Текст книги "Правосудие"

Автор книги: Александр Лекаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Глава 28

– We all live on the yellow submarine, – тихо пропел он в трубку.

– О! – Сказала Таня. – Сколько?

– Отсюда и до луны. Плюс красный дракон.

– Сколько ты хочешь?

– Баш на баш.

– Сто тысяч башей пополам?

– Без проблем.

– Отсчитай семнадцать плюс единица.

– Сделано. Место встречи изменить нельзя?

– Нельзя. И прими меры.

– Я их всегда принимаю.

Ночью он сидел у лесного озера и смотрел на отражение луны в воде, о том, что машины движутся к точке передачи, ему сообщили по рации десять минут назад.

Песок тихо заскрипел под колесами, на берег выползла серая Танина «Нива» с синими заслонками на фарах. Вслед за ней подтянулся потрепанный микроавтобус «УАЗ», за ним – зеленая «Нива», инкассаторский вариант. На первый взгляд было незаметно, что машина охранения – бронированная. Он усмехнулся: детские игрушки для мирного времени, никакая инкассаторская бронезащита не удержит пулю из крупнокалиберного пулемета.

Дверцы тихо хлопнули, в свете луны появилась Таня и покупатель, охрана клиента затаилась в машинах, чуть приспустив стекла: профессиональная скромность! Но его бойцы сидели на деревьях с бронебойным оружием в руках, и предосторожности клиента ничего не стоили. Впрочем, клиент и сам это знал, однако – этикет есть этикет. Упаковки, взятые у американцев, были вскрыты, клиент открыл стальной чемодан.

Пока покупатель с помощником пересчитывал тубусы, заполненные желтыми таблетками и красными капсулами, перекладывая их в простые джутовые мешки, а Берта с помощником пересчитывала нежно разрисованные, похожие на французские акварели евро, они отошли с Таней в сторону.

– Никак не возьму в толк, – сказал он, – зачем штатникам столько «колес»?

– Ты что, действительно не понимаешь?

– Нет.

– Они их продают, – Таня усмехнулась. – Но с тобой дело иметь намного выгодней.

– Конечно. Но ты намекни клиенту, что на этом товаре – ведро штатовской крови, пусть имеет осторожность.

– Он имеет осторожность. А весь этот товар делают в Латвии.

– Я видел надписи на упаковках.

– И ничего, кроме надписей, на нем нет. Американцы покупают или крадут его там же, где и любой другой торговец, – она усмехнулась, – кроме тебя. Весь товар, который ходит здесь, произведен в одном месте, его невозможно отследить до военной базы. Если, конечно, ты не хранишь накладных.

– Не успел оформить бумаги – контрагенты умерли.

– Земля им пухом.

– Земля им рваным цинком и битым стеклом. Черт с ними, у меня есть просьба к тебе.

– Давай.

– Мне нужна пара автомобилей, любых автомобилей, но с документами и номерами из другой области.

– Какой области?

– Подальше отсюда, Житомирской, например.

– А имя владельца?

– Пусть будет какая-нибудь контора, какой-нибудь склад резиновых изделий № 13.

– Сделаю.

– Спасибо. Ты же не собираешься возвращаться назад с ними? – он кивнул на уже заканчивавших технологический процесс клиентов.

– Конечно, нет.

– Тогда – шашлык, коньяк и роскошь человеческого общения, идет?

– Идет.

Около полутора часов спустя они расположились под звездным небом во дворе усадьбы, мангал отбрасывал красные блики на их лица, вкусно пахло жареным мясом.

– Нет больших жлобов, чем американцы, – сказала Таня. – Они умудряются брать деньги даже у тех, против кого воюют. Как такие люди сумели завладеть половиной мира?

– Так же, как они завладели красненькими и желтенькими, – усмехнулся он, помешивая угли. – Купили или украли. Они вложили деньги в оранжевые витамины для нашей революции, теперь получают дивиденды от метамфетаминов для нашей войны.

– Это не было нашей революцией и это не есть наша война, – сказала Берта.

– Зато «колеса» – наши! – расхохотался он.

– Это единственное, что есть нашего в этой стране, – заметила Таня.

– Да ладно вам обоим! – он взял пару шампуров и вручил женщинам по шашлыку. – У меня две дырки в голове, за патриотизм, – он взял шашлык себе. – Плевать мне и на эту страну, и на любую другую, так же, как и вам. Но народ этой страны, включая и нас с вами, сам поджег свой дом с четырех концов. А то, что американцы спички дали – так не надо было быть идиотами и хвататься за спички, плюнуть надо было и на синих и на оранжевых.

– Ты не был идиотом, – усмехнулась Берта.

– Я идиот уже потому, что родился в этой стране, – ухмыльнулся он в ответ. – В какой еще стране нищий народ стал бы защищать интересы «синего» или «оранжевого» барина – даже не за бутылку водки, но ценой своей головы? Собаке – собачья жизнь, – он впился зубами в истекающее горячим жиром мясо.

Из темноты к свету вышел смуглый юноша лет шестнадцати и сказал, сверкнув белозубой улыбкой:

– Там Лётка рожать начала.

– О! – он отложил свой шашлык и вскочил на ноги. – Пойдем, посмотрим?

Когда они вошли в конюшню, там уже сгрудились вокруг рожающей лошади четыре человека – благообразный старик в белом, клеенчатом фартуке и трое крепких, бритоголовых молодых людей. Показалась голова и две болтающиеся ножки, Летка напрягла живот, вздохнула, и вот – маленькое живое существо выскользнуло в мир и, поддерживаемое руками старика, встало на миниатюрные копытца, поводя раскосыми, несфокусированными еще глазами, у игрушечной кобылки была нежная серая шерсть и белые волосы.

– Имя? – громко спросил старик. Присутствующие озадаченно переглянулись.

– Берта! – сказал от двери смуглый юноша. Все расхохотались.

– Ты не против? – спросил старик. Берта покачала головой:

– Не против.

– А хозяин не против? – еще раз спросил старик. Хозяин против не был.

– Нарекается Бертой! – сказал старик и подсунул новорожденную к ищущим ноздрям кобылы – облизать.

– Это – настоящая венгерская принцесса, – сказал он Берте, когда они вернулись к своим шашлыкам, – я дарю ее тебе. Теперь ее полное имя – Берта-Лотта Холо-Мештерхази.

– Спасибо.

– Это королевский подарок, – заметила Таня. – Таких лошадей рождается пара тысяч в год во всем мире.

– А людей – десять миллионов, – ухмыльнулся он. – Большинство из которых не стоит навоза от нее. А от этой кобылки даже навоз – большая ценность. Береги ее.

– Буду беречь, – кивнула Берта. – Она очень красивая.

– В отличие от человеческих младенцев, – он ухмыльнулся еще шире. – Ни одно живое существо не рождается на свет таким отвратительным, как человек, – он расхохотался, – который становится, по мере взросления, еще гаже.

– Отчего ты так не любишь человеческих младенцев? – спросила Берта.

– Оттого, что я слишком много видел их, завернутых в газету и выброшенных на помойку, – переставая смеяться, ответил он.

Глава 29

– Я кончил деда Мороза, – сказал лысый.

Бородатый любил забираться под землю, но на этот раз они прогуливались по живописному берегу лесного озера.

– Как ты на него вышел?

– Через агентуру.

– Ты, конечно, не сообщишь мне имена своей агентуры?

– Конечно, нет.

– Что он за тип?

– Ничего особенного. Бывший прапорщик внутренних войск. Сам родом из Житомира, но служил здесь, в Горловке.

– В зоне, что ли?

– Точно, в зоне.

– А что за бригада?

– Сборная бригада. Состав менялся от акции к акции – бандюки, в общем.

– Гастролеры?

– Гастролеры. Но здесь он набрал в группу еще и местных, бывших сослуживцев.

– Как ты можешь быть уверен, что он – дед Мороз?

– У меня есть вещественные доказательства.

– Где они?

– Мы к ним идем.

Они продрались через заросли орешника, среди кустов стояли два автомобиля – помятый микроавтобус «Фольксваген» без лобового стекла и джип «Судзуки», оба побитые пулями.

– Кому принадлежат машины? – спросил бородатый, внимательно рассматривая житомирские номера.

– Какое-то ЛТД, подстава, вероятней всего, – лысый со скрежетом отодвинул дверь «фольксвагена». – Смотри.

В углу салона валялись разорванные ящики из-под медикаментов и куча индивидуальных пакетов.

– Это их оружие, – лысый сдернул запятнанную кровью мешковину со стволов, лежавших на полу.

– А это что? – бородатый ткнул пальцем в туго набитый мешок.

– Это их головы. Хочешь посмотреть?

– На хрена они мне? – бородатый брезгливо скривил губы, – Я их что, в лицо знаю?

– Их документы в джипе.

– Ладно, закрывай, воняет уже. Сколько их было всего?

– Здесь семеро, – усмехнулся лысый, – и четверо сгорели в «Ниве».

– Ты их что, на дороге прихватил?

– На дороге.

– А где товар?

– Не у кого было спросить. Но я буду искать.

– Ладно. Чего ты хочешь?

– Ты имеешь в виду – в качестве премии за работу?

– Да.

– Цыганский поселок в Холодной Балке.

– Ты хочешь, чтобы он был твой?

– Да.

– Не многовато будет?

– По-моему – в самый раз. Бородатый почесал бороду.

– Ну, ладно. Но тогда ты мне будешь должен еще сорок ящиков водки.

– Спиртом возьмешь?

– Возьму. Хороший спирт?

– Лучше не бывает. Я его сам делаю.

Освободившись от бородатого, он вернулся в лисье логово, его встретил смуглый юноша.

– К нам пришел какой-то человек от Тани. Ждет тебя.

Он прошел в дом. Незнакомец поднялся ему навстречу из-за стола – высокий, широкоплечий, рыжие усы скобкой – такие усы были в моде у десантников, до войны.

– Здравствуйте.

Они пожали друг другу руки.

– Есть хотите?

– Спасибо, меня уже накормили.

– Ну, тогда рассказывайте.

Они сели за стол друг напротив друга.

– Меня называют Большой Бум, – сказал незнакомец и усмехнулся, зубы у него были на редкость белые и ровные. – Можно просто – Бум. Вообще-то я инженер-ракетчик, но могу взорвать все, научился. Вот и взрывал, пока не прихватили.

– Что?

– Поезда, в основном.

– Зачем?

– Ради хлеба насущного, в основном, – Бум потер крепкий подбородок. – Консервы, оружие, ну и все такое.

– Сам?

– Нет, не сам. Группа была, был еще Маленький Бум, – взрывник печально усмехнулся. – Но он погиб.

– Кто вас прихватил?

– МР. Всех перебили, один я остался. Теперь они гоняются за мной и пришибут, если поймают. Документы у меня паршивые, деваться некуда.

– Как ты вышел на Таню?

– Я имел с ней дела – по боеприпасам, по медикаментам, ну и все такое.

– Хорошо. Пойдем, пройдемся.

Они вышли со двора и пошли по узкой грунтовке вдоль усадебных участков, между дорогой и лесом тянулась полоска поля, засеянного подсолнечником, там работали люди, длинными ножами они срубали головки подсолнухов.

– Что ты умеешь делать, – спросил он, – кроме взрывного дела? Здесь надо еще и работать, – он усмехнулся. – Ради хлеба насущного.

– Да все могу. У моих родителей свой дом был, сад, огород, корову держали. Да и служил я в этих местах, – Бум повел рукой в сторону леса.

– Здесь же было полно ракетных точек когда-то. А на точке – свое подсобное хозяйство, свиньи, утки и все такое. Ну и охотились, конечно.

– Стреляешь?

– Хорошо стреляю. И оружие наладить могу, любое.

– Ладно. Остаешься с испытательным сроком. Все, что ты сказал, я проверю. Я тебе не командир, ты мне не подчиненный. Но если ты не выполнишь мое указание – дам кусок сала, и спасайся сам, как знаешь. А если не выполнишь приказ в бою – пристрелю на месте. Понял?

– Понял.

– Теперь иди к Григорию, он тебя определит в какую-нибудь группу. Вечером того же дня у сияющего огнями казино «Вепрь» остановился «Мерседес». Из него вышел лысый джентльмен в смокинге, небрежно махнув пластиковой карточкой перед носом двух военных полицейских, прошел через неоновый портал и, миновав игорный зал, опустился за столик в ресторане, подальше от эстрады.

Через несколько минут напротив него сел человек среднего возраста, средней внешности, с аккуратно подстриженными английскими усами, в скромном твидовом пиджаке и чудовищно дорогих штиблетах крокодиловой кожи зеленого цвета.

– Мне нужны две «стрелы», – произнес лысый джентльмен, извлекая из нагрудного кармана сигару.

– Это сложно, но выполнимо, – визави щелкнул золотой зажигалкой, поднося огонь.

– Насколько сложно?

– Какой срок?

– Вчера, – лысый джентльмен выпустил клуб ароматного дыма. Визави поиграл зажигалкой.

– Это сложно на 25 тысяч долларов.

– За обе?

– За штуку.

– Дорого.

– Все дорожает.

– Ладно, – лысый извлек из внутреннего кармана плотный конверт и пустил его по зеркальной поверхности стола. Визави поймал конверт и ухмыльнулся, быстро пересчитав деньги.

– Вы знали цену.

– Если бы я не знал цен, то не играл бы в эти игры, – джентльмен встал.

Средний человек поднялся вслед за ним, опуская конверт в карман вместе с зажигалкой.

– Вам доставить?

– Сам заберу.

Глава 30

– Они совсем оборзели! – седовласый мужчина в железных очках разздраженно раздавил в пепельнице окурок. – Они уже внаглую делят наше имущество!

В бункере собралось семь человек, табачный дым плавал в конусе света, падающем на круглый стол из-под жестяного колпака висячей лампы, углы тонули во мраке.

Обсуждался вопрос о прибытии польской делегации для участия в торгах, устроенных местным правительством под эгидой оккупационных властей. Продавался, на этот раз, металлургический завод и было известно, что поляки уже дали солидную взятку.

– Замочить бы этих поляков, – задумчиво сказал худой и длинноволосый молодой человек с кокаиновыми глазами.

– Как? – спросил толстый и бритоголовый молодой человек. – Их же возят туда-сюда американцы.

– Их русские возят, – возразил мужчина средних лет в потрепанной ковбойке и с трубкой в руке. – Американцы охраняют аэродром. А прилетают поляки на российском «Боинге».

– Да какая разница, на чем они прилетают, – раздраженно вступил верзила в форме сил самообороны. – На аэродром не пробиться, с аэродрома их повезут под охраной в «Викторию», а там – крепость.

– Если поляки наложат лапу на завод, – ухмыльнулся седовласый, в очках, человеку с трубкой, – они угробят твою шахту, они захотят покупать уголь сами у себя.

– А если угробить поляков, то другим станет неповадно, – сказал бородач в черной тюбетейке. – Тем более, что сюда прибывают хозяева, а не менеджеры.

– Тем более, что в конце концов, – воспрянул молодой человек с кокаиновыми глазами. – Вон проклятых оккупантов!

Повисла скептическая тишина.

– Я могу снять проблему, – почти незаинтересованно сказал лысый джантельмен.

– Как?! – очень заинтересовался седовласый.

– Это мое дело.

– Ну-у, – протянул человек с трубкой, – если за это дело возьмется человек со стороны…

– Он же не просто так возьмется, – ухмыльнулся бородач.

– Конечно, конечно, – покивал человек с трубкой.

– Что вам для этого надо? – вмешался седовласый.

– Тип машины, бортовой номер, время и место вылета, время и место прибытия.

– Это все? – спросил седовласый.

– Нет, не все. Но и этого – очень немало. Вы можете дать мне такие сведения?

– Сможем, – сказал человек в форме.

– Что еще? – спросил человек с трубкой. Лысый ястреб ухмыльнулся.

– Пятьсот тысяч евро. Пятьдесят – вперед.

– Вы что? – седовласый нахмурился. – Мы боремся за свободу родины.

– Да брось ты! – махнул трубкой человек с трубкой. – Сумма немаленькая, надо посоветоваться, – он обвел взглядом присутствующих.

– Зачем вам столько денег? – удивился толстый молодой человек.

– У меня большая семья, – лысый ястреб оскалился, – и большие траты. Если цена вас не устраивает – всегда можно поискать кого-то другого.

– Никто не говорил, что цена не устраивает! – повысил голос человек с трубкой. – Но решение должны принимать все, и в тратах должны участвовать все. Я «за», – он твердо посмотрел на толстого молодого человека. Тот покряхтел и кивнул:

– Ну, если поровну – я согласен.

За ним, по очереди, наклонили головы все. Седовласый – тоже.

– Но имейте ввиду… – начал было он, подняв голову.

– Да он и сам все знает, – ухмыльнулся бородач.

Выйдя из бункера, лысый ястреб сел в машину и поехал через центр – так было намного безопасней, чем красться по окраинам. В центре он мог опасаться только иностранных оккупантов, от которых хранил надежный аусвайс, а на окраинах его не охранил бы ни Бог, ни черт от родного брата.

Он ехал по главной улице города, поглядывая на его неоновую похоть, и размышлял о том, что еще лет десять назад с удовольствием поразмышлял бы о том, что хорошо бы уронить «боинг» или два «боинга» на головы этих свиней. Но сейчас он был уже очень далек от такого ребячества. Теперь-то он знал, что ликующих нет, что улыбка и гримаса боли – одно и то же, и что лучший способ наказать любого урода – это позволить ему домучиться до конца. Он разучился ненавидеть, его уже не поражала собственная мизантропия, и даже тошноты не было. Со времен Авраама и Иакова не было пророка, который не обличал бы людей и человечество. Со времен Будды, Пифагора и Лао-Цзы не было мудреца, который не смеялся бы над человечеством и не презирал его. Такое количество умников само по себе было – маленьким человечеством, и кто он был такой, чтобы испытывать тошноту или считать себя мизантропом?

Он смотрел на обагренные неоном и запятнанные зеленью неона лица, каждое из которых могло быть отчеканено на монете – как символ денег и, думая о том, что все они умрут мученической смертью от тысячи и одного наслаждения, заплатив за каждое – и за отсутствие каждого из них. Он думал о том, что Содом и Гоморра будут возникать снова и снова, что даже Господь не может справиться с неутолимой жаждой че– ловеков – платить, и что человек, чье лицо отчеканено на монете – платит и за грехи Господа.

Он ехал через ад, легко лавируя в потоке машин – и верил в Бога, верил пророкам – и ненавидел их всех, не имея сил ненавидеть человечество.

На выезде из города его встретили два усиленных стальными щитами «УАЗа» сопровождения – здесь время «мерседесов» заканчивалось.

Глава 31

Пост горел. Этот пост называли – блокпостом, но на самом деле он ничего не блокировал. Он находился на пересечении трех дорог, но по этим дорогам никто не ездил, кроме армейских колонн, местные жители предпочитали пробираться полями и проселками. Атака была основана на точном расчете времени и сил противника. Пост был расположен всего в двенадцати километрах на юг от охраняемой зоны аэродрома, и охраняемой, как зеница ока – аэродром являлся главным транспортным терминалом оккупационных войск. Но там не было места ни для одного боевого вертолета – инфраструктура предприятия и так работала с большой перегрузкой, принимая как военные, так и гражданские транспорты, одновременно являясь и базой для эскадрильи стратегических бомбардировщиков. Отдельные машины, которые могли находиться там или в радиусе 40 км от точки атаки, не были штурмовыми, находились в распоряжений отдельных чиновников и не могли быть использованы для контратаки. Ближайшее же подразделение, имевшее в своем составе боевые вертолеты, находилось в 42 км от поста. При скорости в 300 км/час и 5 км/мин., при благоприятных погодных условиях и нормальной видимости вертолеты могли достичь цели за 8,4 минуты – с момента вылета, а не с момента получения приказа. Вблизи поста и поперек вероятного направления вертолетной атаки проходила линия высоковольтной передачи, что затрудняло маневр – особенно в сумерках или в темноте. Наземный подход со стороны аэропорта легко блокировался – на дороге был автомобильный мост. Со стороны города любое дислоцированное там подразделение не могло преодолеть расстояние в 25 км намного ранее, чем за 16 минут, даже двигаясь со скоростью до 100 км/час, что являлось пределом для бронетехники. Третья дорога – на юг – была свободна от миротворцев на протяжении 70 км, этот отрезок контролировался никчемной местной полицией, и его можно было не принимать в расчет там, где счет шел на минуты.

Но кроме дорог существовало еще и бездорожье, а кроме воздушного пространства существовало еще и урбанизированное пространство, забитое полувымершими поселками, сдохшими предприятиями и свалками вперемешку с лоскутами то ли полей, то ли огородов, купами больных деревьев, терриконами, изрезанное во всех направлениях загаженными речушками и балками. Это была – Зона, здесь даже ворона не могла высмотреть себе поживу, если не была местной, здесь ориентировалась только крыса, выросшая в этом мусорнике. А в этой зоне, примыкавшей к посту с востока, можно было укрыться от наблюдения сверху и, зная ходы, выйти из десятикилометровой зоны прочесывания за двадцать минут – если использовать лошадей. Пост был атакован в сумерках, при низкой облачности и сильном боковом ветре – вертолеты прибыли не через 8, а через 24 минуты. Машины поднятой по тревоге охраны аэродрома сразу встали у взорванного моста – в семи километрах от места событий. Войска из города не прибыли вообще – руководство посчитало, что вертолетного десанта вполне достаточно. Один из вертолетов разбился, зацепившись за высоковольтную опору. Остальные, высадив десант, веером ринулись на перехват – но лошади уже четыре минуты уносили всадников, вне пределов видимости того звена, которое полетело в правильном направлении. В воздухе над аэродромом что-то вспыхнуло. Опускалась ночь. Когда, оставшиеся в живых десантники, приблизились к форту, там ничего уже не было слышно, кроме треска огня. На них уставились одиннадцать голов, насаженных на колья, воткнутые в землю, в носу у каждой висел жетон с личным номером. Сильно воняло паленым мясом. Горело одиннадцать сваленных в кучу тел, обезглавленных и политых бензином.

Получив сигнал, охранники из аэропорта развернулись и помчались назад. Но их помощь была уже не нужна. Не нужна была и помощь медиков – никого не осталось в живых в обломках «боинга», рухнувшего в окрестностях аэродрома, не дотянув до посадочной полосы. А в двух километрах от охраняемой зоны аэродрома догорал в посадке «газ» с надписью «аварийная» на борту и трубой от использованной ракеты внутри, а сумасшедшие кони, пренебрегая правилами игры, уносили всадников через шахматную доску полей, насквозь пронизывая ограничительные линии лесопосадок. Глава 32

– Я их не люблю, – сказал он.

– За что? – спросил Большой Бум.

Они сидели в павильоне во дворе усадьбы и пили великолепный кальвадос, почти черный от выдержки в настоящей дубовой бочке, не чокаясь и закусывая его салом с хлебом.

– А ни за что, – ответил он. – Я мог бы привести тысячу причин и аргументировать их очень логично. Но формальная логика не имеет никакого смысла на войне. В счет идет только результат. А результат определяется количеством ума и количеством злости, которое ты в него вкладываешь.

– Ум – это и есть логика, – возразил Бум.

– Ничего подобного. Логика ограничивает ум. А то, что большинство людей называет умом – это просто хорошо подвешенный язык.

– Неправильно говорите, – Бум смущенно ухмыльнулся и потер подбородок, ему было неудобно возражать начальству, но он был честен от природы и притом, странное дело, совсем не глуп.

– Неправильно? Разве мы не правильно рассчитали атаку на блокпост? Но мы погнали лошадей, когда можно было и не гнать, и Макс свернул себе шею оттого, что лошадь попала ногой в кротовину, которая могла там оказаться в любом случае.

– Это случайность.

– Конечно, случайность. Вся наша жизнь – случайность. Нам кажется, что мы ограничиваем случай, поверяя ее логикой, но это самообман. Мы просто перенаправляем вектор случая в сторону, где уже не можем ничего предвидеть – ногой в кротовину.

– Нельзя не планировать операции.

– Нельзя. Нельзя не думать. Нельзя не жить. Но жизнь работает не по законам нашего думания, вот в чем дело. Мы ищем потерянные часы под фонарем. Находим, если они там есть. И не находим, если их там нет – но продолжаем искать. Это и есть процесс логического мышления – всегда искать под фонарем.

– Фонарь, что ли, разбить? – ухмыльнулся Бум и плеснул себе в рюмку.

– Тогда ты или ослепнешь, или научишься видеть в темноте.

– Я уже видел, как вы двигаетесь в темноте, – серьезно сказал Бум. – Очень впечатляет. Мы бы налетели на тех желто-синих баранов и заплатили жизнью, если бы вы не унюхали их с расстояния в пятьсот метров. Откуда они взялись, гады? Что они там вообще делали?

– Они перегружали ящики из одной машины в другую, ты что, не видел?

– Нет. Мне бы ваше зрение. Этому можно научиться?

– За все надо платить. Я заплатил тем, что не различаю в темноте, где бараны, а где волки. Вот почему я не люблю американцев. Не потому, что они хуже или лучше наших баранов, наши бараны намного опаснее, чем их волки. Я не люблю их за то, что они есть, и не имею причин врать себе, придумывая обоснования.

– Поэтому вы отрезаете им головы? – помявшись, спросил Бум.

– Нет, не поэтому. У меня нет к ним ненависти. У меня есть трезвый расчет. Американцы более других привыкли к безнаказанности. Испанца, не говоря уже о чехе, дома будут гнать, как гниду, если он убьет здесь ребенка. А американца никто не осудит. У них другие стандарты для других народов. Та же психология, что и у цыганского племени. Только это цыганское племя не такое бесшабашное и разрослось до масштабов империи. Американский индивидуализм – это миф. Их там всех делают на конвейере. И они привыкли безнаказанно убивать, зная, что империя защитит. Вот почему их надо приучать к персональной ответственности за содеянное – это касается любого солдата, который надевает форму, как маску демона, принимающую на себя моральную ответственность за зло, – но американца это касается более других. Сильные мира сего придумали форму, чтобы превратить своих солдат в легион демонов, но американцу форма нужна менее других – он и так безлик и бесстыден. Поэтому, он должен увидеть свое лицо, надетое на кол. Террор – это очень действенное средство ведения войны. Страх парализует, и страх учит быть человечным – демон не боится ничего, для людей бесчеловечность и сила – это синонимы. И они совершенно правы. Человек, имеющий совесть и страх Божий – не имеет силы, чтобы творить зло. А творение добра никогда не считалось силой между людьми. Они так ничего и не поняли в учении своего Спасителя, и никогда не поймут. Они всегда будут кричать

– «Иди!» – если на Голгофу идет кто-то другой. Потому что добру можно научить только злом, а не жертвой. Человек должен увидеть свое лицо воздетым на кол – без масок – и устрашиться. Террором пропитан весь Старый – и верный – Завет, – он усмехнулся. – Бог– Отец применял террор на каждом шагу, приучая людей к страху Божьему – правда, у него ничего не вышло. Зато люди научились у Бога нагонять страх на других. Террор потерял актуальность с изобретением средств массового уничтожения и снова обрел ее в эпоху локальных войн. Но, чтобы быть действенным, террор должен быть адресным, бомба в автобусе – это удар судьбы, людей не испугать таким террором. И ничему не научить Освенцимом и Хиросимой – они уже забыли и то и другое. Но могу тебе сказать, как бывший мент, что человека можно довести до петли – простыми угрозами по телефону в адрес его семьи. И если кто-то убьет твоего соседа за невозвращенный долг, и ты увидишь этого соседа в луже крови на лестничной площадке – ты никогда в жизни ни у кого не займешь ни копейки. Я не могу достать маму и папу американского солдата – даже по телефону. Я не могу взорвать его детей – хотя и сделал бы это с удовольствием. Но я могу насадить на кол самого американского солдата – пусть платит за всех: и за своих, и за моих. И вот когда американский солдат увидит другого американского солдата, насаженного на кол, а лучше, – подвешенного за яйца, вот тогда он тысячу раз подумает, прежде чем нажать на курок и пристрелить бабку с коровой на обочине дороги или раскатать танком по асфальту пацана на велосипеде. Конечно, он будет топать ногами, сжимать кулаки и кричать о мести – для публики. Конечно, он возьмет жетончик на память – так делают в кино все американские герои. Но я-то знаю, что теперь он будет бояться, я видел таких, как он, и размазывал их по стенке, когда он еще не родился. Все люди таковы.

– Кроме вас? – осторожно ухмыльнулся Бум.

– Кроме нас, – широко ухмыльнулся он в ответ. – Меня никто не может испугать, потому что я боюсь сам. И мой великий страх не допускает ко мне все мелкие человеческие страхи.

– И чего же вы боитесь? – спросил Бум, посерьезнев.

– Бога, – ответил он.