Текст книги "Тайна Красного озера"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Как-то вечером его не стало у костра. Сию же минуту исчез и Судзуки. Японец следил за орочем, и не напрасно:

Соломдига, делая вид, что ищет ягоды, все больше удалялся от стоянки. Время от времени он озирался по сторонам, не замечая Судзуки, зорко наблюдавшего за ним. Вот ороч спустился в распадок и быстро пошел прочь от бивуака. Но у выхода из распадка неожиданно столкнулся с Судзуки.

– Ягоды нет, – сказал японец, держа руку в правом кармане.

– Моя, однако, тоже не находи ягода, – ответил растерявшийся Соломдига, подозрительно метнув глаза на правую руку японца.

– Ружье давай мне, – распорядился Судзуки, заметив, что ороч сжимает ремень берданки, закинутой за плечо. Не вынимая правой руки из кармана, японец подошел к Соломдиге и снял с его плеча ружье.

– Теперь твоя иди вперед, моя пойдет следом, – приказал Судзуки, и они двинулись к бивуаку.

У костра не сразу догадались, что произошло. Только когда ороч опустился к огню, Судзуки сказал:

– Давай-ка твой нож, моя хочу его смотри. Соломдига повиновался беспрекословно.

– Пытался уйти? – первым понял происходящее Петров.

– Да, ягоду пошел собирать…

– Значит, догадался, с кем имеет дело? – вполголоса спросил Ставрук.

Вместо ответа Судзуки разрядил ружье Соломдиги и ушел в лес. Минут через десять он вернулся без ружья.

– Закинули? – спросил Петров.

– Да, пускай теперь попробует найти, – злорадно усмехнулся японец. – На ночь связывать руки и ноги.

Днем ни на минуту не оставлять без охраны.

Обращаясь к проводнику, он объяснил:

– Следующий раз попробуешь бежать, – отрезай тебе левое ухо, – он провел рукой у левого уха. – Если же через десять дней не приведешь нас к Сыгдзы-му, сделаем тебе такой, – при этих словах он взял полено и показал, как перебьет ему кости рук и ног. – Помирай тебе нету, но и ходи нету. Наша бросай тебя тайга, где много муравьи.

Их кушай тебя.

Ороч с ужасом посмотрел на японца и заплакал.

– Ваша люди советский нету, – только и мог произнести он и, покачиваясь, стал стонать и бормотать что-то про себя на своем языке.

Часть вторая
ВЛАСТЬ ДЕБРЕЙ

Глава первая

Пахом Степанович покидает лагерь. – Глухая долина. – Каменный рябчик. – Ночная тревога. – Рысь. – Затесы на дереве. – Письмо.

Пахом Степанович отправился на поиски Дубенцова и Анюты сразу же после того, как снарядил Черемховского в больницу. Распрощавшись с теми немногими, кто оставался теперь в опустевшем лагере на плато, он накинул на руку повод лошади и двинулся на восток, к Близнецам.

От Близнецов он прибыл к развилке долины, где была оставлена веха, и теперь пошел по следу, проделанному им и Черемховским вчера. В десятом часу утра он достиг болотистой впадины, где вчера профессор обнаружил магнитную аномалию. Здесь он расседлал мерина и принялся готовить себе завтрак, чтобы подкрепиться перед началом трудной работы следопыта.

За долгие годы скитаний по тайге у Пахома Степановича не только выработалась привычка вести себя в глухом лесу, как в собственном доме, но и накопился опыт все делать четко, без лишних движений, без лишней затраты времени и труда. Он знал, где искать воду, каким пользоваться топливом, чтобы скорее сварить пищу, где ставить бивуак в зависимости от погоды и времени дня. Тайга для него не была загадкой – наоборот, она была для него открытой книгой, которую он умел мастерски читать.

Из этого глубокого знания таежной жизни у него и складывалось мастерство следопыта. Трудно было бы уложить в какие-то конкретные правила то, что составляло это мастерство.

Он искал след человека или зверя в дремучем лесу иногда по еле заметным бороздкам в траве, по вмятинам в трухлявом валежнике, иногда обращал внимание на свежесломанную или неестественно повернутую веточку или листок. Он обладал каким-то внутренним чутьем, знанием множества почти неуловимых примет, умением строить догадки, предположения, которые, как правило, оправдывались. Это было искусство, и в этом искусстве он почти не имел себе равных.

Позавтракав и отдохнув, Пахом Степанович повел след Дубенцова и Анюты. Уже на первом километре их след потерялся на каменной осыпи, вдоль подножия сопки, где прошли заблудившиеся. Пахом Степанович не остановился, а пошел через осыпь наугад, уверенный, что Дубенцов и Анюта прошли именно здесь, а не в ином месте. Миновав осыпь, он долго искал след, ползал на коленях, и, наконец, найдя его, больше уже не терял до вечера.

Вечер застал Пахома Степановича в глубокой узкой долине, глухой и мрачной, как подземелье. По дну ее струился маленький ручей. Таежник оставил у следа остроганную палку и хотел было уже устраивать себе ночлег, как вдруг его внимание привлек непонятный звук, напоминающий писк цыплят, когда они усаживаются на насест. Пахом Степанович пригляделся к кусту орешника, что распустился у самого ручья, и в густеющем мраке увидел на ветках несколько крупных птиц, похожих на курочек. По светлосерому оперению он узнал каменных рябчиков – самых беспечных из всех пернатых, населяющих тайгу. Таежник знал, что на них не требуется тратить даже заряда. Ему приходилось видеть этих птиц и раньше в разных уголках тайги. Пахом Степанович усмехнулся, словно встретил старых знакомых, срезал ветку, очистил ее от сучков, а вершину ветки загнул и устроил на ней нечто вроде петельки. С этим нехитрым орудием он подошел к кусту орешника. Птицы, не трогаясь с места, вертели головами, не без удивления рассматривая человека. А старый таежник, действуя с большой осторожностью, стал медленно надевать петельку на голову крайней птицы. Рябчик удивленно склонял голову то на одну, то на другую сторону, косил на Пахома Степановича круглой бусинкой глаза, окаймленного оранжево-красным ободком, потом энергичнее завертел головой, стал сердито клевать ветку, но улетать и не помышлял. Когда петля была уже на шее птицы, Пахом Степанович легким, но быстрым рывком сдернул ее с куста и ножом отсек голову. Несколько рябчиков, спугнутых шумом, улетели, но два продолжали сидеть как ни в чем не бывало. Одного из них Пахом Степанович снял с куста этим же способом, и только тогда улетел последний.

Привязав коня к кусту орешника на длинный, тонкий, крепкий канат, старый таежник облюбовал место для себя и принялся готовить ночлег. Земля была влажной после прошедших дождей. Пахом Степанович натаскал кучу сушняка и развел под ним огонь. Скоро огромный костер пылал на дне глухой долины, бросая зловещие красные отсветы на выступающие из темноты мощные стволы кедров и пихты.

Сухой валежник сгорел быстро. Пахом Степанович сгреб головни и золу в ручей. На том месте, где только что полыхал костер, земля стала сухой и теплой. Здесь таежник и устроил себе ночлег. Он разостлал по земле пихтовую кору, а поверх бросил кабанью шкуру – свою неизменную таежную постель. Над шкурой натянул палатку-накомарник, потом перетащил все имущество в палатку и только после этого принялся готовить ужин.

В долине стало совсем темно, хотя в просветах между кронами еще виднелось зеленовато-прозрачное небо – видимо, солнце еще не скрылось за горизонтом. В вершинах деревьев гулял ветер. Тайга гудела глухо, однообразно, нагоняя тоскливые думы на путника. Из всех времен суток в тайге Пахом Степанович больше всего не любил вечер, особенно когда приходилось бывать одному среди дремучих зарослей леса. В такую пору на старого таежника наваливалась необъяснимая тоска. Отчего бы?

Может быть, оттого, что утихали голоса лесных обитателей, переставали резвиться бурундуки, белки, синицы, а на охоту выходили хищники? Или в такие минуты вспоминался домашний уют, беззаботный отдых после трудового дня в кругу семьи? Пахом Степанович не задумывался над этим. Сейчас он тоскливо думал о судьбе Дубенцова и Анюты. Ему хотелось идти и идти, чтобы скорее нагнать их, а ночь заставляла его сидеть на месте.

Но вот сварилась вкусная похлебка из рябчиков. Ее душистый пар вызывал аппетит. Пахом Степанович достал пару сухарей и, проголодавшийся, с жадностью стал есть.

Опорожнив котелок и выкинув обглоданные кости, он зачерпнул воды из ручья и с удовольствием напился. Потом сложил «ночник» – костер из трех сухих валежин, перекрещенных на толстом бревне, – так они горят всю ночь, давая достаточно тепла и света.

Перед тем как лечь спать, Пахом Степанович сходил проведать мерина, который пасся под кустом орешника возле ручья. Конь дружелюбно потянулся к хозяину мордой.

– Что, паря, устал? – ласково проговорил Пахом Степанович, похлопывая мерина по шее. – Овса бы тебе, да не обессудь, браток, маловато его у нас. А работы впереди ой как много!.. Вот денька через два начну тебя поддерживать. Видать, трудненько нам придется. Ну, отдыхай, отдыхай, запасай силенок. Я тоже пойду сосну маленько…

Через несколько минут он уже крепко спал. Но как ни крепок был его сон, слух отмечал неумолчный гул ветра вверху, треск разгорающихся на костре бревен, журчание ручья, фырканье мерина. Вот он уловил, что лошадь начинает тревожно похрапывать, потом бешеный топот, жалобное, зовущее ржание.

Заряженная берданка лежала под боком – это было давнишним законом неспокойной жизни. Одно движение – и ружье в руках, еще одно движение – и таежник за пологом палатки. Настороженное, хладнокровное внимание мгновенно схватывает все, что происходит вокруг.

Лошадь, натянув канат, жалась к костру, испуганно прядала ушами. Как будто нет ничего подозрительного. Но чутье животного не может обмануть. Пахом Степанович бесшумно укрылся за кустом орешника, постоял там, чутко вслушиваясь в неясные шорохи ночи: к своему удивлению, он ничего не обнаружил и теперь. Тогда старый таежник запрокинул голову и стал всматриваться в верхние ветки деревьев. В первую же минуту он обнаружил врага: сверху, из густой темноты, светятся, переливаясь и не мигая, две зеленые искры. Таежник вскидывает берданку, и выстрел раскалывает тишину ночи. Мерин шарахается с неистовым храпом. Трещат сучья и ветки на соседней пихте, с нее срывается что-то грузное и с размаху ударяется оземь вблизи лошади. Мерин снова шарахнулся, туго натянув канат, но быстро успокоился.

Пахом Степанович подошел к убитому зверю. Это была рысь, подкарауливавшая лошадь. Она обыкновенно бросается на добычу с дерева вниз и впивается жертве в затылок – будь то огромный лось или маленькая кабарга, сосет кровь до тех пор, пока жертва не падает обессиленной.

Пуля разбила рыси морду и вышла в затылок, вырвав порядочный клок кожи. Зверь был похож на большую кошку. Разница была лишь в размере. Обитающая обычно на деревьях, рысь в сравнении с кошкой казалась неуклюжей.

Ноги ее походили на кривые палки; толстые, несоразмерно длинные, они как-то неловко приделаны к ее вытянутому телу. Тупая широкая морда с пушистыми бакенбардами застыла в яростном оскале. Широкие у основания и узкие к концам уши заканчивались черными кистями-султанчиками. Рысь недавно вылиняла. Красивая мелковорсистая шкура ее была грязновато-белой в круглых светло-бурых крапинках.

Пахом Степанович волоком подтащил убитую рысь к костру; примостившись поудобней, достал из-за пояса большой охотничий нож и начал снимать шкуру. Можно было бы заняться рысью и завтра, да это не в правилах старого таежника: он знает, как плохо снимается шкура, когда зверь остынет. К тому же, до завтра шкура должна просохнуть. Ободрав рысь, Пахом Степанович растянул шкуру на распорках, поправил бревна в костре, обмыл в ручье руки и снова улегся спать.

Чуть только забрезжило и начали гомонить ранние птицы, Пахом Степанович был уже на ногах. Пока мрак в лесу поредел, таежник приготовил завтрак и поел. Насколько Пахома Степановича омрачал вечер в тайге, настолько радовало его утро. Утром жизнь в лесу бывает особенно бурной. Словно радуясь, что их не тронул ночью хищник, и они вновь увидели солнце, мелкие обитатели тайги шумно резвились в ветвях и на земле, шумели, пищали, свистели, образуя нестройный концерт, полный торжества жизни.

После завтрака Пахом Степанович оседлал лошадь и, держа ее в поводу, повел след дальше, распутывая нить неизвестной судьбы заблудившихся.

Больше всего огорчала его медлительность, с которой приходилось продвигаться вперед. Он понимал, что если все время идти таким темпом, то ему придется затрачивать два дня на то расстояние, которое Дубенцов и Анюта проходят за день.

По выходе из глухой долины Пахом Степанович наткнулся на остатки костра. Земля под кроной огромной пихты была расчищена, – видно, ее сушили костром. В двух местах лежали листы коры, над корьем торчали колышки палатки-накомарника, рядом лежали обуглившиеся бревна – остатки «ночника».

Прибитая дождем зола указывала на то, что Дубенцов и Анюта провели здесь следующую ночь после остановки у подножия Дальней сопки. Стало быть, это их второй ночлег. Поблизости валялась только одна порожняя банка изпод консервов.

– Приберегают. Значит, поняли, что заблудились, – раздумчиво пробормотал Пахом Степанович. – Неужто и после этого не догадаются ставить отметки в лесу?

Он внимательно осмотрелся вокруг и, к великой своей радости, увидел белые затесы на стволах, чередой уходящие в глубь зарослей.

– Вот за это ты молодец, Виктор Иванович! – воскликнул Пахом Степанович. – Теперь-то я пойду быстрей!

Идти стало легче во много раз: отпала необходимость кропотливо искать след.

В полдень затесы привели Пахома Степановича к месту третьего ночлега Дубенцова и Анюты. Возле остатков бивуака таежник увидел большой затес на стволе пихты.

Какие-то царапины на белой древесине затеса привлекли его внимание. Пахом Степанович ослабил подпругу мерина и пустил его пастись, а сам подошел к дереву. Он разглядел хорошо заметные буквы, нацарапанные, видимо, острием ножа.

Таежник примостился поудобнее и стал разбирать.

Вскоре он прочитал: «Пахом Степанович! Мы заблудились, сбила с толку магнитная аномалия. Уверенные, что вам придется искать нас, решили написать. Мы пока не знаем, в какую сторону от нас лагерь. Решили идти только на юговосток. По нашим предположениям, там и должен быть лагерь отряда. В крайнем случае, выйдем к Хунгари. Пока что духом не падаем, твердо держимся на ногах. Будем крепиться до конца. Следите по затесам. Дубенцов, Черемховская».

Глава вторая

Тревога Пахома Степановича. – Ночлег на дне впадины, – Нападение тигра, – Почти у цели, – Непростительная оплошность старого таежника.

Перечитав письмо несколько раз, Пахом Степанович призадумался. Лицо его сделалось сумрачным, между крылатыми, порыжевшими от солнца бровями Легла глубокая тревожная складка. Он посмотрел на солнце, перевел взгляд на юго-восток и, сокрушенно покачав головой, подошел к коню.

– Ну, милый, теперь крепись: если не догоним – пропадут люди! Пошли совсем не в ту сторону…

Настойчиво понукая тянувшуюся на поводу лошадь, Пахом Степанович торопливо зашагал по направлению, указанному затесами. Они вели сначала между сопок, затем пересекли несколько болотных низин, лежащих между невысокими увалами. Путь через безлесные низины отмечался вешками. Потом снова Пахом Степанович взбирался на сопки, спускался по крутым склонам, не давая отдыха себе и лошади. Таежник спешил: либо он догонит Дубенцова и Анюту и тем спасет их, либо они уйдут невесть куда, и тогда уж никто и никогда не узнает, где в этом лесном хаосе они найдут себе гибель.

Мерин, привыкший неторопливо таскать по тайге тяжелые вьюки, все тянулся на поводу и своей покладистой медлительностью выводил из терпения Пахома Степановича. Под вечер, когда солнце неудержимо катилось вниз, а таежник спешил, во что бы то ни стало, достигнуть следующего привала Дубенцова и Анюты, терпение его истощилось. Сломив толстый прут, он с ожесточением отхлестал мерина. Вначале это помогло, некоторое время конь старался поспевать за хозяином, но вскоре его шаг снова замедлился, и опять Пахом Степанович безуспешно напрягал все силы, чтобы тянуть за собой лошадь. Из-за мерина Пахом Степанович так и не дошел до намеченного места и вынужден был остановиться на ночь у края низины, поросшей чахлым, редким лесом. От низины затесы вели на крутой перевал, но Пахом Степанович решил уже не взбираться туда – силы его иссякли.

– Чтоб тебя медведь задрал, дьявол ленивый! – ругал он коня.

Впоследствии, много времени спустя, старый таежник уверял, будто именно этими словами он навлек беду.

С вечера все было спокойно. Он расположился на ночлег как раз там, где густой лес кончался, а дальше начиналась неширокая низинная падь. Между редким тальником Пахом Степанович присмотрел отличные для выпаса лужайки. Неподалеку из-под земли пробивался прозрачный, как хрусталь, родник. Возле него таежник установил палатку и развел костер, а мерина пустил пастись на вольный корм, решив не привязывать его.

Уснул он быстро и спал долго, чутко отличая, как шуршит травой мерин, как он иногда похрапывает… Вот и кедровка где-то прострекотала, предвещая наступление рассвета. Кажется, сразу же вслед за стрекотаньем кедровки ночную тишину разбудил отчаянный топот конских копыт, треск тальника и затем дикий рев. Словно подкинутый посторонней силой, Пахом Степанович моментально вскочил на ноги, сбрасывая с себя палатку.

Над тайгой стояла предрассветная пора. В раструбе двух сопок, закрывающих восточный край неба, занималась густокрасная ранняя заря. Над нею тянулась светлозеленая кайма, за верхней гранью которой простиралась вся в мерцающих и поредевших звездах лазурь посветлевшего полога неба. На четких силуэтах сопок уже выступали очертания елей, виднелся по краям впадины текучий предутренний туман.

Пахом Степанович в первую же минуту понял, что произошло. В нескольких десятках метров от костра между кущами тальника происходила смертельная борьба лошади с хищником С диким ржанием конь вставал на дыбы, падал, бил землю копытами. Длинное полоса» тело зверя извивалось над ним. Гул выстрела оборвал эту отчаянную схватку. Зверь со страшным ревом отскочил от лошади, ломая кусты, упал на землю. Послышалось злое мурлыканье, затрещали сучья.

Быстро перезарядив берданку, таежник вложил разрывную пулю. Но он не двигался с места, напряженно вглядываясь в кусты, где возился хищник. Убедившись, что зверь не уходит, видимо, раненый смертельно, Пахом Степанович быстро перебежал лужайку и укрылся за кустом тальника. Отсюда ему отчетливо стало видно длинное белесоватое тело тигра. Зверь барахтался, крутился на одном месте, словно на привязи. С Пахомом Степановичем редко бывало, чтоб он долго целился, но на этот раз он с минуту ловил голову хищника на мушку. Вот, наконец, зверь поднялся на передние лапы и высоко вытянул длинную шею с тупой мордой. Видимо, он пытался сделать прыжок. Прогремел выстрел, и тигр ткнулся мордой в траву, затих.

Только мерин громко храпел, разбрасывая вокруг себя землю.

Пахом Степанович снова перезарядил берданку, выстрел снова прогремел в предрассветной тайге. Перед утром далеко раскатывается эхо среди распадков и долин. Таежник настороженно подошел к хищнику. Он лежал, длинно вытянувшись, на брюхе, подмяв одну переднюю лапу своим телом, другую выбросив далеко вперед. Задние ноги оставались упертыми в землю, словно тигр продолжал готовиться к прыжку. Но он был мертв.

Это был взрослый, но еще молодой зверь. На светложелтой, почти белой шкуре едва выступали рыжеватотемные поперечные полосы. Огромная морда с кошачьими усами была в крови. Разрывная пуля угодила хищнику чуть ниже уха, в скулу, сделав там большую рану. Другая рана, видимо, – первая, оказалась почти посредине спины. Пахом Степанович прощупал хребет тигра и обнаружил, что он перебит.

– Отпрыгался, стервец! – со злорадством проговорил таежник и направился к мерину.

Конь лежал пластом, откинув голову и судорожно вытянув ноги. Он уже не бился, а лишь протяжно и хрипло вздыхал. Позади гривы, на спине и по всему боку зияли рваные раны. Под шеей, против горла, тоже была открытая рана, и из нее со свистом вырывалась ярко-красная кровь.

Завидя Пахома Степановича, мерин хотел было поднять голову, но сил не хватило; он лишь скосил на хозяина страдающий глаз.

– Пришел и твой конец, милый, – с горечью произнес Пахом Степанович. – Прости, паря, что накликал на тебя такую беду… – И таежник смахнул скупую слезу. Он подошел к лошади и выстрелил ей в затылок.

– Чем мучиться… уж так легче – бормотал он, как бы оправдывая себя.

Таежник постоял с минуту возле мертвого мерина, отдавая последнюю дань своему верному помощнику, затем, тяжело вздохнув, медленно зашагал к костру.

Между тем быстро наступило утро. Тайга проснулась, и на все голоса загомонили ее обитатели. Восточный край неба сиял в ярком золоте готового показаться солнца. Скоро оттуда выбросился гигантский веер лучей, опоясавших все небо.

Невеселые думы теснились в голове старого таежника, когда он стал раскладывать вьюк. Седло, запас овса и шкуру рыси приходилось бросать. Остальное он сложил в один вьючный мешок и попытался поднять его. Ноша оказалась тяжелой, но это, видимо, не смущало таежника, потому что он сунул в мешок еще и уздечку и канат. Ремнями, отрезанными от седла, он туго стянул мешок и приспособил к нему заплечные лямки. Груз получился настолько тяжелый, что поднять его на спину можно было, только сев на землю.

Наскоро позавтракав, Пахом Степанович, нагруженный до отказа, покачиваясь, двинулся по затесам на перевал.

Раза три пришлось ему делать остановку для отдыха, пока он достиг вершины. Там скрепя сердце выбросил из мешка уздечку и лишние ремни. Оставался еще как ненужная вещь канат, но старый таежник не хотел с ним расставаться – уж очень добротным он был: метров тридцать в длину, нетолстый, сплетенный из хлопчатобумажной нитки, прочный и весил два-три килограмма.

– Пожалуй, пригодится, – сказал себе Пахом Степанович, засовывая канат обратно в мешок.

Изнывая под тяжестью и жгучим солнцем, обливаясь потом, Пахом Степанович неутомимо шел вперед. Он редко отдыхал в этот день и миновал два ночлега Дубенцова и Анюты. Его отделяло теперь от них расстояние двухдневного перехода.

На следующий день он прошел это расстояние, достигнув совсем свежих остатков бивуака заблудившихся.

Они здесь были прошлой ночью. Пахом Степанович волновался: ведь Дубенцов и Анюта совсем близко! Глаза таежника лихорадочно блестели. За эти два дня, в которые он сделал без лошади такой форсированный марш с огромным грузом, Пахом Степанович настолько исхудал, что на его почерневшем лице остались лишь заостренные скулы, неровный острый нос да смоляная борода.

Теперь ему предстояло сделать последнее усилие – и цель будет достигнута: он нагонит Дубенцова и Анюту!

До заката солнца оставалось более часа, и Пахом Степанович не стал задерживаться у остатков последнего ночлега геологов. Он шел теперь быстрее обычного. Пот градом катился с его лица, и Пахом Степанович поминутно обмахивал лицо рукавом жесткого дождевика. В одном месте из-под его ног с оглушительным шумом поднялся выводок каменных рябчиков. Пахом Степанович даже не оглянулся на них.

Перед закатом солнца таежник вышел на край гряды сопок и увидел впереди себя унылую, однообразную равнину. Она расстилалась к востоку и юго-востоку насколько хватал глаз, и была покрыта старым еловым лесом.

В сумрачной вечерней дали едва вырисовывались сопки и горы, подымающиеся за равниной.

Затесы уходили вниз по склону и привели Пахома Степановича в еловый лес. Вдруг он остановился со всего ходу, прислушался. Откуда-то с левой стороны до его слуха донесся очень далекий, едва уловимый лай собаки. Где-то, видимо, менее чем в полукилометре от него подавал голос его верный Орлан, ушедший с Дубенцовым. Пахом Степанович прислушался еще раз, но лай теперь был глуше, словно он удалялся.

Пахом Степанович сразу же забыл и о затесах, и о том, что надвигается ночь. Затесы забирали вправо, тогда как лай слышался с левой стороны. Чтобы не делать по затесам крюка, как он считал, Пахом Степанович решил идти прямо на звук, уверенный в близкой встрече с Дубенцовым и Анютой. Пусть наступает вечер, он выстрелами даст знать о себе.

В тайге все сильнее сгущались сумерки, и это обстоятельство особенно подгоняло Пахома Степановича. Он быстро шел вперед, предвкушая радость встречи. Путь ему прегрешила неширокая, но бурная речушка. Она оказалась довольно глубокой, и Пахом Степанович по шуму воды стал отыскивать перекат – обычно самое мелкое место в таежных речках. Поминутно натыкаясь на поваленные деревья, продираясь сквозь колючие кусты шиповника, он долго шел вдоль берега прислушиваясь.

Наконец послышался шум переката. Вооружившись палкой, таежник ступил в воду. У берега глубина оказалась небольшой, но к середине становилось все глубже и глубже. Вот уже вода залилась в бродни, подобралась к поясу.

Течение потащило Пахома Степановича в сторону, но он оперся на палку. Напрягая все силы, он почувствовал, что речка мелеет, и, наконец, выбрался на противоположный берег.

Шум переката мешал слышать ему лай собаки, и Пахом Степанович быстро ушел туда, где река бежала тихо. Долго он прислушивался, стоя в темноте на берегу речки. Ничего похожего на собачий лай он не услышал. Тайга загадочно молчала. Тогда, подняв берданку над головой, Пахом Степанович выстрелил вверх. Он прождал несколько минут ответного выстрела, но его не было. Таежник еще раз разрядил в воздух берданку, но с тем же результатом. Встревоженный, Пахом Степанович задавал себе вопрос за вопросом: где же Дубенцов и Анюта? Неужели они его не слышат? Куда девался Орлан, почему он замолк? Или там даже некому дать выстрела, что-нибудь случилось с ними?

Пахом Степанович окончательно растерялся, голова его закружилась от множества неясных догадок и тревожных предположений. В эту минуту на севере от него, не так далеко, как раньше, снова послышалось в сумраке тайги:

«Гау! Гау!»

– Что такое, «неужели?.. – проговорил Пахом Степанович, и холодок пробежал по его спине.

Подозрительный звук послышался вновь. Когда он замер, словно растворившись в тишине тайги, Пахом Степанович понял все: он принял лающий крик совы за голос собаки. В отчаянии хватив шапкой оземь, старый таежник с ожесточением плюнул:

– Эка, нечистая сила! Ах ты, старая твоя дурацкая башка! – корил он себя, не зная, как заглушить едкую горечь обиды.– Да где же было видно, дурья твоя башка?

Так тебе и надо, простофиля, наперед умней будешь!

Вздыхая над своей бедой, Пахом Степанович в изнеможении опустился на траву. Долго он сидел, обхватив голову руками. «След потерял, – думал он, – забрел, сам дьявол не знает куда, а все из-за чего?..» И он никак не мог простить себе оплошности. Но делать было нечего. Освободившись от ремней, он принялся разжигать костер. Быстро соорудив ночлег, он наскоро поужинал консервами и полез в палатку, чтобы скорее уснуть. Но сон не шел к нему. Душу его терзала горькая, неутешная обида. Он не заметил, как уснул, смертельно уставший за этот тяжелый день.