Текст книги "Тайна Красного озера"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Карамушкин вел лошадь и придерживал больного в седле. Впереди шел Мамыка с высоко поднятым факелом.

Люди отдыхали через каждый час по десять минут, а через каждые шесть часов устраивали двухчасовой привал. Благодаря строгому соблюдению такого режима они сохраняли собственные силы и силы лошади и продвигались, не снижая первоначального темпа.

В полдень на вторые сутки они миновали стойбищескит, а к исходу третьих суток, считая с момента выхода на плато, перед утренней зарей их встретил многоголосый собачий лай в большом стойбище орочей.

– Ну вот, Федор Андреевич, – бодро говорил фельдшер, раскутывая Черемховского, – самое трудное позади.

Теперь я так думаю, что ваше здоровье в безопасности. Откровенно сказать, сильно опасался я в первый день нашего похода. Думал, не выдержите такой тряски на лошади.

Оказывается, организм у вас прямо-таки железный.

Никогда еще Карамушкин не был так горд собой, как в эту минуту! И как ему хотелось, чтобы все это почувствовала и Анюта!..

– Вот и хорошо, – говорил пободревший профессор.

– Может быть, и не нужно будет ехать в Комсомольск.

– Что вы, что вы, Федор Андреевич, у вас еще и не развился как следует процесс воспаления. Возможно, и не разовьется, тогда уж дело другое, но болезнь может принять всякий оборот. Спешить нужно, спешить!

Черемховского поместили в школе, в комнате Вачи, девушка не отходила от больного, пока отдыхал фельдшер, – он ведь не спал и часа с тех пор, как вышли с плато.

Весть о том, что в Комсомольск срочно везут больного начальника экспедиции, взбудоражила все стойбище, еще до восхода солнца возле школы собрались все мужчины, стихийно возникло собрание. Обсуждали вопрос о том, как быстрее доставить ученого в Комсомольск, председатель местного Совета остановил свой выбор на Актынке Бокача – одном из самых лучших батчиков. Ему в помощники назначался Мамыка, отлично знавший фарватер Хунгари.

Помимо этого, был выделен запасный бат, на который назначались еще два ороча – оба хорошие батчики.

Баты отчалили от берега в половине восьмого утра, на переднем вместе с больным помещались фельдшер, Мамыка и Актынка, на заднем – двое орочей и рабочий, длинные, долбленные из цельного дерева, узкие лодки с лопатообразными носами, отвалив от берега, быстро помчались, подхваченные течением. Орочи, вооруженные длинными тонкими шестами, ловко управляли батами.

Они мчались весь день и всю ночь, освещая путь факелами из березовой коры. Карамушкин без конца восхищался уменьем Актынки проводить бат через пенистые перекаты или огромные водовороты у прибрежных скал. Бывали минуты, когда авария казалась неизбежной. Тогда фельдшер с замиранием сердца придвигался вплотную к изголовью Черемховского, охватывая руками его плечи, но проходили доли секунды, бат молниеносно разрезал стремнину потока и снова устремлялся в безопасное место, ничуть не нарушая равновесия. Ночью Актынка не доверял ни своему искусству, ни мигающему свету факелов. На бурных перекатах он подводил лодку к берегу, входил в воду по пояс или по грудь и руками проводил бат через опасное место.

Ровно через сутки после начала плавания по таежной реке перед батчиками открылась ровная и широкая гладь Амура. Позади лежало расстояние от стойбища более чем в двести пятьдесят километров. Но от устья Хунгари до Комсомольска еще оставалось добрых семьдесят километров.

Тут на помощь пришел почтовый глиссер, оказавшийся у ближайшего села. Через полтора часа он доставил больного к пристани Комсомольска-на-Амуре.

Хорошо отдохнувший за истекшие сутки, Черемховский почувствовал себя лучше. Прибытие в город еще больше подняло в нем бодрость духа, и профессор попросил раскутать его. Однако фельдшер категорически отказал ему в этом удовольствии. Вызвав скорую помощь, он доставил профессора в лучшую больницу города. И когда Черемховского внесли в палату, сияющий фельдшер сказал:

– Вот теперь я могу раскутать вас, Федор Андреевич.

– Дорогой мой, – тепло произнес Черемховский слабым голосом, – если мне доведется еще пожить и снова побывать в экспедиции, я этим обязан только вам и вашим славным спутникам.

– Я буду просить вас, Федор Андреевич, снова взять меня с собой… – смущенно попросил Карамушкин.

– Да, да, вы обнаружили хорошие способности, – уж совсем тихо сказал старый геолог. – Я непременно и с удовольствием возьму вас…

Почти сутки проспал Черемховский в чистой, светлой палате больницы. Процедуры и лекарства, принятые им сразу по приезде, дали хороший результат.

– А знаете, батенька, это вы спасли жизнь профессора, – говорил врач фельдшеру после осмотра Черемховского. – Удивляюс ь, знаете, вашей настойчивости. Выскочить из этакой глухомани в четыре дня с таким больным на руках – это не каждый сумеет.

– Моя роль, доктор, была более чем скромной, – отвечал фельдшер. – На моем месте каждый смог бы пройти быстро это расстояние. Дело в помощниках, в наших золотых советских людях. С ними никакие беды не страшны…

Почувствовав себя лучше, Черемховский попросил, чтобы к нему прислали Карамушкина. Впалые щеки и провалявшиеся глаза старого геолога указывали на то, сколько страданий испытал этот человек за пять дней болезни. Лицо его было озабоченным: он уже думал о делах отряда.

– Мне пока запрещают сноситься с отрядом, – сказал Черемховский, – поэтому прошу вас еще об одном: написать то, что я продиктую для начальника комплексной Приамурской экспедиции…

Отдыхая после каждой фразы, Черемховский доносил о результатах работы отряда, об исчезновении Дубенцова и Анюты, о мерах, принятых для их розыска, о магнитной аномалии… В заключение он просил выделить самолет для поисков заблудившихся. …Назавтра в полдень маленький самолет, принадлежащий комплексной Приамурской экспедиции, вылетел к лагерю. В задней кабине его виднелась длинная, нескладная фигура Карамушкина.

Часа через три благополучного лёта внизу показалось стойбище. Самолет сделал над ним круг. Внизу бегали и прыгали, махая руками, орочи. Но приземляться тут не было причины. Карамушкин хорошо ориентировался по местности. Он без труда угадал устье Удом и, хотя лагеря здесь уже не было. Марь, которую с трудом преодолевал караван, с самолета выглядела ковром, разрисованным мозаикой кочкарника.

Наконец впереди, на зеленом полотне редколесья, забелели палатки лагеря. Самолет стал кружить над ним, снижаясь с каждым кругом. Вот уже виден и котел над костром, и колья, поддерживающие палатки, а вон и лошадь с перевязанной ногой… А людей не видно. Ага, вон один!..

Фельдшер узнал в нем рабочего Скуратова. Тот машет руками, бросает вверх картуз.

Карамушкин выбросил вымпел с маленьким зонтомпарашютиком. Вымпел падает недалеко от палаток, и Скуратов мчится к нему. Самолет снова стал набирать высоту, делая круги над лагерем. Скуратов еще читает вымпел. Вот он замахал руками и стал указывать картузом в сторону сопок. Потом сообразил: схватил что-то у костра, бросился к крайней палатке. На ее белом полотнище появились крупные черные буквы, писанные углем: «Дубенцова нет.

Отряд на Кедровой сопке. Шурфы. Придут вечером…»

Самолет направился к Кедровой сопке и там сделал несколько кругов. Людей не сразу удалось разглядеть. В зарослях была обнаружена сначала белая лошадь, и уж потом неподалеку Карамушкин разглядел меж кустами нескольких человек. Они неистово махали руками, приставляли ладони рупором к губам и, видимо, что-то кричали. Пилот помахал им рукой, и самолет лег на обратный курс. Теперь он летел через тайгу, срезая большой угол, образуемый руслом Хунгари и прямой линией на Комсомольск.

Спустя четыре часа после посещения лагеря фельдшер докладывал начальнику комплексной Приамурской экспедиции о результатах полета. Он преднамеренно не пошел сразу к Черемховскому: ему хотелось, чтобы вместе с неприятной вестью профессор был бы проинформирован и о мерах по розыску заблудившихся.

Глава тринадцатая

По другую сторону Сихотэ-Алиня. – Страховые агенты. – Задание. – Главный резидент. – План действий.

Тем временем по другую сторону Сихотэ-Алиня, где пролегала морская граница между Советским государством и Японией, также происходили события, связанные с тайной Красного озера.

В конце июня с пароходом из Владивостока в Советскую гавань прибыли двое, назвавшиеся страховыми агентами. Представитель пограничных властей, ознакомившись с документами прибывших, не нашел оснований не доверять этим двоим, как и многим другим пассажирам, прибывшим в Советскую гавань по различным делам, и они затерялись в толпе на пристани.

В тот же вечер страховые агенты приступили к работе, обходя квартиры и заполняя страховые бланки. В квартире немолодого холостяка, работника судоверфи, один из пришедших, пожилой, грузноватый, с обрюзгшим лицом, стал объяснить хозяину значение страхования, а другой, помоложе, рыжий, с узким лицом и лукавыми глазами, внимательно осматривал обстановку и прислушивался к посторонним звукам. Потом он подал условный знак своему коллеге, и тот сказал:

– А теперь приступимте к делу, товарищ Ставрук…– Слово «товарищ» он выговорил с явной издевкой.

Хозяин квартиры слегка вздрогнул, встал. Он был высок, хмур, с маленькой круглой черной головой и богатырскими плечами,

– Не кажется ли вам, что вы ошибаетесь? – спросил он, подходя к окну и прикрывая занавеску.

– Нет, не кажется. Мы с вами знакомы по Амуру…

– Говорите задание и убирайтесь, – приглушенной скороговоркой произнес Ставрук. – Здесь опасно.

– Вас подозревают?

– Пока нет, но обстановка опасная…

– Не извольте беспокоиться, дорогой, наша организация наилучшим образом законспирирована. А чтобы не было лишних подозрений, у нас имеется ширма. – С этими словами он извлек из портфеля бутылку с водкой и поставил ее на стол.

– Организуйте что-нибудь съедобное, – продолжал обрюзглый, – объясним при необходимости, что встретились со старым приятелем.

Они отпили по глотку водки, и пожилой снова заговорил:

– Задание, которое я вам привез, наиболее ответственное из всех, до сих пор дававшихся вам. На днях вы получите вызов в Хабаровск на двухмесячные курсы плановиков. Но отправитесь не в Хабаровск, а в горы СихотэАлинь вот с этим молодым человеком, – и он указал на своего узколицего спутника. – С вами отправится еще одно лицо, которое будет начальником боевой группы. Возможно, будет проводник, ороч, если удастся отыскать его.

Тем временем узколицый почти не сидел на месте. Он то подходил к завешенному окну и через шелку посматривал на улицу, то шагал по комнате, сцепив за спиной руки. Когда обрюзглый, обратив внимание на его нервозность, предложил ему выпить, он залпом осушил чайную чашку и не стал закусывать.

Этот «страховой агент», носящий сейчас фамилию Храпова, был не кто иной, как один из участников похода с отцом Виктора Дубенцова – геологом Дубенцовым Иваном Филипповичем. Пятнадцать лет назад он выходил отсюда в составе геологической партии Дубенцова-отца на запад. Они втроем, сопровождаемые проводником орочем, пересекли Сихотэ-Алинь и по пути обнаружили большие залежи железной руды. Ороч вернулся с верховьев Ху нгари, Дубенцов же со своими спутниками достиг Амура. Там они были задержаны патрулем оккупационной японской армии.

Японцы пытались переманить на свою сторону русских геологов Дубенцова и Чумарина, вместе с которыми был и этот – топограф-практикант Петров, бывший тогда студентом Владивостокского политехнического института.

Им предложили вести японский топографический отряд к обнаруженному ими месторождению железа. Дубенцов и Чумарин категорически отказались. Петров согласился, но он был болен и двинуться в поход немедленно не мог. Оккупанты расстреляли Дубенцова и Чумарина, а Петрова вместе с захваченными материалами отправили в Японию.

Вскоре после того интервенты были выброшены с советского Дальнего Востока, и тайна месторождения железа осталась в их руках.

Весной этого года японские шпионы передали сообщение своим хозяевам о готовящейся экспедиции известного геолога Черемховского и о предполагаемом маршруте.

Вскоре после того главный резидент японской разведки на советском Дальнем Востоке и получил из Японии Петрова… Петров должен был пробраться к месторождению и помешать экспедиции Черемховского.

Именно эту задачу и ставил сейчас перед Ставруком обрюзглый.

– Каким образом мы должны это сделать? – глухо спросил Ставрук. – И что нам предпринимать, если экспедиция окажется у месторождения раньше нас?

– Вы располагаете надежным средством, – равнодушно ответил обрюзглый.

– То есть?

– Бактерии чумы и холеры… – тихо, но многозначительно сказал рыжий, носящий фамилию Храпова.

– Если экспедиция выйдет к месторождению раньше вас, вы свяжитесь с ней, – продолжал обрюзглый, – и объясните Черемховскому, что заблудились во время охоты. А потом ликвидируете экспедицию. Если экспедиция окажется многолюдной, тогда при первом же удобном случае вот этот молодой человек заразит пищу. Он имеет необходимые инструкции. Что не сделают бактерии – довершит оружие. От экспедиции Черемховского не должно остаться никаких следов. Она должна исчезнуть бесследно.

Есть ли вопросы?

– Какова гарантия, что мы найдем месторождение?

– У меня есть фамилия нашего бывшего проводника, ороча, – сказал рыжий, мигая лукавыми глазами, – вот она:

Соломдига. Я помню и его стойбище и завтра же отправлюсь туда для выяснения. Если же Соломдиги не окажется в живых, поведу я. Полагаю, что найду.

– Во сколько оценено задание?

– Лично вы получите на свои расходы пять тысяч,

– И это все? – с удивлением спросил Ставрук.

– При выполнении задания получите от меня еще двадцать пять тысяч. Вас это устраивает?

Ставрук поморщился:

– Что-то уж очень мало. Такое задание…

– Можете не беспокоиться. Вы же знаете, что за хорошо выполненную работу мы хорошо платим. После выполнения задания вы скрытно выйдете на Амур. На этот случай на вас уже заготовлены документы, с которыми вы прибудете в Хабаровск. …На следующий день Петров отправился в стойбище на поиски ороча Соломдиги, а официально – проводить страхование. Он вернулся в гостиницу поздним вечером.

– Ороч живет и здравствует, – докладывал Петров обрюзглому. – Он согласился быть моим проводником в отдаленные стойбища для страхования орочей.

Кроме обрюзглого, в номере был третий участник диверсионной группы – коренастый человек с квадратной, монгольского типа физиономией.

– Познакомьтесь, – сказал обрюзглый, – мой старый друг господин Судзуки, но вы называйте его корейским именем Ким До Бу. Под этим именем его должны знать Ставрук и ороч. Вы и Ставрук поступаете под его начальство.

– Как вы думаете заставить проводника вести нас к месторождению железа? – спросил японец на чистом русском языке.

– Я предлагаю вашему вниманию следующий план… – деловито заговорил Петров.

Судзуки, слушая Петрова, с удовлетворением кивал головой, а когда тот кончил, японец вопросительно взглянул на обрюзглого, как начальник на подчиненного, и спросил:

– Вместе разрабатывали план?

– Точно так, господин Судзуки.

Прошу вас организовать все так, чтобы послезавтра мы могли выйти. Еще раз тщательно проверьте, чтобы лошадь, оружие, провизия были в условном месте. С вами мы больше не встречаемся. С вами, – Обратился он к Петрову, – встречаемся через двое суток.

Глава четырнадцатая

Разговор в тайге. – Соломдига припоминает старых знакомых, – Двое с лошадью. – Проводники к Сыгдзы-му. – Диверсанты обманывают Соломдигу. – Катастрофа на переправе. – Голодный паек. – Вор. – Попытка Соломдиги к бегству.

Соломдига и рыжий вышли из стойбища с рассветом.

До ближайшего стойбища предстоял напряженный двухдневный переход, поэтому Соломдига торопил своего спутника.

Они ушли достаточно далеко, когда носящий фамилию Храпова сказал Соломдиге:

– Мне кажется, мы с тобой когда-то встречались, любезный…

Соломдига не сразу понял. Он повернул свое бронзовое круглое лицо в сторону рыжего и с недоумением улыбнулся. Веселый по натуре человек, Соломдига принял слова своего спутника за шутку.

– Ты не понял меня? – спросил рыжий.

– Моя мало-мало худо понимай русский, – извинительно улыбнулся ороч.

– Ты не знал меня раньше? Давно, пятнадцать лет назад, не знал? Меня, меня? – тыкал он себя пальцем в грудь.

Поняв, что «страховой агент» говорит серьезно, Соломдига подумал, что-то припоминая.

– Моя думай, однако, – заговорил он, – тебе маломало знакомый есть. Партизаны, однако, ходи?

– Правильно, правильно, вот и вспомнил! – воскликнул рыжий. – Мы к партизанам уходили на Амур, а ты нас вел через Сихотэ-Алинь, помнишь?

– Моя теперь хорошо помни тебе, – оживился Соломдига – Дубенцов начальник, компания ходи Сыгдзы-му.

Дубенцов находи много железа! Где его теперь живи? Как тебе фамилия?

Рыжий хотел было ответить, но ороч, опередив его, воскликнул:

– Моя помни, помни теперь – Петров! Тебе тогда учись школа Владивосток, компания Дубенцов ходи, маломало работай.

Распутывая в памяти нить давно минувших событий, Соломдига не подозревал, что тем самым он окончательно закрывает себе путь обратно, в родное стойбище.

Под вечер впереди на тропе послышался лай собаки.

– Однако, люди есть там, – сказал ороч, всматриваясь в сумрак леса и прислушиваясь.

Когда спустились по откосу в темный распадок, увидели там навьюченную лошадь и двух неизвестных в дождевиках и проолифенных зюйдвестках. Лошадь паслась в густом пырее, люди сидели у ручья, курили. Рядом с ними лежали три винчестера.

– Здравствуйте, добрые люди,– произнес Петров. – Далече ли путь держите?

Судзуки и Ставрук, – это были они, – с радушием встретили подошедших.

– Уж так далеко держим путь, что и сами толком не знаем, куда, – смеясь, сказал Судзуки. – Присаживайтесь, товарищи, отдохните в нашей компании.

Петров, а за ним и Соломдига, сбросили свои рюкзаки, присели на камнях у ручья. При этом Петров, присаживаясь рядом со Ставруком и Судзуки, шепнул, чтобы его теперь называли только Петровым.

– Вот, отстали от экспедиции, – мрачно заговорил Ставрук, гася в ручье папиросу. – Должна бы идти по этой тропе, а следов не видать.

– Это что же за экспедиция? – спросил Петров, подмигнув при этом Ставруку.

– Геолог есть такой – Дубенцов, может, слыхали?

– Моя хорошо ему знакомый! – воскликнул Соломдига, пришедший в большое возбуждение.

Он и Петров наперебой стали вспоминать и рассказывать о том, как пятнадцать лет назад они вместе с Дубенцовым пересекали Сихотэ-Алинь, какие приключения встречали на пути, как Дубенцов нашел месторождение железа.

– К этому-то месторождению и идет теперь наша экспедиция, – объяснил Судзуки, выслушав Соломдигу и Петрова. – А вот мы отстали от нее и теперь решительно не знаем, где искать Дубенцова.

Соломдига с жаром начал рассказывать, каким путем можно пройти к Сыгдзы-му, но ни Судзуки, ни Ставрук никак не могли понять то, что он говорил.

– Сколько дней идти туда? – спросил Ставрук.

– Моя думай, двадцать дней, – предположил Соломдига.

– Эге-е! – воскликнул Ставрук. – Конечно же, мы никогда так не найдем свою экспедицию, только хуже заплутаемся.

– А послушайте-ка, добрые люди! – воскликнул Судзуки. – Раз вы хорошо знаете, куда путь, и раз дело у вас не ахти как срочное, то не возьметесь ли вы провести нас туда? Предлагаю вам по десять тысяч!

Петров стал отпираться, внимательно следя при этом за Соломдигой, который начинал колебаться. И когда диверсант убедился, что ороч готов предложить свои услуги, он сказал:

– Э-э, да где наша не пропадала! Повидаем Дубенцова, поохотимся возле озера, там много изюбря… Я согласен!

Этого, кажется, Соломдига и ждал. Он тоже решительно заявил о своем желании еще раз повидать Дубенцова и побывать у Сыгдзы-му. В попутном стойбище он предупредит, чтобы передали домой о его походе к Сыгдзы-му, Тут же было оформлено на бумаге трудовое соглашение, скрепленное подписями обеих сторон, и был выдан на руки аванс в половинном размере. Они заночевали здесь же, в распадке, а с рассветом тронулись в далекий путь.

– Пока что можно позавидовать нашему везению, – говорил Судзуки Петрову, идя рядом с ним позади лошади.

– Но у меня вызывает опасение стойбище. По словам проводника, мы прибудем туда вечером, значит, в стойбище будет ночлег. Боюсь, что туземец разболтается со своими единоплеменниками и начнет вдаваться в опасные для нас подробности. Надо как-то избежать такой возможности.

– Это нетрудно сделать, господин начальник, – вполголоса отвечал Петров. – Мы сделаем так, чтобы не дойти к вечеру до стойбища. Заночуем в тайге, а завтра днем всего на несколько минут задержимся в стойбище, для того чтобы проводник сделал свои поручения.

– Вы подали дельную мысль, – согласился старый шпион. – Нужно придумать убедительную причину задержки. Может быть, вам или мне самому симулировать какую-нибудь болезнь? Ну, например, вывих ноги или боль в желудке, не позволяющую идти.

– При этом не следует забывать, господин начальник, – заметил диверсант, – что мы должны делать все, чтобы вообще не вызывать подозрений у нашего проводника. Не нужно представлять его себе ничего не понимающим. Всякую фальшь это дитя природы улавливает лучше, чем мы, люди цивилизации.

– Что же вы предлагаете?

Некоторое время Петров шел молча, что-то обдумывая.

– Есть вариант, – наконец молвил он. – Поскольку вы в представлении проводника геологи, то не плохо бы покопаться в земле в поисках, например, какого-нибудь молибдена или бокситовой глины.

В четвертом часу пополудни Судзуки мастерски разыграл находку «бокситовой глины», остановившись у выхода самой обыкновенной глины. Он принялся копать шурф, и так как лопата была только одна, то они работали попеременно дотемна. Соломдига, все время торопивший их, в конце концов должен был смириться с тем, что здесь нужно устраивать ночлег, и стал разводить костер.

– До стойбища мало-мало осталось ходи, – с тихим сожалением говорил он, – однако пять километров…

Назавтра они встали с рассветом и на восходе солнца были уже в стойбище. Население стойбища еще спало, только кое-где у летних очагов показывались женщины.

Судзуки дал Соломдиге времени ровно столько, сколько нужно, чтобы сказать пять слов. Бедный ороч не обмолвился даже ни единым лишним словом со своим приятелем, к которому заглянул на минуту. Не останавливаясь, диверсанты быстро проследовали через спящее стойбище, сопровождаемые дружным лаем собак.

От стойбища путь лежал по охотничьей тропе, на которой больше уже не было жилья. Но и она лишь два дня вела в нужном направлении, а затем свернула в сторону.

Началось трудное путешествие по бездорожью, сквозь густые заросли, по приметам, знакомым лишь Соломдиге да отчасти бывшему топографу-практиканту Петрову.

Горы в этих местах небольшие, но к морю сбегают очень круто. Один подъем сменяется другим, распадки упираются в высокие осыпи, непрерывных долин почти нет. Плохое знание правил навьючивания лошади, безжалостное обращение с животным, которому не давали достаточного отдыха, торопливость при спусках по крутым склонам – все это привело к тому, что седло истерло спину лошади до крови. Образовался нарыв. На одной из остановок обнаружилось, что нарыв прорвался и на его месте открылась рана.

– Худо, однако, – говорил Соломдига, недовольный отношением спутников к лошади, – ему могу пропади…

– Что же ты предлагаешь? – опросил Судзуки.

– Таскай люди сумка, лошадь надо мало-мало отдыхай.

– Еще чего недоставало! – воскликнул всем и всегда недовольный Ставрук. – Я должен работать вместо лошади! Лучше тогда пристрелить ее к чертям!

– Зачем стреляй?! – рассердился Соломдига. – Мало-мало лечи, и его опять работай. Тебе худой человек.

– Ну, ты, дикарь, что орешь на меня! – гаркнул Ставрук.

– Послушайте!.. – с ненавистью прошипел жестким голосом Судзуки и деспотически посмотрел на Ставрука.

– Груз распределим между собой, лошадь будем лечить.

Гибель лошади может нам слишком дорого обойтись.

После первого же дня похода с тяжелым грузом за плечами диверсанты стали молчаливыми, раздражительными, мрачными. Ссоры вспыхивали поминутно и по самым пустяковым причинам: то кто-то из передних не предупредил, отпустив согнутую в дугу ветку, и она хлестко стеганула по лицу идущего следом; то медленно закипает чай; то задний свалил камешек на крутом спуске, и он стукнул по ногам идущего впереди…

Наибольшую нетерпимость проявлял Ставрук. Его недовольство своим положением, видимо, вызывалось еще и тем, что почти с первого дня Судзуки стал обращаться с ним, как с чернорабочим, тогда как с Петровым они образовали как бы своего рода аристократическую касту: подолгу разговаривали на японском языке о чем-то своем, иногда смеялись, не посвящая в смешное Ставрука, вызывая у него подозрение, что предметом смеха является он сам, и – что особенно возмущало Ставрука – за завтраком и ужином Судзуки клал в свою кружку и в кружку Петрова больше какао, чем в посудины Ставрука и Соломдиги.

Однако главные испытания были впереди. На второй или на третий день после того, как рана на спине лошади поджила и животное вновь навьючили, диверсанты спустились в глубокую долину и остановились у небольшой речки, преградившей путь. Речка, хотя и небольшая, была очень бурной и глубокой.

Несмотря на советы Соломдиги – всем переправляться вброд, а лошадь вести в поводу, Судзуки сделал посвоему. Он велел Ставруку и Соломдиге отправляться вброд, а сам сел на лошадь и позади себя усадил Петрова.

– Своей тяжестью мы будем помогать устойчивости лошади на сильном течении, – пояснил он.

Раздевшись, Ставрук и Соломдига с трудом перебрели речку. По их следу пустил лошадь и японец. Едва она сделала три-четыре шага от берега, как вода перелилась ей через спину. Все видели, что назревает катастрофа: вьюки залило водой, лошадь все более погружается, а седоки в панике ухватились за гриву, всей тяжестью опрокинувшись на шею лошади.

– Слезай, слезай вода! – кричал с того берега Соломдига.

– Да прыгайте же, черт вас побери! – горланил Ставрук. – Вы же топите лошадь и все имущество!

Но растерявшиеся седоки не успели ничего сделать.

Течением подбило ноги лошади, она попыталась плыть, но груз задавил ее, и она ушла под воду. Судзуки и Петров с перекошенными от ужаса лицами бросились вплавь и вскоре встали на ноги. Тем временем течение закрутило и потащило лошадь. Она, видимо, зачерпнула ушами воду и вскоре прекратила борьбу. К счастью, река неподалеку делала крутой поворот, и там труп лошади вместе с грузом подбило под корягу.

Ставрук и Соломдига кинулись туда, чтобы спасти хоть часть вьюков. По корягам они добрались до трупа лошади и попытались вытащить его из корневищ. Им это не удалось.

Ставрук хотел было заставить Соломдигу спуститься в воду и отстегнуть вьючное седло, но проводник наотрез отказался: он не умел плавать. Подоспевший Судзуки приказал самому Ставруку выполнить эту работу. Тот, безобразно ругаясь, проклиная всех и вся, спустился в воду и после больших хлопот отстегнул подпруги. Но лошадь придавила вьюки. Подав конец подпруги Соломдиге и Петрову, сидящим на корягах, он попросил у ороча большой охотничий нож и стал потрошить лошадь, чтобы по частям стащить ее с вьюка. Вскоре вьюки освободились, и их выволокли на берег.

Несколько минут все отдыхали, не обмолвившись ни словом. Наконец Судзуки приказал разобрать сумы и осмотреть содержимое. Там все было перемочено. Прежде чем двигаться дальше, решено было все просушить и отсортировать.

К вечеру эта работа была кончена. Выяснилось, что путешественники лишились большей половины сахара, соли, почти всего хлеба, превратившегося в гущу. Уцелели лишь галеты в двух ведерных банках, сгущенное молоко и мясные консервы. Две банки, обернутые клеенкой и прорезиненной материей, при Соломдиге не открывали – там были гранаты. С ними ушел Петров за поворот реки. Через час оттуда донесся глухой взрыв, происшедший в воде.

Вскоре явился Петров. – Все в порядке, – доложил он Судзуки. Вечером Судзуки объявил, что вводится строгое нормирование продуктов, особенно галет и сахара. Впереди, по подсчетам Соломдиги, оставался путь в двенадцать– тринадцать дней. Из расчета этого времени и была распределена посуточно половина продовольствия. Вторую половину Судзуки объявил неприкосновенным запасом.

С гибелью лошади ноша на плечах каждого увеличилась, и это еще более обострило отношения между диверсантами, в частности между Ставруком и Петровым.

Они без конца ссорились, и с каждым днем ненависть между ними накалялась. Но Петрова поддерживал во всем Судзуки, и злоба Ставрука была бессильной. Однако скоро Ставрук получил счастливую возможность уронить в глазах Судзуки авторитет Петрова.

Он стал подозревать, что Петров ворует галеты. Однажды он увидел, как тот, нарочно отстав, торопливо жует галету; в другой раз он заметил на губах Петрова крошки после того, как тот сходил в кусты. Ставрук решил подкараулить и поймать вора.

Сдав ночью дежурство Петрову у костра, он улегся и сделал вид, что уснул. Между тем сквозь смеженные веки он наблюдал за Петровым. Прошло около часа времени.

Наконец Ставрук увидел: Петров бесшумно придвинулся к сумке и стал горстями накладывать галеты себе за пазуху.

– Это еще что такое? – торжествующе, с издевкой гаркнул Ставрук. – Воруете, господин Петров?

Диверсант, как ужаленный, отскочил от сумы. Его лукавые глазки замигали.

– Я укладываю имущество, чтобы удобнее лежало…

– А-а, имущество укладываешь? За пазуху?

– Вы что, вы что кричите на меня? – залепетал он.

От шума проснулись Судзуки и Соломдига. Ставрук, смакуя каждую деталь, подробно рассказал, как все было. Он умолк, и у костра наступила тишина, которая бывает перед бурей. Но бури не произошло. Судзуки спокойно приказал Петрову вернуть галеты.

– У нас в Японии, вы же это знаете, – Судзуки жестко посмотрел на вора, – за это рубят правую руку. Постыдились бы, ведь вы цивилизованный человек! – тихо закончил он, укладываясь спать.

Укрывшись одеялом с головой, он долго молчал, и казалось, уже уснул, как вдруг глухо сказал:

– Если еще повторится нечто подобное, с кем бы это ни случилось, виновный не проживет и часа…

Ничего более не сказав, он уснул.

После этого случая разобщенность между диверсантами перешла в глухую вражду. Но открытых ссор между Ставруком и Петровым не стало – Судзуки запретил их.

Но особенно подозрительные перемены произошли в поведении проводника. В первые дни похода он открыто высказывал свое недовольство, когда наблюдал какоенибудь безобразие со стороны «геологов». Затем он ограничивался лишь советами, но по-прежнему был словоохотлив, любил шутить, часто смеялся. Теперь же он выглядел больным, был мрачным, раздражительным.