Текст книги "Правосудие"

Автор книги: Александр Лекаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Глава 6

Лет сто или пятьдесят или даже пятнадцать лет назад – город бы замер от ужаса. Впрочем, возможно, что и не замер бы. Возможно, прежние времена нам кажутся добрее по той же причине, по которой в «Трех мушкетерах» мы не видим крови, а небо в детстве кажется голубее и трава зеленей. Город истерично развеселился и пришел в возбуждение, подобно олигофрену, увидевшему автомобильную аварию – в холодильнике городского рынка были найдены разделанные туши директора рынка и его жены. Собственно, директор был разделан частично – у него были вырезаны всего лишь глаза, губы, язык, нос, уши и яички. На момент обнаружения он висел с перебитыми конечностями на крюке, воткнутом под ребро, был еще жив и умер только через сутки, в больнице. Над его женой поработали тщательней – она была вспорота, как свинья, от влагалища до горла и вычищена полностью – от матки до трахеи, все детали осклизлой кучей лежали у ее, сведенных судорогой, ног. Двое отпрысков разделанной пары, подвизавшиеся на том же рынке в качестве менеджера и коммерческого директора, бесследно исчезли, ночные охранники оказались выключены «перечным газом» и ничего толком сообщить не смогли, следствие сразу и с удовольствием зашло в тупик – городок был маленький, у правоохранительных органов тоже были дети, а места под солнцем явно не хватало на всех и, поскольку у почивших не оказалось объявившихся наследников, то их имущество, составлявшее половину города, плавно перешло под опеку городских властей. Ввиду открывшихся перспектив никто не заметил исчезновения жены коммерческого директора с ребенком и не обратил внимания на смерть какого-то учителя-пенсионера, найденного с отрезанной головой – ну, отвалилась голова, подумаешь, старый уже был и, уж конечно, никто не стал разбираться, куда делось его тело, наспех зарытое на краю городского кладбища. Вяло писались бумажки в конторах у правоохранителей, вяло назначались экспертизы, неспешно бродили по домам участковые в поисках дармовой выпивки и несуществующих свидетелей – и мощно взбурлила деловая жизнь, освеженная здоровым кровопусканием, через месяц, на пригородной трассе, водитель грузовика столкнулся с автобусом, угробив одиннадцать детей, новая кровь выплеснулась на асфальт, новое вино раздуло старые бурдюки заросших шерстью сердец, жизнь покатила дальше, оставляя за собой разрытые могилы, смятые бумажки и раздавленные тела.

Здесь, в этом маленьком городишке, крохотной точке на карте, точка была поставлена – кровью. В других местах кровь растекалась морями, карта планеты пропитывалась кровью, стирающей границы, города и страны. Ну и что? Верка Сердючка появилась в новом парике, в Париже открылась выставка мехов.

Глава 7

– Хорошие ножи получаются из зубца от старых вил, – сказал он, выдергивая из горна раскаленный стержень. – Если его «отпустить», отковать, а потом не закаливать. Такая сталь, не слишком твердая и не слишком мягкая, прочна на излом, хорошо держит заточку и легко затачивается. Я это вычислил эмпирически, – он нанес первый удар.

– Фирменные ножи, наверное, лучше, – заметила Берта, отходя чуть в сторону.

– Лучше, – кивнул он, продолжая равномерно оттягивать металл.

– Если у тебя много денег, чтобы их использовать, а потом выбрасывать. Или повесить на ковер и показывать друзьям. Любой нож тупится. А фирменный можно заточить только специальной фрезой, камень его не берет. А механическое точило просто испортит клинок. А где ты возьмешь специальное оборудование – в лесу? В горах? – он снова сунул заготовку в горн. – Армейские ножи никогда не точат, незачем. А если ты частное, лесное лицо, – он усмехнулся, – или волчья морда, то ты должен сделать свой нож, по своей руке, по своим потребностям, и который можно заточить на любом камне, – он взял заготовку из огня. – Тебе нужно мачете?

– Нет.

Он пристукнул молотом.

– Тебе нужен кавказский кинжал?

– Нет.

Он пристукнул молотом.

– Тебе нужен венецианский стилет?

– Нет.

Он пристукнул молотом.

– Тебе нужен нож, который у нас традиционно называют «финским». Он не слишком большой и не слишком маленький, не слишком широкий и не слишком узкий, с прочной ручкой, которую крепят на заклепках, а не набивают на «хвостовик». У такого ножа толстый обух, который придает прочность, и тонкое лезвие, которое можно заточить, как бритву, у него нет никаких прибамбасов, вроде гарды, которая только мешает, – он положил заготовку в огонь. – Настоящий финский нож не прямой и не кривой, но слегка изогнут, что увеличивает поверхность режущей кромки, а острие у него острое, как шило и похоже на трехгранный штык – за счет толстого обуха. Его не полируют, как зеркало, чтобы не отсвечивал, и чтобы не оставалось царапин при заточке, эта штука не для фраера, это оружие и орудие на все случаи жизни.

Он взял заготовку и ударил по металлу.

– В жизни всегда так. Есть идеал, а есть практическая эмпирика. Совершенства можно достигнуть только в какой-то одной области. А если хочешь что-то универсальное, то приходится чем-то и жертвовать, – он усмехнулся. – Ты выше меня на полголовы. Когда я был пацаном, я хотел быть широкоплечим блондином двухметрового роста. Если бы я таким был – меня бы давно уже убили, на войне или в подворотне. Крупный человек – это цель, приметного человека легко вычислить. Рэмбо не выживают. Выживает тот, кто может спрятаться за любым фонарным столбом, кому не надо много пищи и воды, чтобы питать гору мускулов, и у кого есть иммунитет, не ослабленный анаболиками и ванной «джа– куззи», – он критически осмотрел почти готовый клинок и снова сунул его в огонь. – Быков забивают и фасуют в банки, а львов держат за решеткой в зоопарке. Выживает волк.

– Волков отстреливают, – заметила Берта.

– Точно, – согласился он, – если попадут. Знаешь, как по-фински волк?

– Как?

– Суси. Нежное такое слово, правда? Во Франции есть королевский парк – Сан-Суси.

– Святой волк? – улыбнулась Берта.

– А черт его знает, что это значит по-французски. По-французски настоящий мужчина – это лакированный симпатяга с сережкой в ухе и в костюме от Армани, знающий толк в любви по-французски. А по-русски – это пидарас.

– Ты не мужик от сохи и не блатной, не надо корчить из себя русского мачо, – сказала Берта.

– Я не корчу, – он выхватил из огня алую полоску металла и нанес несколько завершающих ударов с оттяжкой. – Я выпрямляю скорченное. Клинок готов. Теперь осталось сделать из него нож.

Они сидели в отблесках пламени из распахнутой печи, он потягивал самодельный кальвадос из толстого стакана, она рассматривала подарок, отточенный, как бритва и снабженный крепкой, дубовой ручкой.

– Завтра я сделаю тебе футляр, – сказал он. – Из толстой кожи.

Не слишком мягкий и не слишком жесткий, ты сможешь носить нож и в кармане и на поясе.

– Его можно метать? – она провела пальцем вдоль холодно блеснувшего лезвия.

– Можно научиться. Метательные ножи специально утяжелены на конце. А этот – сбалансирован для рукопашного боя.

– Я не собираюсь ни на кого махать – только бить.

– Это правильно, ножом не машут. Противник вообще не должен видеть нож, он должен его почувствовать – у себя в печени.

– Я не левша.

– Я это вижу. Ножом двигают – если двигают – в горизонтальной плоскости и в вертикальной, крестом. А удары наносят от оконечностей креста – к центру. Ты можешь достать печень правой рукой, для этого надо двигать ногами, вот и все. Но никогда не перебрасывай нож из руки в руку – выбьют или сама уронишь.

– А если у противника нож?

– Не фехтуй с ним. На тебе всегда есть какая-то одежда, обувь, головной убор. Сорви их и гаси его руку с оружием, а другой – бей.

– А если нельзя сорвать?

– Гаси голой рукой. Он тебе руку порежет, а ты его убьешь. Самое главное – быстрота. Не позволяй втянуть себя в игру, он может оказаться серьезным бойцом и переиграет тебя. Или в своих ногах запутаешься.

– У меня ноги хорошо работают.

– Глупости. Никогда не поднимай ног на противника с ножом, не своди глаз с ножа, не играй с ним в гляделки, не смотри на его свободную руку и на его ноги – это все финты. Гаси нож и бей – вот главное правило.

– Легко сказать.

– И сделать легко. Все остальное сделать намного трудней.

– А если у меня будет болевой шок?

– Никаких – «а если». Бей, режь, визжи, кусайся – побеждает тот, кто злее. У тебя есть целых семь секунд, пока ты почувствуешь боль.

– Я не боюсь боли.

– Я знаю. Ты вообще ничего не боишься, и мы оба это знаем. Для тебя главное, это держать в голове схему – схему простых действий. Для того чтобы сделать что-то, всегда есть самый простой и самый эффективный способ. Надо выучить его – а потом не думать вообще, когда действуешь. Твоя ярость должна быть холодной, как у кошки. Кошка всегда яростна, ей нет до тебя дела, даже когда она мурлычет у тебя на коленях – это самый эффективный способ жать. И она всегда холодна, даже когда дерется – это самый эффективный способ побеждать.

– Не надо говорить со мной, как сэнсэй с ученицей. Я не кошка.

– Ты не кошка, ты – бешеная сука, и мы оба это знаем. Прими от меня то, что я могу тебе дать, и ты не попадешь в капкан, тебя не подстрелят, не возьмут на ядовитую приманку – ты будешь эффективной.

Глава 8

Сухо щелкнул выстрел, с деревьев поднялись галки.

– Не так, – он положил руку на ее руку, сжимающую приклад карабина. – Сначала надо научиться стрелять по-настоящему, а потом ты можешь использовать эти финты с закрыванием одного глаза. Стрелять по-настоящему – это стрелять навскидку, путем наведения ствола и без использования прицельных приспособлений. Чтобы легче было научиться, на стволе установлен световой целеуказатель – «красная точка». Наводишь точку на цель, нажимаешь на спуск – и все. Лучшее прицельное приспособление – это два твоих глаза, оба, а не один. Каждый раз, когда ты используешь их в повседневной жизни, – ты целишься и никогда не промахиваешься. Ты же не промахиваешься, когда берешь яблоко со стола? При этом ты сводишь две оси зрения на цели, это в два раза более эффективно, чем использование одной. Эффективность – это быстрота. В бою побеждает тот, кто быстрее, а время – это главный арбитр в любом состязании. Когда ты научишься «брать» цель так, как ты берешь яблоко – ты никогда не промахнешься. Все остальное – вопрос простого вегетативного навыка, который обычно называют «твердостью руки». В принципе, это та же способность, которая позволяет тебе дотронуться пальцем до кончика носа. Целься пальцем, понимаешь?

– Я могу просто не увидеть точку.

– А вот когда ты начнешь стрелять на расстояния свыше ста метров, тогда мы установим телескопический прицел – только для того, чтобы ты могла увидеть точку, это намного эффективней, чем использовать его в качестве прицельного приспособления. Ты знаешь, сколько времени требуется снайперу для подготовки качественного выстрела?

– Сколько?

– Не менее получаса. Он должен замерить расстояние до цели, скорость ветра, скорость движения цели, вычислить все необходимые поправки по специальным таблицам и выставить прицел, учитывая скорость пули. Но ты не можешь использовать компьютер, чтобы почесать нос, здесь не Америка, здесь тебе отобьют нос вместе с головой. Уверяю тебя, что здесь, в радиусе ста километров от места, где мы сидим, есть человек десять, которые умеют стрелять по-настоящему – и все они научились стрелять в подворотне.

– А мы в лесу.

– Мы в лесу, в руках у тебя не обрез, не школьная мелкашка, а боевой СКС с целеуказателем, и не надо экономить патронов, у тебя больше возможностей – учись, и я научу тебя этому нехитрому делу за пару недель. Это хорошо, что ты никогда не стреляла раньше, значит, у тебя в голове нет мусора. Точность выстрела никак не зависит от цепкости твоих рук, – отдача дергает ствол вверх уже после того, как пуля вылетает из ствола. Поэтому держи оружие легко, смотри вдоль ствола обоими глазами, не прижимай приклад к плечу, а располагай его по центру тела, но так, чтобы он тебе не выбил зубы. Удерживай карабин так, как ты удерживаешь шланг, поливая огород, если хочешь попасть струей в определенный куст.

– Как ты удерживаешь свой член, когда мочишься, – заметила Берта.

– Да, черт возьми, – как я удерживаю свой член. Не думай о том,

как ты выглядишь, – в счет идет только результат. Пусть он лежит – я имею в виду карабин – свободно в твоих ладонях, не надо его стискивать.

– Не буду, – помотала головой Берта.

– Ну, тогда стреляй.

Она сделала три выстрела с интервалом секунды в две, затем еще шесть чуть медленней. Шесть пуль попали в мишень, нарисованную в центре толстого деревянного щита, ни одна не вышла за пределы щита. Он опустил бинокль.

– Неплохо.

– Ты был прав, – заметила Берта. – Это не так уж сложно, если не напрягаться. Давай еще патронов.

Из лесу они вернулись с зайцем, подстреленным Бертой. Она взяла его с расстояния метров в семьдесят, одним выстрелом. Дома он показал ей, как снимать шкуру «чулком» – все остальное она сделала сама.

Теперь они наслаждались великолепным заячьим рагу, запивая его великолепным кальвадосом, который он научился делать сам и предпочитал всем другим напиткам.

– Ты много пьешь? – спросила Берта.

– Теперь уже нет. Но когда-то я был алкоголиком.

– И как же тебе удалось спрыгнуть?

– Я не спрыгивал. Жизнь сбила меня щелчком, как муху с бутылки. Кончилась сладкая жизнь, кончились легкие деньги, началась жизнь суровая, в лесу, и алкоголизм кончился за отсутствием подпитки. А раз закончившись, он уже не начинается никогда, если не использовались всякие завязки. По моим наблюдениям, завязки любого рода всегда заканчиваются мощными развязками – с порывами, надрывами и возвращением на круги своя.

– Ну, тогда тебе надо дать Нобелевскую премию: ты сделал то, чего не удавалось ни одному наркологу в мире.

– Не верь специалистам. Вообще никому не верь, но специалистам – в особенности. Военные операции в Афганистане планировали генштабисты, выпускники академий, используя самую мощную военную машину в мире, – против кучки бородатых мужиков. И чем это все закончилось? Мужики научились воевать и побили генералов, со всеми их «Альфами», «Бетами» и «голубыми беретами». То же самое происходит и на Кавказе, и повсеместно. Спецназовцам, которые так славно освобождали заложников в Буденновске, заложники кричали в лицо перед телекамерами всего мира: «Сволочи, за что вы нас убиваете?» А Басаев ушел оттуда с высоко поднятой головой и добившись своих целей – прекращения бомбардировок.

– Это же не значит, что террорист и нарколог – одно и то же.

– Конечно, не значит. Это значит, что есть разные уровни заинтересованности. В чем заинтересован генерал? В карьере всего лишь, жизнь его от этого не зависит. В чем заинтересован спецназовец? В зарплате, в звездочках, в выслуге лет, в своей семье – а не в том, чтобы сдохнуть на чьих-то пулях. В чем заинтересован нарколог, уролог, зоолог, хренолог и специалист по общественным связям? В том, чтобы все считали его специалистом – это дает вес, авторитет, клиентуру и деньги. Он может и быть чем-то, но казаться – для него намного важнее, чем быть.

У него нет подлинной заинтересованности в деле, из которой вырастает подлинный профессионализм в деле. Профессионалом становится тот, у кого нет выбора, кто приперт к стенке – жить или умереть. Урка, который дрался на выживание в зоне – профессионал боевых единоборств, а не Брюс Ли. Есть сферы жизни, где невозможно ничего сымитировать, где в счет идет только результат. Такова сама жизнь и такова война, которая есть жизнь. Гитлер не был генералом, он был ефрейтором – и положил под себя всю Европу. Сталин не был даже ефрейтором, он был бандитом, который научился драться до конца – и он сломал Гитлера со всей его военной машиной. Бен Ладен – профессионал спецопераций, а не спецы, которые постоянно обсераются в борьбе с ним. Но попробуй скажи об этом генералам – и они заплюют тебя, опираясь на общественность, которая готова платить за красивые глаза и красивые погоны – и всегда ложиться под победителя. Никогда не становятся подлинными профессионалами выученики каких-нибудь школ – профессионалом можно стать только в одиночку. Это касается духовной войны так же, как и любой драки – у Будды и Мохаммеда не было учителей. Нельзя достичь высот ни в каком деле, полагаясь на школу, структуру, корпоративные связи и государство – это подпорки, которые лишают идущего своих ног.

– Без школы ты не выучил бы даже таблицу умножения.

– Конечно. Кто-то научил Толстого азбуке, а Парацельса – анатомии. Но Парацельс стал Парацельсом не благодаря, а вопреки тогдашней медицинской школе, и Наполеон стал Наполеоном вопреки тогдашней военной науке.

– Ты не Наполеон.

– Я не Наполеон, я – одинокий убийца, так же, как и ты. Но я научился сам себя лечить, делать себе хорошие ножи и стрелять лучше любого снайпера. Это мелочь по сравнению с Наполеоном. Но что такое Наполеон по сравнению с моей жизнью? А я научился жить так, чтобы не было страшно умирать. И тебя научу, если ты захочешь.

Глава 9

Она захотела. Но, пытаясь сформулировать для нее некоторые простые вещи, он обнаружил, что одно дело научиться самому, за сорок пять-то лет, смотреть на себя в зеркало, а другое дело экстерном научить этому кого-то другого – великим педагогом он не был. Вот когда они действовали в паре, по зачистке работников рыночной экономики, – это было легко. А когда праздник закончился, и наступили серые будни – зверь заснул в своей клетке, и его не могло разбудить даже ежеутрен– нее журчание струи, которую Берта с маниакальной щедростью вливала в черепа своих врагов. Когда, много лет назад, он впервые пролил человеческую кровь, а это случилось на войне в Таджикистане, где он убил трех человек сразу, он думал, что это мощное переживание навсегда изменит его жизнь. Но ничего оно не изменило – уже через год-полтора он напрочь забыл свои тогдашние ощущения, как будто это произошло с кем-то другим. Ему понадобилось еще пятнадцать лет пробултыхаться в кровавой грязи этого мира, в той из его множества сточных канав, которую он сам выбрал в качестве линии своей жизни, чтобы прочесть руны, написанные дерьмом и кровью на лбу у каждого новорожденного младенца – ЭТО АД. И с удивлением обнаружить, что и тогда он не потерял аппетит к жизни, в его жилах струилась та же восхитительно пахнущая смесь, что и у любого из живущих. И обнаружить – почти без удивления – что этот запах пробуждает зверя, который делает возможным все. Все. Человек был дрянью, зреющей в гадючьем яйце, в теплом дерьме выгребной ямы, но, вылупившись, он становился дрянью летающей и, воспарив на кожистых крыльях в вонючих потоках породившей его атмосферы, становился способным на все, отражаясь во всем, что ниже его. Но как было объяснить эти простые, канализационные истины, видные сверху – другому яйцу? Разве что сесть ему на голову и попытаться высидеть своим примером – он устал парить в одиночестве. Таня боялась его, и он знал это, Таня управляла им, как хотела, но – стоя на земле, Таня не была летучей тварью – она была ползучей змеей, коброй с гипнотическими очами. Проблема состояла еще и в том, что полет никогда не длился долго – без горючего тварь падала вниз, теряя обзор и тупо барахтаясь в поверхностной грязи, не будучи в состоянии ни воспарить, ни свернуться в яйцо, ни уползти в щель. Никакая синтетика ей не подходила, тварь летала только на чистом, природном горючем. Раньше ему не раз приходилось видеть маньяков и серийных убийц в клетках, и он всегда удивлялся – почему они выглядят такими серыми, такими безжизненными? Теперь он понимал, почему. У него хватало эстетической брезгливости, чтобы не уподобиться этим гоблинам, и хватало ума, чтобы не попасть в клетку. Был ведь и другой способ достать горючее – открыть охоту на гоблинов. Чувство справедливости – великая вещь, оно уже миллионы отправило на тот свет и еще миллионы отправит. Илья Муромец – он ведь тоже убивал, не так ли? И Робин Гуд, и д'Артаньян, и Бампо Кожаный Чулок, и даже Иван-Царевич – как он этого Кощея? На гоблинов охотиться, на чудищ всяких – это вам не девочек в подворотнях душить, это благороднейшая вещь, настоящая мужская работа. А результат тот же самый. Ланцелот и Чикатило, с точки зрения любого, непредвзятого тамбовского волка – это деятели одного и того же порядка. Но умный тамбовский волк берет в руки какой-нибудь Эскалибур, а не кухонный нож – и собаки общественной морали удовлетворены, они с упоением грызут мясо того типа, который на данный момент считается драконом. Тамбовскому волку, как бывшему волкодаву, хорошо было известно, что прежде, чем поймали Чикатило, за его преступления успели расстрелять, по меньшей мере, трех, ни в чем не повинных, людей – под рукоплескания общественности. И как бывшему правоохранителю, ему хорошо было известно, через что пришлось пройти этим несчастным перед смертью.

Берта была умной девочкой и университетски образованной, ее папа, который, может быть, и был отцом ее ребенка – тамбовскому волку приходилось видеть всякое – позаботился об этом. И она была бешеной сукой – он это знал. Но ей еще предстояло узнать, как удовлетворять свой никогда уже не удовлетворимый голод и не сдохнуть раньше, чем он успеет ее научить. Проблема научения состояла в отсутствии формальнологических способов научения и в дефиците времени, она могла поехать крышей, упражняясь со своими черепами – требовалось действо, а пока зрели варианты сценария, следовало занять ее курсом молодого бойца.