Текст книги "Тайна Красного озера"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Глава пятая

Из дневника Виктора Дубенцова

29 июня. 10 часов вечера. Пишу у костра. Анна Федоровна очень устала, рано легла спать в своей палатке, и вот уже более часа ее не слышно – очевидно, уснула, Произошло нечто такое, от чего можно потерять голову – мы, кажется, заблудились… Сегодня в десятом часу утра закончили осмотр Дальней сопки, нашли много третичных окаменелостей, но угля не обнаружении решили возвращаться в лагерь. Пасмурная погода и низкая облачность мешали ориентироваться, а тут еще моя самоуверенность притупила бдительность: мы-де, таежники, выросли на Дальнем Востоке, нам тайга – мать родная:

Вот эта-то «мать родная» и решила, видимо, наказать нас.

До сих пор не могу толком понять, как все произошло.

Точно знаю, что мы почти километр шли по вчерашнему следу, потом, чтобы обойти густые заросли и залом, свернули вправо за ручей. За разговорами не заметили, что идем уже более двух часов, а Близнецов нет… Когда мы оба сразу обратили внимание на этот факт, я не придал ему значения, хотя, должен сознаться, что местность показалась незнакомой. А. Ф. предложила свериться по компасу.

Сверились: идем правильно. Прошли еще, а Близнецы все не показываются. Тут неожиданно открылась перед нами небольшая болотистая впадинка. Сверились по компасу и обнаружили, что уклонились к югу от линии маршрута.

Видимо, своевременно не заметили за болтовней, что гдето долина ответвилась к югу от нашего направления и мы ушли по этому ответвлению. Но странное дело: какое-то внутреннее чутье предсказывало мне, что мы не только не уклонились к югу, а даже забрали слишком к северу. Я даже сначала, как только вышли к низине и еще не сверились по компасу, пошел прямо на юг! И только стрелка компаса заставила меня свернуть под прямым углом вправо. Теперь мы были убеждены, что скоро выйдем на плато, но надежда не оправдалась.

Обогнув низину и пройдя по осыпи, увидели глубокую узкую долину. «Уж эта-то долина обязательно выведет нас на плато», – самоуверенно заявил я. И оказался болтуном.

На А. Ф. это подействовало удручающе. А мне даже нечем утешить ее. Я окончательно скомпрометировал себя в ее глазах. И у меня стало отвратительное настроение. Я даже Орлана пнул ногой, когда он ласкался ко мне.

К вечеру долина привела нас к холмистой местности, ничем не напоминающей плато. На выходе из долины А. Ф. почувствовала себя очень усталой, и мы решили обосноваться тут на ночлег. Оба промокли до нитки и целый час просушивались.

Итак, где же мы, черт возьми, находимся? В какую сторону от нас плато? На эти вопросы решительно не знаю, что ответить. Но я обязан подготовить решение к завтрашнему утру, в каком направлении идти. Очевидно придется придерживаться указаний компаса. В крайнем случае, прояснится погода – заберусь на вершину какой-нибудь сопки и попробую разобраться в обстановке.

За себя не беспокоюсь, меня тайгой не напугаешь, если потребуется, год буду плутать, а край найду. Но когда думаю об А. Ф. и о том, каково теперь на душе Федора Андреевича, мне становится не по себе. Все мог бы допустить, но только не это! Все сделаю, но сберегу Анюту.

30 июня. Полдень. Слава аллаху! Все понятно! И кто бы мог подумать! Разъяснилась погода, и мы решили сверить направление по компасу и солнцу, определиться и вдруг обнаружили, что стрелка показывает на восток. Магнитная аномалия! Каким бы критическим ни было теперь наше положение, в нем есть одна хорошая черта – мы знаем, почему заблудились. А. Ф. собирает жимолость. Мы с ней долго разбирались в отклонениях, которые допускали от основной линии вчера и сегодня. Ясно, что мы ушагали километров на тридцать либо к северу, либо к северозападу. Решили теперь идти на юг, с небольшим уклонением к востоку. Если не угадаем на плато, то, во всяком случае, выйдем к Хунгари – она течет с востока на запад.

Чем больше присматриваюсь к А. Ф., тем больше она мне нравится. Если вначале я видел в ней что-то нежное, хрупкое, хоть и очень милое, то теперь передо мной друг, и какой друг!.. Сегодня утром встал поздно, – долго просидел ночью у костра, – вылез из палатки, смотрю: горит костер, возле него хлопочет А. Ф. В котелке над костром что-то шипит. Оказывается, А. Ф. уже насобирала грибов и поджаривает их! Я поблагодарил ее за эту хозяйственную предприимчивость. Она посмотрела на меня задумчиво, потом улыбнулась как-то нежно и ласково. Меня охватило ни с чем не сравнимое счастье от этой улыбки.

Когда я умылся и вернулся к костру, она сказала: – Знаете, Виктор Иванович, я тут наедине размышляла и вот что надумала. Нам, видимо, придется трудно. Конечно, я далека от мысли, что мы с вами погибнем: верю в ваш опыт и находчивость. Но нам нужно как-то распределить обязанности. Я серьезно говорю, не смейтесь. Отныне я беру на себя все хлопоты у костра. Ваша роль– добывать дичь и обеспечивать безопасность на ночевках. Я не белоручка и не хочу походить на нее.

Серьезность, с которой все это было сказано, и рассмешила и глубоко тронула меня.

Сейчас, в связи с тем, что выяснена причина нашего плутания, она приободрилась, даже напевает какую-то песенку. Черт возьми, как в ней все хорошо! И душа, и лицо, и мысли, и ко всему этому голос – какой-то робкий, душевный, взволнованный. И странное дело – столько причин к тому, чтобы огорчаться, а горечи-то я почти совсем не чувствую…

Той же ночью. А. Ф. спит. Сейчас срезал на пихте кору и ножом нацарапал письмо на дереве, адресованное Пахому Степановичу. Почти уверен, что он будет разыскивать нас по следу. У этого человека настолько развито чутье в тайге, что он, кажется, мышь в лесу выследит. С завтрашнего дня начну делать затесы на деревьях, отмечать наш путь. Полагалось бы делать это сразу же, как только поняли, что сбились с пути. Можно было бы потом вернуться по своему следу. Теперь уже поздно возвращаться.

Сегодня нам повезло. Увидели на ветвях черной березы восемь рябчиков. Я принялся палить и даже подстрелил одного. Но остальные сидят себе преспокойно. Тогда я понял, что встретил каменных рябчиков. Смастерив петельку, как меня учили в уссурийской тайге, я снял еще двух.

Только тогда улетели остальные.

Поистине девственные дебри!

После ужина долго разговаривали с А. Ф. Был очень красивый вечер. На западе за лесом погасли последние остатки зари, и в глубине неба, усыпанного звездами, серебрился над глухим частоколом леса синеватый, прозрачный, тонкий серп молодого месяца.

Речь зашла о профессии геолога, и наши точки зрения немного разошлись по вопросу о том, каким должен быть геолог-полевик. Я защищал ту мысль, что геолог не должен ограничиваться одной лишь научной эрудицией, что условия его работы часто требуют от него большой физической выносливости и силы воли, умения владеть собой в самом трудном положении. Например, геолог, работающий в безлюдных лесных районах Сибири и Дальнего Востока, всегда может оказаться в таком положении, в каком очутились мы. В Приморье я слышал от одного знаменитого охотника пословицу: «Где сильного тайга притомила, там для слабого могила». Он же говорил мне; «Ты, сынок, не бойся тайги. Если заблудился и совсем не знаешь, куда идти, – остановись, присядь и успокойся. А нет, – ляг поспи, отдохни и внуши себе, что никакой беды не случилось. А там мысли успокоятся – и, глядишь, придумал выход. А раз голову не потерял, никогда не пропадешь в тайге. Тут все найдешь: чтобы жить – шалаш можешь смастерить, а нет – избушку, и грибов или ягод соберешь. Да и дичи добудешь, если не поленишься…»

Для меня сейчас эти слова – непреложное правило.

Все это я привел А. Ф. в доказательство того, что геологполевик не должен быть «белоручкой», не должен успокаивать себя тем только, что он хорошо знает свой предмет.

Он обязан воспитывать в себе физическую выносливость, хорошо знать природные условия, в которых работает, уметь найти убежище и пищу в самой природе. Наконец, должен быть спортсменом и плавать хорошо, и стрелять, и бегать на лыжах.

Эти походные правила, как ни странно, находят противников. Я понимаю, когда встречаю возражения именно со стороны «белоручки», любителя спокойной и вольготной жизни, который с иронией называет все это «мальчишеским спартанством», – у него не хватает мужества сознаться в своих недостатках. Такой человек старается ссылаться на крупных ученых-геологов, подчеркивая, что они стали учеными потому, что хорошо знали теорию. Как будто бы я отрицаю это!

Но, оказалось, и А. Ф. утверждает, что воспитание в себе спартанских качеств зря отнимает много времени, внимания и что не каждому дано от природы быть сильным. «К тому же, – говорит она, – в наш век техники, когда повсюду прокладываются воздушные и наземные пути, когда все меньше остается неисследованных территорий, далеко лежащих от индустриальных и культурных центров, геолога можно освободить от необходимости охотиться за тиграми. Геолог – человек науки, а раз так – он должен заниматься наукой и не отвлекаться прочими охотничьими делами».

Тут у нас началась перепалка, и мы чуть не повздорили. Я сгоряча обвинил ее в столичной ограниченности, она меня – в провинциализме. Мы так расшумелись, что даже Орлан встал и, помахивая хвостом, удивленно смотрел то на одного, то на другого. Заметив это, мы. оба расхохотались, и на этом закончился спор..

Мы умолкли и прислушались. Из темноты леса тянуло легкой прохладой. Серп месяца почти лежал на макушках деревьев. Вершины самых высоких елей напоминали сказочные башни. Кругом тихо, и эта тишина так величественна, что ее можно слушать, как музыку. Воображению чудится глубокое, могучее и в то же время еле уловимое дыхание лета. Время от времени слух улавливает какие-то непонятные шорохи и незнакомые звуки. Где-то вдалеке прокричала вспугнутая птица, где-то поблизости осторожно треснул сук, вверху зашелестели листья.

– Вы, конечно, очень любите тайгу? – спросила А.Ф.

– Да, – ответил я, – очень люблю.

– Что же у вас стоит на первом плане – геология или тайга?

– Странный вопрос, – удивился я. – Геология – моя профессия, ей я отдал всего себя; тайга же есть тайга – глухой лес со зверьем, с нетронутыми местами, где можно побродить с ружьем, послушать пение птиц, полюбоваться каким-нибудь редким зрелищем, – словом, это спорт и любовь к природе вообще.

– Мне нравится ваш ответ, – продолжала А. Ф. – А что именно нравится вам в геологии?

И как ни странно, я не мог ответить на этот вопрос сразу. Я рассказал ей эпизод из прошлогоднего похода по Малому Хингану. Однажды я там пробирался по одному из отрогов хребта и встретил множество кварцевых жил. Бывают такие минуты, особенно когда найдешь много кварцевых жил: с трепетом ждешь чего-то необыкновенного.

Перед воображением проходят картины древних катастроф в земной коре, грандиозных извержений расплавленной магмы, провалов земных глыб, рождения островов и целых материков. А ты, геолог, стараешься воскресить в своем воображении последовательность и динамику этих титанических явлений, разгадать, когда и что происходило здесь и какие полезные для человека ископаемые могли образоваться в горных породах, которые ты встретил. Вот тогда мне совершенно неожиданно бросился в глаза темносеребристый минерал среди кварца. Молибден! Острое радостное чувство охватило меня. Я закрыл глаза, и мне представились необъятные просторы Родины: поезда, бегущие по стальным путям, трубы и корпуса заводов, бескрайные колхозные поля, города и селе, встающие как в сказке, самолеты, реющие под облаками. А там, далеко за горами и тайгой – Москва! И хотелось крикнуть так, чтобы все услышали: «Принимай, Родина-мать!»

А. Ф. долгим и теплым взглядом посмотрела на меня, когда я кончил свой рассказ. И мне показалось, что в ее чудесных глазах светится нечто большее, чем обычная для них доброта. Это «нечто» меня смутило. Она, видимо, заметила мою растерянность и улыбнулась.

– Папа иногда вот точно так же мечтает, – сказала она, задумчиво глядя в костер. – Размечтается… а мама над ним начнет подтрунивать, и он сердится. «Кто не умеет мечтать, тот не способен творить!» – кричит он на маму.

Смешно и радостно бывает мне в такие минуты. Хороший у меня папа, правда?

– Я давно знаю его как прекрасного геолога, – ответил я.

– Он и отец такой же, – сказала А. Ф. – Но, между прочим, он не любит вот такого риска, какой часто появляется у вас.

– Это вздор, – заметил я. – Разве вы не слышали, как он говорил о поисках предполагаемого месторождения железа?

– Я не это имею в виду, – перебила меня А. Ф. – Я имею в виду вашу погоню за тигром, спасение Мамыки, когда вы бросились в реку. Ведь в обоих случаях вы рисковали жизнью, а она у вас только одна…

Я возразил, сказав, что в обоих случаях был совершенно уверен в успехе и что слово «риск» мне и в голову не приходило.

Немного помолчав, А. Ф. сказала:

– Бывают интересные встречи. Помните, как наш отряд столкнулся с вами на пути к стойбищу? Я тогда посмотрела на вас и потом, пока мы шли до стойбища, все думала… Я тогда нарисовала себе ваш образ, не скажу какой, – она загадочно, с веселым лукавством улыбнулась.

– И представьте себе, этот нарисованный мной образ, с характером, наклонностями, привычками, в точности совпал с вашим живым образом. Одно из двух: либо у меня талант понимать людей, либо вы совершенно открытый человек.

Я стал допытываться, что это за образ, который она нарисовала тогда, но А. Ф. отделалась шутками и ничего существенного не сказала. Меня же это настолько заинтересовало, что я и сейчас с каким-то трепетным волнением думаю об этом, и потому мне совсем не хочется спать. А спать пора, двенадцатый час. Поправлю бревно в костре и сдам дежурство Орлану. А ночь-то как хороша!

Глава шестая

Продолжение дневника Виктора Дубенцова.

1 июля. Вечер. Продолжаем идти на юго-восток, но ничего похожего на плато или близость Хунгари до сих пор нет. Приходится часто останавливаться, чтобы дать А. Ф. отдохнуть. Сегодня во второй половине дня взобрались на вершину сопки, осмотрелись кругом. Места совершенно незнакомые. Впереди и во все стороны Я упорно делаю затесы на деревьях и надломы веток через каждые десять-пятнадцать шагов.

2 июля, вечер. Идем в том же направлении. Когда будет Хунгари? Сегодня Орлан каким-то образом ухитрился поймать кабаргу – обеспечены на два дня мясом. На ужин было хорошее жаркое и малина, – заросли ее нашли у подножия осыпи. Почти под носом из зарослей ушел медведь.

3 июля. Перед рассветом. Часа два назад был переполох на бивуаке. Я услышал сквозь сон рычание Орлана.

Сначала не придал этому значения, потому что он часто рычит ночью, почуяв зверя издалека, и тот уходит. На этот раз пес рычал все громче и громче. Потом яростно заскулил и кинулся к палатке. Я сбросил с себя полог и с карабином приготовился встретить опасность. Спросонья, не понимая, в чем дело, растерялся.

По удаляющемуся треску сучьев я выпалил наугад. В ответ из чащобы послышалось злое мурлыканье. Тигр! Вот ведь стервец, мог утащить Орлана! Как бы тогда я посмотрел в лицо Пахому Степановичу?

Суматоха эта смертельно перепугала А. Ф. Ее испуганное лицо показалось из-под полога палатки.

– Что произошло?

– Ложная паника, – пытался успокоить ее я.

– Нет, скажите правду, что случилось? Я больше не могу спать…

Она вылезла из своей палатки и села рядом со мной к костру. Виновато улыбаясь, взяла мою руку.

– Не осуждайте меня, Виктор, что так испугалась, Вы для меня сейчас самый близкий человек на свете. Скажите, кто подходил?

Я рассказал, что произошло, и А. Ф. успокоилась. Мы просидели молча довольно долго. А. Ф. не выпускала из своих теплых, ласковых рук мою ладонь. Когда я попытался отнять руку, она придержала ее:

– Не отпущу. От нее переходит ко мне хорошее спокойствие.

Я поблагодарил ее и ответил, что мне тоже передается через ее руки теплота, которая согревает душу.

– Вы мне подарите такую фотокарточку, какую подарили Ваче? Помните, на патефоне, в рамке?

– У меня с собой нет такой фотокарточки, – ответил я, – но когда вернусь домой, с удовольствием пошлю.

Она спросила, где мой дом и кто есть в семье. Я рассказал о маме, о ее добром и суровом характере.

– Если ничего не случится и мы благополучно вернемся из экспедиции, – задумчиво произнесла она, – я обязательно заеду к вашей маме и все расскажу о вас, хотите вы этого или не хотите…

При этих словах она крепко пожала мою руку и сказала, что совсем успокоилась и хочет спать.

– Я бы с удовольствием уснула у костра, – добавила она: – здесь тепло и не так страшно.

Я предложил ей взять оба дождевика, постелить их возле костра и устроиться. Она так и сделала, а голову положила мне на колени и теперь уже больше часа спокойно спит. Орлан тоже свернулся у моих ног. Бедняга, кажется, больше всех перетрусил. Время от времени он чуть приоткроет глаза, насторожит уши. Потом посмотрит на меня и спокойно-спокойно смежит веки.

А мне спать не хочется. Разговор с А. Ф. до сих пор звучит в ушах. Да и нельзя спать. Пока хищник где-то поблизости, надо быть настороже. Посижу до рассвета.

5 июля. Вечер. По-прежнему идем на юго-восток, тая надежду выйти к Хунгари. Прошла неделя, как мы покинули лагерь, а конца-краю нашим плутаниям не видно.

А.Ф. заметно похудела и становится все слабее. Вокруг ее глаз появились темные круги, взгляд их стал грустнозадумчивый. Становится больно смотреть на нее. Иногда ночью во сне она стонет, и у меня тогда сердце разрывается. Тем не менее, она старается не обнаруживать своей усталости, помогает мне на остановках ставить палатки, готовить пищу, собирать ягоды в туесок, который я смастерил из бересты. Только иногда, шагая позади меня, она вдруг окликнет: «Виктор!» – и я, оглянувшись, обнаруживаю, что она отстала. Тогда возвращаюсь, беру ее руку, и так мы идем вперед.

В питании пока нет недостатка. Лагерный запас еще не израсходован. Орлан часто поднимает рябчиков на ягодниках, попадаются грибы, ягоды созревающей голубицы и жимолости. Питаемся только мясом дичи, грибами и ягодами.

Когда же будет Хунгари? Или мы идем не в том направлении? Если это так, я никогда не прощу себе столь роковой оплошности. Страшнее всего два факта: то, что со мной Анюта, а это истерзало теперь душу Федора Андреевича; и то, что я могу сорвать весь план поисковых работ отряда на разведку угля, не говоря уже о поисках месторождения железа.

Или остановиться на несколько дней и подождать? Возможно, по нашему следу идет Пахом Степанович. Посмотрим, что еще покажет завтрашний день.

6 июля. Ночь. Кажется, подходим к Хунгари. Сегодня в полдень поднялись на высокую гряду сопок» поросших березняком, и увидели огромную равнину, замкнутую с трех сторон цепями сопок. Только к юго-западу в цепи виден просвет. По всей равнине – густой хвойный лес. Слева, на востоке, синеют высокие ярусы гор; там, вероятно, главный хребет Сихотэ-Алиня.

По расположению (окружающих сопок и низины мы сразу заключили, что в этом месте должны быть истоки какой-то реки, а другой реки, как Хунгари, в этом районе я не знаю. В крайнем случае, здесь может рождаться один из притоков Хунгари.

Мы оба обрадовались и крепко пожали друг другу руки. Счастье охватило меня, когда я увидел, как ожило усталое, осунувшееся лицо моей спутницы. Потом мы спустились с гряды и вошли в мрачные заросли старой ели. С первой же сотни шагов путь в этом лесу оказался гораздо труднее, чем на всем расстоянии, оставшемся позади. Нас окружает глухой старый лес. На протяжении сотен лет здесь родятся, отживают свой век и падают на землю деревья. На смену им пробиваются сквозь мертвые стволы к солнцу новые деревья, образуя хаотически запутанную чащобу. Мне часто приходится орудовать топориком, чтобы прорубить путь в заломах. Всюду стоит мертвая тишина. Здесь, кажется, птицы не обитают в кронах могучих деревьев, бурундуки не водятся в дуплах и корневищах.

Перед заходом солнца нам встретился небольшой ручеек, и мы остановились возле него на ночлег. Я сразу же прилег подремать, чтобы дежурить ночь у костра, а А.Ф. принялась готовить ужин. Когда я проснулся» она сказала, будто слышала где-то далеко выстрел. Если выстрел, то что могло бы это значить? Не разыскивает ли нас Пахом Степанович? Или мы находимся в районе реки Удом и? Как трудно, когда не знаешь обстановки… Черт побрал бы мою дурацкую самоуверенность, поставившую нас в столь глупое положение!

7 июля. Вечер. Почти весь день не встречали воды. Во второй половине дня, когда жажда окончательно изнурила нас, попалось, наконец, небольшое болотце. Мы отдохнули возле него и наполнили водой все, что было можно. Вода не первый сорт, из стоячего болотца, но и она показалась нам живительным напитком. Ночуем с двумя литрами воды, однако не унываем. Уж теперь-то мы находимся, повидимому, совсем недалеко от реки. Скорее бы к ней, а уж там дела пойдут по-иному.

Восхищаюсь А.Ф. Человек, попавший в критическое положение, становится тем, чем он есть на самом деле. Хочет он того или не хочет, но борьба за самосохранение, за то, чтобы выжить, срывает с него то условное покрывало, которое называется этикетом. Для того чтобы отобрать морально честных, истинно благородных людей, нужно их наблюдать в условиях опасности для жизни, в условиях крайнего напряжения всех сил. В таких именно условиях находимся сейчас мы. И если очень нелегко сейчас мне, втянувшемуся в трудности таежной жизни, то каково А.Ф.?

Девушка, никогда не видевшая тайги, дочь видного ученого, выросшая среди столичных удобств и не испытавшая нужды, наконец человек с очень чуткой и тонкой душой, она ведь беззащитна среди этой дикой, суровой природы.

Но как выглядит! Ничуть не изменила своим манерам, попрежнему добра и чутка ко мне, всегда опрятна, спокойна, с готовностью выполняет любое дело и слова не промолвит о том, что устала или что ей плохо. Стала только молчалива. Да и я молчалив в эти дни. Но как она похорошела! Поистине, нет на земле существа лучше и красивее, чем человек с подлинно благородной душой!

8 июля. 12 часов ночи. Очень трудно писать. Пишу – совсем не разберу что. Рука все еще дрожит, получаются каракули. Сегодняшний день был одним из самых счастливых, но и самых страшных в моей жизни. Вот как все получилось.

Утром, часам к десяти, мы израсходовали последний остаток воды в надежде, что скоро встретим реку или ручей. Но обманулись. Во второй половине дня, часа в четыре, Анюта сдалась. Она в изнеможении опустилась на землю и попросила дать ей отдохнуть. Глаза ее стали грустными, и только в глубине их светился лихорадочный блеск.

Я сел рядом, и она положила голову мне на колени. Потом придвинулась еще ближе и, прижавшись ко мне» спрятала лицо. Я почувствовал, что у нее вздрагивают плечи.

– Вы плачете? – испуганно спросил я.

– Витя… – сказала она тихо, если что-нибудь со мной случится…

Я взял ее голову и заглянул в лицо. На глазах были слезы. Мне стало невыносимо больно, и я призвал на помощь весь свой оптимизм, чтобы воодушевить ее. Она слушала тихо, потом так же тихо прижалась горячими губами к моей руке.

– Не знаю, выдержу ли я… – проговорила она, не меняя позы, – но если не выдержу, то чтоб ты знал: я так тебя люблю!..

Меня потрясли эти слова, сказанные в такую минуту и так мужественно. Ни жажды, ни усталости во мне и следа не осталось. И оттого ли, что мы хорошо отдохнули, или оттого, что так неожиданно произошло объяснение, – у обоих нас сразу прибавилось силы. Взявшись за руки, мы снова пошли.

Так мы шли, не встречая воды, пока над нами не сомкнулась темнота ночи. Жажда так измучила, что не хотелось даже разговаривать. Выбрали место для ночлега, и я принялся разжигать костер. Когда пламя разгорелось, я обратил внимание, что Анюта сидит в неестественной позе, запрокинув голову. От ужаса похолодело у меня в груди.

Наклонившись к ней, я нащупал ее пульс. Он бился ровно.

Мне стало понятно: у нее обморок от усталости.

Я схватил топорик и неподалеку от костра начал ожесточенно долбить землю. «До гальки докопаться! – стучала в мозгу единственная мысль. – Там должен быть водный горизонт. Не может быть, чтобы на этой пойменной равнине вода оказалась глубоко».

Земля поддавалась с трудом, но яма все же углублялась. Уже трудно стало выгребать рыхлую глину, а воды все нет. Пришлось расширить яму, чтобы стать ногами на дно. Это был нечеловеческий труд. Мне казалось, что топорик откалывает мизерные куски грунта, что мое намерение докопаться до воды фантастично и неосуществимо. Но бросать работу и в мыслях у меня не было. Я уже врылся в землю по пояс, как вдруг Анюта застонала. Я выскочил из ямы и бросился к ней. Стал тормошить ее, она открыла глаза.

– Я спала? – тихо спросила она.

– У тебя, кажется, был обморок, Анюта, – сказал я.

– Как чувствуешь себя, милая?

– Хорошо, только пить хочется… – слабо проговорила она и снова склонила голову.

Я попросил ее потерпеть и опять принялся за работу.

Думаю: «Зароюсь с головой, но до воды доберусь!»

– Ты копаешь колодец? – с тихим изумлением спросила Анюта, приподнялась и, шатаясь от слабости, подошла к яме. – Витя, ты же совсем ослабеешь, и тогда мы оба погибнем…

Но я продолжал работать и скоро по плечи ушел в землю. Анюта принимала у меня туесок с землей. В конце концов топорик лязгнул о камень. В первую секунду я смертельно перепугался, полагая, что началась кристаллическая порода. Но, пощупав рукой, обнаружил, что пошла галька. Расчет мой был верен: начался влажный суглинок, а потом и мокрая галька. Силы прибавились. Не жалея ногтей и пальцев, я стал руками разгребать легко поддающийся супесок с камешками и, наконец, почувствовал, что в яме собирается вода. Я попросил у Анюты котелок и через минуту вернул его, наполовину наполненным водой. Она отпила лишь несколько глотков и сейчас же протянула котелок мне:

– Пей сам, Витя, ты ведь очень устал… Мы напились досыта, и я, зачерпнув еще полный котелок воды, выбрался из ямы. Потом мы умылись, и Анюта попросила, чтобы я прилег отдохнуть, а сама принялась готовить ужин. Я вмиг уснул, разморенный усталостью, и, кажется, никогда так мертвецки не спал. Анюта разбудила меня, когда ужин был уже на «столе».

Сейчас она спит, завернувшись в дождевик и палатку, а я не могу нарадоваться, глядя на нее. Но, пожалуй, лягу и я, В этой мертвой глуши, кажется, можно вполне положиться на одного часового – Орлана.