Текст книги "Тайна Красного озера"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Глава седьмая

Продолжение дневника Виктора Дубенцова.

10 июля. Утро. Ценой почти нечеловеческих усилий мы, кажется, наконец, приближаемся к цели. Вчерашний день принес нам новые испытания. С утра, как и все эти дни, шли среди дремучих зарослей ели, не встречая воды.

В обед были израсходованы последние остатки драгоценной влаги, припасенной из нашего колодца. Во второй половине дня Анюта снова стала слабеть. Под вечер она вдруг зашаталась и стала падать. Я подхватил ее под руки. Обморока не было.

До темноты оставалось два-три часа. Что делать? Я вскарабкался на самую высокую ель, чтобы разобраться в местности. Слева, километрах в семи-восьми, видны яруса высоких гор. На отлоге их, на открытой прилужной равнине блестит небольшое озеро. Но внимание мое сразу привлек заметно обозначающийся коридор среди леса, находящийся примерно в километре по направлению нашего пути. Я внимательно осмотрел его и понял, что его образовала река.

Эту радостную весть я сообщил Анюте, как только спустился на землю. Она приободрилась, но идти не смогла из-за сильной слабости. Тогда я решил нести ее. Она почти с ужасом восприняла эту меру спасения.

– Нет, нет, нет! – замахала она руками. – Ты совсем надорвешься, и мы пропадем.

Закинув за спину полупустые рюкзаки, я взял ее на руки. Идти было тяжело, кружилась голова. Я опускал Анюту, она делала несколько шагов сама, потом снова брал ее на руки. Вдруг она затормошила мое плечо:

– Остановись, Витя, послушай…

Я остановился, но кровь сильно шумела в голове, и шум этот мешал что-либо расслышать.

– В чем дело? – спросил я.

– По-моему, где-то кричит цапля, – ответила она.

Мне показалось, что у нее галлюцинация, но, немного отдохнув, я действительно услышал крик цапли, доносившийся спереди. По звуку определил, что до цапли от нас метров триста-четыреста. Значит, мы совсем недалеко от реки.

– Теперь у меня хватит сил дойти, – сказала Анюта.

Но у меня уже созрел другой план: сходить одному, принести воды, а там будет видно – ночевать на месте или добираться до реки.

Я оставил ей рюкзак, карабин и налегке, с посудинами в руках, устремился вперед. Быстро наступал вечер, в зарослях начинало темнеть. Я спешил, почти бежал. И вот среди сумрачных елей мне встретилась березка – первая за все дни, проведенные в гнетущем ельнике. Одинокая; стройная и свежая, в ярко-зеленой листве; она походила на веселую девушку, окруженную древними суровыми старцами. Я готов был расцеловать ее. Она была предвестником разнолесья, а следовательно, ручья или реки.

Не прошел я и десяти шагов, как попал в заросли тальника и услышал шум воды. Силы удвоились. От радости, почти бессознательно, я загорланил изо всех сил. И вот лес расступился. Передо мной, между сумрачными стенами елей, по широкому лесному коридору бежала небольшая речка. На ее берегах я увидел заросли шиповника, багульника, смородины. После лесного мрака, окружавшего нас на протяжении многих дней, яркий свет вечернего солнца на мгновение ослепил меня.

Я спрыгнул с обрывчика на берег, усеянный галькой, Шум воды, блеск ее серебристых струй под лучами солнца показался мне чем-то сказочным. Я окунул свою голову в воду, наслаждаясь прохладой. Быстро напившись досыта, я зачерпнул полные котелки и бросился в обратный путь.

В первом же кустарнике я с разбегу наскочил на сучковатую валежину и с такой силой ударился коленом о сук, что лишился сознания. Очнувшись, попробовал идти, но не смог двинуть ногой. Ничего не оставалось, как сломить удобные палки и приспособить их как костыли. Я снова вернулся к речке, набрал воды и заковылял к Анюте.

На небе сиял зеленовато-оранжевый свет, но в лесу уже стало темно. Опасаясь сбиться с пути, я стал кричать. В ответ послышался выстрел неподалеку справа. Скоро я был возле Анюты. Она уже развела костер и сидела возле него с карабином в руках.

Мы решили ночевать у костра. Осмотрели ушибленное колено и нашли, что кость не пострадала. Только под чашечкой оказался багровый синяк.

К утру ступать на ногу было почти невозможно. Нас обоих это обстоятельство встревожило, и мы приняли такое решение: идти к реке и на ее берегу сделать остановку на столько времени, сколько потребуется, чтобы нога зажила. Я смастерил более удобные костыли, и мы добрались до речки. …Итак, мы у речки. Теперь нам ничто не страшно. Как только поправится нога, свяжем плот и двинемся вниз по течению. Речка наверняка принесет нас к Хунгари или, в крайнем случае, к Амуру. А пока наслаждаемся отдыхом.

Местность вполне располагает к этому. Палатки стоят возле самой воды. В речке много форели. Анюта рыбачит.

Уроки Вачи не прошли даром: с полдюжины рыб уже трепыхается на песке. По берегу видны густые кустарники смородины. Уже несколько раз пролетали утки. Станет, немного легче – поброжу с карабином. Орлан, изрядно отощавший за эти дни, сейчас мечется по прибрежным кустам, охотясь за бурундуками. Ложусь спать, потому что ночь провел почти без сна из-за боли в коленке. Сейчас боль стала утихать от холодных примочек и лопуха, которым я обернул ногу.

То же число. Вечер. Этот день принес нам щедрое вознаграждение за трудные испытания, которые мы выдержали. Я проснулся во второй половине дня, боль почти утихла. Передо мной «скатерть-самобранка»: на дождевике в двух котелках – почищенная рыба для ухи» которую Анюта сразу поставила варить, как только я проснулся.

Пока варился обед, Анюта стирала в речке, а я прихватил мыло и полотенце и отправился купаться. Прекрасно вымывшись и освежившись, я постирал белье, полотенце, побрился и почувствовал себя так, словно только родился на белый свет. Когда возвращался к палаткам, до слуха донесся звук, напоминающий отдаленный шум самолета.

Плеск воды мешал вслушаться. Я позвал Анюту, и мы ушли подальше от бурного места речки. Там мы совершенно ясно расслышали, что шумел действительно самолет.

– Неужели нас разыскивают? – сразу оба высказали мы догадку.

Было и радостно и в то же время тревожно от догадки, что мы явились причиной таких хлопот. Мы подсчитали время. Двенадцатый день нас нет в лагере. За это время от лагеря экспедиции можно было вполне добраться до Комсомольска, если учесть, что нарочный от стойбища плыл на бату по Хунгари.

Самолет гудел где-то у сопок в направлении озерка» виденного мною вчера с ели. Потом шум стал утихать» пока не растаял совсем в тишине тайги. Мы только тогда спохватились: следовало бы развести костер, чтобы клубы дыма показались над лесом.

Уха была готова, и мы очень вкусно и сытно пообедали. Потом принялись чинить одежду и обувь. Мы изрядно пообтрепались и едва залатали все дыры до вечера. Анкета так посвежела и похорошела за этот день, что я не могу налюбоваться ею. Под прямыми строгими бровями весельем и счастьем горят ее глаза-угольки. Похудевшее, ставшее совсем смуглым от загара лицо ее сделалось немного продолговатым и приобрело какие-то новые черты. Улыбка почти не сходит с него весь день. Она много шутит, рассказывает смешные истории из своего детства» институтские анекдоты о преподавателях, и мы много хохочем. При этом мы окончательно стали обращаться друг к другу на «ты».

Между прочим, выяснилась интересная подробность: в позапрошлом году мы с ней в одни и тот же вечер и в один и тот же час прыгали с парашютной вышки в Парке культуры и отдыха имени Горького в Москве.

– Как жаль, что судьба не свела нас тогда! – сказала она. – Побывал бы ты у нас дома, познакомился бы тогда с папой, с мамой – она очень добрая. Уже два года были бы мы с тобой друзьями…

Я высказал мысль, что этой дружбы могло и не быть.

Во всяком случае, такой, как сейчас. Ведь нынешняя дружба возникла потому, что мы оказались в таких необычных условиях вместе.

Эта моя мысль даже обидела ее.

– Ты, вероятно, неправильно понимаешь меня, Виктор, – сказала она очень серьезно. – Конечно, первая наша встреча в тайге взволновала меня тем, что я увидела твою храбрость. И я уже тогда любила тебя, потому что в уме дорисовала твой портрет. Если бы ты знал, как я волновалась, когда шла к тебе по поручению папы!.. На экзаменах никогда так не волновалась. Но потом было разочарование, к моему счастью, ошибочное. Конечно, я полюбила тебя не за то, что ты гонялся за тигром. Просто, я думаю, лучше тебя нет человека на свете. Рае ты такой, значит такой всегда и везде, и именно такого я люблю тебя…

Витя, как я рада этому чувству! Был момент, когда я думала, что не выживу. И от сознания, что я умру у тебя на руках, мне даже смерть не была так страшна…

Что оставалось мне сказать ей? Я обнял ее плечи и, прижавшись щекой к ее лицу, бесконечно счастливый, долго так просидел возле нее.

Вечером Анюта рано легла спать. Я же буду дежурить до утра. Все во мне сейчас поет, и я счастлив.

11 июля. 3 часа дня. День полон необыкновенных событий. Часов около десяти утра, когда боль в ноге совсем почти утихла, я решил взобраться на высокое дерево и оттуда проследить за направлением речки, так как завтра или послезавтра предполагалось идти по берегу.

Едва вскарабкался я на макушку ели и окинул глазами тайгу, как сразу же увидел столб дыма на сопке за озерком.

Я крикнул об этом Анюте, и она попросила меня лучше рассмотреть: возможно, там лагерь нашей экспедиции?

Дальнейшие наблюдения привели меня к мысли, что такой большой костер не может быть в лагере, что он разведен с каким-то умыслом, скорее в качестве сигнала.

Я немедленно спустился с дерева и высказал Анюте предположение, что костер разведен человеком с целью подать сигнал, и мы решили немедленно же разжигать костер. Скоро возле нашего бивуака выросла большая куча сушняка, закиданная сверху зеленой травой. С четырех сторон мы подложили под дерево сухого мха и подожгли.

Костер быстро разгорелся. Густые клубы желтовато-бурого дыма устремились вверх и скоро образовали над лесом огромный столб.

Мы без устали носили в костер охапки сушняка и травы. Черные клубы дыма мрачным пологом закрывали от нас солнце. Часов в двенадцать я снова залез на ель и посмотрел на сопку, где видел дым. Теперь его уже не было.

Я объяснил исчезновение его той причиной, что нас заметили. Мы решили ждать. Костер поддерживали.

Потом я сходил вниз по берегу речки; с дерева была видна в той стороне широкая пойма. Оказалось, что метрах в двухстах от нас лежит небольшое болото рядом с рекой, поросшее осокой и ряской. Там я увидел несколько уток, плавающих вдоль берега. Я подполз по траве к открытому месту и стал охотиться. Через минуту большая кряковая утка плавала кверху белым брюшком. С болота поднялся огромный табун уток. Они, видимо, здесь гнездятся. Едва успел я залезть в воду, чтобы брести за добычей, как тот же табун снова показался над болотом. Я присел в траву и дождался, пока дичь опустится на воду. Вторым выстрелом я подбил селезня. Птицы оказались очень жирными. Видно, неплохо им живется здесь!

Анюта, очень обрадованная моей добычей, принялась щипать уток, а я пошел по берегу, чтобы собрать еще дров в костер. Когда я ушел достаточно далеко от костра, до слуха долетел тот же шум, который мы слышали вчера в стороне сопок. Теперь он шел с противоположной стороны и заметно приближался. Я бросился к костру. Сообщив Анюте радостную весть, я принялся рвать зеленую траву и бросать ее в огонь. Анюта тоже оставила свое занятие и стала помогать мне. Дым над тайгой заклубился с новой силой.

Шум и треск костра мешали нам, и мы отошли подальше в сторону, чтобы проверить свое предположение. Теперь можно было ясно расслышать характерный звук летящего самолета. Он нарастал, приближался. Скоро мы отчетливо различили дробный гул мотора. По всем признакам самолет шел прямо на нас. Значит, заметили, значит, ищут нас! Мы схватились за руки и стали прыгать, как мальчишки.

И вот в просвете речного коридора, со стороны низовьев речки, показался самолет маленький биплан. Он летел на высоте метров пятисот и по мере приближения к нам стал снижаться. Над нами он прошел совсем низко: в двух открытых его кабинах можно было даже разглядеть людей в кожаных шлемах и больших пилотских очках. Мы с Анютой устроили вокруг костра настоящий танец дикарей, неистово махали дождевиками, кричали, совсем забыв, что нас там не слышат. Человек в задней кабине в ответ помахал рукой.

Самолет пролетел над нами, скрылся за макушками деревьев, и гул его стал удаляться. Мы стали строить различные догадки. Случайный это рейс или самолет разыскивает нас? Куда он улетел?

Нас уже начинало охватывать разочарование, когда рокот мотора совершенно неожиданно разорвал тишину совсем в другой стороне, и мы увидели метрах в ста от себя над лесом накренившийся, описывающий круг самолет.

Теперь он был на высоте метров ста, если не меньше, и в пассажире задней кабины мы без труда угадали нашего храброго Карамушкина. Он смеялся и, сцепив ладони в рукопожатие, тряс ими. А мы, пораженные этой встречей, окончательно убедившись, что самолет ищет нас, махали руками, кричали что было сил.

Сделав три круга над нами, самолет выпрямился и ушел снова вдоль речки к востоку, куда уходил в первый раз. Вопрос, который мы с Анютой задали друг другу, гласил: что нам теперь делать? Но пока мы искали ответа на этот вопрос, самолет снова показался над речкой, Он опять шел на нас на той же высоте. Неожиданно мы увидели, как из задней кабины что-то вывалилось и устремилось вниз.

Неужели Карамушкин выпрыгнул? Сверкнул и взвился белой лентой парашют, развернулся куполом. Только теперь мы увидели, что под парашютом не человек, а какой-то темный предмет. Под белым зонтом он медленно и плавно шел к земле.

Парашют проплыл над нами и упал в речку метрах в. ста от костра. Видно было, как, подхваченный течением, он стал спутываться и быстро уплывать. Мы бросились вслед за ним. Мне стоило огромного труда задержать уносимый быстрым течением парашют. Посылка на его стропах волоклась и билась по дну, и я боялся, что ее разорвет камнями. На помощь ко мне залезла в воду Анюта, и нам, наконец, удалось «загасить» шелковое полотнище, раздуваемое потоком воды. Спотыкаясь о камни, мы вынесли парашют на берег. Только после этого удалось вытащить на стропах и груз.

Перед нами лежала скатка из тонкого брезента, прорванного во многих местах о камни. В нижней части образовалась пустота – видимо, оттуда что-то выпало. Тем временем самолет кружил над нами. Когда груз оказался у нас в руках, самолет прошел бреющим полетом над нашими головами. Фельдшер помахал на прощанье, и шум мотора стал удаляться. Через несколько минут его не стало слышно вовсе – самолет ушел.

Мы принесли посылку к костру и распороли брезент. В ней оказались банки консервированного мяса, фруктов, сгущенного молока, пачки с плитками шоколада, большая банка с сухарями и мешочек с мукой. В отдельной упаковке мы нашли по мешочку сахара и соли, три комбинезона, три пары сапог, связку белья. Все было перемочено, но продукты, боящиеся воды, оказались в клеенчатых упаковках и были сухими.

Для кого же предназначены третьи сапоги и комбинезон? Мы долго думали и пришли к выводу, что нас ктото разыскивает, – по всей вероятности, Пахом Степанович. Уж не он ли зажигал костер на сопке?

Из задней кабины самолета что-то вывалилось и устремилось вниз. Это был парашют. Он упал в речку метрах в ста от костра.

Подождем – узнаем. Если он, то по дыму нашего костра он, несомненно, разыщет нас здесь.

Потом мы стали искать записку – посылка не могла быть без вымпела. Мы обшарили карманы комбинезона, сапоги, но записки нигде не оказалось. Тогда я вывернул наизнанку чехол и на дне его, где было особенно сильно порвано, обнаружил жестяную трубочку – вымпел. Она была смята, крышки на одном конце не оказалось. Сгорая от нетерпения, я заглянул в трубочку и увидел там слипшийся, мокрый свиток бумаги. Горькое разочарование охватило нас, когда я вынул свиток: текст, написанный химическим карандашом, слился, бумага пропиталась фиолетовыми чернилами.

Я достал лупу, и мы принялись изучать текст. Первое слово, которое удалось нам разобрать, было «река». Затем мы разобрали слова «плывите по реке», «Красное озеро»,

«Черемховский», «осторожно» и «отряд». Больше ни одного слова прочесть не удалось. Мы долго ломали голову над смыслом этих слов, но уловить между ними связь так и не смогли. Ясно одно, что нам дают указание, чтобы мы, видимо, плыли по какой-то реке, возможно той, у которой находимся, и, видимо, река должна привести нас к лагерю отряда. Но почему «осторожно»? Почему «Красное озеро»? Наконец, почему в кабине самолета находился фельдшер? Как и зачем он попал в Комсомольск?

На эти вопросы мы так и не могли найти ответа, сколько ни ломали голову.

Сейчас Анюта готовит роскошный обед, а я поддерживаю огонь в большом костре и пишу дневник.

Глава восьмая

Выстрел в тайге. – Догадка Дубенцова оправдалась. – Весть о большой реке. – Торжественный ужин по случаю встречи. – Чудесное утро. – Куда идти? – Дикие кабаны.

Костер на берегу реки горел весь день. Огромные клубы дыма поднимались над вершинами деревьев, вытягиваясь в вышине длинным шлейфом. Словно в горниле, гудело в костре пламя, дружно трещали смолистые еловые ветки. Дубенцов и Анюта, одетые в новые комбинезоны и сапоги, без устали подбрасывали в огонь охапки веток, травы, сушняка.

Солнце ложилось на макушки леса, когда молодые геологи отдыхали, сидя на краю обрыва. Они продолжали строить различные догадки по поводу костра на сопке, как вдруг за речкой в зарослях ельника прогремел выстрел.

Дубенцов и Анюта молча переглянулись,

– Ищут! – воскликнул Дубенцов и побежал к палатке за карабином. Два выстрела подряд раскололи вечернюю тишину, гулко отдаваясь в таежной чащобе.

– Ого-го-го-о-о!.. – послышался за рекой в лесном сумраке густой знакомый бас.

– Ого-го-о-о!

– Сюда!

– Мы здесь!

Дубенцов и Анюта кричали вместе, заглушая друг друга. Заметался по берегу и звонко залаял Орлан, почуяв хозяина.

– Слышу-у-у!.. Иду!.. – кричал Пахом Степанович уже совсем близко и вскоре показался среди зарослей.

Сгорбленный, он тащил за собой носилки из прутьев, впрягшись в них, как в оглобли. Геологи бросились ему навстречу, преодолевая реку вброд на мелком перекате. Опережая их, мчался Орлан. Пахом Степанович, устало покачиваясь, отмеривал неторопливые шаги, словно рабочий вол с возом. На осунувшемся и потемневшем его лице светилась усталая добрая улыбка изнуренного человека. С прижатыми ушами и радостно оскаленной пастью Орлан прыгал возле него, старался лизнуть хозяина в лицо, кружился у ног, носился по сторонам, сгорбив спину и как-то смешно вытянув шею.

– Ну, слава богу, все живы! – остановился и торжественно прогудел Пахом Степанович. – Ах вы, пострелы!

Дайте ж хоть расцелую вас. Уж сколько я переволновался!..

Он обнял Дубенцова и Анюту величаво и осторожно, потом поднял за передние ноги ликующего Орлана, потрепал ему загривок. На глазах таежника заблестели скупые росинки. Он смущенно вытер их тыльной стороной ладони, повторяя:

– Ну, вот и все хорошо, все хорошо!..

Дубенцов и Анюта дружно подхватили носилки, освободив от них Пахома Степановича, и только теперь обратили внимание на этот старинный способ тащить груз, примененный таежником. И тогда они увидели, что затылок Пахома Степановича забинтован.

– Что это у вас, Пахом Степанович? – с испугом спросила Анюта.

– Ничего, Анна Федоровна, ничего. Мало-мало с медведицей поцарапался… Это что же, к вам прилетал самолет? – спросил он, обращаясь к Дубенцову. – Должно, ищут?

– К нам, к нам, Пахом Степанович, – ответили геологи в один голос. – Получили посылку, в том числе и на вас – комбинезон и сапоги…

Таежник хотел что-то сказать, но запнулся на полуслове: видно, не решился он омрачить радость встречи известием о болезни Черемховского. Подумав, спросил:

– И письмо есть?

Дубенцов объяснил, что произошло с вымпелом, и Пахом Степанович еще больше помрачнел.

Через речку Дубенцов и Анюта вели Пахома Степановича под руки. На берегу он остановился, покачиваясь, словно пьяный. Колени его подкосились, он сел.

– Маленько… отдохну… – слабым голосом молвил он, откидываясь на спину.

Лицо его побледнело, он закрыл глаза ладонью.

– Аптечку и голубичного сока, – быстро проговорил Дубенцов, поддерживая голову таежника.

Анюта побежала к палаткам и через минуту вернулась с кружкой сока и аптечкой. Запах нашатырного спирта и острый вкус ягодного сока быстро привели Пахома Степановича в чувство. Он приподнялся на локоть, потом сел.

Слабым голосом заговорил:

– Должно, в письме-то говорится про ту реку, что я видел с сопки…

Геологи молча смотрели на него, не понимая, бредит он или говорит сознательно.

– Речку, говорите, видели? – осторожно негромко спросил Дубенцов. – Где же вы видели ее, Пахом Степанович?

– Под той сопкой, где костер палил…

– Хунгари? – почти враз воскликнули геологи, убедившись, что Пахом Степанович не бредит.

– Кто же его знает. По ширине вроде бы на Хунгари похожа. На полдень бежит.

– А помимо нее, нигде не видно реки?

– Вот только эта, – кивнул таежник на речку. – Она, похоже, туда же бежит, – видно, сливается где-нибудь.

– Так вот о какой реке говорится в письме! – воскликнул Дубенцов. – Несомненно, это Хунгари, и где-то на ее берегу находится отряд.

Они помогли Пахому Степановичу добраться до палаток и принялись вместе готовить ужин. Пахом Степанович рассказывал о том, как нашли уголь, как искали их, умолчав и на этот раз о болезни Черемховского. Повествование о своих мытарствах в тайге, даже о схватке с медведицей он пересыпал веселым юмором, отчего его похождения выглядели забавной и смешной историей. Трудно было поверить, что этот человек пережил столько тягостных минут, стоял на краю смерти и даже сейчас еще был полубольной.

Только о гибели мерина говорил с обидой и горечью, да не мог не поругать себя еще раз за оплошность, вспомнив, как принял крик совы за собачий лай.

– А как там Федор Андреевич? – спросил Дубенцов.

– Вероятно, беспокоится в связи с нашим исчезновением, ругает меня?

– А за что ж тебя ругать, паря, – возразил таежник – коли компас обманул? С каждым может такое случиться, доведись хоть и Федору Андреевичу. Он надеется, что ты не пропадешь и Анну Федоровну не потеряешь.

И на этот раз Пахом Степанович умолчал о болезни Черемховского, окончательно решив сообщить Анюте эту весть только тогда, когда будут подходить к лагерю. Но ему и в будущем не пришлось этого сказать ей.

– Ужин готов! – объявила Анюта.

Пахом Степанович пошарил в своем мешке и достал бутылку спирта.

– Уж как я ее, родимую берег! – задушевно сказал он. – Про этот случай берег! А ну, подавайте свою посуду, – скомандовал старый таежник.

Он долго примеривался, разбавляя спирт водой, потом поставил перед каждым его кружку. На полотнище парашюта в изобилии стояла еда: холодная тушенка, банка с вишневым компотом, горячие белые пышки. В котелках дымился горячий бульон с лоснящимися от жира дикими утками.

– Я никогда еще не чувствовала себя такой счастливой – говорила Анюта. – Во мне, вероятно, проснулся полудикий предок, высшим счастьем которого было вволю покушать и вволю отдохнуть.

– Вы этот отдых заслужили, Анна Федоровна, – весело сказал Пахом Степанович. – Эвон, сколько отмахали, да столько перемучились!..

С этими словами он торжественно поднял свою кружку. Разгладив усы и бороду, окинув посветлевшим взором молодых геологов, он обратился к ним:

– Выпьемте, ребятки, за то, что остались все живы, и за будущее наше здоровье. А будем живы и здоровы, то и в экспедицию возвернемся. Да еще помянем добрым словом Федора Андреевича, как-то он там, бедняга…

– За властелина тайги, бесстрашного советского следопыта Пахома Степановича! – ликующая и разрумянившаяся, предложила тост Анюта.

– Какой там я властелин, – отмахнулся таежник, – темный я человек. Вот кто властелин, это да! – указал он на Дубенцова.

Они выпили. Анюта схватилась за горло, отмахиваясь рукой.

– Компотом, компотом запей, – подал ей банку Дубенцов.

Пахом Степанович лишь крякнул от удовольствия, вытер усы, сказал:

– Хороша, окаянная! Ничего, Анна Федоровна. – закусывая тушенкой и улыбаясь, посмотрел Пахом Степанович на девушку. – В тайге эта штуковина пользительная: лекарство от любой болезни.

– Первый раз в жизни пробую спирт, – вытирая слезы и смеясь, оправдывалась Анюта. Такая гадость, хуже хинина!

Они дружно принялись за ужин, продолжая перебрасываться веселыми репликами. Рядом трещал костер, бросая неровный свет на их счастливые лица. Полноликий месяц сиял над тайгой. Переливаясь в бронзовых бликах, рядом шумела в своем извечном беге вода в речке, сурово и таинственно молчала глухомань леса.

Утром раньше всех проснулась Анюта. Солнце только еще всходило. На листьях и хвое деревьев, на траве лежала густая серебристая роса. День занимался прохладный, в величественном покое и тишине. Очарованная лесным утром, девушка, зябко вздрагивая, подошла к речке и долго стояла, слушая, как говорливо булькает вода, как начинается в лесу птичий гомон, любовалась щедрым золотом, разлитым солнцем по небу. Вверху, испугав Анюту, просвистела крыльями стремительно пронесшаяся стая уток.

Постояв так с минуту и проводив глазами стаю, девушка спустилась к воде умыться. Вода переливалась чистейшим хрусталем. Сквозь ее прозрачные струи отчетливо вырисовывались разноцветные камешки на дне, пугливые стайки мелкой рыбешки, сверкающей перламутровыми боками. Иногда откуда-то из-за большого камня выползал безобразный большеротый хищник-бычок, поводя своими перепончатыми широкими плавниками-крыльями и жабрами. Угрястое тело бычка пугало своей уродливой формой, и Анюта бросала в него камешками, чтобы он скрылся с глаз и не нарушал утренней красоты природы.

Никогда еще, кажется, в жизни Анюты острое ощущение такой красоты природы и великого покоя не владело всем ее существом, как в эту минуту. И никогда, пожалуй, не было столь полным и ярким чувство счастья. Она любила друга, любила отца, любила мать, любила свою заботливую Родину, свой труд, любила эту суровую и величественную природу. И была любима сама. Как ей хотелось в эту минуту быть хорошей подругой, хорошей дочерью, хорошим геологом! Хотелось совершить такой подвиг в жизни и труде, который был бы достойным ее друзей и любимых, ее народа. И ей несказанно захотелось сейчас быть там, где люди бьют шурфы на угольной сопке, трудиться, изучать, искать. Отныне никому не позволит она обращаться с собой, как с девочкой-баловнем. В душе ее созрело мужество и стойкость; она будет упорно трудиться, будет нести на плечах такой же груз и испытывать те же лишения, как все!

А сейчас… сейчас она сделает все, чтобы быть полезной в этом трудном походе, – она будет заботливой хозяйкой.

Потом она думала о Викторе. Ее чистая и светлая девичья фантазия уносила их обоих в будущее. Полуприкрыв глаза, Анюта видела себя и его идущими рука об руку по жизни – то строгими, деловыми, то веселыми, счастливыми; а впереди – сияющая вершина, взобравшись на которую можно далеко и ясно увидеть все, все. Кажется, никогда еще не был ей так дорог Виктор, как в эту минуту.

«Милый, милый, сколько выносишь ты, сколько в тебе самоотвержения и безропотности! – мысленно говорила она. – Так почему же ты никогда не пожалуешься, не попросишь у меня помощи? Или я плохой помощник? Тогда знай: сама буду голодной, а тебе отдам последнее; ты будешь рисковать – я буду рядом с тобой!»

Анюта умылась и вернулась к палаткам с приятным, радостным, как бы обновившимся чувством. Весело спорилась работа в ее руках, когда она принялась готовить завтрак. При этом она старалась все делать бесшумно, чтобы не разбудить мужчин.

Солнце поднялось уже довольно высоко над лесом когда проснулись Пахом Степанович и Дубенцов. Их ждал горячий завтрак, приготовленный девушкой.

– Эх, Анна Федоровна, да и добрая же будет из тебя хозяйка! – заметил Пахом Степанович, вернувшись после умывания веселым и приободрившимся.

Девушка слегка смутилась и, поправляя косы, сколотые на затылке, мельком взглянула на Дубенцова. Молодой геолог тоже взглянул на нее и смущенно улыбнулся. Между тем старый таежник, натягивая свои неистребимые бродни, рассуждал:

– Женщина, которая по хозяйству хорошая мастерица, говорят, раба, но то не верно. Раба, я так соображаю, которая забитая, бесправная перед мужиком. Но ежели, как, скажем, у меня хозяйка, ровня мне во всех делах, то это прямо золотой человек. Да я бывает, честно сказать, не стою ее! Право слово!

Он посмотрел на молодых геологов, как бы проверяя, слушают ли они его, и, убедившись, что они ничем не отвлекаются, заговорил снова.

– Вот я вам расскажу одну историю, – сказал он. – С хозяйкой мы живем ладно, она у меня строгая, но добрая, и женщина с умом. По молодости лет, как отец выделил меня на свое хозяйство, я зимой зверя промышлял в тайге, а летом то на рыбалке, то огородом занимался. Да и живность кое-какая была: корова, лошадь, чушка, птица. Бывало, придешь с рыбалки усталый, а тут что-нибудь не потвоему: обед холодный, или чушка кричит некормленная.

А по молодости мы все горячие, нетерпеливые. Начну хозяйку ругать: то да это не так, это не сделано. Она себе помалкивает, а это и вовсе, сказать, нервирует меня. Был у нас мальчонка Митяшка, лет пять было ему. Сейчас в военном флоте командир корабля…

– Как-то раз хозяйка мне и говорит: «Мамаша заплошала, поеду-ка к ней на пару деньков». А была она взята из соседней деревни, километров за двадцать ниже по Амуру. Ну, забрала моя Настасья Митяшку и айда к своим.

Остался я один в избе. Вот встаю утром, маленько проспал, соседи разбудили, а во дворе хором вся живность кричит. Я скорее одеваюсь да во двор. Выпустил корову и лошадь в лес – у нас выпас вольный, – а тут птица кричит. Побежал за овсом, высыпал. Там чушка визжит – ей варево нужно. Бросился к печке – дров нет. Нарубил. Хватился – воды нет. Принес, разжег печку, полез за картошкой, поставил. Да и себе же надо готовить… Так я пока все переделал? то уж и есть не хотел – до того умаялся. А тут же надо и в избе убрать и что-то по хозяйству сделать. Деньденьской не разгибал спины, управляючись по хозяйству. И эдак уморился до вечера, что уж мне ничего не хотелось, окромя одного – скорее в кровать. А назавтра опять все это. В тайге так не уставал. Ну, поверите, я как святого спасителя ждал свою Настасью. Приехала она, посмеялась над беспорядком, какой я наделал везде, и спокойно, ловко взялась за дело. С той поры – шабаш, никогда я не набрасывался на нее, потому ее труд тяжельше моего. Так-то вот, ребятки!..

Анюта с волнением и с каким-то внутренним трепетом слушала Пахома Степановича. Когда он кончил свой рассказ, девушка еще долго смотрела на него, будто видела впервые.