евангельская история, Церковь). Читаю «Добротолюбие». Большое погружение, но уже ощущение двойственности (что–то соответствует, а что–то оторвано от нашей жизни). Посещаю костел, баптистов, синагогу. Понравилось только в костеле.

Первая (неудачная) попытка читать Якоба Беме^[24]. Экхарт^[25]. Первое чтение Блока и символистов. Купил Соловьева, начал изучать. Пока отдельные тома. Множество книг по истории Церкви и ветхозаветная история Ренана^[26] и Киттеля^[27]. Пишу заново Библейскую историю (уже исследую с большим материалом). Постоянно изучаю антропологию и происхождение человека. Фаррар, «Жизнь Христа». Гладков, «Толкование Евангелия»^[28].

Балашиха. Превое самостоятельное снятое жилье. 1953 г.

1953

Отцы, Отцы, Отцы. Подвижники и классические. Перевожу (увы, наугад, с русского подстрочника) стихи Григория Богослова. Иногда интуитивно угадываю размер (как выяснил потом). Последние стихи^[29].

Ценил Гарнака^[30], хотя и не разделял его взглядов. Прочел его «Историю догматов». По–настоящему оценил Достоевского. Прочел всего, залпом. Но «достоевщины» как психологической атмосферы был всегда чужд (больше всего ценил главы о Зосиме). Впечатлялся Нестеровым, хотя потом понял, что не то. Знал досконально Музей изобразительных искусств, очень часто там бывал.

Изучал Флоренского. Глубоко потрясен им. Лодыженский, «Сверхсознание»^[31]. Знакомлюсь с йогой и теософской литературой. Еще живут стихи.

Отъезд в Иркутск. 1955 г.

* * *

В школьные годы и в начале института основательно изучил толстовство и теософию. Они вызвали резко отрицательную реакцию.

* * *

После окончания школы поступил в Московский пушно–меховой институт в 1953 году (в 1955 году наш факультет перевели в Иркутский сельскохозяйственный институт). Выбор был продиктован любовью к биологии, но уже задолго до того было принято решение о церковном служении^[32]. Поступил сначала на заочный, но со 2–го семестра перевели на очный. Учился с увлечением, обстановка была очень хорошей.

Большинство товарищей – энтузиасты дела. (Дружбы не потеряли и сейчас, почти 30 лет спустя.) Студенты знали о моей вере и относились прекрасно.

1954

Первый том «Исторических путей христианства» (Древняя Церковь) написан^[33]. Антропогенез. Новый толчок дала лекция Я. Рогинского^[34] в Политехническом музее. Много хожу на концерты. Складывается концепция шеститомника (в Приокском заповеднике, где бывал раз семь).

1955

Иркутск. Начинаю второй том «Исторических путей [христианства]»^[35]. Пишу брошюру против баптистов (вполне ортодоксально и мирно). Нахожу Франциска Сальского^[36]. Привлекает больше, чем восточные авторы на эту тему (ближе к реальной жизни). Решаюсь найти всю книгу (были две последние части). Потом нашел у Татьяны Ивановны [Куприяновой], жены Бориса Александровича [Васильева]. Вера Яковлевна перевела, и перевод вышел в издательстве «Жизнь с Богом» [1967]. Пишу очерк критики диамата.

1956

Продолжаю второй том. Собираю материал по шеститомнику. Читаю Вл. Соловьева, Лопатина, Лосского^[37], массу художественной литературы (Мережковский^[38] и пр.). Изучаю теософию. Учусь у одной женщины йоговским упражнениям.

1957

Заканчиваю второй том, довожу до XV в. Начинаю книгу «О чем говорит и чему учит Библия»^[39]. Изучаю библейскую критику. Велльгаузен^[40]. Читаю много из русской религиозной философии. Особенно поражает Трубецкой, «Умозрение в красках», – об иконах^[41]. Киприан. Палама.

Рисунки Александра 1955-1956 гг. (студент из Якутии; преподаватель географии; прот. Михаил Мельников)

На практике. Иркутск. 1956 г.

Студенческие военные сборы. 1956 г.

1958

Изучаю Соловьева и «Историю католической церкви» (автора не помню, по–моему, поляк; по–русски). Работаю в епархиальном управлении. Изнанка. Знакомлюсь с бывшим католическим священником. Тоже не сахар. Резкое отталкивание. Но благодаря предыдущим работам уже прочно стою на экуменической позиции. К. Даусон^[42], «Прогресс и религия».

В Иркутске еженедельно занимался в общей библиотеке, где доводил свое образование до нужной мне полноты. Прошел почти весь курс Духовной академии. Рассчитывал, что поступлю туда после отработки трех лет. Об этом была договоренность с инспектором – архимандритом Леонидом (Поляковым)^[43].

…Был отчислен из института в мае 1958 года, когда уже сдал первый госэкзамен. Три года необходимой отработки отпали.

Через месяц был рукоположен (был представлен А. В. Ведерниковым митрополиту Николаю (Ярушевичу)^[44], и он, спросив меня, люблю ли я свою профессию, и получив утвердительный ответ, благословил рукоположение). Был посвящен в дьяконы 1 июня 1958 года, на Троицу, в храме Ризоположения преосвященным Макарием Можайским (без экзамена) и направлен в приход села Акулово (под Одинцово).

Тогда же поступил в семинарию, она мне мало что дала. Служил со священником–уставщиком. Это был хороший урок. Убедился, что часто «типиконство» соседствует с помраченным нравственным сознанием и узостью (такова была вся обстановка в храме).

Уже дьяконом заканчиваю книгу о Библии [«О чем говорит и чему учит Библия»]. Пишу очерк «Единство Церкви», прокатолический. Вычленяю из «Библии» [«О чем говорит и чему учит Библия»] (440 страниц) главы о Христе и делаю «Сына Человеческого»^[45]. Использую катехизические беседы, которые каждое воскресенье по просьбе настоятеля вел с новокрещаемыми.

В акуловский период много занимался катехизацией (было много крещаемых в церкви). Написал первый вариант «Сына Человеческого», а также ряд статей.

Начинаю учиться иконописи у Ведерниковых.

Ленинградская семинария (1958–1960 годы).

Работаю над вторым вариантом «Сына Человеческого». Начинаю печататься в «Журнале Московской Патриархии» (всего около 40 статей). Основополагающие книги: Ельчанинов, «Записки священника» (только что вышли) и «Пастырство» [«Введение в пастырское богословие»] Киприана Керна.

В храме Рождества Иоанна Предтечи на Пресне прот. Дмитрий Делекторский венчает Александра и Наталию. Дьякон Николай Ситников. Слева о. Борис Васильев, справа (в стихаре) Кирилл Вахромеев (ныне митр. Филарет). 1956 г.

Вахромеев (ныне митр. Филарет). 1956 г.

Факсимиле прошения на принятие сана дьякона

Факсимиле автобиографии, приложенной к прошению

У храма Покрова в с. Акулово. 1960 г.

Дьякон Александр в с. Акулово. 1960 г.

1959

Читаю новых философов – Джеймса, Бергсона.

1960

Пишу «Истоки религии»^[46], в них еще входят главы о первобытных религиях. Иконопись. Бердяев массой. Булгаков. Гегель.

Духовником в студенческие годы был Николай Александрович Голубцов^[47]. Человек мудрый, светлый и открытый. Сам из биологов. Он и благословил меня в 1960 году подать прошение о принятии сана священника. Рукоположен в 1960 году 1 сентября в Донском монастыре епископом Стефаном (Никитиным) из «маросейских».

Отец Николай очень много мне дал, и я не терял с ним связи до самой его смерти (1963). Он мне говорил: с интеллигенцией больше всего намучаешься (это он знал из своего опыта). Но он был именно пастырем этого духовно заброшенного сословия и мне это завещал. Он руководствовался принципом свободы. Никогда не проявлял узости. (Его биография опубликована в «Журнале Московской Патриархии» в 1963 году.) Главное: он был не жрецом, но пастырем. Это был для меня идеал (в свете воспоминаний моих близких о духовном руководстве и влиянии архимандрита Серафима Батюкова). После него исповедовался у Бориса Александровича Васильева.

[После рукоположения] был назначен в Алабино сначала вторым священником, а через год – настоятелем. Провел ремонт, с местными властями отношения были хорошие. Даже помогал им в хозяйственных вопросах. Основные, почти ежедневные, требы проходили в Наро–Фоминске (была церковная машина). Жил при приходе… Посещаемость была хорошая. Появились первые помощники, молодые. Некоторые остались и по сей день. Дружил со многими молодыми священниками. И с теми, кто потом был рукоположен.

Окончил Ленинградскую духовную семинарию.

О. Николай Голубцов. 1 сентября 1949 г.

1961–1962

Пишу «Магизм и единобожие». Изучаю Фрейда. Символистов, особенно Белого. Много антропософии. Пушкин. Лескова начал читать много еще в Иркутске. Ибсен. Метерлинк. Познакомился с трудами Тейяра де Шардена^[48]. Нашел в нем родную душу.

В церковно–исторической сфере учителями были Болотов^[49], Гарнак, Дюшен^[50].

1963

Поглощен строительством. Пишу индийские главы «Магизма». Индия идет полным ходом. Пишу «У врат молчания»^[51].

1964

Летом заканчиваю «У врат молчания». Последние строки написал после обыска 3 июля 1964–го: из–за Льва Лебедева^[52] едва не попал под суд, но чудом Божиим избежал его. Отделался фельетоном в «Ленинском знамени», все было неосновательно. Переведен в Тарасовку на Успение в 1964 году (еще до падения Хрущева).

В Тарасовке было много служб и не было помещения, но народа московского сильно поприбавилось. Беседовал и общался по дороге и в Москве. Потом и дома. Целью общения считал необходимость создания «среды», в которой верующие чувствовали бы себя свободно. Действовал методом естественного отбора. Когда нужные отобрались, прекратил встречи дома (около 1967 года).

Московская духовная академия (1964–1968 годы).

1965

Пишу греческие главы для «Магизма и единобожия». Разделяю «Истоки религии» по совету Желудкова (его самого впервые прочел в 1959 году). С этого времени (1961–1964) переписка с Желудковым^[53] и компанией. Еще одна редакция «Сына Человеческого».

О. Александр с женой Натальей и детьми Еленой и Михаилом. 1962 г.

1966

Пишу «Дионис, Логос, Судьба»^[54]. Ницше, Вересаев, античная литература. Последние статьи в «Журнале Московской Патриархии». Учу греческий.

1968

Выход «Сына Человеческого». Общая редакция 4–х первых томов. Булгаков. Бердяев. Соловьев. Много Бергсона. Старец Силуан (читал еще раньше, в 1958 году). Материалы по Оптиной пустыни. Беседы о ней с Павлович^[55]. Учу иврит. Начал «Пророков»^[56].

1969

Выходит «Небо на земле»^[57]. Кандидатская работа – «Элементы монотеизма в дохристианской религии и философии». Дружба со Старокадомским^[58] и Ветелевым^[59]. Пишу «Пророков».

1970-…

Настоятель отец Серафим Голубцов, известный своими доносами, написал на меня рапорт, и я попросил митрополита Пимена^[60] (позже Патриарха Московского и всея Руси) перевести меня от него. Встретил полное понимание. Явный уход не удался из–за народа и протестов. Пришлось уходить тайком. Поменялся со священником Новой Деревни, куда давно стремился^[61].

Храм Сретения в Новой Деревне под Москвой. 1970 г.

В Новой Деревне завершил «Пророков» и шестой том, а также создал новые варианты «Сына Человеческого», «Истоков религии» и «Неба на земле». Написал толкования к Новому Завету и краткие комментарии к Ветхому Завету. Статьи появлялись уже только в «Штимме»^[62] (последняя – в ЖМП в 1966 год).

За этот период оформились окончательно основные методы и принципы работы. Цель: создавать предпосылки для образа жизни, мысли и устоев христиан XX века, без староверства. Тогда же, в связи с литературной работой, расширились связи с учеными и писателями.

Слева направо: Владимир Семенович Цуперфейн, Вера Яковлевна Василевская, Елена Семеновна Мень, Александр и Леночка Цуперфейн на даче под Москвой. Начало 1950-х гг.

Найти новый язык для проповеди…

В юности от старших я часто слышал, что достаточно одной живой веры, чтобы привлечь людей. Частично я с ними соглашался, тем не менее хорошо понимал особенности нашего времени. Во времена апостолов большинство их аудитории было в той или иной мере религиозной. Теперь веру заменило безверие, упрощенное секулярными мифами. Нужно было сначала разбить лед, найти новый язык для «керигмы», проповеди, увязать ее с вопросами, которые волнуют людей сегодня.

Наставниками моими (кроме родителей) были люди, связанные с Оптиной пустынью и «маросейской» общиной отцов Мечевых. С самого начала в этой традиции меня привлекла открытость миру и его проблемам. Замкнутая в себе церковность, напротив, казалась ущерблением истины, которая призвана охватывать все. Когда в 17–18 лет я интенсивно готовился к церковному служению и много изучал патристику, у меня сложилась довольно ясная картина задачи, стоящей передо мной. Я видел, что к вере начинают тянуться люди преимущественно образованные, то есть те, кто имеет возможность независимо мыслить. Следовательно, священник должен быть во всеоружии. Я не видел в этом ничего от «тактики» или «пропаганды». Пример святых отцов был достаточно красноречив. Усвоение культуры нужно не просто для того, чтобы найти общий язык с определенным кругом людей, а потому, что само христианство есть действенная творческая сила. Конфликт отцов с харизматиками–эсхатологистами, отрицавшими культуру и «мирские» проблемы, имел прямое отношение к этой теме. Когда изучал раннехристианскую историю и писал о ней (в 19–20 лет), я убедился, что в моих мыслях нет никакого надуманного реформаторства, а они следуют по пути, проложенному традицией. Традиции святоотеческой христианской культуры противостоял апокалиптический нигилизм, вырождавшийся в секты, а также бытовой, обрядоверческий консерватизм, который питался языческими корнями, и, наконец, лжегуманизм, пытающийся осуществлять призвание человека вне веры. Под знаком этого противоборства я и пытался понять (и описать) историю Церкви. Когда я познакомился с «новым религиозным сознанием» начала XX века в России, стало ясно, что «новизна» его относительна, что оно уходит корнями в ранние времена и в само Евангелие. Хотя Новый Завет прямо не касался вопросов культуры (ибо по своей природе он глубже ее), но в его духе содержалось все, что должно было породить линию, ведущую через апостола Павла к святым Юстину, Клименту и далее к классическим отцам.

У могилы о. Серафима Батюкова. 1955 г.

* * *

О Католической церкви в то время я больше всего получал сведений из антирелигиозной литературы, но, как только стали доступны более объективные источники, я увидел, что в ней, если говорить о послепатристических веках, творческая и открытая к миру тенденция получила широкое развитие (при этом слепая идеализация католичества была мне всегда чужда). Это «открытие» послужило исходной точкой для моих экуменических убеждений. Правда, я не предполагал тогда, что события начнут развиваться в этом направлении столь быстро. Вся окружавшая меня церковная среда резко осуждала мои настроения. Когда же с понтификатом Иоанна XXIII начался неожиданный поворот, я торжествовал. Ведь раскол наносил огромный ущерб и диалог воспринимался как оплодотворяющая сила.